Текст книги "Военный врач. Хирургия на линии фронта"

Эта фотонеудача впоследствии преследовала меня уже в другом ключе. Что ж, хотя бы фотографии вышли отменные.

Время от времени у нас происходила перестановка кадров – кто-то из врачей или медсестер уезжал, и им на смену прибывали другие. Порой такая текучка была для всех облегчением: не все выдерживают тот уровень стресса, с которым приходится иметь дело. Видно, как человек меняется: одних становится почти не слышно, в то время как у других, наоборот, прорезается голос. Некоторые даже становятся слегка иррациональными.

Одна из старших сестер начала, как мне кажется, забывать, зачем мы все там находились. Пит провел очень сложную операцию осколочного ранения и теперь беспокоился, что один из наложенных на кишечнике юноши швов мог разойтись – в подобной ситуации возникают сильные боли, а оболочка брюшной полости (брюшина) воспаляется. Развивается диффузный[8]8
  Разлитой, распространенный.


[Закрыть] перитонит, вызывающий непроизвольный спазм мышц, которые становятся плоскими, словно доска. У этого пациента налицо были все признаки, и мы с Питом обсуждали повторную операцию. Я сообщил медсестре о нашем намерении, но она стала возражать и настаивала, что необходимо отправить пациента на скорой через границу в Турцию, чтобы там его могли нормально прооперировать. Она принялась кричать на нас перед пациентами, истерично требуя отказаться от операции.

Я совершенно не возражаю против командной работы. У каждого из нас, от самого младшего до самого старшего, имеются свои соображения о том, как обеспечить пациенту наилучший уход. Никто не застрахован от ошибок: можно запросто упустить какой-то клинический признак или прийти к ошибочному заключению в результате осмотра, что порой замечают самые младшие из присутствующих врачей.

Когда же кто-то настойчиво высказывает мнение по вопросу, выходящему за рамки его компетенции, это становится проблемой.

Разумеется, мы могли бы вызвать скорую, чтобы отвезти пациента в Турцию, но путь от Атме до границы был бы очень долгим, и ему бы пришлось очень настрадаться. Мы обсудили ситуацию с организатором проекта «Альфа» и в итоге вернули пациента в операционную, где сделали все как надо.

Я не особо переживал, когда мы распрощались с этой медсестрой, хоть иногда и было жалко, когда люди уходили, как это было с нашим врачом-реаниматологом из Германии, который показывал высший класс в своем деле. Вместе с тем я был рад, что его заменой должна была стать Натали Робертс, которая прежде была моим интерном в больнице Чаринг-Кросс, впоследствии став светилом гуманитарной работы совместно с «Врачами без границ». Будучи нашим новым врачом-реаниматологом, она должна была позаботиться об импровизированном приемном покое в гостиной, которая выходила во внутренний дворик, – там было достаточно места примерно для шести коек. Здесь ей предстояло осматривать пациентов перед операцией, а в случае происшествия с большим количеством пострадавших мы использовали бы эту площадь для размещения раненых.

Всего через несколько дней после ее приезда в доме рядом с больницей прогремел взрыв. И снова это был дом человека, который занимался изготовлением самодельных бомб в цилиндрических контейнерах размером примерно с бутылку жидкости для мытья посуды, что продавались раньше. В половину одиннадцатого утра мы услышали автомобильные гудки, которые по мере приближения становились все громче.

Привезли целую семью из восьми человек: мать, отца и шестерых детей. Они вместе молились на заднем дворе дома, и во время поклона у отца из кармана выпало и сработало взрывное устройство. Всех восьмерых завезли через калитку во внутренний дворик больницы, где мы принялись разбираться в беспорядочном переплетении частей тел.

ВСЕ ШЕСТЕРО ДЕТЕЙ, РАВНО КАК И ИХ МАТЬ, БЫЛИ МЕРТВЫ. ОТЕЦ, СДЕЛАВШИЙ БОМБУ, ПОЛУЧИЛ ТЯЖЕЛЫЕ ОСКОЛОЧНЫЕ РАНЕНИЯ РУК И НОГ.

Часть были поверхностными, другие оказались весьма глубокими. В нашем распоряжении не было рентгеновского аппарата, поэтому внешний осмотр оставался единственным диагностическим средством – по сути, нужно было внимательно все рассмотреть и вынести решение.

Натали начала осматривать пациента. Небольшой осколок на огромной скорости вонзился ему в грудь, вызвав внутреннее кровотечение. Его источником могло стать сломанное ребро, поврежденный межреберный сосуд, легкое либо сердце, что было наихудшим вариантом из всех возможных. Она правильно определила, что у пациента в грудной полости было значительное скопление крови, которую требовалось удалить с помощью дренажа. Для этого используется специальная трубка, которая вводится в грудную полость через небольшой разрез в подмышечной области между ребрами – удаляются жидкость и воздух снаружи легких, что позволяет им раскрыться и облегчает дыхание. Натали, казалось, отлично справлялась с поставленной задачей, собирая скопившуюся в грудной полости кровь с помощью специального фильтра в отдельный пакет, чтобы потом обратно влить ее пациенту.

Когда в приемный покой поступает новый пациент, первым делом мы проводим так называемый первичный осмотр – выполняем проверку по основным показателям, которые могут спасти человеку жизнь. Их легко запомнить с помощью простой аббревиатуры CABCDE.

Первая С обозначает catastrophic haemorrhage – обширное кровотечение. Если пациент истекает кровью, первым делом ее необходимо остановить – либо сдавить рану рукой, либо наложить жгут, туго перетянув ремнем или полоской ткани. Иногда, впрочем, определить источник кровотечения не так просто: он может быть где-то в глубине тела, например в груди, животе или тазу[9]9
  В зависимости от места расположения источника кровотечения либо сдавить рану рукой, либо наложить жгут на раненую конечность.


[Закрыть]. Если при осмотре конечностей не удается выявить следов кровотечения, но пациент бледный и в шоковом состоянии – вероятно, оно происходит в каком-то другом месте, которое невозможно сдавить. В таком случае приходится принимать решение о неотложном хирургическом вмешательстве.

Следующий пункт для проверки – это А (airway), дыхательные пути. Необходимо убедиться, не мешает ли что-либо поступлению воздуха в легкие. Следом идут сами легкие – B (breathing), дыхание. Нужно удостовериться, что легкие должным образом расправляются, обеспечивая организм кислородом. Легкие могут быть ушиблены либо сдавлены кровью или воздухом, это надо удалить с помощью дренажа.

Вторая С обозначает circulation – общее кровообращение. Для измерения кровяного давления прощупывается пульс. D (disability) – нарушение функций, чаще всего неврологических, из-за травмы головы. Наконец, E (exposure) – внешний вид. Для тщательного обследования пациента нужно снять с него как можно больше одежды, чтобы можно было осмотреть со всех сторон.

Наблюдая, как Натали устанавливает дренаж грудной клетки, я заметил, что из кармана штанов пациента, которые были частично срезаны ножницами, что-то выглядывает. Это был предмет цилиндрической формы размером примерно с аэрозольный баллончик. Внезапно он вывалился из кармана и упал на пол. Это была еще одна бомба.

На наших глазах она, словно в замедленном движении, отскочила от кафельного пола и закружилась в воздухе. Один из сирийских переводчиков поразил всех своей молниеносной реакцией – ударом, которому позавидовал бы Дэвид Бэкхем, он отправил бомбу прямиком через открытую дверь внутреннего дворика. Она не взорвалась – скорее всего, внутри не было детонатора, но этот случай стал для всех нас уроком. Первым делом следовало тщательно проверить пациента, однако мы были так потрясены кровавым месивом, в которое превратилась его семья, что сразу же взялись за работу.

В ЗОНАХ БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ ЖИЗНЬ ТЕЧЕТ СОВСЕМ НЕ ТАК, КАК ДОМА, И ЗАПРОСТО МОЖНО ЗАБЫТЬ О НЕОБХОДИМОСТИ ЗАБОТИТЬСЯ О СОБСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ – НАСТОЛЬКО ПОГЛОЩАЕТ ЗАБОТА О ПАЦИЕНТАХ.

Вместе с тем, чтобы не оказаться застигнутым врасплох, необходимо постоянно соблюдать дополнительные меры предосторожности, включая другой отдел головы – на войне нет места обычному мышлению. В других, лучше подготовленных и оборудованных больницах каждого на входе обыскивают и проверяют ручным металлоискателем – в одной из больниц на севере Пакистана, где мне довелось работать за несколько месяцев до поездки в Сирию, по прибытии проверяли даже врачей и медсестер-волонтеров. Здесь же, в Атме, у нас металлоискателя не было и приходилось иметь дело с тем, кого привезли, кем бы он ни был.

Этот случай напомнил мне одного пациента в Пакистане: он был изготовителем бомб, бойцом Талибана[10]10
  Согласно Решению ВС РФ №ГКПИ 03-116 от 14.02.2003 года, организация признана террористической, и ее деятельность запрещена в РФ.


[Закрыть], раненым, когда мастерил самодельные взрывные устройства (СВУ) для использования против коалиционных сил в Афганистане. Прооперировав, я спас ему жизнь.

МЕНЯ ЧАСТО СПРАШИВАЮТ, КАК Я МОГУ, ЗАНИМАЯСЬ ГУМАНИТАРНОЙ РАБОТОЙ, СПАСАТЬ ЖИЗНИ ЛЮДЕЙ, ЗНАЯ, ЧТО ОНИ МОГУТ УБИВАТЬ БРИТАНСКИХ СОЛДАТ ИЛИ МИРНЫХ ЖИТЕЛЕЙ.

Вопрос, конечно, хороший, и каждому военному хирургу на определенном этапе приходится преодолевать эту дилемму. На самом же деле все просто: мне не приходится выбирать, кому помогать. Я могу лишь попытаться вмешаться, чтобы спасти жизнь человека, отчаянно нуждающегося в помощи. Как правило, я понятия не имею, кто он такой или что на его совести, во всяком случае заранее, но даже если бы и знал, ничего не поменялось бы. Я оправдываю это так: «Что ж, может, этот парень из Талибана[11]11
  Согласно Решению ВС РФ №ГКПИ 03-116 от 14.02.2003 года, организация признана террористической, и ее деятельность запрещена в РФ.


[Закрыть] или боевик ИГИЛ[12]12
  Согласно Решению ВС РФ №АКПИ 14-1424С от 29.12.2014 года, организация признана террористической, и ее деятельность запрещена в РФ.


[Закрыть] узнает, что ему спас жизнь западный, христианский врач, и это заставит его взглянуть на мир немного иначе». Кто-то может посчитать мои взгляды наивными, возможно так оно и есть.

Впрочем, мы имели дело не только с изготовителями бомб и катастрофическими последствиями взрывов. Сирийский режим все активнее совершал авиаудары по мирным жителям. Операционная в столовой использовалась по восемнадцать часов в сутки – мы проводили одну за другой всевозможные экстренные операции на людях всех возрастов. Постепенно мы стали специализированным центром реконструктивной хирургии, куда направляли пациентов, нуждавшихся в подобных операциях.

Одним из таких пациентов стал владелец дома, где разместилась больница «Альфа». Как я уже говорил, он сам был хирургом и во время работы в Алеппо в результате ракетного обстрела был ранен. В то время из Атме в Алеппо можно было доехать минут за сорок пять – когда я вернулся туда год спустя, на дорогу из-за появившихся блокпостов уходило уже более трех часов. Он на всех парах мчался по дороге к своему дому. Крупный осколок бомбы разорвал его левую руку, вырвав кости вокруг локтя вместе с артериями и венами. Он нуждался в обширной реконструкции. Мы с Питом восстановили кровоснабжение в руке, использовав длинный участок вены из его ноги, и, насколько это было возможно, восстановили кости с помощью аппарата внешней фиксации.

Пока мы этим занимались, я услышал какой-то шум снаружи: кто-то по-английски настойчиво требовал его впустить. Как правило, вход в операционную во время операции запрещен, поэтому я оставил его ворчания без внимания и закончил начатое. Стянув перчатки, я вышел за дверь, чтобы узнать, в чем дело; передо мной стоял мужчина, представившийся вице-президентом благотворительной организации «Помощь Сирии». Он заявил, что мой пациент – важная фигура в Сирии и я должен передать его ему под опеку.

– А ты у нас кто? – с раздражением спросил я.

– Я Мунир Хакими, ортопед-ординатор из Манчестера, – с важным видом заявил он.

– Что ж, а я Дэвид Нотт, хирург-консультант из Лондона, – выпалил я в ответ.

Я отказался впустить его в операционную, поскольку пациент все еще приходил в себя, и, пока мы спорили, ситуация накалялась. К счастью, один американский врач сирийского происхождения прервал нас и сгладил ситуацию. В конечном счете было решено, что владельца дома можно переправить через границу в Турцию, но лишь после того, как я сочту его состояние достаточно стабильным для поездки. Его увезли в Турцию на послеоперационное лечение, и, к своей радости, я узнал, что он полностью поправился и хирургического вмешательства больше не потребовалось. Мне было приятно видеться с ним, приезжая в Сирию волонтером, и при каждой встрече я испытывал гордость.

Эта встреча с Муниром была не последней. Моя миссия близилась к концу, и я с трудом мог представить, насколько важными он и его родная страна станут в моей жизни. Я знал, что непременно сюда вернусь. Сирия и ее жители прочно вошли в мои сердце и душу – мы на славу потрудились, успев сделать многое за относительно короткий отрезок времени, спасли множество жизней, заложили основы для высококвалифицированного медицинского ухода в будущем за счет обучения, которым я пытался заниматься параллельно с повседневной работой.

По сути, эта поездка вобрала в себя все, что мне так нравилось в этой работе: удовлетворение от приносимой пользы, помощи обычным людям; испытание веры в собственные силы в суровых условиях; сплоченность преданных своему делу людей, с которыми у тебя общие ценности, ну и немного опасности, чтобы добавить остроты.

Желание отправиться туда помогать людям все еще горело во мне, с каждым годом разгораясь все больше. Откуда же оно исходило? Подозреваю, это было заложено во мне очень давно, а пробудили его два судьбоносных события, пережитые молодым юношей на заре его медицинской карьеры.

2
Два откровения

Путь навстречу опасности начинался в безопасном месте. Пожалуй, это было самое безопасное место из когда-либо известных мне, и я до сих пор считаю его своего рода убежищем. Свои самые первые и счастливые детские годы я провел в доме моих бабушки и дедушки в Трелче, маленькой деревушке в 15 милях[13]13
  24 километра.


[Закрыть] к северо-западу от Кармартена в Уэльсе. Мои бабушка с дедушкой, которых на валлийском звали мамгу и датку, жили в одном из крошечных домиков на вершине холма, где была построена деревушка, в окружении невероятно красивой природы. Моя мать, Ивонна, выросла там вместе со своими восемью братьями и сестрами. Это была одна из тех деревень, где у людей не могло быть друг от друга секретов. Ни она, ни ее родители никогда не бывали дальше Кармартена до того самого дня, когда отец отвез ее в Ньюпорт поступать учиться на медсестру.

Первым делом ей предстояло выучить английский – ведь дома говорили исключительно на валлийском. Характера моей маме, впрочем, было не занимать. Она была решительно настроена чего-то добиться в жизни – отчасти ее вдохновила встреча с участковой медсестрой, которая принимала роды у одной из ее сестер.

Мои папа и мама были, как их назвали бы в наши дни, работниками здравоохранения, и их стремление делать добро, должно быть, имело глубокие корни – одно из моих самых первых воспоминаний связано с тем, как я примерно в два года обжегся о домашнюю дровяную печь и мамгу с огромной любовью и заботой ухаживала за моей заживающей рукой.

О детстве в Трелче у меня остались очень яркие воспоминания – я помогал датку в гараже, где он чинил деревенские машины. В воздухе витал сильный запах солидола, а на полу были разбросаны сотни инструментов и автомобильных деталей. Он был местным мастером на все руки, который постоянно с чем-то возился, что-то чинил или работал со сваркой. Помню, как уличный воздух благоухал фермерскими дворами, настоящими деревенскими запахами, но был в нем и свежий, чистый аромат сельской местности, а еще я был очарован колодцем за гаражом, который постоянно снабжал нас свежей водой. Я по сей день могу вызвать в воображении запах верхней одежды отца – мне нравилось зарываться носом в складки его пальто, с головой погружаясь во все, что оно олицетворяло.

Это был простой дом, жизнь в котором проходила вокруг простых вещей, что вовсе не делало ее менее глубокой. Мамгу рубила топором дрова, ими потом топили печь. Помимо мамгу и датку, здесь до сих пор жили младшие братья и сестры моей матери, и, несмотря на тесноту, думаю, я был ужасно избалован, особенно моими молодыми тетушками. Больше всего то время запомнилось мне смехом, весельем и любовью, но еще и глубокой связью с Уэльсом. Тогда я этого не понимал – и подумать не мог, что может быть как-то иначе, – но разговоры на валлийском за столом особым образом укрепляли нашу связь как друг с другом, так и с остальным народом. Чувство сплоченности и любовь близких придавали нам сил. Причем простота образа жизни – несмотря на отсутствие каких-либо излишеств, мы не стремились к вещам, которые были нам не по карману, и нам никогда не казалось, будто мы что-то упускаем, – глубоко укоренилась в нашем сознании.

Это было самое настоящее валлийское детство, наполненное невероятным волшебством. Форма, в которую я был отлит, навсегда оставившая на мне свой отпечаток. Мое становление.

Лишь сам став отцом, что случилось в моей жизни довольно поздно, я наконец понял, почему жил с мамгу и датку в Трелче, а не со своими родителями.

Для воплощения в жизнь мечты стать медсестрой маме пришлось уехать в Ньюпорт, где она и познакомилась с отцом, Малькольмом Ноттом, который в ту пору был младшим врачом. Малькольм родился в городе Мандалай, в самом центре тогдашней Бирмы, в семье офицера индийской армии и матери-бирманки. Конечно же, некоторые сильно удивились, когда она завела отношения с мужчиной из Южной Азии.

НОТТ – ТИПИЧНАЯ ЮЖНОАЗИАТСКАЯ ФАМИЛИЯ, И ОНА ДО СИХ ПОР ВЫЗЫВАЕТ У МЕНЯ НЕДОУМЕНИЕ.

О ее происхождении выдвигались разные версии. Отец моего отца сказал мне, что во время Первой афганской войны, в 1840 году, британскими войсками командовал генерал сэр Уильям Нотт. У него был денщик-индиец, который взял его фамилию. Согласно другой версии, прадед моего отца был инженером путей сообщения из Херефорда, которого направили в Индию помогать в строительстве железной дороги, где он и остался, женившись на местной. Как я ни пытался, не смог подтвердить ни одну из этих историй.

После вторжения Японии в Бирму в 1942 году Малькольм повел свою мать и младшего брата через опасную горную границу в Индию, где сейчас находится Бангладеш. Его старший брат служил в армии и попал в плен к японцам, которые отправили его на строительство тайско-бирманской железной дороги. В двадцать два года он умер от истощения.

Его отец, мой дед по отцовской линии, был офицером связи, откомандированным в британскую армию в качестве переводчика с японского на английский – до вторжения он работал в Сингапуре и других местах. Тесная связь с британцами пророчила ему лучшую жизнь после войны.

В Индии мой отец учился в Мадрасской медицинской школе, по окончании которой его отправили в Англию попытать счастья. Таким образом, мой отец оставил родину и все, что когда-либо знал, чтобы начать новую жизнь в Великобритании, став частью огромного потока иммигрантов, хлынувших в страну после войны. Проработав какое-то время в почтовом отделении в Лондоне, он устроился в Королевскую больницу Гвент в Ньюпорте, где почти сразу же повстречал мою мать. Несколько месяцев спустя они поженились, и вскоре она забеременела.

Ближе к концу беременности моя мать вернулась домой в Трелч. Здесь у нее развился сепсис, и ее положили в больницу Приорити-стрит в Кармартене, где в июле 1956 года через кесарево сечение появился на свет я. Мы оба чуть не умерли. Моя мать не хотела бросать учебу, но, пропустив больше занятий, чем рассчитывала, была вынуждена начать обучение заново. Итак, ей предстояло четыре года учебы, а мой отец зарабатывал сущие копейки, к тому же постоянно переезжая по работе с места на место, поэтому было решено оставить меня в Трелче, этом прекраснейшем месте на земле с самыми чудесными людьми на свете – с моими мамгу и датку, Сэмом и Энни. Там я и рос, пока мне не исполнилось четыре года.

Между тем идиллия не могла длиться вечно, и, когда мои родители, немного встав на ноги, решили забрать меня из Трелча, чтобы начать, по сути, новую жизнь, это никому не далось легко. Подобно моей матери, когда она уехала в Ньюпорт, я говорил лишь на валлийском. Трелч был всем моим миром. Хоть мама и приезжала навестить нас, Трелч был моим домом, а мамгу и датку – людьми, воспитавшими меня. Помню, как они плакали, и уверен, что тоже рыдал что есть мочи. До сих пор стоят перед глазами их понурые лица, на которые я смотрел через заднее стекло машины, когда мы уезжали из Уэльса в Англию.

Пожив какое-то время в Сток-он-Тренте, мы переехали в деревню Виттингтон близ Вустера, когда мне исполнилось шесть. Меня до глубины души потрясло то, насколько изменилась моя жизнь по сравнению с годами, проведенными в чудесном Трелче. Впервые в жизни я почувствовал себя одиноким. У меня не было ни братьев, ни сестер, равно как и никакой надежды на них – мне бы и в голову не пришло спросить у родителей, планируют ли они еще детей, и я не припомню никаких разговоров на эту тему. Более того, один родственник спустя годы рассказал мне, что даже мое появление стало для них неожиданностью.

После всего тепла и смеха, окружавших меня в Трелче, теперь я много времени проводил в одиночестве. Отец работал сутки напролет, пытаясь продвинуться по карьерной лестнице, и я редко видел его, пока не пошел в начальную школу. Помню, как пытался подружиться с соседским мальчишкой примерно моего возраста – казалось, он не особо в этом заинтересован. В один прекрасный день я решил его задобрить и пришел к нему домой со всеми своими игрушками в качестве своеобразного жертвоприношения. Вскоре родители, узнав об этом, отчитали меня и заставили забрать все обратно.

ПОСКОЛЬКУ В ПЕРВЫЕ ГОДЫ МОЕЙ ЖИЗНИ МЫ С ОТЦОМ ОСОБО НЕ ВИДЕЛИСЬ, НАШЕ ЗНАКОМСТВО, ПО СУТИ, НАЧАЛОСЬ ЛИШЬ ТЕПЕРЬ.

Он рассказывал мне разные истории о войне, о брате и отце, о том, как своей безрассудной храбростью спас мать, когда они переправлялись через быструю реку во время побега в Индию и ее чуть не унесло течением. Я был заворожен этими рассказами о далеких землях, и было понятно, что он тоже тосковал по оставленным в прошлом временам и людям.

Кроме того, он подпитывал мою растущую страсть к сборным моделям самолетов, то и дело принося домой сразу по три-четыре коробки. Это были комплекты фирмы Airfix – каждая коробка содержала множество мелких пластиковых деталей, тюбик клея и пошаговую инструкцию по сборке. Мне нравилось их собирать: каждую деталь я раскрашивал акриловой краской обозначенного цвета, ждал, пока она высохнет, и приклеивал к соседней. Полагаю, это было первой демонстрацией ловкости моих рук, которая сослужила мне хорошую службу, когда я стал взрослым: это было крайне кропотливое занятие, требовавшее немало терпения и усердия.

В основном это были модели самолетов времен Второй мировой войны, и к восьми годам их накопились целые сотни – они свисали на нитках с потолка моей комнаты, куда отец помогал мне их подвешивать, когда они были готовы. Среди них были целые эскадрильи «Спитфайров» и «Харрикейнов», готовые пикировать на группу бомбардировщиков Люфтваффе[14]14
  Название германских военно-воздушных сил в составе вооруженных сил Германии.


[Закрыть], отправившихся на свой смертоносный боевой вылет, – в разыгрывавшихся у меня в голове сражениях мой фонарик превращался в наземные прожектора Лондона, пытающиеся выхватить во тьме самолеты врага. У меня даже был любимый летчик, придуманный мной, – ас Королевских ВВС Дирк, который управлял «Бристоль Бофайтером» и мог с закрытыми глазами сбить вражеский «Мессершмитт Bf.109».

Оглядываясь назад, я понимаю, что это было довольно одинокое хобби – пожалуй, в этом было даже что-то грустное. Наверное, мое детство проходило необычно, но тогда оно не казалось мне каким-то странным, и если у меня когда-либо и возникало чувство одиночества, то я уж точно не мог осознать его в полной мере. Только такую жизнь я и знал – равно как и то, что лучше не попадаться под горячую руку родителям, когда они ссорятся, что случалось довольно часто. Вместе с тем я прекрасно понимал, что мои нынешние чувства сильно отличаются от счастья, которое я знал в Уэльсе, – они явно были от него далеки. Впрочем, к моей несказанной радости, мы приезжали в Уэльс каждое лето, а то и посреди года – эти поездки фантастическим образом возвращали меня к жизни.

Я БЫЛ СЛИШКОМ МАЛ, ЧТОБЫ ПОНИМАТЬ ПРИЧИНЫ РАЗНОГЛАСИЙ РОДИТЕЛЕЙ. ОБА БЫЛИ ВОЛЕВЫМИ ЛЮДЬМИ, ПОГРЯЗШИМИ, ПОЛАГАЮ, В ЗАБОТАХ, С КОТОРЫМИ СТАЛКИВАЮТСЯ ЛЮБЫЕ МОЛОДЫЕ РОДИТЕЛИ.

У нас дома часто бывали скандалы, а порой даже летала посуда. У матери непросто складывались отношения и с моим дедом по отцовской линии: она его невзлюбила, и эти чувства были взаимными. Помимо всего прочего, родителям как межрасовой паре в послевоенной Англии приходилось довольно нелегко: если даже в современном обществе вовсю гуляют расистские настроения, в те годы дела обстояли намного хуже.

Мой дедушка, офицер индийской армии, был чрезвычайно строг с моим отцом, и тот явно унаследовал его любовь к дисциплине. Если по возвращении домой ему сообщали о каком-то моем проступке, он говорил: «Дэвид, пришла пора наказания», и его чудесные исцеляющие руки превращались в оружие, устраивая настоящую взбучку. Вспыльчивым характером отличалась и мать. Они любили друг друга, но им, видимо, потребовалось немало времени, чтобы понять, как вместе ужиться.

После Вустера мы переехали в Рочдейл, недалеко от Манчестера. Мой отец к тому времени уже был хирургом-ортопедом – консультантом. Теперь мы принадлежали к среднему классу, и я пошел в среднюю школу в Олдеме.

В ШКОЛЕ МНЕ СОВЕРШЕННО НЕ НРАВИЛОСЬ. Я ПОСТОЯННО ВЫСЛУШИВАЛ ВСЕВОЗМОЖНЫЕ РАСИСТСКИЕ КОММЕНТАРИИ, А УЧИТЕЛЯ НЕ ЖАЛОВАЛИ МЕНЯ ВНИМАНИЕМ.

Я томился без дела на задней парте, и весь мой учебный потенциал, каким бы он ни был, оставался нераскрытым. Я не чувствовал себя умным, и никто не помогал мне себя таковым ощутить. В одном из отчетов обо мне даже говорилось, что из меня ничего путного в жизни не выйдет. Казалось, всем на меня было наплевать, но в конечном счете это было не так уж и плохо: я пронес это чувство через всю свою жизнь, и оно помогло сформировать мою личность – я знаю, каково быть никому не нужным и чувствовать себя брошенным.

В школе я вступил в Объединенный кадетский корпус, питая особый интерес к Королевским военно-воздушным силам, и частенько расхаживал с важным видом с расстегнутой верхней пуговицей на рубашке – в моем представлении именно так вели себя летчики-истребители.

И действительно, в шестнадцать лет было положено начало моей летной карьере, когда я стал кадетом Королевских ВВС. Меня обучал управлять планером в Уэст-Маллинге в графстве Кент Рэй Робертс – невероятный летчик-истребитель Второй мировой войны, ставший моим героем после рассказов о дерзких ночных вылетах на своем «Лайсандере», чтобы под покровом тьмы высадить десантников на полях Франции. Сначала я получил свидетельство частного пилота, затем – пилота гражданской авиации, а в конечном счете еще и линейного пилота[15]15
  Высшая категория летных лицензий, позволяющая управлять самолетами авиалиний.


[Закрыть], и, представьте себе, лет десять летал из Лутона на бизнес-самолете Learjet 45 авиакомпании Hamlin Jet. Я по сей день имею действующий допуск к полетам по приборам, на поршневых одно– и многодвигательных самолетах, квалификационную отметку пилота-инструктора и свидетельство пилота вертолета.

В юности у меня развилась страсть к полетам. Я был настолько зачарован небом, что хотел связать с ним жизнь. У моего отца, однако, были другие планы, и он настоял на моем поступлении в медицинскую школу. Профильными предметами, по которым мне предстояли экзамены повышенной сложности, я был вынужден выбрать биологию, физику и химию[16]16
  Если очень грубо, это аналог ЕГЭ – по результатам этих экзаменов осуществляется прием в вузы.


[Закрыть]. Он очень хотел, чтобы я стал врачом, то и дело заставлял делать домашнюю работу, а порой даже сидел со мной в комнате, пока я занимался. Несколько раз я даже помогал ему, когда он оперировал частных пациентов, – в наши дни подобное было бы просто немыслимо, и не стану отрицать, что это произвело на меня сильнейшее впечатление. Многое было на кону, хоть у меня оставался и запасной план: я уже положил глаз на курс пилотов вертолета Королевских ВМС в случае, если что-то не срастется.

Не срослось. Я не то чтобы провалил экзамены, но мои отметки были ужасными и уж точно не позволяли рассчитывать поступить в университет на медицинский. Можно подумать, что все это было уловкой моего подсознания – неудача в учебе развязала бы мне руки, чтобы я мог летать на вертолетах, – однако я был не на шутку огорчен.

Помню, как мы втроем – мама, папа и я – в слезах смотрели на мой аттестат, обдумывая последствия. Я вышел в сад и попытался все хорошенько осмыслить. Конечно, дополнительная поддержка мне явно не помешала бы, но разве я создавал впечатление, что мне этого действительно хотелось? Разве я давал своим учителям понять, что мне не все равно, что я хочу преуспеть? Раз люди думали, что я плыву по течению, не прилагая особых усилий, с какой стати мне ждать от них помощи? Я был зол на себя. Наворачивая круги по саду, я твердо решил, что больше никогда не позволю себе выглядеть дураком.

Вернувшись в дом, я уже точно знал, что буду делать. Я сразу поднялся в свою комнату и достал учебник по физике. «Я сделаю все сам», – подумал я и с тех пор усердно трудился, хотя и не совсем самостоятельно: один добрый учитель, Алекс Робинсон, предложил помочь мне подготовиться к пересдаче.

Как ни странно, эта кризисная ситуация волшебным образом подействовала на отношения моих родителей – споры ушли на второй план, уступив место моей подготовке, и к началу экзаменов я уже был совершенно в другом умонастроении. На этот раз я сдал их достаточно хорошо, чтобы поступить в Сент-Эндрюсский университет на медицинский.

Следующие три года в Шотландии, где проходила так называемая доклиническая часть моего обучения, были фантастическими. В университете я по-настоящему расцвел, и все трудности и неудачи подростковых лет улетучились. Внезапно у меня появилось много друзей, в том числе впервые в жизни и девушки, а также активная социальная жизнь. Сент-Эндрюс – маленькое местечко, там все было под рукой и, казалось, постоянно что-то происходило.

ХОТЬ Я ЕЩЕ И НЕ ОТКРЫЛ СВОЕ ПРИЗВАНИЕ СТАТЬ ХИРУРГОМ, МНОГОЧИСЛЕННЫЕ ПРЕДМЕТЫ ВЫЗЫВАЛИ У МЕНЯ ВСЕ БОЛЬШЕ ВОСХИЩЕНИЯ.

Будучи студентами-медиками первого курса, мы должны были изучить человеческое тело, его функции, строение, процессы, поддерживающие жизнь и забирающие ее. Изучение механизмов человеческого тела доставляло мне удовольствие – оно напоминало мне самую настоящую машину. Если поддерживать его в должном состоянии, заправляя правильным топливом, оно будет исправно работать. Стоит же лишить его топлива либо начать заправлять чем-то неподходящим, как оно дает сбой – возникают проблемы.

Значительную часть времени мы проводили на занятиях по анатомии, где с помощью трупов изучали различные части тела. Оглядываясь назад, я понимаю, что это звучит странно, но мы действительно использовали каждый труп в течение целого года: на первом курсе начали с головы и шеи, на втором переключились на туловище уже другого человека, а в последний год занимались руками и ногами кого-то третьего. Эти три тела я изучил досконально.