Текст книги "Пепел победы"

Она пожала плечами, и Тремэйн молча кивнул. Должно быть, с более озабоченным видом, чем хотел бы. Во всяком случае, Трумэн сочла нужным приободрить его улыбкой.

– Не падайте духом, коммандер. Да, они обзавелись толковыми командирами, но и у нас есть пара человек, вроде графа Белой Гавани и герцогини, – тут они вновь обменялись улыбками, и отнюдь не натянутыми, – Харрингтон, вполне способных надрать хевам задницу. Да и адмиралы Кьюзак, Вебстер и д'Орвиль, если подумать, очень неплохие флотоводцы. Хуже другое: набирает силу оппозиция – и это в то время, когда хевы, всегда превосходившие нас численно, благодаря содействию Лиги серьезно сократили и техническое отставание. При этом хевы не предпринимают попыток вторгнуться в наши ключевые системы и даже вернуть свои, захваченные нами в ходе войны. Вместо этого они изматывают нас налетами, уничтожая мелкие тактические группы кораблей или разрушая второстепенные базы. Короче говоря, бьют нас по слабым местам. А мест таких у нас, к сожалению, более чем достаточно. Главным образом из-за концепции «Цитадели».

– Цитадели? – переспросил Тремэйн, и она фыркнула.

– Вообще-то термин неофициальный, я его сама придумала, но мне он кажется подходящим. Проблема в том, что МакКвин оказалась у руля в самый удачный для нее и неудачный для нас момент. Наступление не может продолжаться вечно. Мы развивали успех несколько лет подряд, и за это время, естественно, страшно истрепали флот. В конце концов нам пришлось отправить значительную часть кораблей на ремонтные верфи, и она, воспользовавшись этим, посадила нас в лужу… – Трумэн пожала плечами. – Теперь-то ясно, что нам следовало позаботиться о ремонте и модернизации раньше: снимать корабли с фронтов в малых количествах, пусть даже за счет замедления наступательных операций. Но задним умом все крепки. МакКвин, разумеется, прекрасно просчитала ситуацию и поняла, что мы будем вынуждены оголить участки пространства, которые считаем второстепенными. А мы знали, что она это знает, но не верили, что ей удастся убедить Пьера и его мясников позволить ей нанести удар по нашим глубоким тылам. В результате она застала нас со спущенными штанами, и пинок оказался ну очень болезненным. Конечно, с ее стороны тоже не обошлось без потерь, и не малых, но даже лишись она всех кораблей, принимавших участие в этих рейдах, игра все равно стоила бы свеч. Один лишь материальный ущерб, нанесенный ударом по Василиску, компенсировал бы все, не говоря уж о внешних и внутренних политических последствиях.

Она покачала головой.

– Вы ведь были в отпуске. Наверняка вы в курсе настроений гражданского населения.

– Лучше, чем хотелось бы, – хмуро ответил Тремэйн, вспомнив весьма неприятное происшествие.

Он отправился с родными в ресторан, и отец уговорил его надеть мундир. Как полагал сам Скотти, в надежде, что кто-нибудь из посетителей узнает его сына, чье лицо после триумфального возвращения беглецов не раз показывали в новостях. Вышло, однако, так, что их соседом оказался бедняга, вложивший в Василиск все свои сбережения и лишившийся не только их, но и брата, до последнего мгновения остававшегося на рабочем месте, чтобы обеспечить эвакуацию служащих орбитального склада. Хуже того, этот бедолага явно перебрал с выпивкой, и разыгравшаяся сцена оставила у Тремэйна самые тягостные воспоминания. Началось все с невнятного бормотания, но к тому времени, когда полиция вывела пьяного из зала, он осыпал Скотти и весь флот истерическими проклятиями. Впрочем, гораздо больнее проклятий ранили струившиеся по его лицу слезы, пробудившие в Тремэйне иррациональное чувство вины. Умом он понимал, что ни в чем перед этим человеком не виноват, только вот легче от этого не становилось.

– Меня это не удивляет, – со вздохом сказала Трумэн. – Конечно, людей можно понять. Жискар пустил прахом огромные вложения, сделанные за шестьдесят стандартных лет. При этом, надо отдать ему должное, человеческие жертвы были невелики. Мы, черт побери, не имели никакой возможности помешать ему устроить настоящую бойню, но он, как офицер и джентльмен, не открывал огня до последней возможности, предоставив людям возможность эвакуироваться. Жертв оказалось немного, но материальный ущерб нанесен огромный. Белой Гавани удалось сохранить форты Василиска, не допустить врага к терминалу и восстановить контроль над системой, но не более того. А я, по правде сказать, вообще сомневаюсь в том, что Жискар планировал эту систему удержать. В его распоряжении имелась ударная оперативная группа, но никак не армада кораблей, способная обеспечить оборону важного стратегического сектора. Они ведь понимали, что ради возвращения Василиска мы обрушим на них Небо и Ад… вместе со всем флотом метрополии. Но когда данные о нанесенном ущербе стали достоянием общественности, все Звездное Королевство испытало шок, ведь до сих пор считалось, что только мы способны наносить врагу серьезные удары, а не наоборот. Не стану утверждать, будто паника охватила весь народ, однако панические настроения в обществе появились, и политические соображения впервые с начала войны стали определяющими в принятии военных решений.

– Я знаком с версией оппозиции, мэм! – Негодующий тон Тремэйна полностью соответствовал выражению его лица. – Особенно с комментариями Института Палмера и этого сукина сына… то есть я хотел сказать, необъективного аналитика Хаусмана.

– Надеюсь, вы все-таки хотели сказать то, что сказали: «сукина сына», – отозвалась Трумэн, и глаза ее блеснули. – Это достаточно точная характеристика, хотя лично я не преминула бы добавить: «Тупоголового, себялюбивого, мстительного ублюдка»!

– Раз вы так говорите, мэм, стало быть, так оно и есть. В конце концов, мне не подобает спорить с флаг-офицером.

– Разумно, коммандер. Весьма разумно.

Огоньки в глазах погасли, и тон вновь сделался серьезным.

– Но раз вы знакомы с настроениями в обществе, то должны понимать, с чем пришлось столкнуться правительству. Люди напуганы, а оппозиция решила нажиться на этом страхе. Стараясь быть объективной, я все время напоминаю себе, что некоторое из противников Кромарти и впрямь верят в свои лозунги, но таких, как Высокий Хребет и Декро, заботят только политические дивиденды, которые в конечном счете сулит им концепция «Цитадели».

– А в чем ее суть, мэм?

– В переходе в глухую оборону, – угрюмо ответила Трумэн. – Понимая, что после столь же эффектного удара по следующей ключевой системе она может не устоять, правительство потребовало от Адмиралтейства перераспределить силы, обеспечив надежное прикрытие жизненно важных объектов. Поймите меня правильно, Скотти, – она раздраженно всплеснула руками, – скорее всего мы и сами, без всякого нажима, произвели бы в ближайшее время передислокацию. Это разумно, во всяком случае пока мы не разобрались в случившемся и не можем предвидеть, каким будет следующий шаг МакКвин. Но политическое руководство настояло на куда более радикальном смещении акцентов, чем рассчитывали военные, и в настоящий момент мы практически лишены наступательных возможностей.

– Но…

Скотти подавил рвавшиеся с языка возражения. Адмирал и так была с ним чрезмерно откровенна, и злоупотреблять этой откровенностью не следовало. Однако Трумэн дала ему знак продолжить, и он глубоко вздохнул.

– Я вас понял, мэм, но у меня сразу возник вопрос, касающийся Восьмого флота. Он явно представляет собой наступательное формирование. И когда мы были у Звезды Тревора, граф Белой Гавани выказывал явное стремление выступить в поход.

– Ничуть в этом не сомневаюсь, – кивнула Трумэн, – равно как и в том, что Восьмой флот является ударным соединением… с официальной точки зрения. Однако хотя я уверена, что и граф Белой Гавани, и адмирал Капарелли, и премьер-министр с радостью использовали бы этот флот по назначению, ничего подобного они не сделают.

– Не сделают? – с искренним удивлением переспросил Тремэйн, и Трумэн пожала плечами.

– Скотти, открыто мне этого не говорили, но дали понять, что собираются делать. К тому же у меня есть допуск к недоступной вам информации, так что составить общее представление о намерениях и перспективах командования я в состоянии. Подумайте вот о чем. Флот метрополии не получил материального подкрепления, форты Василиска поставлены на боевое дежурство, так и не будучи завершенными. Пикет системы усилен примерно вдвое, а на базе Грифонской эскадры сформировано оперативное соединение, но этим произведенные здесь, в Звездном Королевстве, преобразования практически исчерпываются. Почему? Да по той простой причине, что нам пришлось направить множество кораблей на усиление обороны наших союзников. Произошедшее на Занзибаре и Ализоне стало для них чудовищным потрясением, и наше правительство не могло успокоить их иным способом, кроме как послав к ним корабли стены. Что и было сделано. Однако мы должны быть готовы отразить любую угрозу самому Звездному Королевству, и именно это является подлинной задачей Восьмого флота. Белая Гавань наглядно продемонстрировал стратегические возможности использования туннельных переходов, стремительно перебросив свои силы от звезды Тревора и ударив по хевам у Василиска. Таким образом, наше командование намеревается сделать из Восьмого флота пугало, якобы угрожающее Барнетту, тогда как на деле он останется стратегическим резервом Звездного Королевства.

Тремэйн хмыкнул, почесал бровь и медленно закивал.

– Понимаю, мэм. И понимаю, почему мы не можем открыто объявить народу, что беспокоиться не о чем, ибо Восьмой флот надежно прикрывает внутренние системы. Ведь тем самым мы успокоим и хевов, сообщив, что никакое нападение им не грозит. Верно?

– Верно. Конечно, МакКвин достаточно умна, чтобы понять истинное положение дел, но она обязана учитывать возможность того, что ошибается и угроза все-таки существует. Но меня беспокоит не только то, что мы позволяем противнику самому выбирать время и место нанесения удара, но и то, что руководство оппозиции на секретных совещаниях информируют обо всех военных решениях.

Видя в глазах Тремэйна немой вопрос, Трумэн пожала плечами.

– В военное время правительство всегда держит лидеров оппозиции в курсе событий. Иначе нельзя: в теории кабинет Кромарти может пасть в любой момент, и формирование нового кабинета станет задачей оппозиционных партий. Бывает, я по ночам молюсь, чтобы такого не случилось, однако если все-таки случится, время, потраченное на вхождение министров в курс дела, может обернуться гибельными последствиями.

– Это я понимаю, мэм. Мысль о том, что правительству приходится посвящать в свои планы своих противников, меня не радует, но почему приходится так поступать, я знаю. Но не совсем понял, почему вы так беспокоитесь?

– Потому что если их лидеры и должны быть осведомлены обо всех решениях политического и военного руководства, то эти решения никак не подлежат огласке. С этим вроде бы все согласны, и оппозиция тоже. Но… вам случалось когда-нибудь смотреть передачи оппозиционных каналов? Или читать их прессу?

– Нет, как-то… Наверное, следовало бы, но…

Он виновато пожал плечами, и Трумэн фыркнула

– Вообще-то я вас понимаю, сама век бы всего этого не видела и не слышала. Но, проглядев быстренько их сюжеты, вы поймете, что они умело нагнетают в обществе тревогу. Не напрямую, а исподволь, намеками, но дают понять, что «наступательные» амбиции нынешней власти ставят под угрозу безопасность внутренних миров. Делается это, разумеется, из сугубо политических соображений, с целью подрыва авторитета правительства Кромарти, которое не может ответить на нападки оппонентов, не раскрыв хевам истинных планов относительно Восьмого флота.

– Но ведь они должны понимать, что тем самым подрывают доверие и к самой войне!

– Некоторые, несомненно, понимают, но лидерам оппозиции, похоже, нет до этого дела. Они настолько поглощены политической борьбой, что война для них отступила на второй план. К тому же они не несут ответственности за происходящее на фронтах: она лежит на герцоге Кромарти и его министрах.

– Это… возмутительно! – вырвалось у Тремэйна.

– Наверное, да, – задумчиво подтвердила Трумэн. – С другой стороны, по-человечески понятно. Поймите меня правильно, Скотти, я не хочу сказать, будто все оппозиционеры – слуги зла, или что они сознательно стремятся проиграть войну. Конечно, Высокого Хребта, лорда Яначека и графиню Нового Киева можно, не покривив душой, причислить к «силам зла»… могу еще вспомнить Шеридана Уоллеса. Это прожженные политиканы, манипуляторы, которым плевать на все, кроме собственных интересов. Но большинство оппозиционеров – обычные люди, мало сведущие в военных вопросах, однако уверенные, будто разберутся в чем угодно, в крайнем случае прибегнув к помощи советников. А их военных советников я никак не назвала бы лучшими из имеющихся в наличии специалистов… Уверена, эти советники придерживаются такого же мнения обо мне, но это никоим образом не делает их носителями зла. Равно как и тех, кто полагается на их советы. Таким образом, если графиня Нового Киева искренне считает, что политика Кромарти, направленная на военное разрешение всех наших противоречий с Народной Республикой, гибельна для государства, она имеет моральное право предпринимать какие-то действия в спасение. Ей кажется, будто она интригует во имя благой цели. Мне, правда, всегда казалось, что цель не может оправдывать средства, но многие люди придерживаются иного мнения. Впрочем, – Трумэн тряхнула золотистыми волосами, и тон ее изменился, – мы с вами офицеры, а дело флота – воевать. Поэтому, что бы ни творилось в высоких кабинетах, нам лучше посмотреть вон туда.

Она указала подбородком в направлении космических доков, и Тремэйн кивнул. Если адмиралу угодно сменить тему, простому смертному остается с этим лишь согласиться. Незамедлительно.

– Мы надеемся, – продолжила Трумэн, – что вне зависимости от того, удастся ли Восьмому флоту приковать к себе внимание МакКвин, она ограничится налетами на периферийные системы в течение срока, достаточного, чтобы мы успели подготовиться к наступательным действиям. Нам удалось интенсифицировать работы по ремонту, модернизации и строительству новых кораблей. О многих наших нововведениях хевы не догадываются… во всяком случае, мы на это надеемся. Уже сейчас наши пикеты в важнейших системах гораздо сильнее, чем были пять, даже четыре месяца назад. Ну а на Грейсоне корабли вообще строят безумными темпами. Между нами говоря, мы уже поставили класс «Харринг…», то есть класс «Медуза» в серию, что для хевов, хочется верить, тоже станет неприятным сюрпризом. Кроме того, Адмиралтейство планирует закрыть здесь, на Мантикоре, охраняющие центральный узел форты и направить высвободившийся персонал в распоряжение флота. Таким образом, при вводе в строй корабли будут укомплектовываться личным составом. Хотя, конечно, этому личному составу необходимо еще пройти переподготовку. Работа ведется очень быстро, но как раз это меня несколько тревожит. Люди вроде бы есть, но реального флотского опыта у многих недостает. Вот почему я очень обрадовалась, узнав, что вы прибыли на борт и готовы приступить к службе.

Тремэйн приосанился. Получалось, что контр-адмирал проявила к его скромной персоне личный интерес – лестное, хотя и косвенное признание его заслуг и профессиональной компетентности.

– Я так понимаю, вам рассказали о новых носителях? – спросила она.

– Да, мэм, хотя и очень кратко. Сказали, что подробности я узнаю, прибыв на новое место службы. Но того, что мне сказали, оказалось более чем достаточно, чтобы заставить меня спешить.

– На такой эффект я и надеялась, – с улыбкой призналась Трумэн. – Леди Харрингтон расхваливала вас как прекрасного специалиста по шлюпочному отсеку и лихого пилота малых судов еще в то время, когда я командовала «Парнасом», а вы служили вместе с Жаклин Армон.

Глаза ее потемнели, а Тремэйн стиснул зубы. Жаклин Армон он помнил коммандером, относился к ней с огромной симпатией, и известие о том, что она погибла при обороне Ханкока, стало для него страшным ударом.

– В любом случае, – продолжила Трумэн деловитым и обыденным тоном, – я и раньше знала, что вы знакомы с первым поколением новых ЛАКов, а когда составила список офицеров, имеющих такого рода опыт, оказалось, что ваше место в числе первых. Хотя вы повышены в звании совсем недавно и для той должности, которую я хочу вам предложить, молоды, я думаю, вы справитесь. Особенно с учетом того командного опыта, которого вам пришлось поднабраться в системе Цербера под руководством леди Харрингтон.

– Благодарю вас, мэм… надеюсь оправдать доверие, – промямлил Тремэйн, и Трумэн улыбнулась.

– Хочется верить, коммандер, что эта надежда не покинет вас в ближайшие пару месяцев, – сказала она, переводя взгляд на гигантский корпус в ближайшем космическом доке. – Специалисты верфи утверждают, что на будущей неделе этот корабль будет готов к приемо-сдаточным испытаниям. А когда они начнутся, вы будете на его борту.

– Правда?

– Можете не сомневаться, Скотти. И уж будьте уверены, как только корабль вступит в строй, я лично начну гонять и вас и весь экипаж, пока вы не свалитесь с ног. А когда свалитесь, возьму за шкирку, встряхну и примусь гонять заново. Потому что когда долгожданное наступление все же начнется, нам с вами за наши грехи предстоит оказаться на его острие.

– Мэм, вы хотите сказать…

– Скотти, я прекрасно понимаю, о чем вы хотите спросить, – заверила его Трумэн. – На сей счет можете не беспокоиться. Вы сообразительный молодой человек и, насколько мне известно, куда более трудолюбивы, дисциплинированны и ответственны, чем может показаться. По существу, коммандер, – она лениво улыбнулась, – вы несколько напоминаете Лестера Турвиля. «Производит впечатление бесшабашного рубаки, но под этим скрывается тонкий и проницательный ум». А?

Тремэйн не нашелся что ответить, и она негромко рассмеялась

– Надеюсь, Скотти, вы именно такой, поскольку как раз эти качества мне и требуются. Служба на легких атакующих кораблях особенная, там нужны ребята, которых Джеки называла «сорвиголовами». Таких вы и будете готовить для меня из зеленых новобранцев… в качестве командира крыла ЛАК корабля ее величества «Гидра».

Глава 8

– Сэр Томас, прибыла герцогиня Харрингтон, – объявил адмиралтейский йомен и, открыв старомодную дверь, придержал ее за ручку.

Хонор, нацепив на лицо выражение, которое, как ей хотелось верить, скрывало внутренний трепет, вошла в комнату, и мужчина, сидевший за письменным столом размером с посадочную площадку, поднялся ей навстречу.

– Ваша светлость, – поздоровался он, протягивая руку.

Пересекая обшитый деревянными панелями кабинет, чтобы обменяться с ним рукопожатием, Хонор подавила легкую улыбку. Протокол их встречи мог вызвать некоторые затруднения, и она невольно задумалась, консультировался ли адмирал Капарелли со своими экспертами или же решил действовать как бог на душу положит.

Во всех отношениях (кроме одного, ну, может быть, двух) она имела теперь более высокий ранг, нежели ее собеседник. Разумеется, для Ельцина, где Хонор носила титул землевладельца Харрингтон, так считалось уже давно, но теперь она стала герцогиней и в Звездном Королевстве. Ее зрячий глаз блеснул злорадством, стоило ей вспомнить некоторые физиономии благородных лордов и леди, узнавших, что женщина, изгнанная ими из палаты, вернулась в качестве герцогини, то есть превзойдя по рангу девяносто с лишним процентов остальных пэров. Несмотря на некоторые сомнения в целесообразности учреждения королевой нового титула, она не могла не признаться себе, что выражение лиц Стефана Юнга, двенадцатого графа Северной Пустоши, или Мишеля Жанвье, девятого барона Высокого Хребта, останутся для нее приятными воспоминаниями даже тогда, когда (если) она, достигнув преклонных лет, впадет в детство.

Другим незабываемым воспоминанием будут приветствия от лидеров оппозиции, выслушанные ею с серьезным выражением лица, в то время как неловко свернувшийся у нее на коленях Нимиц транслировал ей истинные эмоции, крывшиеся за прочувствованными речами. Правда, понимание того, как ненавидят ее эти люди, радости не добавляло, а выспренние слов о «мужестве», «героизме» и всем таком прочем вызывали легкую тошноту… ну да ладно. Уж им-то с Нимицем было доподлинно известно, какие чувства испытывает вся эта компания: даже удивительно, как это Высокий Хребет не забился в истерике. Графиня Нового Киева проявила себя ненамного лучше, хотя ее прячущаяся за стиснутыми зубами ярость имела, по крайней мере, рациональное объяснение. Возвращение Хонор стало ударом по ее политическим планам и амбициям – и именно это, а не личная неприязнь к новоявленной герцогине, стало причиной гнева.

«И, черт возьми, – напомнила себе Хонор, – есть люди, которые искренне рады моему успеху! И их больше, чем злопыхателей!»

Так или иначе, герцогиней Харрингтон она являлась всего три недели, с новым положением освоиться еще не успела, а оно порождало определенные затруднения как для нее самой, так и для некоторых коллег. К числу которых относился и сэр Томас Капарелли, занимавший пост Первого космос-лорда с самого начала войны, когда Хонор была всего-навсего одним из капитанов первого ранга. Даже потом, после присвоения ей звания коммодора и назначения командиром эскадры (к тому же еще не сформированной), дистанция между ними оставалась колоссальной. Ее стремительное возвышение могло ему не понравиться, и она почувствовала облегчение, не ощутив отрицательных эмоций.

Он искренне радовался тому, что ей удалось спастись, и рукопожатие его было твердым. Иные ревнители этикета сморщили бы свои аристократические носы по поводу того, что он протянул ей руку, а не прищелкнул каблуками с любезным кивком. Но чего им было ждать от Томаса Капарелли, человека далеко не знатного и получившего рыцарское звание не по наследству, а за долгую и беспорочную службу.

Хонор к числу снобов не принадлежала и к мнению такого рода людей относилась с полнейшим безразличием – в отличие от мнения Капарелли. И он все-таки имел перед ней определенные преимущества, несмотря на все ее титулы и звания.

Во-первых, и он и она были кавалерами Ордена короля Роджера, и как рыцарь Великого Креста Томас превосходил Хонор, получившую рыцарское отличие за Первый Ханкок. И, что гораздо важнее, особенно в данном ведомстве и при данных обстоятельствах, все до единого офицеры на действительной службе, носившие мундир Королевского флота, находились в его прямом подчинении. Включая коммодора Хонор Харрингтон.

– Рад вас видеть, – сказал космос-лорд, окинув собеседницу оценивающим взглядом. – Как я понимаю, Бейсингфорд признал вас ограниченно годной к несению службы.

– Доктора кряхтели и упирались, как могли, – ответила Хонор с легкой улыбкой. – Дай им волю, они продолжали бы свои осмотры и процедуры до бесконечности. Правда, их можно понять: моя неспособность к регенерации значительно усложняет их задачу. А мое нежелание валяться в больнице, пока они не вживят мне новые искусственные нервы и не создадут протез, просто убивает. Равно как и намерение завершить восстановительный курс не в клинике флота.

– Меня это не удивляет, – хмыкнул Капарелли.

Хонор с удовлетворением отметила, что в отличие от многих этот человек не считал неловким вести разговор о ее ранениях. Правда, ему самому еще капитаном КФМ довелось вкусить все прелести пребывания в руках эскулапов. С той лишь разницей, что он мог пользоваться преимуществами регенерации.

– Конечно, – рассуждал вслух Первый космос-лорд, ведя гостью к удобному креслу, – Бейсингфордский медицинский центр является, пожалуй, лучшим госпиталем Звездного Королевства. Во всяком случае, флот прилагает к этому все усилия. Бейсингфорд, несомненно, самое крупное медицинское учреждение, однако в его статусе есть и плюсы и минусы. Разумеется, Медицинскому департаменту не хочется признавать, что ни один госпиталь не может первенствовать абсолютно во всех областях. Подозреваю также, что они чувствуют себя задетыми из-за того, что ваш отец предпочел службе у них гражданскую практику. Однако досада поутихнет, и все поймут, что вы были бы сумасшедшей, если бы отказались воспользоваться его знаниями и опытом.

В его словах прозвучал странный эмоциональный подтекст. Хонор, усевшись в кресло с Нимицем на коленях и дождавшись, когда Капарелли устроится в кресле напротив, сказала:

– Прошу прощения, сэр Томас, но впечатление такое, будто вы говорите о чем-то личном.

– Так оно и есть, – с улыбкой ответил Первый космос-лорд. – Дело в том, что после того как в Силезии со мной приключилась маленькая неприятность, я, к счастью, угодил прямо в лапы главному нейрохирургу Бейсингфорда, которым в ту пору был ваш отец. Он собрал меня по кусочкам и я не думаю, что с тех пор наш чудо-доктор стал оперировать хуже. Скорее наоборот. Так что, ваша светлость, поступайте по-своему и не позволяйте врачам из Бейсингфорда сбить вас с пути. Спору нет, они хорошие специалисты, но если приходится выбирать между хорошим и наилучшим, то выбор в пользу наилучшего кажется естественным. Это непреложная истина, равно как и тот факт, что в этой области вашему отцу нет равных. Когда-то я сказал ему это лично, и, уверен, он слышал те же слова от многих спасенных им пациентов.

Он откинулся в кресле и на несколько мгновений задумался о чем-то постороннем. Но тут же встряхнулся.

– Однако, ваша светлость, я осмелился пригласить вас к себе не для того, чтобы говорить о ваших планах по восстановлению здоровья. Эту тему я затронул только потому, что она связана с признанием вас ограниченно годной к несению службы. Чего я действительно хотел, так это предложить вам работу. По правде, так даже две.

– Две работы, сэр?

– Две. И плюс еще один вопрос, который мне хотелось бы затронуть в нашей беседе попозже. Прежде мне хотелось бы сказать вам, что мы намерены извлечь максимальную пользу из вашего вынужденного пребывания в Звездном Королевстве.

Он откинулся назад, положил ногу на ногу, и Хонор уловила напряженную работу мысли. Чему несколько удивилась, поскольку мыслителем Капарелли уж точно не был. Нет, тупицей его, разумеется, никто не считал, однако за ним твердо закрепилась репутация прямолинейного человека, сторонника простых и незамысловатых решений. Его мышление как нельзя лучше соответствовало облику и телосложению: походивший на борца или боксера, Капарелли частенько предпочитал не маневрировать, а идти напролом. Кое-кто поговаривал, что для человека, занимающего столь высокое положение, он… скажем так, несколько простоват.

Сейчас, оценивая его эмоции, Харрингтон чувствовала, что злопыхатели ошибались. Возможно, конечно, что, став Первым космос-лордом и ощутив груз ответственности за проведение боевых операций не только Звездного Королевства, но и всего Мантикорского Альянса, он несколько изменился, но человек этот вовсе не был слоном в посудной лавке – как его частенько воображали и изображали. Наверное, по части тонкости и гибкости мышления сэру Томасу было далеко до людей вроде Хэмиша Александера, однако за его темными глазами угадывались пугающая дисциплина, твердость и неколебимая решительность, делавшие его идеальным для занимаемой им должности.

– Так вот, ваша светлость, – сказал он, помолчав, – прежде всего мы хотели бы использовать вас на острове Саганами. Я понимаю, это не самое удобное место, с точки зрения доступа к клинике вашего отца на Сфинксе, но остров всего в нескольких часах пути отсюда, и мы, разумеется, предоставим в ваше распоряжение соответствующий транспорт. И скоординируем ваше расписание с графиком лечения.

Он остановился, взглянул на нее вопросительно, и она, поглаживая Нимица, пожала плечами.

– Уверена, сэр Томас, с этим проблем не возникнет. Мой отец, хоть и ушел в отставку, прослужил офицером флота двадцать лет и прекрасно понимает, что даже «ограниченная» годность может осложнить курс лечения. Он уже сказал мне, что сделает все возможное, чтобы устранить нестыковки в расписаниях. Кроме того, отец договорился со своим другом, доктором Генрихом: по возможности я буду проходить необходимые процедуры, используя аппаратуру доктора Генриха здесь, на Мантикоре. А не мотаться без конца на Сфинкс и обратно.

– С точки зрения интересов службы это было бы превосходно, – с удовольствием кивнул Капарелли. – Однако важнее всего – ваше здоровье и скорейшее выздоровление. Если окажется, что вам необходимо отправиться на Сфинкс в стационар до полного и безусловного возвращения в строй, вы, надеюсь, нам это сообщите. Полагаю, данный приоритет для вас очевиден.

– Разумеется, сэр, – ответила Хонор.

Капарелли, к немалому ее удивлению, хмыкнул.

– Вам легко, ваша светлость, а я беседовал с несколькими вашими бывшими командирами: с Марком Сарновым, с графом Белой Гавани, даже с Йенси Парксом. Так вот, все они предупреждали меня: для того, чтобы заставить вас заняться здоровьем в ущерб тому, что вы считаете своим долгом, необходимо приставить к вам санитаров со смирительной рубашкой.

– Это некоторое преувеличение, сэр, – откликнулась Хонор, почувствовав, что правая щека слегка краснеет. – Мои родители – врачи. Что бы обо мне ни болтали, я не настолько глупа, чтобы пренебречь медицинскими предписаниями.

– Капитан Монтойя – тоже, кстати, врач – говорил мне нечто иное, – сказал Капарелли с выражением, столь близким к ухмылке, что ее щека раскраснелась еще сильнее. – Но не в этом суть. Главное, вы пообещали, что если по медицинским показаниям вам потребуется дополнительное свободное время, вы поставите меня в известность.

– Да, сэр, – несколько натянуто сказала она.

– Прекрасно. В таком случае позвольте объяснить вам, что мы с адмиралом Кортесом имеем в виду.

При упоминании этого имени бровь Хонор невольно дернулась. Сэр Люсьен Кортес, Пятый космос-лорд, возглавлял бюро кадров. Во многих отношениях его работа была самой сложной на флоте, ибо кадровые потребности, особенно в военное время, резко увеличивались, а людские ресурсы оставались ограниченными. В умении изыскивать нужных людей и расставлять их по нужным местам Кортесу не было равных. Академия на острове Саганами находилась в ведении бюро кадров, а стало быть, в прямом подчинении Кортеса, однако Хонор удивилась, что он лично занялся трудоустройством простого коммодора. Впрочем, удивление ее быстро прошло. Хотелось ей того или нет, но «простым коммодором» она уже не была.

– Как вы знаете, – продолжил Капарелли, – с начала войны мы неуклонно наращиваем число обучающихся на Саганами курсантов, однако я не думаю, что не побывав там, можно в полной мере осознать, какие перемены произошли в Академии. Начну с того, что почти половину обучающихся составляют представители союзных флотов, причем тридцать процентов – грейсонцы. С тех пор как Протектор Бенджамин вступил в Альянс, мы подготовили для Грейсона более девяти тысяч офицеров.