Текст книги "Дар сопереживания"

Дэвид Вилтц
Дар сопереживания

Анне – с любовью

Пролог

Лестницы стали для его бабушки непреодолимым препятствием, поэтому Лион Брэйд без помех затаскивал свою добычу в подвал. К тому же от старости вместе со слухом ослабли ее умственные способности, так что, если до нее все же доносились стоны жертв, она списывала их на телевизионные шумы. Пару раз, прежде чем Брэйд довел свою технику до совершенства, у женщин вырывались громкие крики, но это было несколько лет назад, и бабка давно обо всем позабыла.

Брэйд предпочитал заниматься любимым делом в подвале еще и из-за наличия там большой дренажной канавы, которая в прошлом служила сливом старомодному стиральному агрегату с несколькими камерами и отделением для отжимания белья, а теперь полностью отвечала его требованиям. Поливаясь из шланга, он легко удалял с себя побочные продукты своей деятельности: а поскольку он всегда работал обнаженным, это не составляло большого труда. Канава была большой и никогда не засорялась, за исключением одного случая в самом начале, когда сток забила масса спутанных волос. Брэйд вынес из происшедшего урок и с тех пор использовал волосы для набивания пуфиков и для затейливой вышивки ими декоративных салфеточек для мебели. Удобные подушечки и салфеточки мило украсили гостиную. Но сначала, разумеется, он тщательно промывал волосы. Некоторые из женщин при жизни пользовались ужасными, дурно пахнущими лосьонами, лаками, муссами и гелями для волос. Иные же, если говорить честно, были просто нечистоплотны в своих привычках, а Брэйд являлся ярым поборником гигиены.

Однако, абсолютно замечательным местом делала подвал не его недоступность для бабушки, не пресловутая канава и даже не проходящие под потолком трубы, столь удобные для подвешивания добычи. Самой замечательной его особенностью была труба для побега.

Брэйд обнаружил ее случайно, заметив однажды, как его кот появился из-за обогревательной печи, неся в пасти одну из бесчисленных мышей, которых он обожал класть на стоявшую около канавы разделочную скамью Брэйда. Брэйд иногда гадал, не соревнуется ли с ним Тигр в количестве охотничьих трофеев в доступной ему кошачьей манере.

В стене за печью оказалась широкая щель от выпавшего кирпича. Вытащив из кладки еще несколько кирпичей, Брэйд проник в пустое пространство под домом и вскоре отыскал источник, поставлявший Тигру его жертвы. Дом в свое время был построен дедом Брэйда на кукурузном поле. Старика донимали видения, как городские окраины нахлынут на его владения, обогатив тем самым его карман, и, готовясь к грядущему нашествию, он разметил пятьдесят гектаров своей земли под участки для муниципальной и частной застройки. Как составную часть подготовки к наступлению цивилизации он начал прокладывать канализационную систему, которая, по его задумке, сбрасывала бы нечистоты в небольшую речушку по соседству, впадающую в конечном счете в Найобрэру. Мечты старика не осуществились – строительство началось уже после его смерти, – однако широкий зев первой и единственной канализационной трубы многообещающе зиял с той поры под домом Брэйда.

Брэйд исследовал свою находку по всей длине. Она вывела его на берег речушки в нескольких сотнях метров от дома и вне видимости оттуда. Внутри трубы было темно и страшно. В некоторых особо узких местах приходилось ползти на животе сквозь многолетние наслоения придонной грязи и отбросов, но, в общем, путь был довольно прямым и вполне доступным. Несколько имеющихся изгибов могли даже послужить его целям, обеспечив пространство, позволявшее повернуться лицом к возможному преследователю.

Если за ним придут, – а Брэйд знал, что за ним обязательно придут, – только последний идиот осмелится последовать за ним в бархатную черноту дыры. Благоразумный человек замешкается перед входом, вызовет помощь, постарается отыскать выход трубы на поверхность, что даст Брэйду необходимый для побега запас времени. Однако он предусмотрительно подготовился и на тот случай, если к нему все же пришлют идиота. За вторым поворотом трубы, где было достаточно места, чтобы развернуться, и где его не подозревающий о таком подвохе преследователь будет совершенно слеп, Брэйд спрятал один из своих любимых рабочих ножей – длинный и смертоносно-заостренный с обеих сторон; точный дубликат того, который он постоянно держал на разделочной скамье около дренажной канавы.

Соседи изредка приносили бабушке поспевшие фрукты или, измучившись от одиночества, просто заглядывали поболтать о том, о сем, поэтому, чтобы они нежданно-негаданно не возникали перед ним, Брэйд из предосторожности провел в подвал звонок. Услышав мелодичный перезвон, он оторвался от работы и с удивлением посмотрел вверх. Сегодня гостей больше не ожидалось: не так давно он выпроводил из дома полицейских, убедив их (в этом он не сомневался) в своей полной невиновности.

Торопливо содрав с рук резиновые перчатки, Лион натянул комбинезон механика, сунул ноги в сандалии и, перед тем как подняться по шаткой деревянной лесенке, убедился, что губы жертвы надежно залеплены куском лейкопластыря. Глаза женщины были закрыты, но Лион давно убедился, что жертвам доверять нельзя: они всегда стараются, по возможности, обмануть его, схитрить и отнюдь не всегда стопроцентно мертвы, если даже и выглядят таковыми.

Брэйд сразу узнал человека перед дверью. Он приходил вместе с полицейскими, но во время разговора не произнес ни слова.

– Привет, Лион, – сказал незнакомец и представился: – Меня зовут Джон Беккер.

– Вы что-нибудь забыли? – вежливо осведомился Брэйд и отступил назад, чтобы пришелец мог войти в дом. Он должен вести себя как человек, которому нечего скрывать и, следовательно, полиция – желанный гость в его доме.

Мужчина, назвавшийся Беккером, прошел в гостиную с непринужденностью, всколыхнувшей в Брэйде раздражение, и бросил через плечо:

– По-моему, это ты кое-что забыл.

– Не понимаю.

– Не-ет, это ты определенно кое-что забы-ыл, Лион, – напевно-насмешливо, словно разговаривал с ребенком, произнес Беккер, усевшись на диван.

– Что я забыл? – полюбопытствовал Брэйд.

– Ты забыл сказать пра-авду.

Беккер погрозил Лиону пальцем, будто бы шутливо браня нашалившего малыша.

Брэйд тоже опустился на диван и прижал к груди один из своих особых пуфиков.

– Не понимаю, о чем вы. Я рассказал все, что мне известно.

– О, нет. Лион. Совсем-совсем не все.

– Вы ничего не говорили, когда были здесь в прошлый раз.

– Зато я наблюдал за тобой. Я смотрел, что ты делаешь, и все уви-идел.

– Вы действительно полицейский? Что-то мне не верится, – проговорил Брэйд.

– О-о, я гораздо хуже, чем полицейский, Лион. Гораздо хуже. – Беккер подхватил со спинки вышитую салфеточку и начал легко перебрасывать ее с ладони на ладонь. Брэйд вспомнил, что сделал ее из великолепных волос рыжей красотки. Ты ведь догадываешься, кто я, Лион, не так ли? Ты знал, что когда-нибудь я обязательно появлюсь.

– Не понимаю вас.

– Понимаешь. Конечно же, ты меня понимаешь. – Беккер наклонился к Брэйду, раздвинув губы в устрашающем оскале. – Я твоя совесть.

Брэйд попытался рассмеяться, сделать вид, что принял слова Беккера за шутку, однако незваный гость, очевидно, не собирался смеяться. Подсев поближе к Брэйду, он обнял его рукой за плечи и протянул свистящим шепотом из фильмов ужасов:

– Ли-ион, я все про тебя зна-аю.

Лион дернулся, чтобы встать, но рука Беккера крепко держала его.

– Я зна-аю, зна-аю, чем ты занимаешься, когда думаешь, что рядом никого нет.

Брэйд стал вырываться, однако Беккер сильнее придавил его к дивану и прошептал в самое ухо:

– И я знаю, зна-аю, что ты при этом чувствуешь.

Брэйду, наконец, удалось, освободиться, и он вскочил на ноги.

– Вы не полицейский! Легавые так не поступают!

– Я особый полицейский, Лион, твой личный. Других наши с тобой отношения не касаются. О них никто не узнает, ведь никому не известно, что происходит между человеком и его совестью.

Брэйд попятился через комнату, обеими руками прижимая к животу пуфик.

– У вас должен быть ордер или какая-то другая официальная бумага...

Он уже находился около двери в кухню. Оттуда было всего три шага до спуска в подвал.

– У тебя кровь на руках, Лион, – перебил Беккер. – Ты забыл ее смыть.

Брэйд невольно посмотрел на свои руки, хотя знал, что Беккер лжет: для работы в подвале он всегда надевал хирургические перчатки.

– Мне ничего неизвестно про всех этих женщин. Моя бабушка может это подтвердить. Я пойду, приведу ее, и она вам скажет.

Шагнув в кухню, Брэйд устремился в подвал. Он успел забежать за печь раньше, чем Беккер мог его увидеть – в этом Лион был уверен, – и пополз в темноте к спасительной трубе. Он не нуждался в освещении: длительная практика безошибочно вывела его к цели. Нащупав руками пустоту дыры, он без колебаний нырнул в отверстие.

На полпути к первому повороту Брэйд внезапно понял, что он в трубе не один. Сзади кто-то быстро приближался. В том месте, где он находился, развернуться было негде. Впрочем, даже если бы это было возможно, он все равно ничего не увидел бы во мраке. Человек позади вовсе не являлся тем полным идиотом, каким, как самодовольно полагал Лион, надо быть, чтобы преследовать его по трубе. Нет, на деле все получалось намного хуже. Беккер назвался совестью Брэйда, и Брэйд молился теперь, чтобы только его совесть гналась сейчас за ним по пятам.

Бросив на первом повороте короткий взгляд назад, он различил легкое движение в темноте: на него словно накатывалась волна тьмы. Лион пополз вперед быстрее, чем, как ему думалось, он был способен, ко второму повороту. И желанному ножу.

Преследователь, казалось, мог видеть в темноте и, похоже, чувствовал себя в непривычной обстановке не менее комфортно, чем Брэйд. Если не более. Во всяком случае передвигался он быстрее и заметно нагонял Лиона. Брэйд достиг второго поворота с опережением всего на несколько метров. Пройдя изгиб, он стал нащупывать нож, и, как раз в тот момент, когда его пальцы наткнулись на рукоятку, Беккер вцепился ему в лодыжку и сильно дернул на себя. Нож выпал, глухо стукнувшись о бетонный пол. Брэйд, отчаянно извиваясь, потянулся за ним, ломая ногти и сдирая мясо с кончиков пальцев, но его безжалостно оттаскивали назад. На мгновение у Брэйда возникло чувство, что его заживо проглатывает гигантская змея, в разверстой чернильно-черной пасти которой сосредоточилась вся тьма мира.

Он лягнулся свободной ногой, угодив подошвой по чему-то твердому, и пальцы на лодыжке разжались. Лион метнулся вперед, схватил нож, и, повернувшись лицом к своему мучителю, полоснул ножом по мраку. Лезвие вонзилось в плоть. Затем Беккер перехватил его запястье, жестко сжав другой рукой горло, и Лион ощутил, что нож медленно приближается к нему самому. При этом у Беккера вырвался вздох глубокого облегчения. Брэйду был хорошо знаком этот звук: он сам испускал такой вздох, когда впервые прикасался к новой жертве.

1

1989

Дворцы во все времена строились ради великолепия, а замки – для обороны. Это историческое отличие пришло Хольцеру на ум, когда он вступил в плевенский замок через массивные ворота в каменных стенах метровой толщины. Атмосфера в башне показалась настолько тяжелой и давящей, что он непроизвольно оглянулся на залитую солнечным светом речную долину. Романтический Дунай на своем пути к морю успел достаточно попетлять среди индустриальных свалок Румынии, и даже с огромного расстояния Хольцер уловил маслянистый блеск воды, наполовину состоявшей из промышленных отходов.

Четыре столетия назад плевенский замок в течение шестнадцати недель выдерживал осаду войск Оттоманской империи, прежде чем его обезумевшие от жажды и голода защитники сдались на милость победителя на условиях, что турки не потребуют чрезмерной контрибуции и не тронут их жен и детей. Условия были приняты, и решетка замковых ворот поднялась. Вступая в крепость, турки салютовали храбрости защитников замка, их стойкости й мужественности в битве. Затем они перерезали всех мужчин, а женщин в соответствии с обычаями тех дней изнасиловали и убили. Девочек и молоденьких девушек угнали в Империю, чтобы продать в услужение в богатые дома, а наиболее сильных и выносливых на вид мальчиков отправили в лагеря янычар или мамелюков, где по прошествии времени и при удаче они вырастали и мужали, чтобы затем служить наемниками в войсках Империи и завоевывать для нее крепости и города, возможно, даже в своей родной Болгарии. В этом смысле оттоманские турки были демократами.

Хольцер не был знаком с историей плевенского замка, Болгарии, Оттоманской империи и их двухсотлетней борьбы на юге Европы и Среднем Востоке, однако он сразу мог отличить тюрьму строгого режима от любого другого учреждения, будучи своего рода экспертом в этом вопросе и обладая немалым личным опытом нахождения в подобных местах, о чем старался не вспоминать, но не мог забыть. Чего-чего, а нежелательного опыта у Хольцера было хоть отбавляй.

Когда его ввели в подземелье, Хольцер невольно поежился, несмотря на свой нынешний статус гонца-вербовщика. Резкое падение температуры и повышение влажности подействовали на него угнетающе, словно он вновь превратился в заключенного. Надзиратель оглянулся и испытующе взглянул на немца.

– Что, холодно? – спросил он по-болгарски.

Хольцер говорил на русском, английском и французском языках не хуже, чем на родном немецком, неплохо владел арабским, но по-болгарски не знал ни слова.

После того, как он, пожав плечами, показал, что не понял вопроса, на губах проводника мелькнула усмешка.

– Ничего, привыкнешь, – бросил он снова по-болгарски с оттенком презрения в голосе. Подобно многим представителям своей расы болгарин питал смешанные чувства – собственной неполноценности и презрения – по отношению к более светлым и высоким северным родичам. Турки давным-давно покинули Плевен, но их кровь осталась, проявляясь в стати и чертах его жителей.

Темница плевенского замка была выдолблена в обращенном к Дунаю боку горы. Особенности местности не требовали кладки большого количества стен. В шестнадцатом веке людей мало заботила эстетическая сторона архитектуры, особенно если дело касалось строительства тюрем. Тогда на красоту обращали внимание только при возведении соборов, и все они стояли намного севернее. Мрачная темница плевенского замка не предназначалась для перевоспитания случайно оступившихся, сюда отправляли последние отбросы общества, которые правящие круги не решались уничтожить по тем или иным причинам, но хотели удалить из поля зрения на долгий срок. Все здешние обитатели были по своей природе отпетыми преступниками, не подававшими ни малейшей надежды на исправление.

Много лет назад предпринималась попытка покрыть внутренние стены тюрьмы бетоном, но постоянно сочащаяся сквозь камень горы влага давно превратила бетон в осыпающуюся смесь цемента и песка, почти такую же мягкую и податливую, какой она была, когда ее наносили на поверхность камня. Первое, что увидел Хольцер, войдя в камеру, было множество выцарапанных на стенах имен и надписей на разных языках. Плевенский замок служил отстойником для нежелательных элементов всей Советской системы.

К тому времени, когда глаза Хольцера полностью приспособились к тусклому освещению камеры, автографы узников его больше не интересовали. Все его внимание сосредоточилось на человеке, из-за которого он сюда приехал.

– Вам вроде бы не по себе, – первым заговорил Бахуд. Он стоял в дальнем углу, прислонившись плечом к стене и сложив руки на груди.

«Он похож на пассажира, терпеливо подпирающего фонарный столб на остановке в ожидании нужного автобуса», – подумал Хольцер, вспомнив собственное состояние после шести месяцев, проведенных в одиночке: он тогда больше походил на человека, сидящего на муравейнике и чуть что дергающегося от укусов облепивших его с головы до ног муравьев.

– Чего не скажешь о вас, – отозвался он.

– Ко всему можно приспособиться, – раздался спокойный ответ.

– Пожалуй, – согласился Хольцер. Разговор шел на английском. Хольцер говорил на этом языке бегло, Бахуд – как на родном. – Правда, у некоторых это получается лучше, чем у остальных, А вы, по-моему, человек, который умеет прекрасно приспосабливаться к любым условиям.

– Разве?

– Несомненно, если судить по тому, что я о вас слышал, – ответил Хольцер. – Или, возможно, я не совсем правильно выразился. Скорее следует сказать так: вы не приспосабливаетесь к окружающей среде, а подгоняете ее под себя.

– Результат получается тот же, – пожал плечами Бахуд.

– Для вас – да, но не обязательно для окружающих, – заметил Хольцер, внимательно изучая собеседника и пытаясь сопоставить данные из досье на этого человека со своим личным впечатлением о нем. Ужасающая жестокость часто таится в приятной упаковке, это было известно Хольцеру лучше других. Сам он тоже внешне не походил на человека, подбрасывающего бомбы в аэропортах и стреляющего в американских солдат на улицах европейских городов. Впрочем, в противном случае, он наверняка попал бы в заключение гораздо раньше.

Бахуд поковырял пальцем бетон. Несколько песчинок отвалились и упали на пол. Проводив их взглядом, Хольцер только теперь осознал, что пол камеры усыпан песком.

– К таким условиям трудновато приспособиться, – проговорил Бахуд, – а прорыть отсюда выход еще труднее. Особенно при отсутствии каких бы то ни было инструментов.

– Возможно, для вас существует более легкий способ выбраться отсюда.

– Я так понимаю, что вы пришли предложить мне нечто в этом роде.

– Почему вы так думаете?

– Потому что я обладаю слишком большой ценностью, чтобы надолго оставлять меня гнить в этой клоаке.

– Вы знаете, из-за чего угодили сюда?

– Разумеется.

– Скажите мне.

– Я был наказан за то, что, как они выразились, нарушил их правила.

– Какие правила вы нарушили?

– Вам это превосходно известно. Иначе вы не были бы здесь.

Хольцер достал блокнот и шариковую ручку.

– Пожалуйста, объясните мне, – попросил он.

Бахуд секунду пристально разглядывал его, затем широко улыбнулся, до глубины души поразив немца теплом и обаянием своей улыбки.

– Как вы приказать, – откликнулся он, пародируя немецкий акцент.

– Совершенно справедливо, – холодно подтвердил Хольцер. Он давно привык к подобным насмешкам, но нельзя сказать, чтобы он с ними мирился. – Кстати, у меня в запасе имеется достаточно времени, чтобы решить, что с вами делать, – нашел нужным добавить он и приготовился записывать. – Думаю, вы захотите видеть меня своим другом.

Бахуд рассмеялся.

– Довольно тонко подмечено. Итак, что вам хотелось бы знать?

– Расскажите мне о «Школе мастеров».

– Это высшая школа, – сказал Бахуд. – Приходилось бывать там?

– Меня не приглашали. Видимо, посчитали, что я недостаточно хорош. То есть я был хорош, но недостаточно, – ответил Хольцер. «На самом деле я был очень хорош», – закончил он про себя. Насколько же лучше его могли быть те, кто туда попадал, задавался он иногда вопросом. В «Школу мастеров» приглашали только самых лучших.

Бахуд безразлично пожал плечами.

«Он, очевидно, считает себя самым лучшим», – отметил в душе Хольцер и решил, что, по-видимому, подобная самооценка являлась одним из критериев отбора кандидатов в «Школу»: сомневающийся в себе и своих силах не может быть лучшим, сомнения снизят его класс, как профессионала.

– Там множество специальных курсов, но, в основном, происходит шлифовка того, чему вы научились раньше, кто бы вас ни учил.

– Острава, – бросил Хольцер.

– Чехи вполне хороши, кивнул Бахуд.

Но не так хороши, как русские, слышалось в его тоне. Хольцер не собирался возражать, это являлось неоспоримой истиной.

– Меня не интересуют спецкурсы. Если только в академическом смысле, как вы, конечно, понимаете. Меня интересует последнее испытание кандидатов.

Бахуд снова пожал плечами.

– В действительности все очень просто.

Хольцер затаил дыхание в ожидании ответа. О последнем испытании в «Школе мастеров», называемом «тест», ходили легенды. Те, кто успешно проходили его, сами становились легендой. Бахуд выполнил «тест» в рекордно короткое время. И экстраординарным способом.

– Группу вывозят зимой в сибирскую глухомань, одевают в американскую военную форму и одного за другим высаживают из грузовика в тайге на расстоянии тридцати километров друг от друга, чтобы лишить возможности скооперировать действия. При этом местная милиция, военные и гражданские власти уведомляются, что в их районе высадились американские шпионы. Твоя задача состоит в том, чтобы незамеченным вернуться на базу в Ессее. Это триста километров пешком по дикой тайге с рыскающими в ней патрулями.

Хольцера передернуло от одной мысли в одиночку покрыть триста километров сибирской тайги зимой: по пятьдесят километров форсированного марша по снегу каждый день, плюс дополнительные сложности – патрули, отсутствие пищи и ночлега... Неудивительно, что среднее число успешно прошедших последнее испытание «Школы мастеров» составляло менее одного человека в год. Бахуд был единственным в своем выпуске.

– Вам выдавали какое-либо спасательное снаряжение? – спросил Хольцер.

– Если угодно, можно назвать это и так. Всем нам выдали по автономному электронному маячку, которые позволяли отслеживать наши передвижения с воздуха. По ним определялось местоположение человека. Если ты решал сдаться, нужно было только нажать на кнопку, чтобы включить сигнал бедствия.

Хольцер знал, что включение сигнала бедствия не считалось бесчестьем. Как он слышал, более сорока процентов «мастеров» предпочитали послать сигнал бедствия, чем замерзнуть до смерти. Еще сорок процентов вылавливалось патрулями, скорее всего, по их собственной воле. Остальных спасали после того, как сигналы от их маячков оставались неподвижными в течение двенадцати часов, что указывало на полное истощение организма испытуемого. Советы старались, по возможности, не терять своих «мастеров» – каждый из них был на вес золота. «Тест» позволял лишь оценить, не убивал человека, насколько далеко он способен зайти, прежде, чем сдаться.

– Вам не понадобилась ваша кнопка, – сказал Хольцер, приглашая собеседника продолжить рассказ.

– Нет, – кратко ответил Бахуд.

Хольцер промолчал, и тогда Бахуд добавил:

– Вам известно, что произошло.

– Мне хотелось бы услышать вашу версию происшедшего.

– Существует только одна версия.

– Тогда вашу интерпретацию существующей версии. Прошу вас.

Бахуд выковырнул из цемента еще одно вкрапление песка.

– Я оставался в грузовике последним после того, как он высадил пятерых.

– Кто он?

– Какой-то капитан. Он не имел отношения к «Школе». Его подрядили высадить нас на отправные точки.

– Его фамилия была Малков, – подсказал Хольцер.

– Да? – без всякого интереса спросил Бахуд.

– Итак, он высадил из грузовика пятерых.

– После этого он отвез меня на мою точку и приказал вылезать из кузова. Включил мой маячок, отдал его мне и сказал: «Иди». Честно говоря, я даже не взглянул на место высадки, а сразу отобрал у него пистолет. Потом заставил обменяться со мной одеждой, выкинул его из машины, сказав ему, как он мне: «Иди», и пошел разбираться с водителем. Помнится, его фамилия была Силантьев, ефрейтор. Отличный парень, мы с ним неплохо проводили время.

– То есть вы спокойно уехали, оставив капитана Малкова посреди сибирской тайги без средств к спасению, зимней одежды, компаса...

– Он собирался проделать то же самое со мной.

– ... и маяка.

– Я отдал маячок Силантьеву, когда высадил его из кабины на шоссе в Ессей.

– Силантьева нашли там, где вы его оставили.

– Я сказал, что его скорее подберут, если он не тронется с места.

– Его, как и положено, подобрали через двенадцать часов. Он только слегка обморозился.

– Он был хохмачом. Мы с ним немало повеселились вместе.

– А капитан Малков замерз, – сообщил Хольцер.

– Да? – Снова полное безразличие со стороны Бахуда.

Хольцер внимательно всмотрелся в его лицо, выискивая хотя бы малейшие следы раскаяния. Их не было.

– Так написано в рапорте. Вы вернулись в Ессей в рекордное время – пять часов с момента высадки.

– Это был простейший способ, вам не кажется?

– Ваши наставники с этим не согласились, поэтому вы и оказались здесь.

– По их мнению, я нарушил правила. Но это чушь, не было никаких правил. Мне никто не говорил, что я не могу поменяться с капитаном местами.

– Очевидно, никому до вас не приходило в голову, что это возможно.

– Я всегда считал, что русским чуточку не хватает воображения, – проговорил Бахуд.

Хольцер кивнул.

– Согласимся с этим. Вы знали, что у капитана Малкова была жена и трое детей?

– Откуда я мог это знать?

– Вы никогда этим не интересовались?

– Мы с ним почти не разговаривали.

– Я имею в виду, впоследствии. После того, как стало известно, что он замерз. Вы ни разу не поинтересовались, осталась ли у него семья?

Бахуд посмотрел на Хольцера, по-птичьи склонив голову набок. В его взгляде засквозило любопытство.

– Он не имел прямого отношения к «Школе», – наконец проговорил он. – Я не был с ним знаком. Да и зачем? Он был для меня ноль без палочки.

Хольцер занес «ноль без палочки» в блокнот. Он не знал этой идиомы, но без труда понял ее смысл.

В досье Бахуда особо подчеркивалось отсутствие у последнего чувства социального сознания, которое люди называют совестью, но, все же, столь полное безразличие к человеческой судьбе оказалось для Хольцера неожиданностью. Он был знаком с убийцами, не раз убивал сам, но в каждом случае существовал разумный повод для убийства – срочная политическая необходимость. Он знал людей в любой момент готовых оставить начиненную взрывчаткой машину на оживленной улице и взорвать десятки ни в чем не повинных прохожих, но все же им требовался для этого какой-то предлог. Ну, в самом крайнем случае, какая-нибудь демагогическая болтовня вроде: «в борьбе за свободу жертвы неизбежны», «революций без крови не бывает» и тому подобное. Формулы иногда теряли смысл или менялись, и Хольцер нередко сам удивлялся, почему после стольких лет риторики, жизни в подполье и многих тюрем, он не дошел до той грани, когда бы он выполнял свою работу исключительно потому, что ничего больше не умеет. Но даже ожесточившись душой, став безмерно циничными, Хольцер и все, с кем ему доводилось работать, признавали, что следовать формуле необходимо. Даже они, ни в грош не ставившие человеческую жизнь, признавали, что в подобных делах надо сохранять хотя бы видимость справедливости, поддерживать определенный имидж.

Бахуд же не только не скрывал, что ему абсолютно безразличен человек, которого он убил, но и не понимал, почему ему следует притворяться, что это не так. Очевидно, его «наставники» распознали эту черту характера «ученика» и таящуюся в ней опасность: раз ему безразлично все помимо самого себя, он будет практически неуправляем. Средств управления человеком в принципе не так уж много: первое – это идеологические убеждения, а при их отсутствии – деньги и иные материальные ценности.

Советы посчитали Бахуда одинаково готовым к беспредельной жестокости и предательству и отказались от его услуг. «Школа мастеров» была создана для выявления самых находчивых и жестоких убийц и террористов в мире, но только тех, которые поддаются управлению.

Тем не менее, несмотря на свою бесполезность для них и их стран-сателлитов, Бахуд все еще имел ценность на черном рынке, перенасыщенном низкопробными головорезами и испытывающем недостаток в высококлассных профессионалах. Когда для экономики Советского Союза наступили тяжелые времена, появились признаки окончания «холодной войны» и близкого распада Восточного Блока, люди типа Бахуда стали неудобны, и, спеша избавиться от него, тюремщики предложили его на продажу. Хозяева Хольцера решили повнимательнее изучить товар перед покупкой.

– Вы убивали и раньше? – сменил тему Хольцер.

– Конечно.

– Сколько раз?

– Вы же читали мое досье. Сколько точно раз, я не знаю. Это была грязная работа. Еще до того, как на меня вышли и отправили на обучение.

– На вашем счету шесть убийств.

– Да?

– Это те, о которых нам доподлинно известно. Может быть, их было больше?

Бахуд в очередной раз пожал плечами.

– Шесть или семь, восемь или девять, – сказал он. – Что-то в этом роде.

– Помните сопутствовавшие им обстоятельства?

Хольцер сверился со списком «обстоятельств», предусмотрительно им законспектированных. Двое убитых в Северной Ирландии: до сих пор не проясненный до конца инцидент, в котором Бахуд мог работать как на ИРА, так и на «Протестантов». Оба были заколоты. Затем мужчина и женщина в Восточной Германии в период внутренних разборок между разделившимися группировками банды Бадера-Майнхофа. Мужчина был удавлен гароттой, женщина выброшена из окна. В обоих случаях Бахуд, скорее всего, работал, как простой наемник: сделал дело – свободен.

Последние две жертвы были убиты, когда Бахуд являлся членом «Коалиции» Али аль-Фатваха – одной из многочисленных палестинских террористических групп. Досье в общих чертах сообщало, что Бахуд ликвидировал двух агентов израильской разведки Моссад, работавших в то время в Греции под глубоким прикрытием в условиях строжайшей секретности. Они были убиты с близкого расстояния, руками, что представляло из себя редчайшее событие на Среднем Востоке, где для мокрой работы чаще всего пользовались бомбами и чуть реже автоматами. Оба агента получили удары шилом для колки льда в основание черепа в довольно людном месте, и их смерть обнаружилась только спустя несколько часов. Дерзость и чистый исход последней акции привлекли к Бахуду внимание большинства крупнейших секретных служб мира. Советы, умевшие мгновенно распознавать редкие таланты, заполучили его первыми. В добавление к высокому интеллекту, знанию языков при родном английском, что было дополнительным плюсом, и очевидной пригодности к избранной «профессии», Бахуд демонстрировал определенную, хотя и неявную склонность к террористической деятельности. Правильная обработка и обучение, казалось, должны были превратить его в идеального исполнителя наиболее трудных и тонких поручений.

Первые сомнения в профпригодности Бахуда возникли у Советов после психологических тестов, показавших не имеющую пределов потенциальную тягу к насилию. Правда, его социопатические наклонности выявлялись медленно из-за умения Бахуда на словах выказывать моральные качества, в действительности отсутствующие. Хольцеру было очень интересно, где Бахуд научился маскироваться под нормального человека.

– В вашем досье отсутствуют упоминания об Америке, – сказал он после того, как Бахуд перечислил основные вехи своего кровавого пути по Европе. – Скольких вы убили там, прежде чем переехали в Европу?