Текст книги "Мы оседлаем бурю"

– А потом ты сможешь меня убить.

– Это мои мысли? Когда в следующий раз я захочу об этом узнать, мне просто спросить у тебя?

Он не ответил, продолжая все так же таращиться на меня.

– Прекрати, – приказала я. – Хочешь в Кой, так идем в Кой. Поднимайся, пока я не передумала.

Глава 9

Рах

Мы шли. Шли от рассвета до заката. Шли, хотя нас мучил голод, наши глотки пересохли, а руки болели от кандалов. Мы шли по бесконечной дороге, и ее камни становились жестче с каждым шагом. И хотя нас было много, мы шли в одиночестве.

То ли они нас не поняли, то ли, наоборот, поняли слишком хорошо, но я шел в конце, позади Оруна, который шел за Кишавой, Йитти и так далее до Фесселя, самого младшего седельного мальчишки, который возглавлял процессию.

Никто не разговаривал. Не оборачивался. Мы просто тащились под палящим солнцем, съедаемые мошкарой, которую не могли отогнать из-за цепей. Мы шли в цепях, спали в цепях, ели и справляли нужду в цепях, а наши чилтейские хозяева болтались рядом на своих неказистых лошаденках. Я с нетерпением ждал случая поглядеть, как кто-нибудь из них попробует взгромоздиться на спину левантийской лошади, но они знали о нас достаточно, чтобы даже не пытаться.

В первый день мы пересекли Ленту, оставив позади сухое море камней ради равнин, залитых солнцем так, что у меня перехватило горло от тоски по дому. Во второй вышли на оживленную дорогу, но люди, проезжавшие мимо верхом и в экипажах, не выказывали к нам особого интереса. На третий день мне хватало сил только смотреть в затылок Оруну. А на четвертый я уже не поднимал взгляда от своих саднящих ступней.

На пятый день мелодию звяканья цепей и шаркающих ног разорвал крик. Левантийский крик. Мой подбородок поднялся, будто его дернули за веревочку, и я выглянул из-за массивной туши Оруна. Его шея покрылась потом, отросшие волосы намокли.

– Отойдите! Дайте дорогу!

У дороги стояла кучка чилтейских солдат с собственной длинной колонной закованных в цепи левантийцев, таких же оборванных и грязных, как и мы. Мне не хотелось с ними встречаться, не хотелось, чтобы они видели меня, но чилтейцы заставили нас поравняться. Они смотрели на нас, а мы на них, оценивающе, неуверенно, никто из нас не гордился своим положением. Я пытался прочесть клейма, но без краски они были почти неразличимы.

– О, еще наши, – сказала молодая женщина в конце колонны. Ее смуглые руки были обнажены до плеч, под одним глазом темнел фонарь. – Скоро левантийцами будут называть неудачников.

Наша цепь остановилась, поравнявшись с ними, и, не в силах придумать остроумный ответ, я попытался приветствовать ее обеими руками.

– Я капитан Рах э’Торин, Вторые Клинки Торинов.

– Тебе не кажется, что «Вторые рабы» было бы более подходящим к ситуации, а, Рах э’Торин? – Но она тоже изобразила приветственный жест, кандалы врезались в окровавленные запястья. – Я Дишива э’Яровен, Третьи Клинки Яровенов.

– Яровен? – При моей жизни Торины не контактировали с родом Яровен, но истории о них разносились по степи каждый год. Их стычки с темпачи стали легендарными. Как Второй Клинок, формально я стоял выше нее, но все равно сказал:

– Это честь встретиться со столь прославленными воинами.

– Не такими уж прославленными в последнее время. А теперь вот мы где. – Она с горькой усмешкой мотнула головой в сторону человека, стоявшего впереди нее. – Это Кека э’Яровен, мой заместитель.

Тот оглянулся, но промолчал.

– Это Орун, мой главный конюх, – сказал я. – Мой заместитель мертв.

– Он пытался сражаться? Или сбежать?

– Он бросил мне вызов.

– А. Наш главный любит, когда мы пытаемся драться. – Она понизила голос, оглянувшись через плечо на двух чилтейских коммандеров, болтавших, не слезая с лошадей. – Нашего зовут Легус. А вашего?

– Брутус.

Она фыркнула.

– До чего ж тупые у них имена.

– Они, наверное, считают глупыми наши.

Дишива недоверчиво подняла брови.

– Ты что, за них?

– Нет, я просто… Нет. Мысли вслух.

– Тогда тебе лучше быть поосторожнее, когда думаешь вслух, Рах э’Торин, а то кончишь, как Кека. Им не понравилось то, что он говорит, и они отрезали ему язык. – Она мотнула головой в сторону седельного мальчишки, стоявшего рядом с лошадью коммандера Легуса. – Не доверяй переводчикам. Они даже не солгут, чтобы защитить нас. Предатели.

К нам приближался стук копыт. Легус на такой же чахлой лошади, как у Брутуса, пробирался между двумя колоннами. На его руке висел хлыст, и чилтеец довольно щерился, глядя, как мы расступаемся перед ним, словно река, которую он мог бы перейти вброд. Он не остановился, но смерил меня взглядом, прежде чем перевести его на Дишиву. За его лошадью мне не была видна ее реакция, но когда он отъехал, предупреждающе взмахнув хлыстом, Дишива напоминала статую гордой ярости.

– Капитан, – прошипел Орун, глядя на круп удаляющейся лошади. – У этой лошади болотные клещи.

– Что-что?

Когда мимо нас пронесся Брутус, здоровяк наклонился ко мне поближе. Провожая Брутуса глазами, Орун продолжил:

– Видишь эти проплешины у них на крупах? Болотные клещи. У нас их нечасто встретишь, ведь степи засушливы, но они перекинутся и на наших лошадей, если не предпринять меры.

– И если перекинутся?

Он не ответил, но состроил вполне красноречивую гримасу. Я прошипел ругательство, от которого пришла бы в ужас моя давно покойная мать.

– Попробую поговорить с коммандером, когда разобьем лагерь.

– Мы устали, – покачала головой Дишива. – Они не слушают. По крайней мере, Легус не слушает, и вряд ли ваш Врутус лучше.

Я не стал поправлять ее, только проводил взглядом нашего тюремщика.

– Надежда умирает последней.

– Надежда? – Дишива снова зло рассмеялась. – Даже не знаю, завидовать тебе или жалеть, Рах э’Торин. Нет здесь для нас никакой надежды.

Впереди поднялись крики, и, когда мы пошли бок о бок с Третьими Клинками Яровен, полдень наполнился звоном цепей.

По большей части Дишива шла молча, лишь иногда задавая вопросы о нашем гурте. Сколько Клинков? Сколько лошадей? А скота? Где мы последний раз жеребились? Где зимовали? Какие еще гурты встретили за последний цикл? Я ответил на все, слова отвлекали от боли в ногах и укусов на лодыжках.

К концу полудня воздух сгустился еще сильнее, превратившись в суп. От такой влажности все поникло – все, за исключением солнца, продолжавшего безжалостно охотиться на нас с небес.

– Капитан?

Передо мной появился юный левантиец, служивший у коммандера Брутуса переводчиком, и я подавил желание накричать на него. Что бы ни говорила Дишива, мальчишка не сделал нам ничего дурного. Он только переводил приказы, а не отдавал их.

– Нам не позволят говорить долго, – сказал он, не дождавшись моего ответа, – но я хотел воспользоваться возможностью попросить прощения. Я… я помню тебя, хотя сомневаюсь, что ты помнишь меня.

– Где Гидеон?

– В большом лагере впереди. Со всеми остальными.

– Со всеми? – проскрежетал я пересохшим горлом.

Метнув взгляд на чилтейских коммандеров, юноша понизил голос.

– Многих Клинков изгоняют, как будто… – Он поймал взгляд Дишивы и замолчал. – Они все оказываются в лагере, после того как их подбирают чилтейцы, так же, как и вас.

– Значит, Первых Клинков захватили в плен. А тебя?

– Гидеон… предал меня, – сказал юноша, сердито разглядывая камни под ногами. – По крайней мере, так мне показалось. Может, у него не было выбора, но он не стал за меня драться. Чилтейцам требовались переводчики, те, кто может быстро выучить их язык, а я всегда был в этом хорош. Я ходил с торговцами и слушал корунцев.

– Предал тебя? Но… – Я не мог представить, что соглашусь, если они потребуют одного из моих седельных мальчишек. Мы отвечаем за них так же, как за всех Клинков. Наверняка Гидеону выкрутили руки, как бы это ни выглядело для парня. – Тебя выбрали за то, что ты легко учишь языки?

– Да, меня и еще двоих, Матсимелара и Ошара. Ошар вон там. – Он указал на долговязого юношу, шагавшего рядом с коммандером Легусом. – Нуру была бы лучше, но чилтейцы не захотели брать девчонку. Они научили нас своему языку, а потом разделили. Меня послали к коммандеру Брутусу. Матсимелара – к коммандеру Аулусу, а Ошара – к Легусу.

– Зачем?

Он пожал плечами.

– Чтобы выслеживать левантийцев, когда они появляются в их землях. Думаю, мы были первыми. Мы провели в Чилтее больше сезона, прежде чем за нами пришли. Мы построили маленький лагерь и никому не докучали… но…

Паренек снова посмотрел под ноги. Я стыдился того, что не узнал его, но Торинов много, а мальчик, скорее всего, сильно изменился, превратившись в мужчину.

– А Гидеон…

Мои слова оборвал окрик, и один из солдат коммандера Брутуса шлепнул меня по руке коротким мечом в ножнах, что-то бормоча и жестами прогоняя меня с дороги. Загремели цепи, когда мы все, толкаясь, переместились в сырую придорожную канаву, заросшую высокой травой. Орун поскользнулся и упал на Дишиву, но она ничего не сказала, только поддерживала его, пока он не обрел равновесие, ворчливо поблагодарив ее. Но она уже вытягивала шею, стараясь разглядеть, почему нас согнали с дороги.

– Что там?

– Какой-то путник, – ответила он. – Обвешан побрякушками так, что его лошаденка вот-вот сломает спину. И почему они всегда путешествуют в одиночестве? Я ни разу не видела больше трех человек вместе, с тех пор как попала сюда.

Я огляделся в поисках юного переводчика, но в суматохе он исчез.

– Может, они не ценят семью так, как мы. У них тысячи фамилий, и вместо того, чтобы укрупнять свой гурт, они делят его на мелкие части.

Дишива фыркнула, презрительно выпятив губу.

– Как эти городские в Темпачи. Из того же теста. А когда ребенок теряет обоих родителей, знаешь, что они делают?

– Что?

– Выбрасывают его на улицу самому добывать себе пропитание или отправляют в тюрьму. Дети становятся слугами, рабами, ворами. А потом городские жалуются, что они им угрожают. Просто безумие.

Она покачала головой. Путешественник на коротконогой лошаденке трусил мимо, задрав подбородок в небо, как будто не замечал нас. Но его охранники бросали на нас косые опасливые взгляды. Может, мы и в цепях, но они на всякий случай не снимали рук со своего оружия.

Когда они проехали, крики и тычки вывели нас обратно на дорогу и заставили двигаться, наши промокшие ноги едва волочились под остатками дневной жары. Мальчишка-переводчик не вернулся, оставив множество незаданных вопросов без ответа.

Наконец вечер покрыл землю золотом, и мы остановились посреди пляски удлиняющихся теней. Мы уже привыкли к распорядку, привыкли к импровизированным лагерям, примитивным загонам для лошадей, рядам их шатров и запаху их еды. Нас обычно размещали в центре лагеря, на пятачке нетронутой голой земли. После дневного перехода мимо нас проходили солдаты с ничего не выражающими лицами, отсчитывали пятерых Клинков и вбивали кол сквозь соединявшую их цепь, приковывая к твердой земле. Там мы оставались до утра, и ночное небо служило нам одеялом.

Несмотря на то что нас стало вдвое больше, порядок остался тем же. Пока чилтейцы снимали шлемы и получали миски с дымящейся едой, мы сидели, прикованные друг к другу и к земле. Принесли еду. Черствый хлеб, местами заплесневевший. Принесли и воду, грязную, налитую в их ночные горшки, но мы пили ее, мое горло так пересохло от целого дня ходьбы под палящим солнцем, что я выпил бы и мочу.

В усталом оцепенении я разглядывал наших тюремщиков. Они перемещались по лагерю точно так же, как делали бы мы, занимаясь проверкой оружия, задавая корм лошадям – то и дело останавливались переброситься парой слов, выпить и посмеяться. За исключением юного левантийского переводчика. Я снова увидел его сидящим у края шатров, он не принадлежал ни к ним, ни к нам. Отданный чилтейцам учить их язык. Тот Гидеон, которого я знал, никогда бы не поступил так ни с одним своим седельным мальчишкой, но вот сидит этот парень, и чужие слова с легкостью сыплются из его рта.

Мое нутро свело не только от дурной еды и еще более ужасной воды.

Рядом со мной Орун глядел на далекие лошадиные загоны, сжав зубы.

– Они хотя бы не причиняют вреда лошадям, – тихо сказал я.

– Не причиняют вреда, как же, – фыркнул здоровяк. – Они кормят их влажным сеном. Не снимают седла и потники. Не чистят их, не проверяют копыта, да ничего не делают, только тянут за поводья и… – Он поднялся на ноги, потянув за собой меня и Кишаву. – Брутус! – выкрикнул он. Чилтейское имя так странно прозвучало из его уст. – Брутус!

Я потянул за соединявшую нас цепь.

– Сядь, Орун, – прошипел я. – Держи рот…

– Брутус!

Разговоры стихли, и все взгляды обратились к моему конюху. Я попытался встать рядом с ним, но цепь на второй руке была прикована к земле, и я не мог освободить ее, как и не мог усадить Оруна.

– Брутус!

Возле одного из больших шатров возникло движение, и оба чилтейских коммандера подошли к нам в последних лучах солнца, и с ними еще человек шесть.

– Сядь, – сказал я. – Прошу тебя, Орун.

От группы отделился юный левантиец, его глаза метались между нами и землей. Коммандер Брутус остановился перед конюхом и скрестил руки на груди. В последние дни он не выказывал никакого интереса ни к нам, ни к нашим лошадям, но сейчас его глаза светились, а на губах играла легкая улыбка. Она осталась, когда он мягко, нараспев заговорил. От этих слов коммандер Легус рассмеялся.

– Ты вызывал меня, варвар? – перевел седельный мальчишка. – В моем собственном лагере среди моих людей ты меня вызвал.

– У твоих лошадей болотные клещи, – сказал Орун, игнорируя смеющегося коммандера, стоявшего рядом с Брутусом. – Они, возможно, устойчивы к этим паразитам, но наши лошади…

Левантиец переводил речь Оруна, но остановился, когда коммандер Брутус поднял руку.

– Ты вызвал меня поговорить о лошадях.

– Нет ничего важнее лошадей, а если вы держите ваших рядом с нашими, они могут заразиться и умереть.

И снова коммандер поднял руку. Его улыбка напоминала оскал голодного зверя.

– Ну и глупцы же вы с этой вашей любовью к лошадям. Ты правда за них умрешь, да?

– Да, потому что мы левантийцы, а я главный конюх. Без лошадей мы ничто.

Мальчишке позволили закончить перевод, и следом повисла тишина. Ни шарканья ног, ни звона цепей, только гулкий стук моего сердца, в одиночестве борющегося со страхом.

– Это можно устроить, – перевел дрожащий левантийский мальчишка. – Ты сможешь присматривать за ними, не досаждая мне.

Коммандер Брутус дал знак солдатам. Они шагнули вперед, схватили Оруна за руки и опустили его на землю, лбом прямо в грязь.

– Нет!

Топор рассек шею Оруна. Он задергался, горячая кровь брызнула мне в лицо, но работа еще не была окончена. Голова Оруна покатилась по земле после третьего удара. Все как один, Вторые Клинки Торинов шумно втянули воздух, творя молчаливую молитву.

Коммандер довольно заворчал и опустился на корточки, чтобы взять голову Оруна. С шеи капала кровь. Он протянул голову одному из солдат, и тот поспешил к лошадиным загонам, держа ее в вытянутых руках. Там ее оставили приглядывать за гуртом после смерти и наполнять ночь фырканьем перепуганных лошадей.

Когда солдаты, державшие Оруна, освободили тело от цепей и волоком утащили, по моим щекам текли тихие слезы.

– Считайте это уроком для всех вас, – наконец сказал коммандер Брутус. Его слова сходили с губ некогда седельного мальчишки. – Мы теперь ваши хозяева.

– Мы никогда не станем вам кланяться! – Дишива поднялась на ноги под звон цепей. – У левантийцев нет хозяев. Левантийцев нельзя сломить.

Они не могли знать, что она сказала, но один из солдат ринулся к ней и занес руку для удара. Дишива уклонилась и плюнула в него.

– Я капитан рода Яровен. Ты меня не тронешь.

Солдат сунул ей в лицо факел, но Дишива не дрогнула. Она яростно смотрела на него сквозь пламя.

– Давай. Я лучше сгорю.

Подошел Легус, мелодично приговаривая что-то, будто успокаивал перепуганного ребенка. Но его улыбка была жестокой, а походка хищной.

– Оставь ее! – сказал я, выдавливая слова из опаленного горем горла. – Если убьете нас всех, некому будет сражаться за вас!

Мальчишка перевел, перекрикивая нарастающий гул недовольства. Но коммандер Легус только рассмеялся. Его рука метнулась, будто жалящая змея, и сомкнулась на горле Дишивы.

Под грохот цепей тени Торинов и Яровенов рванулись вперед, но кандалы их остановили. Один из стражей обнажил меч, угрожая кровопролитием, но негодование нарастало. Легус кивнул своим людям и расстегнул штаны.

– Нет! – Я рвался в цепях, таща за собой Кишаву. – Нет! Остановитесь! Не надо! – Бесполезные слова, которые никто не поймет, но я все равно кричал, горючие слезы стекали по знакомым дорожкам на лице. – Вы называете нас варварами? С благословения какого бога вы можете творить такое? Остано…

В мою челюсть врезался кулак, и, ослепленный, я попятился. Рот заполнился кровью, но я выплюнул ее и рванул цепь, приковывавшую меня к земле, выворачивая запястья и пытаясь вытащить руки через отверстия, которые были слишком малы.

Солдаты отцепили Дишиву от бессвязно вопившего Кеки и пинком отбросили его с дороги.

Она сопротивлялась, но они придавили ее к земле, наступив на лодыжки и запястья. В свете факелов пот выступил у нее на лбу, каждый мускул напрягся, когда Легус разрезал завязки ее кожаной одежды.

– Нет! – Кандалы до крови врезались в мои запястья. – Нет! Остановитесь, животные! Я здесь капитан самого высокого ранга, это меня вы должны наказать! Скажи им, парень! Скажи! – Если он и сказал, я его не услышал за воплями своих Клинков, завывавших, как цепные волки. – Скажи им, что это меня нужно…

Дишива отвернулась, когда Легус набросился на нее, и ее унижение было для меня словно еще одним пинком. Слезы лились бесконтрольно, я не мог говорить, не мог думать. Они называют нас варварами, но сотворить такую жестокость, лишить кого-то гордости и чести… заставить оплакивать себя на глазах у всех…

Я упал на колени и, не смея нарушать ее горе, отвернулся.

Я был седельным мальчишкой, когда Гидеон потерял своего илонгу. Бедная лошадь свалилась с лихорадкой, и он в одиночестве сидел с ней, когда она умерла. Остальные сидели вокруг него, повернувшись спиной, давая ему силу своим присутствием, но не глядя. Неправильно вмешиваться в горе, которому нельзя помочь. Но пока он горевал, мы пели.

Мы пели смерти, болезни и боли, и, хотя всхлипы сотрясали мое тело, я возвысил голос, чтобы продраться сквозь крики, надеясь, что меня услышат. После нескольких строк другой голос присоединился ко мне, низкий и гортанный. Кишава. Вскоре и другие добавили свою силу к моей песне, а неподвижность к моему кругу. Вдали от дома, закованные как звери, мы возвышали голоса, чтобы боги могли запомнить этот момент, чтобы, когда душа Дишивы окажется на весах Моны, они знали, какую боль она вынесла при жизни.

Нас били, а мы пели. На нас кричали, а мы пели. Мы пели долго и торжественно, пока Легус, а за ним двое его охранников брали Дишиву на жесткой земле, и только когда они закончили, когда вышли из нашего круга, мы замолчали.

* * *

На следующий день мы продолжили идти. Никто не напевал. Никто не смеялся. Даже чилтейцы вели себя тихо, и день наполняли лишь шарканье шагов, звон цепей и стук копыт. День, в котором утро сливалось с вечером в тумане бесконечной жажды. Нет конца ни дороге, ни жаре, ни гнусу, ни голоду. Нет конца стыду. Рядом со мной Дишива так свирепо смотрела на дорогу, что та должна была воспламениться. Но мы все равно шли.

Шли, пока не достигли конца дороги и остановились у лагеря, непохожего на другие. Он был огромен, вместо обычного хаотичного скопления шатров и загонов шатры стояли ряд за рядом. В основном маленькие, но встречались и большие, разноцветные, с развевающимися на шестах флагами. Кроме того, там имелось несколько построек, ручей, и с нашей обзорной точки над дорогой виднелась большая огороженная территория под охраной сторожевых башен, заполненная совсем маленькими палатками.

Перемещаясь в толпе в поисках лучшего обзора, мы вглядывались в даль молча, будто всем отрезали языки, не только Кеке. А мне? Я попытался потрогать его, но не смог дотянуться.

– Нам здесь не место, – прошептал я, удивившись собственному хриплому голосу.

Мы подошли ближе, и звон цепей утонул в шуме лагеря. Чилтейские лучники недобро наблюдали за нашим приближением, но, когда нас провели сквозь ворота в ограде, кто-то произнес левантийскую приветственную молитву.

– Из каких вы гуртов? Где ваши капитаны? – окликнул голос. – Погодите, вы сказали Торин? Амун! Хими! Истет! Где…

Сквозь грязную толпу проталкивался левантиец, и, несмотря на другую одежду и новые шрамы, я безошибочно узнал брови домиком кровного брата Гидеона.

– Сетт.

– Рах. – Он обхватил меня руками. Пот, раны и все остальное.

Сетт отпустил меня, принюхиваясь.

– От тебя воняет, – сказал он и осмотрелся в поисках остальных моих Клинков. – Кишава. Йитти. А где Эска?

– Я его убил.

Он только хмыкнул в ответ.

– Орун?

– Его убили чилтейцы.

Сетт редко улыбался, но сейчас стал еще более мрачным. Он жестом пригласил нас следовать за собой, бросив взгляд за мое плечо на коммандера Брутуса, ехавшего позади.

– Где Гидеон? – спросил я.

– Уехал. Но он придет к тебе, когда вернется. Пошли, они снимут цепи, когда вы попадете во внутренний лагерь. – Сетт повернулся к Дишиве. – Яровен?

Она приветственно сложила кулаки, насколько могла.

– Я капитан Дишива э’Яровен, Третьи Клинки.

Гордость в ее голосе была осязаемой, несмотря на хрипоту.

– Видать, дела идут совсем худо, если даже Третьи Клинки Яровен изгнали.

– Хуже, чем я могла себе представить. – Мрачное лицо состарило Дишиву на несколько лет. – Миссионеры начали красть детей. Они думали, что мы не заметим, поскольку забирали только тех, у которых, по их мнению, не было семьи. Гуртовщица Визи вздернула миссионеров и оставила на съедение птицам, но городским это не понравилось. Зимние набеги были жестокие и безжалостные. Гуртовщица умерла, и когда… когда старейшина Онокк занял ее место, он приказал отдать миссионерам наших лошадей в качестве возмещения их обиженному богу. – Она сплюнула наземь. – Мы отказались.

Сетт вздохнул.

– Я слышал много подобных историй. Похоже, нам стоит больше бояться миссионеров из городов-государств, чем их армий. Было время, когда они просто жили на краю степи, не мешая нам, но те дни давно прошли. Все они желают теперь стать империями.

Мы вошли во внутренний лагерь, где трава уступила место грязи, шатрам и группам таращившихся на нас чилтейских солдат. Они отрывались от своих азартных игр и толкали друг друга, указывая на нас и перешептываясь. Один что-то выкрикнул. Другие засмеялись.

– Не обращайте на них внимания, – сказал Сетт, когда мы шли в два ряда между их шатрами.

Большинство солдат забыли о нас, как только мы прошли, но впереди собралась небольшая зловеще ухмылявшаяся группа. Они что-то крикнули на чилтейском, и Сетт ответил.

– Что он сказал? – спросил я. – И что сказал ты?

– Оставь эти варвары в покое, пусть трахают своих собак, – сказал один из чилтейцев на ломаном левантийском, злобно глядя на меня.

– Скажи это еще раз, и я порежу тебя на куски, – сказала Дишива.

– Нет, – рассмеялся тот, – пусть трахают лошадей.

В мое плечо ударила слива, другая разбилась о голову Дишивы, разбрызгивая гнилой сок. Дишива повернулась и оскалилась, но Сетт ухватил нас за локти и потащил дальше, выкрикнув приказ остальным Клинкам следовать за нами. На нас посыпались другие фрукты, чилтейцы обрели дар речи, свист и улюлюканье слились в хор. Только когда шатры поредели, сменяясь временными постройками и загонами, чилтейцы оставили нас, не дойдя до вторых ворот.

Грязная дорога между рядами шатров продолжалась и с другой стороны, но там не было знамен и огромных ярких шатров, только еще больше грязи. Здесь сидели группами левантийские Клинки, болтали, ели и смотрели, как кто-нибудь борется. Там даже шла игра в хойю, и от вида моих сородичей, снующих туда-сюда между отмеченными в грязи границами, сердце сдавила тоска по дому. Казалось нелепым видеть это здесь, наблюдать, как команды ногами, руками и головами удерживают в воздухе маленький мешочек, прорываясь к линии ворот. Зрители заулюлюкали, когда одна девушка, скользнув, не дала мешочку упасть и отбила его в руки товарища по команде.

– Добро пожаловать в ваш новый дом, – сказал Сетт. – В дальних рядах есть пустые шатры. Еду приносят три раза в день, свежая вода есть всегда, и по большей части нас оставляют в покое.

– А лошади?

К нам шли с ключами двое чилтейских солдат.

– В загонах. За ними хорошо ухаживают. Лучше, чем…

Мои кандалы ослабли, и я рванулся, выхватывая короткий меч солдата. Я замахнулся, но меня остановила рука. Темная левантийская рука.

– Никакой крови, Рах, – прошипел Сетт.

На лице солдата застыла злобная гримаса, глаза метались от меня к человеку рядом со мной и к острию его собственного меча.

– Они убили моего конюха. Они били нас, морили голодом, а ты говоришь «никакой крови»?

На лице светловолосого чилтейца медленно появлялась насмешливая ухмылка.

– Я знаю, что они сделали, но, если убьешь его, значит, наплюешь на приказ твоего Первого Клинка. Это приказ, Гидеона, Рах. Никакой крови.

Я непонимающе смотрел на него.

– Он…

– Брось меч.

– Но…

– Брось!

Приказ обжигал. Сетт э’Торин был выше меня рангом, он говорил от имени Гидеона, но мне хотелось накричать на него, потребовать объяснить, почему мы живем здесь, как домашний скот. Они убили Оруна и изнасиловали Дишиву, и кто-то должен ответить за это кровью. Костяшки моих пальцев побелели.

– Мне придется убить тебя, если не бросишь, – тихо сказал Сетт. – Нужно сохранять мир. Они должны считать нас слабыми. Брось меч.

Мои окостеневшие пальцы разомкнулись, и меч воткнулся в грязь, едва не попав солдату по пальцу.

– Теперь уходи.

Я повернулся. И хотя я не видел лица солдата, но чувствовал на себе тяжесть его насмешливого взгляда. Позади меня со звоном упали на землю кандалы Дишивы. Я ждал шума борьбы и смерти солдата, но услышал лишь шаги и голоса, когда она и следующие за ней освободились.

Когда расковали остальных Клинков, ко мне подошел Йитти.

– Всех нужно проверить, – сказал он. – Даже те, кто выглядит неплохо, могут нуждаться в помощи.

– Скажи, что нужно, и я позабочусь об этом, – ответил я.

– Нужна моя сумка, если она где-то здесь. Если нет, то припасы. Вода, еда. Другие целители, которые могли бы помочь. Я устроюсь у огня на случай, если придется использовать железо. Его тебе тоже хорошо бы найти.

Он не приветствовал меня, не называл капитаном, и, хотя капитан Таллас советовал обращать внимание именно на такие знаки, сейчас я слишком устал. По правде говоря, я даже был рад некоторое время ничего не делать, только служить, чтобы искупить свою вину, и поэтому поспешил на поиски того, что попросил Йитти.

Я никогда раньше не видел столько разных гуртов в одном месте. Некоторые левантийцы перестали подкрашивать клейма, и их стало почти невозможно различить, но на других отчетливо виднелись конь и луна Торинов, конь с клинком Яровенов, прыгающая рыба Шетов и дерево гурта Окча. Я заметил множество других, некоторых я даже не знал, но время для расспросов еще будет, когда мы позаботимся о раненых. По правде говоря, сейчас мне требовался только один ответ, и дать его должен был Гидеон.

Я нашел двух целителей гурта Намалака, занятых лечением своих раненых у небольшого ручья. Одна целительница вызвалась пойти на поиски припасов вместе со мной.

– Я могу сказать тебе, куда идти, но если ты новенький, то ничего не поймешь, – сказала она, вставая и отряхивая штаны. – Мы все равно здесь только ждем, мало что еще можно сделать.

Второй целитель, поморщившись, согласился, сказав, что справится один.

– Я Мемат э’Намалака, целительница Вторых Клинков Намалака, – сказала она, ведя меня сквозь лабиринт шатров, костров и болтающих левантийцев. – Ты только что прибыл?

– Да. А ты давно здесь?

– Может, полсезона. – Ее густые темные брови сдвинулись от напряжения, пока она пыталась посчитать. – Не так давно, в отличие от большинства. Гуртовщик Гидеон здесь уже больше цикла.

– Гуртовщик?

– Гидеон э’Торин. Странно иметь гуртовщика не из рода Намалака, но он говорит по-чилтейски и добывает для нас еду и припасы, так что титул для него вполне подходит. Он уехал на задание несколько дней назад, но скоро вернется, и ты с ним познакомишься. – Я не придумал ответа, и она с бодрой улыбкой продолжила: – А ты из какого гурта?

– Торин.

Она прищурилась от внезапного подозрения. С поля, где шла игра в хойю, донеслось улюлюканье.

– Торин? Значит, ты из Вторых Клинков?

– Да, я капитан Рах э’Торин.

– Тогда ты его уже знаешь! Какой приятный сюрприз будет, когда он вернется. – Я так и не смог найти подходящий ответ и молчал, пока она не остановилась у большого шатра. – Вот мы и пришли. Тебе помочь отнести все назад?

Все так же улыбаясь, Мемат проводила меня к главному костру, где Йитти уже занимался Фесселем. Возглавляя нашу колонну, седельный мальчишка принял на себя бо́льшую часть ударов, и лицо его было покрыто синяками. Сестры-близнецы Хими и Истет, с порезами на руках, сидели с ним рядом, а Гем лежал на земле, обхватив себя руками вместо одеяла.

– Йитти, это Мемат, целительница из гурта Намалака, – сказал я, бросив у костра мешочки с травами и бинты, а Мемат положила на землю железо для прижигания, пару деревянных мисок и большую флягу.

Гем застонал. Его лицо раскраснелось, он весь дрожал.

– Чем я могу помочь?

Йитти протянул мне миску.

– Воды, – сказал он, и я, не задавая вопросов, ушел.

Я был рад находиться в движении. Йитти загружал меня работой бо́льшую часть дня, я промывал раны, раскалял железо, приносил припасы. К нам подходили другие целители, предлагая помощь, а заместитель капитана Охтов проводил моих Клинков к свободным шатрам. Я не чувствовал себя настолько по-домашнему с тех пор, как нас изгнали, и понял, что в равной степени ненавижу это ощущение и радуюсь ему. Ненавижу из-за обстоятельств, в которых мы оказались, и радуюсь, поскольку все, что сотворили с нами чилтейцы, не сломило наш дух.

Когда я наконец сделал все, что мог, то взял немного еды и ушел подальше от костра, к забору, в поисках умиротворения. Вместо этого я обнаружил Кишаву, одиноко сидевшую в темноте. Молча. Недвижно. В ее руках не было еды.

Я протянул ей свою.

– Ты наверняка проголодалась.

– Да, но не буду есть, пока горюю.

Из-за Оруна? Ее лошади? Ее свободы? Возможно, всего этого вместе, но это было не важно, горе есть горе, из-за чего бы оно ни случилось.

– Я хочу побыть одна.

– Тогда пусть Нассус пребудет с тобой.

Кишава просто кивнула, и я ушел. Меня захлестнула волна стыда, стыда за то, как благодарен я был, что она не добавила свою ношу к моей.