Текст книги "Мозг вне возраста. Протоколы и свидетельства людей, победивших Альцгеймер"

Глава 3. История Эдварда. Перегнать болезнь Альцгеймера

Это обещанный конец?

У. Шекспир. «Король Лир»

Что вы чувствуете, когда вам говорят о болезни Альцгеймера? Какие мысли проносятся у вас в голове, какие образы детей и внуков вы представляете, какие картины страстных увлечений и достижений, переживаний и сожалений вы вспоминаете? Вы никогда не узнаете об этом, пока не столкнетесь с болезнью.

Альцгеймер – есть ли более страшное слово? Даже от рака многие излечиваются, а вот с болезнью Альцгеймера все мрачно. Шел 2003 год, когда мне сказали, что у меня начальная стадия Альцгеймера. Но я забегаю вперед. Меня зовут Эдвард, и если вы помните меня по работе «Конец болезни Альцгеймера» (The End of Alzheimer’s), то прочитаете мою часть истории: я вырос на тихоокеанском Северо-Западе и посещал колледж, получая спортивную стипендию. (К счастью, у меня не было сотрясений мозга, связанных со спортом, но однажды я все же ударился лицом о лед катка и потерял сознание.)

Будучи студентом колледжа, я начал интересоваться профессиями в области здоровья и, получив образование, открыл собственный бизнес. Все шло хорошо лет до сорока пяти, когда вдруг началось нечто неожиданное: временами меня стал раздражать мой персонал: мне казалось, что они, что называется, на другой волне, чем я. Как выяснилось позже, меня раздражало, когда кто-то напоминал мне, что он уже раньше мне это говорил, и я отвечал: «Я впервые слышу об этом!» И люди украдкой закатывали глаза. Некоторые сотрудники начали жаловаться моей жене, которая работала со мной, что я часто забываю, о чем мне говорят. Оглядываясь назад, я понимаю, что это были предвестники того, что подступало.

Эти случайные проблемы в офисе продолжились, когда мне исполнилось пятьдесят, но я все еще мог очень эффективно работать. Однако ближе к шестидесяти я вместе со своими родственниками и друзьями отправился на мероприятие в Европу; и тут что-то изменилось: у меня начался стресс, я страдал от смены часовых поясов и просто не мог ничего организовать надлежащим образом. Я был не в состоянии справляться с многозадачностью, как делал это многие годы ранее. Что-то шло не так, и я позвонил близкому другу с просьбой о помощи.

После возвращения домой я пошел позаниматься в спортзал. Глядя на шкафчик, я понял, что понятия не имею, какая комбинация цифр открывает замок. Я отсутствовал всего две недели: как я мог забыть код замка, которым пользуюсь так часто? Какая-то бессмыслица. Я рылся в голове, но так и не сумел вспомнить комбинацию, и замок вскрывали. Вот в этот момент я определенно понял, что у меня проблемы.

Я осознал, что нужно заняться провалами в памяти, особенно потому, что у моего отца была деменция. Однако я возглавлял большой отдел и хотел сохранить анонимность исследования, по крайней мере на тот момент. Я копался в мозге, пытаясь понять, что могло дать толчок недавним проблемам. Стресс? Депрессия? Возможно, проблема с метаболизмом вроде диабета или эпизодической гипогликемии? Я знал, что моя коллега, эксперт-невролог, собирается поменять место работы, поэтому я пригласил ее для конфиденциального разговора. Я сделал томографию под псевдонимом и надеялся, что она ничего тревожного не покажет. В тот момент мой мир, мое будущее, мои надежды – все изменилось: сканирование выявило типичную модель болезни Альцгеймера. Коллега-невролог объяснила мне, что у меня ранняя стадия и что это «начало путешествия». Я не хотел отправляться в это путешествие и очень боялся его, но тогда я думал, что оно неотвратимо.

Меня направили к нейропсихологу. Теперь я знал, что происходит, и хотел понять, сколько когнитивных способностей я уже потерял. Итоги первоначального тестирования были довольно неплохи. Поэтому нейропсихолог сказал мне: «Ну, может, то, что показала томография, у вас было всю жизнь, может, это вовсе и не болезнь Альцгеймера». Мы с ним оба знали, что это не так, но его слова ободряли меня и вселяли надежду на то, что у меня не это неотвратимое заболевание, а какое-то другое.

Я позвонил бывшей жене. Ее родители умерли от болезни Альцгеймера, и она много знала о ней. Слушать истории было страшно. Я увеличил страхование жизни. Я много думал. Я беспокоился о младшей дочери. Я переписал завещание.

Мне не нравились мысли о суициде, но я не хотел взваливать на свою семью такое бремя. Я думал о хорошо организованном «несчастном случае» (и о том, чтобы не потерять страховку), но пришел к выводу, что это вряд ли получится. Я не говорил семье о происходящем – не было смысла, так как я знал, что здесь ничего не поделать. Я решил продолжать работать, пока смогу.

Еще через пару лет я обратил внимание на ухудшение математических навыков. Я всегда быстро считал в уме. А теперь эта способность исчезла. Когда дочери потребовалась помощь с математикой, я нанял репетитора, понимая при этом, что раньше я и сам бы с этим легко справился. Я отчаянно старался не забывать имена родственников. Умственная активность истощалась. То, что я механически зазубривал, сохранялось, но мне приходилось бороться за все, что было связано с новым и логическим.

Я попробовал арисепт (донепезил), но улучшений не заметил, и я начал беспокоиться, что кто-то увидит, как я принимаю этот препарат, а потому я перестал его пить. У меня возникли трудности с персоналом: я не мог переключаться с решением проблем одного человека на проблемы другого. Я также разучился ставить приоритеты: замена перегоревшей лампочки мне казалась столь же неотложной, как решение крайне необходимых вопросов с сотрудниками. Я часто забывал, с кем обедал.

Следующий нейропсихологический тест показал некоторое ухудшение, но, к моему удивлению, оно было относительно умеренным, поэтому я стал надеяться, что сумею избежать быстрого разрушения. Однако, к несчастью, последующее обследование выявило очень значительное снижение интеллекта. Нейропсихолог сказал мне, что от болезни Альцгеймера не выздоравливают, а потому мне следует заканчивать с работой. Я пытался найти в его словах хоть каплю оптимизма или надежды (ведь этот же нейропсихолог раньше говорил мне, что, возможно, моя томограмма не свидетельствует о дегенеративных изменениях), но тщетно. Стало ясно, что моя болезнь ускоряется и становится неотвратимой.

Я боролся и после того, как нейропсихолог посоветовал мне уйти с работы. Что делать? Почему заболевание прогрессирует?

Бывшая жена предложила поехать в Институт Бака и поговорить с доктором Дейлом Бредесеном, но я был настроен скептически: разве этот человек даст мне ответ на вопрос, на который никто не знает ответа? Есть ли что-то новое в этом мире? Мы почти каждый день видим заголовки о «прорывах» в лечении болезни Альцгеймера, и что? Однако никакой эффективной альтернативы не было, и я подумал, что надо хотя бы попробовать.

В конце 2013 года я встретился с Дейлом, и мы начали работать с различными факторами когнитивного упадка, которые он и его команда изучали в течение нескольких десятилетий, а затем они, получив первые впечатляющие результаты, попытались перевести свои открытия в клиническую область. Несмотря на нарастающий туман в голове, я понял мысль о «36 дырах в крыше», которые нужно залатать, чтобы решить проблему. И я подумал: если описанный им протокол сделает меня хотя бы чуточку здоровее, то, что я теряю, почему бы мне не попытаться?

Я обнаружил, что у меня есть ген ApoE4, а значит, я на самом деле нахожусь в группе высокого риска развития болезни Альцгеймера. Я выяснил, что у меня высокий гомоцистеин – 18, в то время как он должен быть меньше 7, чтобы с возрастом не развилась атрофия мозга. Это позволило предположить у меня дефицит витамина В₆, фолата и В₁₂. Витамин Д тоже был низким – 28, а прегненолон упал до 6, хотя он должен приближаться к 100. Цинк был низким (у многих из нас – примерно у миллиарда человек – на самом деле неоптимальный уровень цинка, особенно у тех, кто принимает ингибиторы протоновой помпы для снижения кислотности), а свободная медь оказалась слишком высокой, и у меня были признаки системного воспаления. Я понял, что я имел много оснований грешить на метаболизм.

Изучив список различных факторов когнитивного упадка: от вирусной инфекции и воспаления до инсулиновой резистентности, до подверженности всяческим токсинам и т. д., я осознал, что, возможно, и сам способствовал возникновению проблем с интеллектом. Я соблюдал довольно обычную американо-европейскую диету – с недостатком хороших жиров и избытком французской картошки фри. Я умеренно выпивал, но, наверное, этого было много для человека, борющегося с когнитивными нарушениями. Я жил в состоянии сильного стресса и вел преуспевающий, но сложный бизнес. Недостаточность сна была одним из многих потенциально важных факторов. С другой стороны, я по крайней мере что-то делал правильно: я почти каждый день делал физические упражнения, и я принимал антивирусный препарат валтрекс (Valtrex). Мне было интересно, мог ли на самом деле валтрекс замедлить развитие болезни в первые годы после постановки диагноза, хотя в тот момент я не связывал эти вещи и пил валтрекс просто для того, чтобы бороться с герпесом, от которого время от времени страдал.

В 2013 году результаты протокола доктора Бредесена еще не были опубликованы, но я решил испробовать протокол на себе с помощью моих близких. Однако, начиная его, я, как человек практичный, понимал, что не стоит ожидать слишком многого. Поэтому, когда я встретился с лучшим другом, мы оба пребывали в задумчивости. Мы пришли к выводу, что у нас фантастически замечательная жизнь, пусть даже моя клонится к закату.

Несколько следующих месяцев я сосредоточился на правильном понимании протокола: я полностью пересмотрел свое питание (исключил жареное, алкоголь, ввел салаты, оливковое масло, ночное голодание и начал придерживаться обогащенной растительной пищей кетогенной диеты), делал интенсивные физические упражнения каждый день, улучшил сон, понизил уровень стресса и начал принимать целый ряд пищевых добавок, нацеленных на оптимизацию моей нейрохимии. Каждое утро я плавал в холодной воде или ездил на велосипеде на дальние расстояния. Преодолевая милю за милей и крутя педали все быстрее и быстрее, я начал задумываться о том, а вдруг я смогу перегнать болезнь Альцгеймера?

Первые изменения на самом деле заключались в отсутствии изменений: члены семьи заметили, что когнитивный упадок, который резко нарастал в течение 18 месяцев до начала протокола, практически прекратился. Это стало обнадеживающим достижением. Затем я начал ощущать возвращение своих умственных способностей и исчезновение тумана. Я вдруг стал узнавать лица людей на работе, больше не забывал, с кем обедал, начали восстанавливаться и математические навыки. Примерно через полгода следования протоколу стало ясно, что ситуация исправляется.

До начала лечения по протоколу нейропсихолог советовал мне свернуть бизнес и заняться приведением дел в порядок, так как скоро я не смогу обходиться без ежедневной помощи. Однако через год, после улучшения, я начал думать о другом: а не открыть ли мне новый офис наряду с сохранением старых? После тщательного рассмотрения я решил, что это хорошая идея, и, действительно, новый офис оказался успешным.

Поначалу я находил протокол немного хлопотным (изменения в поведении таковы всегда), но затем следовать ему становилось все легче и легче, поскольку я встроил его в свою повседневную жизнь. Он стал второй натурой. Ну, почти. Ладно, я иногда позволял себе картошку фри и немного вина. Но по большей части я жил по протоколу. И только представьте себе: на работе все стало нормальным!

Конечно, я не знал, сколько будет продолжаться улучшение, но большую часть времени я об этом не думал, потому что снова жил. Я работал, путешествовал, уезжал в отпуск, проводил время с семьей и друзьями; я расцвел. А улучшение продолжалось.

Примерно через два года Дейл предложил мне снова пройти нейропсихологическое тестирование, чтобы документально подтвердить улучшения. Ничего себе предложение, подумал я: а что, если нейропсихолог скажет, что замеченные мною «улучшения» (черт возьми, их и другие тоже заметили) – это просто неправда? Что, если сработал эффект плацебо? Алё, я так стараюсь, неужели это может быть эффект плацебо? А если и так, то я не хочу об этом знать. Какой будет удар для меня, если я обнаружу, что все это сон, некий компромисс с будущим. Кроме того, нейропсихолог всегда настроен в какой-то степени пессимистично (что, конечно, не удивительно, ведь он многие годы наблюдает пациентов с болезнью Альцгеймера). Итак, чем больше я думал о необходимости определить эффективность протокола, тем больше мне не хотелось нарушать уже привычный порядок вещей.

Однако в конце концов меня убедили пройти повторное тестирование, так как это могло в перспективе помочь людям узнать, доказана или нет эффективность использующегося мною протокола, которого придерживались и другие пациенты. Итак, в конце 2015-го, примерно через два года после начала лечения, я с некоторой неохотой отправился на тестирование. Как и на предыдущих сеансах, я провел несколько часов с нейропсихологом, который исследовал функционирование моего мозга. Я затаил дыхание в ожидании результатов…

К моему огромному облегчению, результаты оказались отличными! Баллы потрясающе повысились. На самом деле нейропсихолог сказал, что за всю свою многолетнюю практику он не видел таких улучшений у пациентов с болезнью Альцгеймера. У меня повысились не только баллы за память, но и скорость обработки информации, особенно в отношении того, как функционирует мой «молодой» мозг. Итак, согласно данным теста, мой мозг стал моложе, чем был в прошлом.

К настоящему моменту я соблюдаю протокол более семи лет, состояние моего здоровья продолжает улучшаться и по сей день. Конечно, время от времени я что-то забываю, но с кем этого не случается? Мне далеко за семьдесят, а я работаю и живу, как раньше. Я счастлив, что вижу, как растет моя дочь, как она становится настоящей леди, и благодарен за время, подаренное мне для семьи.

КОММЕНТАРИЙ

Мужчины составляют около одной трети пациентов с болезнью Альцгеймера, и из всех пациентов с Альцгеймером около 20 % мужчин являются носителями гена ApoE4. Ход болезни Эдварда довольно обычен: медленное угасание в течение нескольких лет, затем быстрое ухудшение. Первые очевидные симптомы у него начались в период сильного стресса, что является распространенной особенностью. Его генетика показала, что он входит в группу высокого риска носителей ApoE4+, а его томограмма подтвердила диагноз – болезнь Альцгеймера.

Что чувствует человек, быстро делающий успешную карьеру, когда он еще относительно молод и у него вдруг начинаются первые, затем прогрессирующие симптомы болезни Альцгеймера? К несчастью, Эдварду довелось это узнать. К счастью, сейчас он переживает период восстановления – устойчивого восстановления в течение более семи лет – своих когнитивных способностей. Поскольку его работа направлена на помощь здоровью людей, его успех является историей успеха для тысяч других.

Глава 4. История Марси. Помощь при бедствии

Я всегда пытался превратить каждую неудачу в возможность.

Джон Д. Рокфеллер

Всем привет, меня зовут Марси, мне 79 лет, я психиатр на пенсии. Я окончила Колумбийский колледж врачей и хирургов. Я жила в округе Уэстчестер, Нью-Йорк (это существенно), следующие двадцать лет в доме, построенном мною в 1991 году. У меня есть прекрасная дочь и зять, которые вместе с тремя моими внуками живут в часе езды от меня. Мой талантливый и горячо любимый сын умер в 2001 году в возрасте 29 лет.

Моя мать страдала от деменции на фоне гидроцефалии. Она умерла, упав после шунтирования, хотя оно как-то приостановило деменцию. Моя самая старшая сестра часто жаловалась на проблемы с памятью. Она умерла в возрасте 80 лет после разрыва аневризмы брюшной аорты. Еще одна моя старшая сестра 82-х лет тоже жалуется на проблемы с памятью. Она часто падает, потому что, как сама говорит, забывает, что уже старая и что ей нужно смотреть себе под ноги. У моего младшего брата проблем с памятью нет.

Я все время очень занята, я выполняю сложную волонтерскую работу, и у меня несколько адвокатских проектов в области общественного здравоохранения и окружающей среды.

В моей семье существуют проблемы с обучением. У меня были такие с математикой, правописанием и грамматикой. Будучи второклассницей, я мучилась с написанием слов. В медицинской школе мои проблемы превратили учебу в борьбу, особенно в биохимии и предметах, связанных с математикой. Та же настойчивость и упорная работа, которые потребовались мне для преодоления пониженной обучаемости, помогли мне придерживаться многих аспектов протокола Бредесена.

У меня была отличная память во время учебы в медицинской школе, стажировки и практики до того, как мне исполнилось 50 лет. Я переехала в Уэстчестер, Нью-Йорк, в 1991 году. В то время я строила свой собственный дом и жила среди множества токсичных материалов и красок, применяемых при строительстве. Тогда же я начала замечать, что память стала хуже, чем раньше.

В 2003 году (вне связи с моей памятью) я участвовала в исследовании токсинов в организме, которое проводил медицинский центр Маунт-Синай (Mount Sinai) в рамках программы «Коммонвел Боди Бердн» (Commonweal Body Burden). У меня нашли 31 химикат, воздействующий на мозг и нервную систему.

Проблемы с памятью начали меня серьезно беспокоить, когда я в декабре 2006 года находилась на курорте Каньон-Рэнч, где прошла тест на долговременную память по шкале памяти Векслера номер 3. В результате: непосредственная память – 23-й процентильный эквивалент, а отложенная память – 20-й процентильный эквивалент. Психолог, проводивший тест, рекомендовал мне пройти дальнейшее тестирование и обратиться за медицинской помощью. К счастью, я забыла его совет, так как никто бы не вылечил меня, пока доктор Бредесен не создал свой протокол.

Главным симптомом, связанным с памятью, была моя неспособность запоминать новую информацию, такую как имена, лица, книги, газеты, фильмы, театральные постановки, лекции, названия часто посещаемых ресторанов и беседы, основанные на фактах. Сведения, проходя через мой мозг, будто стирались. Например, если я не подчеркивала абзацы, то могла читать одни и те же страницы снова и снова, не понимая, что уже прочитала их. Я не помнила, как называются деревья и растения на моей собственной территории – неважно, сколько времени я изучала бирочки на них.

Я могла четыре часа играть в гольф с кем-то из новых знакомых, а потом, через месяц встретив его или ее, не вспомнить ни лица, ни имени. Также я не могла вспомнить имена многих людей, хотя знала их лица. А еще труднее стало запоминать количество ударов по каждой лунке и технику их выполнения. Хотя в гольф я играла с 10 лет и довольно хорошо, сейчас я частично забыла, как это делается.

Нарастающие проблемы с потерей памяти заставили меня избегать некоторых видов деятельности, которые прежде мне нравились. Никакая информация не задерживалась в голове, кроме удовольствия или интереса, испытываемых в определенный момент.

Некоторые другие симптомы, связанные с памятью, привели к различным проблемам – от финансовых до крайне опасных. Я постоянно забывала внести деньги в паркомат, хотя у меня скопилась огромная куча штрафных квитанций. Я также забывала проверить себя и собаку на клещей, хотя мы жили в эпицентре эпидемии Лайма и уже контактировали с двумя носителями заболеваний Лайма и эрлихиоза. Я забывала намазаться солнцезащитным кремом, несмотря на то, что имела множественные очаги рака кожи. А самым опасным стало то, что, передвигаясь на машине по Нью-Йорку, я забывала следить за пешеходами и велосипедистами. Я собиралась перестать водить машину. (Сейчас я стала аккуратным водителем и всегда плачу в паркоматах.)

Другим странным симптомом памяти стала почти полная амнезия относительно личных деталей моей жизни, особенно о детстве. Я помнила имя только одного учителя до медицинской школы и одного преподавателя в медицинской школе. И еще я не помнила подробностей поездок или того, как играла с братьями и сестрами; о жизни друзей я тоже знала очень мало.

Я говорила друзьям, что у меня проблемы с памятью. Однажды один из них сказал мне, что узнал о докторе Бредесене и прочитал отчет об одном из его исследований; друг считал, что доктор мог бы мне помочь. Я сразу же нашла эту статью и поняла, что некоторые пациенты, имеющие худшую память, чем я, стали чувствовать себя лучше, а потому я решила, что протокол доктора Бредесена обязательно поможет мне. Будучи врачом, я сама назначила себе анализы крови и затем показала результаты местному доктору, специалисту по функциональным расстройствам, который выписал мне витамины и пищевые добавки, показанные при низком тироиде (гормоне щитовидной железы), нарушении уровней эстрогена, прогестерона и тестостерона, низких витаминах Д и В₁₂ и других дефицитах.

Начав самостоятельно соблюдать протокол с 9 сентября 2016 года, я отправилась в Центр диагностики и лечения памяти им. Перла Барлоу Нью-Йоркского университета (NYU Langone Pearl Barlow Center for Memory Diagnosis and Treatment) и сделала там позитронно-эмиссионную томографию (ПЭТ), которая показала, что, возможно, у меня начальная стадия болезни Альцгеймера. Мой гиппокамп составлял только 16 % от нормального. Невролог из центра предложил мне арисепт (препарат, который обычно прописывают при болезни Альцгеймера), но я отказалась. Я знала: хотя он и помогает при начальных симптомах, на ход заболевания он не влияет.

Невролог не был знаком с работой доктора Бредесена и по понятным причинам не заинтересовался моим лечением по протоколу.

После ПЭТ, 20 октября 2016 года, я отправила доктору Бредесену первое письмо по электронной почте. Я нуждалась в его помощи, потому что не знала, как пройти некоторые исследования, упомянутые в его работах, и хотела, чтобы он объяснил мне результаты томографии. К счастью, он ответил мне очень по-доброму и с желанием помочь, а также начал направлять меня во многих отношениях, рекомендуя тесты и объясняя их результаты. В конечном итоге у меня обнаружилось 33 отклонения в анализах крови, в том числе наличие Лайма и пяти тяжелых металлов в тестировании на тяжелые металлы. К счастью, генетический тест на ApoE относительно риска развития болезни Альцгеймера у меня показал ApoE 3/3, что указывает на обычный риск в отличие от высокого риска при наличии ApoE4.

Глядя назад, я удивляюсь, что я не очень сильно беспокоилась о том, что у меня может быть начальная стадия болезни Альцгеймера. И это отчасти объяснялось тем, что доктор Бредесен сказал: если я буду соблюдать его протокол неукоснительно и постоянно, то, возможно, никогда не заболею Альцгеймером, и я поверила ему, так как именно об этом говорили его исследования. Я могу также отметить, что доктор Бредесен – честный и искренний человек с огромным интеллектом, энциклопедическими знаниями и преданностью своему делу.

Следуя протоколу Бредесена и рекомендации невролога из медицинского центра, 9 ноября 2016 года я потратила четыре часа на нейропсихологическое тестирование, которое проводила доктор медицинских наук Элиза Лайванос. Доктор Лайванос сделала следующее заключение: «Несмотря на явное и значительное снижение гиппокампального объема, которое заметно на снимках мозга, результаты обследования не говорят о неизбежности развития нейродегенеративного заболевания (то есть болезни Альцгеймера, поражающей височные доли мозга)».

Получив эти результаты, я обрадовалась и испытала облегчение. Они подтвердили мое собственное ощущение, что мне стало лучше, а кроме того, показали, что протокол Бредесена, которого я в тот момент придерживалась уже восемь месяцев, работает.

Я утроила свои усилия по соблюдению диеты KetoFLEX 12/3 и заинтересовалась кетозом. Я потеряла 14 фунтов (6,35 кг) и стала слишком худой. А еще я увеличила физическую нагрузку. Затем, 7 мая 2017 года, я сделала стимуляционную пробу на тяжелые металлы с DMSA (димеркаптосукциновая кислота – препарат, который выводит тяжелые металлы из костей). Она показала, что уровень ртути очень высок, так же как уровни свинца, цезия, мышьяка и таллия.

Будучи ребенком, я имела много пломб из амальгамы, которые затем постепенно заменили золотыми. Кроме того, я жила в старом доме, построенном в 1893 году со свинцовыми трубами. Несмотря на то что я переживала насчет хелации (метод удаления тяжелых металлов и токсинов из организма), я все же решила пройти ее. Я надеялась снизить высокие уровни ртути и свинца, которые могли играть важную роль в проблемах с памятью.

Примерно в то время, когда анализы крови показали, что в моем организме содержатся бактерии болезни Лайма и, возможно, микотоксины, вырабатывающие плесень, доктор Бредесен отправил меня к доктору Мэри Кей Росс, практикующей тогда в Саванне, Джорджия, – она является экспертом по протоколу Бредесена, а также лечению Лайма, плесени и токсинов. Мы встретились с ней впервые 16 февраля 2017 года.

2 апреля 2018 года я сделала развернутый анализ на токсичные металлы, который выявил высокие уровни четырех токсинов: они содержатся в реактивах для химчистки, лаках для ногтей, огнестойких добавках и фосфорорганических пестицидах. Хотя в своем саду я не использую пестициды, в течение многих лет я подвергалась их воздействию на полях для гольфа. После получения результатов я перестала пользоваться лаком для ногтей, краской для волос и нашла «зеленые» чистящие средства, в которых нет тетрахлорэтилена – опасного раздражителя органов дыхания, нейротоксина, связанного с болезнью Паркинсона, и, возможно, канцерогена. Я использую очень мало токсичных чистящих средств и туалетных принадлежностей.

До того, как начать хелацию 3 июля 2018 года, я оказалась в госпитале из-за температуры 102,8 (39,3 по Цельсию), крайней степени усталости, очень низких тромбоцитов и низких лейкоцитов, что явилось результатом эрлихиоза – заболевания, связанного с клещами. Двадцать четыре часа мне ставили капельницы доксициклина и зосина (zosyn), а затем две недели давали оральный доксициклин. Лечение принесло двойную пользу, так как, видимо, сразу избавило меня от эрлихиоза, а также от затянувшейся болезни Лайма, поэтому в конечном итоге у меня стало больше сил для того вида аэробических упражнений, которые сыграли важную роль в исцелении других пациентов доктора Бредесена.

Восстановив ферменты печени после эрлихиоза и пройдя несколько курсов капельниц глутатиона (который крайне важен для детоксикации), чтобы скорректировать ненормально низкий уровень, я приготовилась приступить к хелации высоких уровней ртути и свинца, выявленных при предварительном тестировании посредством 500 мг DMSA.

После двух сеансов хелации ртуть резко снизилась с 27 микрограмм/г до нормального показателя 2,4. Свинец упал с 18 до 5,7 (нормальный уровень свинца – ниже 2). Многие другие тяжелые металлы тоже снизились, а алюминий практически исчез. Отличный адъюнкт-врач Салли Миннифилд из Центра Шактера (Schacter Center), Нью-Йорк (к сожалению, сейчас больница закрыта), сказала, что это лучший результат, который она наблюдала за 25 лет проведения хелации.