Текст книги "Настоящее напряженное"

52

Смедли расстегнул рубаху. На полу валялась груда одежды, мужской и женской вперемешку. Еще там лежали два маленьких барабана. Он сел на стул и разулся. Пол был ледяной.

Черт бы это все побрал! Что бы она там ни говорила, трусы он снимать не будет! Во всяком случае, пока.

Он вышел из ризницы в неф. Из-за стены доносилось слабое стрекотание газонокосилки. Мисс Пимм с барабаном, повешенным на шею, замерла на одной ноге, подняв левую руку и запрокинув голову. «Огта! – возгласила она, опустила руку на барабан и подняла другую. – Испал!» Она обучала Экзетера движениям ключа, который должен был доставить его в Новую Зеландию. Он внимательно следил за ней и, казалось, совершенно не стеснялся своей наготы.

Борясь со смущением, Смедли прошмыгнул мимо них в проход. Он побродил по церкви, изучая витражи и отбрасываемые ими цветные пятна на полу. Арки западной части нефа были округлыми, восточной – стрельчатыми. Да, готика. Или это расширяли первоначальную, маленькую церковь, или просто сменилось поколение строителей. На дубовых пюпитрах уже были разложены к утренней службе молитвенники и сборники гимнов. Кафедра была современной и роскошной – возможно, как результат щедрых пожертвований Службы. Слишком большая для такой церкви.

Церковь действительно была очень маленькая.

И все же это была церковь, место, где люди молятся, такая же, какие можно встретить по всему миру. В англиканской общине никогда не заходит солнце. Его с детства учили почтению к таким вещам, он принимал это как единственную реальность и уважал всю свою жизнь. Его семья каждое воскресенье ходила в церковь. Они никогда не обсуждали религиозные вопросы. Это просто всегда было с ними – это было естественно, как дыхание. Танцевать нагишом в церкви по правилам игры не положено. Джентльмены вообще так не поступают, тем более в церкви.

– Умбатон! – произнесла мисс Пимм где-то сзади.

Ничего не получится. Все это гигантское, неслыханное надувательство. Безумие.

Омбай фала, инкутин…

Он не плакал вот уже несколько дней. Может, он просто миновал эту стадию? Может, он погрузился на новый уровень безумия, с бредовыми мечтаниями о полетах к другим мирам, где люди пересаживаются с велосипедов на машины, не преодолевая при этом реального пространства? Может, он – что бы там ни говорили ему его чувства – сидит сейчас в смирительной рубашке в камере для буйнопомешанных?

Он снова чувствовал свою правую руку. Рука не очень болела, но он чувствовал ее. Он недоверчиво покосился на повязку и попытался расслабить невидимые пальцы. Он стоял уже перед самым алтарем. Самый центр виртуальности, говорила она. Вздор!

Он вздрогнул.

Он отвернулся от алтаря. Свежие чайные розы и хризантемы в медных вазах. Здоровому человеку не положено разгуливать по церкви в раздетом виде. Это неправильно! Что, ради всего святого, сказал бы на это отец? Или мать, будь она еще жива, – ее бы это потрясло до глубины души. Или тетушки, несметный легион тетушек?

Остальные двое шли к нему по проходу.

– Капитан Смедли! – Резкий голос мисс Пимм замечательно резонировал в этой каменной гробнице. – Я же просила вас раздеться. Совсем.

– После репетиции в одежде.

– Нет, капитан, сейчас же! Вам не достичь необходимого настроя, если вы будете отвлекаться по мелочам. Вам потребуется время привыкнуть. Трусы долой!

Свирепо посмотрев на нее, он повернулся к ней спиной. Раздевшись окончательно, он не знал, что делать дальше. Не оставлять же одежду и белье здесь, чтобы их нашли поутру прихожане? Он оглянулся через плечо. Мисс Пимм смотрела на него, сложив руки на груди. Он мог представить, как она постукивает носком туфли по полу.

– Давайте сюда, – нетерпеливо сказала она. – Я положу их в ризницу, когда буду уходить. Ох, капитан, право! В первый раз я увидела обнаженного мужчину несколько сотен лет назад, и с тех пор ваши прелести не изменились ничуть.

Он передал ей сверток.

– Спасибо. И ваши бинты. Тогда начнем.

Наставница обучала их ритуальным движениям для «Омбай фала». Они прошли все в замедленном ритме, жест за жестом, и чем дольше тянулся этот фарс, тем хуже чувствовал себя Смедли. Он не без удовольствия заметил, что Экзетер начал дрожать. Правда, перейдя на положенную скорость, они немного согрелись. И все равно начал дрожать уже и он сам. Он решил, что температура тут ни при чем. Нервы.

Странное дело, мисс Пимм, казалось, было холоднее всех, хотя она единственная осталась полностью одета. Зато свирепостью своей она превосходила лисицу во время гона – она кричала на них при малейшей ошибке. Она то и дело косилась на часы.

Хоть что-то, понял Смедли, он схватывает быстрее Эдварда Экзетера. Экзетер казался растерянным, даже жалким. Тоскует по Алисе? Только сейчас понял, что никогда больше не увидит ее? Он даже не сможет послать ей открытку. Погубители не прекратят охоту за ним до тех пор, пока он не исполнит пророчество или не погибнет. Или ему просто не хочется переходить?

Мисс Пимм удобно устроилась в первом ряду и поставила барабан на колени.

– А теперь попробуем с музыкой. Стих первый. Готовы? Раз, два…

– Омбай фала, – запел Смедли, отрывая от пола левую ногу и поднимая обрубок руки над головой, – инкутин.

Экзетер повторял его движения. Они двигались по кругу. Как ни странно, первый стих они прошли без ошибок – по крайней мере Смедли показалось, что все вышло как надо, да и старший сержант Пимм не перебивала их.

– Неплохо, – признала она, когда они выкрикнули завершающее «Хосагил!».

– Эдвард, вы пару раз забыли слова, не так ли? Капитан, вы слегка сбиваетесь с ритма. Может, это нога вам мешает?

Шрам на запястье был багрово-красным, но очень аккуратным. Заурядные царапины на ноге казались куда страшнее. Он сравнил две свои руки, думая, не мешает ли ему здоровая.

– Попробуем еще раз. – Мисс Пимм снова покосилась на часы. – И повнимательнее! Мне не хотелось бы прорываться отсюда с боем. Начнем прямо сейчас и будем повторять, пока не получится. Готовы? О, чуть не забыла… Счастливого пути?

Смедли в первый раз увидел на ее лице настоящую улыбку. Она сделала ее почти красивой, чего он уж никак не ожидал, но он был не в настроении обмениваться улыбками. Он то и дело ожидал, что она разразится смехом и закричит: «С первым апреля!»

– Спасибо за пожелание, – холодно ответил он.

– Спасибо за все, – сказал Экзетер, но и он не улыбался, а мисс Пимм отозвалась на это дробью пальцев по барабану.

Смедли вздрогнул и стал ждать начала ритма. Неправильно все это! В детстве он относился к религии серьезно, потому что так поступали его родители. Вот оно… Дум-де, дум-де, дум-дум-дум… В Фэллоу он делал то, что делали все другие…

– Омбай фала, инкутин, – пел он.

В старших классах он пережил всеобщие увлечения буддизмом, атеизмом, агностицизмом и всеми прочими эзотерическими -измами, которые подворачивались под руку.

Правая нога, левая рука.

Смедли так и не понял окончательно, какой из этих -измов ему понравился больше других. Записываясь добровольцем в армию, он, не особо размышляя, проставил в анкете в графе «религия» «англиканскую церковь».

– Инду мака, саса ду.

Он всегда участвовал в церковных процессиях по воскресеньям. Во Фландрии он несколько раз молился от всего сердца, плача и моля милосердного бога, любого бога, какого угодно бога. В окопах нет атеистов…

Скачок, наклон, скачок, наклон…

Когда опасность проходила, ему всегда становилось стыдно за свою трусость и чуть меньше – за веру неизвестно в кого. Какой милосердный бог мог позволить, чтобы началась эта война – и зачем? Чтобы какие-то перетрусившие сукины дети покаялись в своих грехах?

– Айба айба нопа ду.

Какие грехи он вообще успел совершить? У него и возможности-то такой не было.

Но даже так нельзя же осквернять святое место. Даже языческий храм заслуживает уважения. Даже если бы это была хижина, даже если бы хоть один курчавый черномазый считал бы ее священной, нельзя было бы над ней так издеваться.

Голова назад, локти наружу.

Сент-Галл – христианская церковь, место, где его предки молились сотни лет. Оно достойно лучшего, чем эти непристойные позы, эти примитивные вирши.

Эхо от древних стен…

Это место святое. Он почти чувствует запах этой святости. Здесь молились норманны, а возможно, и англы, и саксы.

– Айба риба мона кин.

Это означает, что уже девять столетий смиренная паства преклоняет здесь колена и прославляет Бога. Одна их вера уже делает это место святым. Эта мысль вдруг напугала его. Блеснул свет. Он вскрикнул и упал лицом в траву.

Хосагил! Ошеломленный, ничего не понимающий, он поднял голову, и глаза заболели от яркого света. Он лежал в самом центре круглой лужайки размером со столовую в доме родителей, а окружающая поляну живая изгородь была цвета голубой ели со вкраплениями чего-то похожего на падуб. Он услышал чириканье, свист и уханье. Он сморгнул слезы. За изгородью взмывал к небу самый неописуемый заснеженный пик, какой ему только приходилось видеть, сиявший оранжевым на фоне сине-золотого неба. Воздух был наполнен запахом древесного дыма. Стоял вечер или раннее утро.

У него получилось! Получилось! Получилось! Да! Значит, все это правда! Он перенесся в другой мир. Трава. Странная, пахнущая мятой трава. Дневной свет. Война, Англия, отец, тетки, медали, мертвые, увечные – все это позади. У него действительно получилось. И ему не придется идти во дворец за этими чертовыми побрякушками! У него получилось, правда получилось!

Он прижался лицом к запястью и заплакал.

53

Он пришел в себя от холода и от неудобной позы – рассвет, он лежит на росистой траве. Он сел и вытер глаза тыльной стороной ладони и почти засмеялся. Он не плакал так с прошлой среды, с того самого ленча в «Черном драконе». Ну что ж, благодаря этому ленчу мир для него сделался лучше. Нет, два мира! Теперь ему нужно найти какую-нибудь одежду, пока он не заработал воспаление легких.

Получилось! Получилось!

За его спиной стояла маленькая будочка из неокрашенного дерева, напоминавшая летнюю беседку. Рядом с ней находилась единственная брешь в изгороди, через которую виднелась только усыпанная гравием дорожка и другая изгородь чуть дальше. Если допустить, что это место – не чья-то шутка, оно должно было представлять собой отгороженный от мира частный аэродром для путешественников, прибывающих в раздетом виде, – это напомнило ему о том, что в любую минуту сюда мог свалиться Экзетер, а самый центр круга пока занят.

Мисс Пимм вкратце предупредила его о побочных эффектах перехода, особенно при первом перемещении. Судороги, тошнота и состояние подавленности, говорила она, и Экзетер мрачно кивал, соглашаясь. Обычно это продолжается всего несколько минут, но это непредсказуемо, как морская болезнь. Со Смедли не случилось ничего, если не считать приступа плача. Он чувствовал себя отлично.

Поэтому он встал и дохромал до беседки. Оранжевое сияние над горой померкло, зато небо заметно посветлело. Вдали виднелось еще несколько бело-голубых горных вершин, достойных восхищения. Изгородь была достаточно высока, чтобы скрывать все, кроме ленивого шлейфа белого дыма, – наверное, от него в воздухе и стоял этот запах гари. Кто-то жег праздничный костер.

Почему задерживается Экзетер? Кстати, приятно утереть ему нос хотя бы в этом – а ведь для него это уже третье путешествие.

В беседке обнаружились удобный стул с лежавшей на нем книгой и деревянный шкафчик. Примерно такой же, как в ризнице Сент-Галла. Наверное, в нем тоже лежит самая разная одежда, пригодная для разборчивых путешественников. Книга была тяжелая, в кожаном переплете, написанная, судя по всему, на древнегреческом, но на незнакомом Смедли древнегреческом. Странно. Заглянув в шкафчик, он нашел там один башмак и три носка. Он взял два из них и надел, хотя это вряд ли сошло бы за одежду, каким бы благоприятным ни был здешний климат.

Несомненно, эта беседка служила будкой часового. Кому-то полагалось сидеть здесь, читать книгу и приглядывать за падающими из ниоткуда путешественниками. Этот разгильдяй бросил пост. Возможно, отлучился позавтракать.

Однако что на земле – на настоящей Земле – могло так задержать Экзетера? Может, то; что ему пришлось разучивать сразу два ключа, запутало его? Или он так не хочет бросать Алису и возвращаться в Соседство, что никак не может настроиться? Вот уж стыдно так стыдно!

А что теперь делать бедняге Джулиану Смедли?

Он подошел к просвету в изгороди и, стараясь не слишком высовываться, выглянул. Он уставился прямо в лицо молодого мужчины, который делал то же самое, только с другой стороны.

Незнакомец взвыл от страха. Оба отпрянули от изгороди.

Смедли разразился хохотом.

Незнакомец медленно показался из-за изгороди. Он был бос и одет только в набедренную повязку. Его борода была коротко острижена, зато волосы свисали до плеч, как у женщины. И борода, и волосы отличались замечательным медно-рыжим цветом, а попытки очень светлой кожи загореть на солнце закончились тем, что ее покрыло несколько миллионов веснушек. Он был покрыт веснушками с ног до головы. Судя по его виду, он мог сорваться с места и бежать при малейшей угрозе.

Он произнес что-то, но единственное слово, которое Смедли разобрал, было «Тайка?».

– Извини, старина! Не говорю по-вашему. Английский знаешь?

Незнакомец отчаянно закивал, держась все еще настороженно, но все-таки заметно спокойнее.

– Я хорошо говорю по-английски. Тайка! – У него был забавный певучий выговор. – Меня зовут Домми Корзинщик, но раньше звали Домми Прислужником, и я надеюсь снова стать им. – Он был не старше Смедли, но ниже ростом и шире в плечах.

– А я капитан Смедли. Домми, говоришь? Послушай, не служил ли ты у… у Тайки Экзетера?

Широкая улыбка разделила лицо Домми на две неравные части, обнажив великолепные белые зубы.

– Конечно! Я имел счастье служить его чести год назад, совсем недолго. Тайка Кисстер – самый лучший тайка, какому можно служить, самый милостивый и благосклонный тайка из всех! Мне сказали, что его честь скоро вернется, вот я и надеялся получить его соизволение, чтобы я снова служил ему. – Его радость внезапно сменилась непонятной подавленностью. – Но увы…

– Ну, он должен прибыть с минуты на минуту. – Смедли не понимал, как информация попала в Олимп, опередив их. – И он прибудет таким же раздетым, как и я. И я уже здорово замерз. Почему бы тебе не сбегать и не принести нам два комплекта одежды – только поскорее?

– Но… – Взгляд Домми скользнул по Смедли, отметив и отсутствующую кисть, и ссадины на ноге. – Конечно, Тайка Каптаан! Я быстро, минуточку! – Он повернулся и исчез. Шлепанье босых ног по гравию стихло вдали. Босых? Уффф!

Ну ладно, с одеждой разобрались.

Нет, Экзетер задерживается просто возмутительно долго! За это время можно было пройти весь ритуал раза два, не меньше. Может, он передумал? Увидев, что Смедли благополучно исчез, он решил доверить ему разоблачение предателя – будь то Джамбо Уотсон или кто другой? Нет, он не может изменить слову, данному им мисс Пимм. Или в Сент-Галл явился-таки Шнейдер? Говорила же она: «Мне не хотелось бы прорываться отсюда с боем».

Смедли решил, что с этим все равно ничего уже не поделаешь. Он не имел ни малейшего представления об обратном ключе и не мог помочь в бою, если там, конечно, шел бой. Он никогда не узнает, что случилось после его исчезновения.

Придется ему представиться Службе самому, не дожидаясь рекомендаций Эдварда Экзетера, Освободителя. Надо было захватить с собой свой curriculum vitae[6]6
  послужной список


[Закрыть]. Черт! Это может оказаться не очень приятным. Придется рассказывать о войне. Ладно, поживем – увидим…

Надо было попросить Домми принести чего-нибудь поесть. Его рот увлажнился. Он принюхался. Да, в запахе дыма явственно угадывался аромат жареного мяса. Может, кто-то жарил на этом костре быка? Или коптил бекон?

Любопытство опять подогнало его к бреши в изгороди. Он снова выглянул – на этот раз лица снаружи, не оказалось. Как он и ожидал, вторая изгородь была всего лишь ширмой напротив входа на узел, закрывавшей его от посторонних глаз. Гравийная дорожка скрывалась в кустарнике и высоких деревьях. Конечно, это не английские деревья, но деревья – везде деревья. Только цвет листвы другой.

Он посмотрел в другую сторону.

Футах в двадцати от него на дорожке вытянулось чье-то тело, и не было никакого сомнения в том, что оно мертво. Его изрубили на куски. Цвет волос и одежд был неразличим под запекшейся кровью, и он не мог даже понять, мужчина это или женщина. Жужжание насекомых слышалось даже на таком расстоянии. Две мелкие твари, похожие на белок, глодали его.

Он заглянул дальше. Дым поднимался от почернелых развалин – останков дома. Его чуть не стошнило при воспоминании о запахе, возбудившем аппетит. На заднем плане, меж деревьев, дымились другие дома, много домов, все разрушенные. Черные пятна на земле могли быть другими телами. Олимп взят неприятелем.

Вдалеке виднелись бродившие меж руин люди, но даже издалека он мог разглядеть – они одеты не как англичане. Они одеты, как Домми, то есть почти совсем не одеты. Туземцы восстали против тайков. Снова Ньягата.

Значит, теперь дикари знают, что одного тайку они упустили. Домми убежал вовсе не за одеждой, он побежал за своими друзьями с ассегаями или мачете, или чем они здесь убивают белых людей… то есть тайков… Домми такой же белый, как Смедли, но только местный, и не было ни малейшего сомнения в том, что произошло здесь вчера или позавчера.

Смедли был один, нагой, без гроша, без друзей – один в этом чужом мире, где он не знал языка, и аборигены собирались убить его.

Право же, ему следовало примириться с Чичестером.

Ему нужно спрятаться в лесу, и быстрее.

Но что, если Экзетер прибудет сразу же, как он уйдет?

Как скоро вернутся Домми и его парни?

Кто-то застонал, но Смедли точно знал, что это не он.

54

Эдвард Экзетер бился на траве в центре узла, словно выброшенная на берег рыба. Он стонал не переставая.

Смедли подбежал к нему и упал рядом на колени, пытаясь уклониться от беспорядочно дергающихся рук и ног. Он несколько раз прикрикнул на него, но это не помогло. Правда, минуты через две приступы немного ослабли. Экзетер съежился, лежа на траве бесформенным комком. Он бился в конвульсиях и вскрикивал.

– Экзетер! Это я, Смедли. Я могу помочь чем-нибудь?

«Я могу сделать что-нибудь, чтобы ты заткнулся?»

Глаза Экзетера оставались закрытыми. Он явно старался не шевелиться.

– Джулиан? – прошептал он. – Держи меня!

Держать? Он же мужчина, черт возьми! И они оба совершенно раздеты. Смедли с отвращением лег на траву и попробовал обхватить его рукой. Все, чего он добился, – это нового приступа судорог и криков боли.

– Заткнись! – прошипел он. – Они тебя услышат!

– Держи меня, черт возьми!

Ну да, верно. Смедли привстал на колени, ухватил Экзетера за волосы и рывком посадил. Экзетер вскрикнул. Смедли обхватил его обеими руками и сжал так крепко, как мог.

Приступ миновал. Экзетер закашлялся и уронил голову на плечо Смедли.

– Спасибо! – прошептал он через минуту. – Не отпускай пока.

Все это было очень мило, но банда охотников за головами наверняка уже направлялась в их сторону. Правда, объяснять это тоже было не совсем кстати.

– Что тебя задержало?

– Балда! – прошептал Экзетер. Его глаза оставались закрытыми, и он едва дышал. – Никак не мог заставить ключ действовать.

– Я уж думал, тебя сцапали Погубители.

Экзетер мотнул головой, и от этого ничтожного движения ему снова стало плохо. Черт! Слишком уж громко он кричит. После этих судорог у него все тело будет болеть несколько дней. Он буквально узлом завязался.

– Мне кажется, мы и здесь напоролись на неприятности, – сказал Смедли.

Шаги по гравию! Он испуганно оглянулся, ожидая увидеть кровожадную толпу, но это был только Домми, один. Прихрамывая, он вышел на лужайку с узлом в руках. Он был покрыт сажей, прорезанной ручейками пота, и заметно хромал.

– Тайка Каптаан! – вскричал он. – Я спешил, как только мог. И Тайка Кисстер! Какое счастье снова увидеть вашу честь, даже в столь скорбный час. Я принес одежду, Тайка, но это все, что я нашел в доме Тайки Данлопа; правда, одежда обгорела слегка или испачкана в золе. Это единственный дом, куда я смог войти.

Экзетер широко открыл глаза.

– Замечательно, Домми! – хрипло произнес Смедли. – Можешь подержать минутку Тайку Экзетера?

Заботливо бормоча что-то, Домми опустился на колени и освободил Смедли от бремени. У Экзетера это вызвало новый приступ судорог, но на этот раз он смог сдержать крик. Смедли отполз в сторону и разворошил узел, который принес Домми. Он нашел стандартный тропический костюм: шорты, рубаху, сандалии и длинные белые носки. Белья не было. Как и предупреждал Домми, белая ткань местами обуглилась и перепачкалась сажей. Он начал одеваться.

Всхлипывая, Домми рассказывал жуткую историю:

– Это было большое безумие, Тайка! В шеяночь всю нашу деревню охватило большое безумие. Мы взяли факелы и все оружие, которое было под рукой, и мы все вместе пошли в поселок тайков, распевая гимны во славу святого Карзона, которому наши предки давно уже не поклонялись, и мы хорошо знали, что он демон Карзон, и все равно славили его этой ночью. – Он ревел в три ручья. – Это была ужасная бойня, Тайка, и мы насиловали энтаек, и, ох, делали другие жуткие вещи. Все дома сожгли. Я не могу объяснить этого безумия, Тайка! Там были и другие, не из наших, не Морковки вроде нас, а чужаки. Они были одеты в черное. Тайка, с головы до пят в черное! Я боюсь, что это те самые страшные Жнецы, которыми пугали нас матери, когда мы были совсем еще маленькими. Может, это они виноваты в этом нашем безумии, Тайка Кисстер, правда? Ведь мы все. Морковки, так любили больших тайков, которые так много сделали, чтобы просветить нас, и мы так благодарны им за все, что они сделали для нас. Это, должно быть, эти, в черных балахонах, подстрекали нас на это!

Причиной его хромоты был чертовски здоровый ожог на ноге. Должно быть, он зашел в одну из дымящихся руин, чтобы найти там шмотки.

– Там труп за оградой, – сказал Смедли. – Дома сожжены.

Экзетер облизнул пересохшие губы.

– Опять Зэц, – прошептал он. – Все кончилось?

– Конечно, да. Тайка! Мы, Морковки, ужасно сожалеем о том, что наделали, но мы ничего не могли с собой поделать. Я сам тоже делал все эти ужасные вещи. А теперь мы скорбим и хотим каяться. Но, Тайка, многие из тайков и энтаек и домашних Морковок убежали и спрятались в лесах. Мы потом пытались сосчитать тела, но мы убивали тогда и всех Морковок, которые носили эти прекрасные ливреи, которые вы, тайки, так милостиво нам давали, и теперь трудно сказать, кто мертв, а кто нет. Многие бежали, я надеюсь…

Он захлебнулся новыми рыданиями.

– Мы сожгли даже библиотеку. Тайка!

Экзетер очень осторожно подвинулся и сел сам. Изо рта его сочилась кровь, пугающе алая на бледной коже.

– Я уверен, что винить во всем надо Жнецов.

– Были разговоры о том, что вы должны скоро вернуться, – всхлипнул Домми. – Как я рад, что ваша честь не вернулись раньше и избежали жуткой смерти.

Экзетер обхватил руками колени, слепо глядя в изгородь.

– А дом Тайки Мургатройда? На него тоже напали?

– Конечно, да, Тайка. Ни одного дома не осталось.

– А слуги Энтайки Мургатройд? Исиан, кухарка?

Домми закрыл лицо руками.

– Ну? – прорычал Экзетер, не глядя на него.

Исиан? Не так ли звали девушку, которую Экзетер нашел где-то под кроватью? Она-то как оказалась в Олимпе?

– Нет, Тайка. Она не бежала. Я видел.

– Как она погибла?

– Не спрашивайте. Тайка!

Глаза Экзетера сделались ледяными, но он все еще смотрел в изгородь… или сквозь нее.

– Скажи мне, Домми. Пожалуйста, скажи. Я знаю, что это не ты виноват.

– Тайка… там творились ужасные вещи. Пожалуйста, не надо спрашивать!

Экзетер пробормотал что-то бессмысленное, прозвучавшее вроде «Ох, Ласка!».

– Что? – не понял Смедли.

– Ничего. Передашь мне тот мешок, старина? – Двигаясь очень осторожно, он начал одеваться. – Домми, сходи собери Морковок.

Долина была узкая, меньше мили в ширину. Склоны начинались от равнины, почти сразу же переходя в отвесные скалы. В долине протекала река, окруженная лугами и разноцветными лесами. Два дня назад от ее вида, должно быть, захватывало дух.

Они шли мимо обугленных руин и затоптанных цветочных клумб, многие из которых были усеяны растерзанными телами. Ко времени, когда они вышли из-под деревьев, Экзетер уже шел самостоятельно, только опираясь рукой на плечо Смедли. Они вышли к теннисным кортам, на которых поджидала толпа перепуганных туземцев, человек сорок – пятьдесят. Мужчины, женщины, подростки, все огненно-рыжие. Многие захватили с собой лопаты, но, казалось, не знали, что с ними делать или с чего начинать. Все выглядели больными от чувства вины и страха. Даже Смедли, закаленному ветерану Западного фронта, сделалось дурно от того, что он успел увидеть, а ведь это была только малая часть Олимпа. Столбы дыма все еще вздымались в небо над долиной.

Экзетера встретили радостными возгласами и облегченным шепотом: «Тайка Кисстер!» Из-под деревьев выбегали все новые туземцы. Опираясь на Смедли, он подождал, пока собралась толпа. Он все еще дрожал и был очень слаб. Переход дался ему тяжело.

– Исполняет сам себя! – пробормотал он.

– Что?

– «Филобийский Завет». Похоже, пророчество исполняет само себя. Домми сказал, что меня ждали из Товейла, откуда меня вызывал Комитет, но я-то попал во Фландрию! Если бы Зэц не послал меня туда, я бы вернулся как раз вовремя, чтобы погибнуть. А если бы он не сделал того, что сделал здесь, я бы до сих пор собирался в Новую Зеландию.

Смедли удивленно посмотрел на него:

– А теперь не собираешься?

– Если даже Зэц не может порвать цепь, куда уж мне? – Экзетер ослабил свою хватку на плече Джулиана и выпрямился, чтобы обратиться к перепуганной толпе Морковок.

– Это не ваша вина! – крикнул он. – Вас заставили сделать это демон Карзон, демон Зэц! Святые не отвернутся от вас, ибо нет в этом вашей вины. Неделимый знает правду и знает, кто виноват!

Они откликнулись на это радостными криками, совсем как дети.

– Но вы должны доказать свое раскаяние. Вы должны похоронить мертвых с честью. Женщины пойдут рыть могилы на площадках для крикета, большие могилы. Мужчины соберут тела. Мы будем хоронить жителей одного дома вместе – и тайков, и слуг. Святые и Морковки, которые жили вместе, будут покоиться вместе. Это должно быть сделано до заката!

И это было сделано до заката, когда белые вершины Килиманджаро и Нанга Парбат окрасились алым. Точное число погибших так и осталось неизвестным – многие тела сгорели вместе с домами, а другие были изрублены до неузнаваемости. Так или иначе, было ясно, что Морковок погибло гораздо больше, чем тайков, – большинство пришельцев использовали для спасения свою ману, сказал Экзетер. Останки снесли в братские могилы и засыпали. Олимп превратился в поселок-призрак.

Падая с ног от усталости, Смедли смотрел на то, как Эдвард Экзетер проводил над братскими могилами поминальную службу. Он обращался к семи сотням человек – возможно, всему населению деревни – и говорил на местном наречии, так что Смедли не понял ни слова, он видел только слезы собравшихся Морковок. Что бы ни говорил Экзетер, начал он тихо, а закончил громко и угрожающе, что произвело на собравшихся большое впечатление. Когда он замолчал, все взорвались радостными криками, что мало напоминало окончание похоронного ритуала.

На следующий день из лесов, окружающих поселок, начали выбираться выжившие тайки – голодные, перепуганные, изможденные. Начали возвращаться с маршрутов миссионеры. Все были удивлены тому, что бригады Морковок уже разобрали руины, расчистили поселок и начали возводить временные жилища. Они были еще больше удивлены тем, что руководил всем этим совершенно незнакомый молодой человек, офицер Королевской артиллерии, известный Морковкам как Тайка Каптаан. Да и сам паренек неплохо потрудился.

Экзетер исчез. Он ушел ночью, один, и никто не знал куда. Если верить Морковкам – а им, как правило, можно верить, – в своей речи над могилами он открыл им, что он и есть тот Освободитель, о котором говорится в пророчестве. Разумеется, им не полагалось знать этого, но удержать говоривших по-английски домашних Морковок от подслушивания и сплетничанья было невозможно, так что многие уже это знали. Однако теперь Экзетер поклялся, что принесет смерть Смерти, исполнив тем самым пророчество.

Это, сказал он, для него теперь дело чести.

Он не сказал, куда собирается.

Шли месяцы, а новостей о нем все не было, и общественное мнение постепенно склонилось к тому, что или соглядатаи Зэца поймали его еще по дороге с Олимпа, или он снова сделался одним из местных. В общем, о нем можно было спокойно забыть.

Некоторые из пессимистов не верили в это, в особенности Джамбо Уотсон. Он предрекал, что Олимп еще увидит Эдварда Экзетера. При этом он ссылался на «Филобийский Завет» и в особенности на загадочный Стих 1098:

«Страшен суд Освободителя; низко падут недостойные от слов его. Мягок он и нескор на гнев. Подарки отложит он в сторону, а почести отвергнет. И станет Элиэль первым искушением, а принц – вторым, но пробудят его мертвые».