Текст книги "Папина дочка, или Исповедь хорошего отца"

Я тоже изменилась за лето. Я поняла увлечение моих подруг парнями и увидела Тревиса в совершенно ином свете. Наши дружеские отношения легко возобновились, но за ними зрело что-то новое и волнующее, и мы оба это знали. Мы по-прежнему почти каждую ночь говорили по телефону, но беседы наши стали другими, полными неожиданных поворотов.

– Я познакомился с девушкой в Мэриленде, – сказал он однажды, вскоре после того, как начались занятия.

Я постаралась разыграть равнодушие, хотя на самом деле испытывала нелепую ревность.

– Какая она?

– Приятная. Хорошенькая. Сексуальная.

Не думаю, что я когда-либо раньше слышала от него слово «сексуальная», и нервы у меня как будто обожгло. Я умирала при мысли, что он целовал ее. Касался ее тела.

– Ты это делал? – спросила я его.

– Почти. Но нет.

Я испытала облегчение.

– Ты по-прежнему… я хочу сказать, ты хочешь…

Он снова рассмеялся, и на этот раз я знала, что надо мной.

– Ну же, договаривай, – сказал он.

Я закрыла глаза, сердце у меня билось так, что его удары пронизывали мое тело.

– Ты собираешься с ней встречаться? – спросила я. – Ведь Мэриленд не на другом конце страны.

– Нет. Это было бы несправедливо по отношению к ней.

– Почему?

– Потому что все время, пока я был с ней, я хотел быть с тобой.

Я поверить не могла. Я так жаждала услышать от него эти слова!

– Я люблю тебя, – сказала я. Я открыла глаза и уставилась в темный потолок, закусив губу. Ожидая.

– С каких пор? – спросил он. Это был не тот ответ, какого я ждала. Но я хорошо помнила, с каких пор.

– С той ночи, когда мы впервые говорили по телефону. Помнишь? Когда ты говорил со мной, чтобы не давать мне думать о моем сердце, а тебе о твоем…

– Я тоже тебя люблю, – перебил он меня, и внезапно все изменилось.

В ту осень я часто пропускала школу, потому что была слаба и все время болела. Отец всегда очень боялся, когда я уходила из дома на эту «фабрику микробов», как он называл школу. У Тревиса была машина, маленькая старенькая «Хонда» его матери, он забирал книги и после уроков привозил их ко мне. Отцу это не нравилось. Сначала я думала, его беспокоило то, что книги и бумаги попадали ко мне с «фабрики микробов», но потом поняла, что ему не нравилось мое общение с Тревисом. Папа не видел в этом проблемы, пока Тревис был безобидным маленьким ребенком. Теперь он выглядел взрослым мужчиной, и папе он уже не нравился. Когда Тревис пригласил меня в кино, папа не позволил пойти. Мы с ним сидели в нашей «берлоге». Я делала задание по математике, он за компьютером отвечал на письма. Отказывая мне в разрешении, он даже не поднял голову.

– Папа, – сказала я, – мы ведь просто друзья. Здесь нет ничего особенного.

Он снял очки и положил их на стол. Когда он так делал, за этим обычно следовал долгий разговор о том, что мне можно и чего нельзя делать. Так продолжалось годами.

– Детка, – сказал он, – скоро у тебя будет новое сердце, и ты сможешь жить полной, активной жизнью, но до тех пор для тебя главное – сохранять здоровье и не напрягаться.

– Поход в кино с лучшим другом не повредит моему сердцу, – возразила я.

Я редко перечила ему. Отец и доктор приучили меня не спорить. Они научили меня избегать конфликтов и всякого напряжения ради моего больного сердца. Я должна была дышать медленно и повторять про себя слова «мир» и «покой», пока не проходило желание поспорить и побороться. Но за некоторые вещи стоило бороться, и это была одна из них.

– Ты, может быть, и считаешь его своим лучшим другом, – сказал папа, – но я знаю, о чем думают юноши, и он о тебе думает совсем по-другому.

– Нет, не по-другому.

Ложь прозвучала естественно. Я не собиралась позволять ему все мне испортить.

– Мальчики и девочки не могут оставаться друзьями, когда они становятся взрослыми, – сказал он. – Начинают играть гормоны, и дружба становится невозможной. В любом случае, Тревис – неподходящий молодой человек, чтобы тебе им увлекаться.

– Во-первых, никто никем не «увлекается», – сказала я, хотя, когда он произнес это слово, я только и думала о том, как Тревис держал мою руку в кино и как я его потом поцеловала. – Во-вторых, никто не заботится обо мне больше, чем он, кроме тебя, конечно, – добавила я быстро.

– Я сам был молод и знаю, что у самого порядочного юноши на уме только одно. – Он повернулся в кресле лицом ко мне. – Но, что бы там ни было, я не хотел бы, чтобы ты с ним общалась. Пора прекращать эту дружбу, детка. Он потянет тебя вниз.

– Ты говоришь о деньгах? Но ведь мы не богаты, а он не беден.

– Мы не богаты, но хорошо обеспечены. А Тревис – нет. Сомневаюсь, что он когда-нибудь сможет прилично зарабатывать. Это не его вина. Я знаю, у него не было тех преимуществ, которые были у тебя. Но это не отменяет того факта, что он не тот, с кем бы я желал видеть свою дочь. Поэтому не стоит его поощрять. Вот и все.

– Это несправедливо! – Мои щеки горели. Я бросила учебник на стол. Отец мгновенно вскочил, успокаивающим жестом протягивая ко мне руки.

– Успокойся, – сказал он. – Успокойся. Ты же знаешь, тебе нельзя спорить.

– Ты всегда учил меня обращаться со всеми людьми как с равными, а теперь ты вдруг говоришь, что я не должна встречаться с ним, потому что у него меньше денег, чем у нас. Он очень умен, папа. Он хочет стать биологом.

– Послушай меня, детка. – Он сел на софу рядом со мной и обнял меня за плечи. – Я не хочу, чтобы ты сейчас вообще с кем-нибудь встречалась. Ты не понимаешь, насколько серьезно твое состояние.

– Ты волнуешь меня больше, чем это мог бы сделать Тревис.

– Тогда перестань спорить со мной. – Его голос звучал раздражающе спокойно. – Ты должна верить, я лучше знаю, что тебе нужно. Если хочешь, я приглашу доктора Макинтайра объяснить тебе это. Он согласится со мной. Пока у тебя не будет нового сердца, ты должна…

– Оставаться взаперти в своей комнате без друзей, без всяких развлечений.

– Ты должна быть осторожна. Это все, что я хотел сказать.

Я понимала, что пришло время отступить. Сердце у меня болело, но это не имело отношения к моему физическому состоянию. Я найду способ увидеться с Тревисом. Нужно только скрывать свои действия от отца. Я никогда ничего не делала втайне от него, но он не оставил мне выбора.

Я пошла с Тревисом в кино. Я сказала ему, что мы должны скрыть это от моего отца, так как он беспокоится о моем здоровье и не хочет, чтобы я с кем-то встречалась. Я не сказала, что папа не хочет, чтобы я встречалась именно с ним. Я бы ни за что его не обидела. Тревис был такой мягкий и чувствительный, за это я и полюбила его, когда он был тощим мальчишкой, а теперь испытывала к нему еще более сильное и глубокое чувство. Он не походил на других парней, которым нужны были только выпивка и возня с девчонками. С такими парнями гуляли сейчас мои бывшие подружки, липли к ним и болтали о них день и ночь.

Было чудесно сидеть с Тревисом в кино, держать его руку, чувствуя непреодолимое влечение вместо теплой дружбы. В машине он целовал меня, и я слегка обезумела, когда он провел руками по моему телу поверх одежды. Завтра я могу умереть, думала я, поэтому нет смысла сегодня лишать себя этого. Именно тогда я и решила выжать из оставшейся мне жизни все до капли.

До последней капли.

Глава 7
Эрин

Я прожила в свой квартире в Брик-Крик около недели, когда обнаружила в самом дальнем конце парковки кофейню при супермаркете. Постройка выглядела очень старой, как будто она стояла там десятилетиями и супермаркет разросся вокруг нее. Но я знала, что это не так. Здание нарочно состарили, чтобы придать ему оригинальность. Написанное красками название висело над входом, и я никак не могла прочитать его, пока не взглянула на вывеску сверху: «ДжампСтарт».

Я вошла и сразу перенеслась с оживленной парковки с бесчисленными машинами и иллюзорной новизной пронзительной чистоты в теплое помещение, напоминающее жилую комнату. Столики стояли по отдельности, группами, отгороженными одна от другой книжными шкафами и камином, который не топился, поскольку было еще очень тепло. На обычной длинной стойке было много выпечки, салатов, кофе и чая разных сортов. Где-то приглушенно играла музыка. Это была какая-то джазовая мелодия, раньше мне такие не нравились, но теперь я была абсолютно равнодушна к музыке. Музыка, книги, политика, искусство, секс – какое это, в сущности, имело значение? Все это стало мне теперь безразлично.

Половина столиков и обтянутых кожей диванов и кресел были заняты, в основном людьми моего возраста, работающими на ноутбуках или занимающимися еще какими-то бумажными делами. За одним столиком три молодые женщины смеялись, рассматривая что-то на мониторе. Какой-то мужчина разговаривал с пожилой парой о недвижимости. До меня долетели слова «жилой дом» и «слишком много лестниц». Еще одна пара была занята оживленной беседой, на столике между ними лежала открытая Библия. Я с первой секунды поняла, что буду проводить здесь много времени. Я чувствовала себя здесь анонимом, и это ощущение мне нравилось.

Я нашла кресло, которое сразу же решила себе присвоить. Хотя оно было частью набора – три кресла и диван, – никого там не было. Мне нравилось думать, что это мое собственное пространство, по крайней мере, на какое-то время.

Я заказала латте без кофеина и булочку, от которой, я знала, я только отщипну кусочек. За пять месяцев со дня смерти Кэролайн я потеряла восемь кило и вынуждена была заставлять себя есть. Я ни в чем не чувствовала вкуса, и еда застревала у меня в горле. Бариста, брюнет по имени Нандо, как значилось у него на бейджике, улыбнулся мне. На его красивом лице появились ямочки. Я постаралась ответить ему улыбкой, но без особого успеха. Я заметила у него на предплечье татуировку в виде носорога.

Я устроилась в обитом кожей кресле, достала айпад и быстро проверила почту. Майкл писал, что скучает без меня, и спрашивал, что я делаю. «Все в порядке, – ответила я. – Сижу в кофейне. Здесь хорошо. Надеюсь, у тебя тоже нормально». Так мы переписывались каждое утро с тех пор, как я уехала из дома, и, полагаю, так и будем продолжать. Просто и вежливо. Пустые слова. Так переписываются раз в год со знакомыми, а не с человеком, с которым долго прожили. Не с человеком, которого вы любили и с которым вместе смеялись и плакали.

Мы всегда переписывались в течение дня. Когда я работала в аптеке, я справлялась об ужине, о всяких домашних делах или просто говорила, что люблю его. Когда я была дома, я писала ему, чем мы с Кэролайн занимаемся, а он писал в ответ, как ему скучно без нас. И говорил правду. Мои подруги завидовали его близости с нашей дочерью. Как он умел о ней заботиться! Если мои подруги по какой-то причине оставляли детей на мужа, они всегда боялись, что он не справится. Я никогда об этом не беспокоилась. Он водил Кэролайн в парк или придумывал какую-нибудь игру. Он был всегда изобретательным и веселым, и Кэролайн с нетерпением ожидала, когда наступит «папино время».

Как он перенес ее уход? Он так любил ее! Как он мог снова вернуться к «нормальной» жизни, говорить о необходимости завести другого ребенка, как будто ничего не случилось? Я не понимала своего мужа.

Я удалила кучу спама вместе с сообщением от Джудит, подтверждавшим нашу следующую с ней встречу. Вот и вся моя почта. Несколько недель назад я обнаружила, что кто-то удалил меня из списка «группы мам». Я состояла в ней четыре года. Это был способ поддерживать контакт, советоваться и делиться опытом. Мы вместе планировали прогулки и дни рождения. После смерти Кэролайн они оставили меня в списке на неделю или дольше, пока соображали, как помочь нам с Майклом. Они обеспечивали нас продуктами и каждый вечер приносили овощное рагу, мясо или цыплят. Вот только есть мы не могли, во всяком случае, я не могла. Кое-что из этой еды до сих пор лежало у нас в холодильнике.

Потом они снова включили меня в список, и это была жесточайшая пытка. Разве я могла читать о том, чем и как они занимались со своими детьми? Споры о прививках, рекомендации детских стоматологов, выбор подарков на дни рождения, проблемы дошкольников, нервные вспышки и капризы и, самое худшее, встречи, в которых я не могла принимать участие. Они писали мне, чтобы узнать, как идут дела, но постепенно и это прекратилось. Мне было любопытно: кто принял решение исключить меня из списка? Кто сказал «она больше не участвует, надо ее исключить» или «может быть, ей тяжело состоять в списке. Не лучше ли будет ее удалить?». Да, мне было мучительно как числиться в этом сообществе, так и быть исключенной. Но болезненнее всего было видеть, как все исчезли, как будто я стала никем, лишившись ребенка. Мы жили теперь в разных мирах. Мой мир отпугивал их, а их мирок причинял мне боль.

Теперь у меня были «Отец Харли с друзьями». Я открыла их сайт и прочитала недавние письма. Там были совсем свежие, от новых людей. Я их поприветствовала и выразила сочувствие. Они излагали свои истории долго, многословно, слезливо, и я кивала, читая их. Сердце открывалось, чтобы принять их в мой мир. Я спросила Джудит: «Это не проявление психоза, что я больше всего люблю этих чужих людей?» Она улыбнулась и ответила: «А вы как думаете?», как обычно возлагая решение на меня.

Я прочитала гневный коммент «Матери пяти детей», чья сестра сказала ей, что «жизнь для живых, и ты должна преодолеть свое горе ради остальных детей». Я пришла в негодование и послала подруге по несчастью сочувственный ответ.

В своем сознании я объединила ее с Майклом и со всеми теми, кто осмеливался посетовать, что кто-то болеет душой не так, как надо.

Сначала мы с Майклом разделяли нашу скорбь. Мы оба находились на стадии отрицания потери, мы оба, плача, твердили: «Я не могу в это поверить» и «Этого не может быть». Мы плакали часами, обнявшись, и я всем сердцем любила его. Он был моей связью с Кэролайн, он разделял со мной глубочайшую любовь к ней. Но потом, всего через неделю после ее смерти, он смог вернуться на работу. Он хотел заниматься любимым делом, а я не могла понять, как он может сосредоточиться на чем-то. Тогда я помыслить не могла, что сама когда-нибудь вернусь к прежней рутине. Но Майкл просто с головой ушел в новый проект. Раньше я восхищалась тем, что он делал. Он убедил меня, что его стиль видеоигр не просто связан со спортом, а имеет гораздо большее значение. «Речь идет о связях внутри общества, – говорил он, – когда люди совместно трудятся, чтобы решать проблемы». Он получил несколько премий за свои игры, и я им гордилась. Но теперь я находила его работу пустой тратой времени и глупостью. Игры! Какое они вообще могли иметь значение? Можно подумать, он своими трудами спасает планету. Он работал с утра до шести вечера, приходил домой, ужинал и потом еще работал дома. В выходные он занимался работой по дому, которую откладывал годами, – ремонтом, покраской. Он все время работал, чтобы не слышать, как я выхожу из себя. Насколько я понимала, он с переживаниями покончил.

Несколько раз мы вместе были у Джудит, но Майкл уже перестал говорить о Кэролайн, в то время как я только начинала. Мне было необходимо говорить о ней. Про то, как прядь волос, падавшая ей на лоб, никогда не лежала ровно. Как она напевала себе самой по вечерам в кроватке и как приходила утром в постель к нам, чтобы приласкаться. Она была разговорчива. Она всегда болтала. Когда я начала говорить об этом ужасном вечере на пирсе, останавливаясь на каждой подробности, меня не удивило, что Майкл встал и вышел. «Это бесполезно, – через плечо кинул он Джудит. – Она не может перестать».

Когда он вышел, я взглянула на Джудит: «Вы видите? Он с ней покончил, а я никогда не покончу».

«Мужчины и женщины переживают по-разному», – сказала Джудит. Ей было лет пятьдесят, прямые седые волосы до подбородка и живые голубые глаза. Ее рекомендовал мне мой врач вскоре после смерти Кэролайн, потому что никакое снотворное на меня не действовало. Если мне случалось задремать, я снова оказывалась на пирсе, и весь этот ужас повторялся вновь.

«Я признаю, что мужчины и женщины переживают по-разному, – сказала я, – но я больше не могу с этим жить». В тот день я и решила уехать.

Просидев час в кофейне, я почувствовала себя неловко с пустой чашкой и наполовину съеденной булочкой, хотя мое место никому так и не понадобилось. Я подошла к стойке и попросила Нандо налить мне еще кофе.

– Вы здесь новенькая, – сказал он, наполняя мою чашку.

– Я переехала сюда на прошлой неделе.

– Вы работаете где-то поблизости?

– Нет, я в отпуске.

– Сливки? – спросил он.

– Я… что?

– Вам со сливками? Я не помню, что вы заказывали в первый раз.

– Нет, черный, пожалуйста.

– Я запомню на будущее, – сказал он, улыбаясь своими ямочками. – Откуда вы переехали?

– Да здесь… неподалеку. Из другого района. – Я хотела вернуться на свое место. – Спасибо за новую порцию.

– Всегда пожалуйста.

Я снова уселась в кресло и открыла айпад. В группе «Отец Харли и друзья» появился новый осиротевший отец. Он очень страдал. Я хотела ответить ему, дать ему знать, что он не один такой. Я не могла представить себе Майкла, так обнажающего свою душу. Я послала этому отцу несколько строк: «Дональд, мне очень жаль, что вы оказались здесь, но я рада, что вы нас нашли. Видно, что ваша дочь была необыкновенным ребенком».

Нандо что-то напевал по-испански, обслуживая очередного клиента. Он сказал, что запомнит, какой я пью кофе. Вот вам и анонимность! Мои резкие ответы на его вопросы прозвучали грубо. Вопросы становились для меня вызовом. Никому не должно быть дела до того, почему я переехала из одного района в другой. Никому не должно быть дела до того, работаю я или отдыхаю. Я внезапно почувствовала боль в груди от сознания моей потери, на этот раз потери не Кэролайн, а своей прошлой жизни. Боль росла и усиливалась, и мне пришлось сжать зубы, чтобы не расплакаться. Я любила свою работу и свою жизнь. Работу, домашние дела, уход за Кэролайн, любовные отношения с мужем. Я прижала пальцы к груди, как будто могла так подавить боль. Потом я снова заглянула в айпад, снова вернулась к Дональду, «Матери пятерых детей» и всем другим, кто понимал, как в теплый апрельский вечер на освещенном луной пирсе закончилась жизнь, которую я так любила и которой так дорожила.

Глава 8
Тревис

Трейлер выглядел не очень красиво. Внутри он белый – во всяком случае, был белым, с пятнами ржавчины. Он был вдвое длиннее моего фургона и стоял на бетонных блоках, врытых в песок. Вокруг стояли трейлеры всех форм и размеров, большинство из них пустые, так как лето уже кончилось. Около трейлера рядом с нашим стояла машина, блестящий новенький «Фольксваген»-«жук», выглядевший неуместно среди всего остального старья. На первый взнос я одолжил деньги у приятеля. Я надеялся, что смогу расплатиться в ближайшее время, но особого оптимизма на этот счет у меня не было.

Я открыл дверцу своего фургона и помог Белле вылезти.

– Это наш новый дом, Белла, – сказал я. – На время. Давай зайдем внутрь и исследуем его.

«Исследовать» было неудачное слово, так как внутри трейлера нечего было исследовать, но это не имело значения. Белла смотрела на него широко раскрытыми глазами. Накануне ей исполнилось четыре года, и мы устроили для нее у Фрэнни маленький праздник, с шариками, мороженым, тортом и кое-какими подарочками. Я думаю, на самом деле Фрэнни просто праздновала наш уход, но, как бы то ни было, праздник есть праздник.

– Это не дом, – сказала Белла, глядя на трейлер. Овечку и розовую сумочку она держала в руках и ни на шаг не отходила от фургона. Сумочку ей подарила моя мать, когда Белле исполнилось три года, и я был рад, что она не потеряла на пожаре ни сумочку, ни овечку. Они давали ей возможность держаться за что-то знакомое. В сумочке у нее была фотография – моя мать, Белла и я, сидящие на пляже вокруг построенного нами песочного замка. Там была еще и крошечная куколка, подаренная одной из женщин, с которыми я встречался. Белла любила эту куколку, потому что у нее были длинные блондинистые волосы, которые дочке нравилось расчесывать. Третья и последняя вещь в сумочке была фотография Робин. Маленький снимок, который я хранил со школьных лет. Я был рад, что устоял перед искушением порвать его. Белла знала, что Робин – ее мать, но это было все, что она знала. Я собирался когда-нибудь рассказать Белле о ней, но представления не имел, как объяснить, почему Робин от нее отказалась.

– Ну что же, мы превратим это в дом, – сказал я. – Правда, это не такой дом, к какому мы привыкли. Он называется трейлер. Многие живут в таких трейлерах. Это будет приключение для нас. Давай зайдем внутрь и посмотрим.

Я взял ее за руку, и мы поднялись по ступенькам. Я отпер дверь, и мы вошли в помещение настолько темное, что я у самых глаз не видел свою руку. Однако я почувствовал запах, затхлый запах с примесью чего-то, что, я надеялся, не имело отношения к кошкам.

– Я ничего не вижу, папа.

В голосе дочери прозвучала нотка, предупреждавшая меня, что она вот-вот заплачет. Пока было слышно только какое-то тихое всхлипывание. Иногда Белла начинала так говорить, и я шептал маме: «Ну, сейчас начнется!», и точно, через пять минут начинался плач, переходивший в вой. Последнее время такое случалось редко, но сейчас у меня было такое чувство, что это непременно случится. За последнюю пару недель мой ребенок вынес немало.

– Сейчас мы откроем все шторки и впустим свет, – сказал я, выцарапывая у нее свою руку, чтобы дотянуться до шторы, которую я мог различить только благодаря полоске света вокруг нее. Шторка так быстро отскочила, что я мигнул от неожиданно пролившегося сквозь немытое стекло света.

– Так-то лучше, – сказал я. – Сколько у нас здесь окон, Белла?

– Три, – отвечала она.

– Я думаю, есть еще одно. Видишь?

Она повернулась кругом.

– Вижу! – сказала она, когда ее взгляд упал на маленькое узкое окошко над кухонной раковиной.

Белла подбежала к единственной внутренней двери в этом помещении и открыла ее, потянув за ручку.

– Это ванная, – сказал я.

– А где моя комната? – спросила она.

– Замечательно в этом трейлере то, что тут одна большая комната вместо нескольких маленьких. Тут у нас и гостиная, – я показал на кушетку, маленький столик и два стула под одним из окон, – и столовая, и кухня, и твоя спальня. – Я указал на двуспальную кровать, втиснутую в один конец трейлера. – Ты будешь спать там, а я – на этом футоне.

– Что такое «футон»?

– Кушетка. Это другое название кушетки. Я думаю, первое, что мы должны сделать, прежде чем принесем сумки с нашей одеждой, это найти место для твоих новых ракушек.

Люди из церкви, куда ходила моя мать, собрали для нас одежду, простыни и полотенца. Они так хорошо к нам отнеслись, что я даже подумал, не начать ли мне снова ходить в церковь, как когда-то в детстве, но это настроение у меня быстро прошло. Теперь моя цель – выживание, и у меня есть приоритеты: крыша над головой, пища, работа, уход за ребенком. Моей душе придется подождать.

– Я хочу свои старые ракушки.

Начался вой, и на этот раз не слабый. Она устала. Поспать сегодня днем ей не удалось, а дневной сон такой малышке еще нужен.

– Да, и я бы хотел, чтобы ты получила их обратно. Но у тебя навсегда останется воспоминание о них.

– Не нужно мне поминание. Я хочу их обратно. И бабу тоже.

Я говорил ей, что она всегда будет помнить бабу, но знал, что это неправда. Когда Белла станет постарше, она забудет бабушку. В четыре года невозможно запомнить людей навсегда. Можно разве что сохранить смутные вопоминания. Я часто думал об этом – как моя мать, столько для нее сделавшая и любившая ее больше всего на свете, исчезнет из ее памяти. Это была еще одна несправедливость среди прочих, угнетавших меня.

– Я достану твои ракушки, – сказал я, надеясь избежать отчаянного вопля.

– Не хочу! – проскулила она.

Я вернулся в фургон, достал мешочек с ракушками и принес его в трейлер вместе с мешком для мусора, набитого простынями и полотенцами. Пол слегка погромыхивал под ногами, к этому надо будет привыкать.

Белла свернулась на футоне, стиснув в руке овечку. Ее нижняя губка оттопырилась так забавно, что я с трудом удержался от смеха. Я всегда смеялся, когда она так надувалась, пока мама не сказала, что этим я ее только поощряю к капризам. Мама тогда еще сказала, что она превратится в одну из этих девиц, которые добиваются от мужчин чего угодно, разыгрывая из себя капризуль. Должен сказать, что от этой мысли улыбку у меня как рукой сняло. Я хотел, чтобы моя дочь была сильной и самостоятельной.

– Где бы теперь найти для них хорошее место? – спросил я, оглядываясь по сторонам. Дома мы держали их на каминной полке над никогда не топившимся камином.

Она по-прежнему была надутая, но поднялась, выпрямилась и начала осматривать комнату. Я видел только одно подходящее место – под длинным узким кухонным окном, но я хотел, чтобы она сама нашла его. И она нашла. Она спрыгнула с футона и подбежала к кухонной раковине, указывая на окно.

– Вон там, – сказала она.

– Отлично! – Я вручил ей мешочек. – Ты будешь давать мне по одной, а я их там расставлю.

Она подала мне первую, огромную серую ракушку, которой явно предназначалось стать центром новой коллекции. Это была ее любимая ракушка. Я положил ее в середине полки. Белла протянула мне оранжевую ракушку и нахмурилась:

– На камине им было лучше. Здесь нет места.

Меня впечатлило, что она смогла сделать этот вывод. Она сообразила, что на полке не будет места, когда ее коллекция разрастется. Мама говорила, что у меня преувеличенное представление о ее способностях. Но мне Белла казалась очень смышленой.

– Ты права. Но когда не будет хватать места, мы положим некоторые ракушки в миску, хорошо?

– Они разобьются.

– Не разобьются, если ты будешь осторожна и…

– Тук-тук!

Я обернулся и увидел девушку, стоявшую в дверях. На фоне солнечного света я не мог разглядеть ее лицо, но голос был незнакомый.

– Войдите, – сказал я.

Она вошла. Я действительно не встречал ее раньше. Она была из тех, кого, раз увидев, не забудешь. Лет двадцати и невероятно сексуальна. Может быть, слишком худощава. Белокурые волосы, завязанные в длинный хвост, свисавший на правую грудь, и почти голая – шорты, сандалии и топик на длинных тонких бретельках.

Я ощутил острый прилив желания и почувствовал, что она это знает. На ее лице играла манящая улыбка, или, может быть, это была только моя фантазия. Я уже долгие месяцы не знал женщин, и мне явно было необходимо пересмотреть свои приоритеты.

– Привет! – сказала она. – Меня зовут Саванна. Я ваша ближайшая соседка.

– Привет! – Я пожал ей руку. – Я – Тревис, а это – Белла.

Я положил руку на плечо Беллы, а она обхватила рукой мою ногу, держа в другой мешочек с ракушками.

– Привет, Белла! – Саванна присела на корточки, открыв мне поистине великолепный вид на свой бюст. – Добро пожаловать! А что у тебя в мешке?

Я ожидал, что Белла от нее отпрянет. Она долго привыкала к посторонним. Но она приоткрыла мешочек и позволила Саванне заглянуть внутрь. Уж не напомнила ли ей Саванна длинноволосую куклу, которую она носила в сумке?

– Ракушки!

Глаза у Саванны заблестели, и она села прямо на потертый коврик, скрестив ноги, и похлопала ладонью рядом с собой.

– Ты мне покажешь? Я обожаю ракушки.

Отлично, подумал я. Вот это удача! Я мог бы оказаться рядом с каким-нибудь старым козлом, ходившим в майке и имевшим склонность к маленьким девочкам. А оказался рядом с сексуальной красоткой, умеющей обращаться с детьми.

– «Жук» ваш? – спросил я, когда Белла уже достала ракушки и показывала их Саванне, одну за одной.

– Ага.

Саванна не смотрела на меня. Все ее внимание было сосредоточено на Белле. Она хвалила каждую ракушку.

– Я живу здесь три месяца и рада, что у меня появился сосед. Настоящий сосед. Летом здесь было много народу. Слишком много. А теперь сезон кончился, и здесь пустынно.

– А вы… я хочу спросить, почему вы здесь живете?

– Я работала здесь летом официанткой, а теперь хожу на вечерние курсы. Косметология. И мне нужно дешевое жилье, а дешевле этого не найти.

Я засмеялся. Ну и что, что она не конструктор космических ракет? Я и сам в этом не силен. Было время, когда я ждал от себя большего, но оно миновало.

– Приглашаю вас с Беллой к себе на ужин, – сказала она, поднимаясь на ноги и отряхивая руки. – Просто бигмак с сыром, если вам это подойдет.

Я усмехнулся.

– Ты одолеешь бигмак с сыром, Белла? – спросил я.

Белла вздохнула. Она сидела на полу и с улыбкой смотрела на меня.

– Когда? – спросил я Саванну.

– В шесть?

– Прекрасно. Мы тем временем устроимся. А кое-кто из нас успеет и вздремнуть.

Мы обменялись телефонами, хотя я знал, что сотового у меня долго не будет. Я не оплатил последний счет. Я подумал о рекламе по обеим сторонам моего фургона: «Браун. Строительство» и номер моего телефона. Что бы там ни было, я не собирался убирать рекламу. У отца по обеим сторонам его грузовика значилось: «Водопроводчик Браун». Он гордился своим делом. Гордился тем, что содержит нас, как и я содержал маму и Беллу, пока все не рухнуло. Какой смысл в этой рекламе, если у меня не будет телефона?

Трейлер Саванны стоял рядом с моим, что само по себе мало что значило, но внутри сразу можно было почувствовать женскую руку. Во-первых, запах там был лучше, пахло макаронами с сыром и еще чем-то. Наверное, свечами. Во-вторых, поверх старых ковриков у нее лежали новые. Может быть, и я такие заведу, когда разживусь деньгами. В-третьих, она накинула на кушетку покрывало в золотистую полоску и набросала подушек. И у нее повсюду были лампы. Во всем ощущалось что-то домашнее. Я заглянул и в другую комнату, где на постели тоже была гора подушек и желтое стеганое одеяло. Одно, правда, меня смутило. Это был кальян для курения марихуаны на кухонной стойке. Я не баловался наркотиками и даже с алкоголем был осторожен. Может быть, одно время, когда у нас с Робин все кончилось, я им немного злоупотреблял. Но когда у меня появился ребенок, я с этим завязал. Меня не волновало, что Саванна курила травку. Мне-то какое дело? Но кальян, лежавший на виду у Беллы? Мне это не понравилось. Однако мне нравилась Саванна. Она переоделась в платье, едва прикрывавшее ее тело. Без лифчика. Она была настолько худа, что он ей был не нужен, но ткань платья тесно обтягивала соски. И от ее лица я не мог отвести глаз. Она распустила волосы, золотистые и длинные. Гладкие и шелковистые. Такие волосы можно было увидеть на рекламе шампуня. Мне хотелось потрогать их. Зажать прядь в руке.

Стоп! Пора немного сбавить темп.

– Спасибо за приглашение, – сказал я. – У меня еще не было возможности сходить в магазин.