Текст книги "Ловушка для волшебников"

Глава вторая

– Но мне нечего объяснять насчет Арчера, – сказал папа, уселся в Громилино кресло и потянулся. – Я знаю только Маунтджоя. Катастрофа, завари-ка мне чайку, – попросил он и поспешно добавил вдогонку Катастрофе, которая с готовностью ринулась к чайнику: – Залить кипятком два пакетика, и смотри мне, кроме молока, ничего в чашку не подмешивать! Чтоб никаких там горчицы и уксуса, а тем более перца!

– У, зараза, – буркнула Катастрофа. Подмешивать всякое в чай – это она обожала. – Что за жизнь! – воскликнул папа. – Чаю хочешь попить – и то изволь торговаться. Катастрофе наплевать, что я знаменитый писатель.

Никакого почтения к родному отцу и его громкому имени! Ни тени уважения и послушания! Катастрофа, ты хотя бы понимаешь, какие это весомые слова: «Мой папа – писатель»? Как они звучат!

– «Унитаз» – это тоже весомо, – съязвила Катастрофа, наливая воду в чайник. – Мам, папа увиливает.

– Ничего подобного, я рассуждаю вслух, – живо возразил папа.

– Тогда хватит болтать, и объясни, ради всего святого, зачем Арчеру нужны от тебя две тысячи слов!

– Полагаю, Арчеру они и не нужны. Наверняка это шуточки Маунтджоя, – ответил папа.

Он сцепил руки над головой и задумчиво уставился на собственный живот – мягкий круглый холмик, выпирающий из-под свитера.

– Хотя если поразмыслить… – протянул папа. – Когда-то, лет восемь назад, Маунтджой упоминал какого-то «вышестоящего». Я и позабыл. Но вообще-то, насколько я понимаю, это была шутка. Маунтджой решил таким образом исцелить меня от творческого кризиса. Маунтджой ведь порядочный человек, он ни в чем подозрительном не замешан. Я с ним познакомился на гольфе незадолго до рождения Говарда – у меня тогда приключился мучительный творческий кризис, я ужасно страдал и всем рассказывал…

– Помню-помню, – кивнула мама. – Молочнику ты дожаловался до того, что он отказался возить нам молоко – лишь бы тебя не выслушивать.

– Но мне и правда было худо! – жалобно проговорил папа. – Вы, счастливцы, даже не ведаете, как это невыносимо, когда в голове нет ни одной мысли, а если она и есть, то на бумагу ее почему-то никак не перенесешь. А если и напишешь что-то, каждое слово кажется никчемным и тусклым и каждая фраза упирается в тупик. И тут ка-ак запаникуешь: не пишется – не заработаешь, а от таких мыслей еще хуже. К тому же подобное может тянуться годами, поэтому…

«Какое счастье, что я не собираюсь быть писателем, – думал тем временем Говард. – Изобретать космические корабли, похоже, куда легче».

Тут встряла Катастрофа:

– А я знаю, знаю! Это как когда в школе велят нарисовать древних бриттов, а я не в рисовальном настроении.

– Да, очень похоже, – согласился папа. – Можешь себе представить мое облегчение, когда Маунтджой позвонил мне, вызвал к себе в контору и заявил, будто придумал, как исцелить меня от простоя. Уверял, что знает способ помочь. И ведь не соврал. «Все, что от вас требуется, – сказал он тогда, – это раз в три месяца присылать мне две тысячи слов о чем угодно, на любую тему. Главное – чтобы вы сами их написали, не повторяясь и не перепевая старое, а сочиняли совершенно новое. Обещайте. А сдавать будете прямо мне на работу, в Городской совет». – «Но вдруг у меня и это не получится?» – возразил я. Маунтджой в ответ расхохотался и говорит: «В том-то весь и фокус!

Вообразите, будто я в силах – через Городской совет – отключить вам свет, газ, воду и прочее за задолженности, и дело у вас сразу пойдет как по маслу. Да, и еще представьте, что у вас перестанут вывозить мусор. Если вы по-настоящему испугаетесь такой угрозы, запросто накатаете две тысячи слов». И Маунтджой как в воду глядел! Я до сих пор ему признателен. Ведь я тогда пошел прямиком домой и снова принялся писать как одержимый. В тот же месяц я написал «Настырную мантикору» и черновой вариант «Непреклонного» за считаные…

– Постой-постой, – наморщила лоб мама. – Но если ты на протяжении тринадцати лет раз в три месяца шлешь Маунтджою по куску текста, а тот сдает их Арчеру, то сколько же этого добра у Арчера накопилось? И что Арчер с ним делает?

– Пап, а если Арчер все это издает? Тогда он здорово на тебе нажился!

Папа помотал головой, но как-то неуверенно: – На таком не наживешься, Говард. Ему я всегда писал разные глупости, которые вряд ли кому придет в голову публиковать. И в большинстве случаев это всего лишь обрывки, незаконченные фрагменты. На четырех страничках особенно не развернешься. Ну вот взять хоть прошлый год – я послал Маунтджою рассуждение на тему «Если бы кролики стали плотоядными». А в последний раз накропал про старушечий бунт на Мукомольной улице.

– И что ты про них придумал? – вмешалась Катастрофа, которая наконец-то принесла, плюхая переполненной кружкой, слабенький серенький чай.

– Они дрались сумочками, – ответствовал папа. – Спасибо.

– Да я про кроликов, глупый ты мой, – раздосадованно объяснила Катастрофа.

– Разумеется, я заставил их питаться мышами, умная ты моя, – сказал папа. – Нет, Говард, если бы такое кто и напечатал, я бы не упустил. Уверяю тебя, ни буковки не издали.

– И ты впервые задолжал слова Маунтджою? Папа вновь помотал головой:

– Нет, они впервые затерялись. Хотя мне уже неоднократно случалось просрочить и сдать позже, но Маунтджой ничего не говорил, только вот однажды… – Папа озадаченно уставился в чашку. – Тогда только-только родилась Катастрофа. Уж ты-то помнишь, Катриона. Она не давала нам спать ночи напролет, и я так вымотался от недосыпа, что мне было не до писания, я каждую свободную минуту старался прикорнуть. И вдруг в доме поотключалось буквально все: мы сидели без света, тепла, воды, да еще и машина не заводилась.

– Как же мне не помнить, – вздохнула мама. – Говард мерз так, что плакал не меньше Катастрофы, а уж стирки сколько копилось… Нам тогда никто из ремонтников не мог сказать ничего путного – электрик, сантехник, газовщик только руками разводили: вроде бы все в порядке, но отчего-то не работает. Что это было?

– Я сходил тогда к Маунтджою, – признался папа. – Просто из суеверных соображений. Отлично помню, как он был озадачен – пробормотал, что его начальник не так терпелив, как он сам. Потом засмеялся и сказал: «Напишите обычную порцию слов, глядишь, все и починится». Я написал – и, пока работал, оно все и починилось. Я так и не понял, что тогда произошло. И до сих пор не пойму.

Папа поднес чашку ко рту, и Катастрофа впилась в него нетерпеливым взглядом.

– И не пойму, откуда этот Арчеров Громила узнал… – Папа поставил чашку на стол. – Катастрофа, я забыл сказать: сыпать в чай соль тоже запрещено. Что ты натворила с чашкой?

Он поднес чашку к свету. На боку у нее как будто были процарапаны кривые буквы.

– Это не я, а вовсе даже Громила своим ножом, – оправдалась Катастрофа. – А чай не соленый, там только сахар. Громила швырнул в меня ножом, но нож не швырнулся и остался у него в руке.

– Прекрати пороть чепуху, – строго сказала здравомыслящая мама. Взяла чашку, провела пальцем по выщербинам. – Нет, это не ножом, тут сверху сплошная глазурь, – наверно, дефект был еще в магазине.

– Да нет же, это Громила! – поддержал сестренку Говард. – Я своими глазами видел.

Папа забрал чашку и повертел на свету.

– Тогда что это значит? С одного боку то ли «В», то ли «Б», а с другого – то ли «Э», то ли «З», то ли вообще тройка…

Тут Говард разочарованно понял: папа не воспринимает всерьез историю с Громилой. И мама тоже! Она лишь засмеялась:

– Что ж, Квентин, в другой раз сдавай слова вовремя. Зачем нам Арчеровы громилы? Совершенно незачем.

Отчего-то Говарду полегчало. Громила его по-настоящему напугал. Но поскольку ни папа, ни мама не разволновались, значит все в порядке. Говард поднялся в свою комнату, устроился поудобнее среди родных плакатов с астронавтами и аэропланами и до позднего вечера увлеченно придумывал и рисовал очередной космический корабль, стараясь не думать о Громиле. Но мысли его снова и снова возвращались к загадочным словам, которые папа сдавал Арчеру. Что же Арчер с ними делал? Неужели они так нужны Арчеру, что он вон даже Громилу прислал?

Ночью ударные инструменты, которые Громила накануне вечером внес в прихожую, начали приглушенно погромыхивать. Никто бы и не заметил, если бы не мама, всегда вздрагивавшая от любого шума. За ночь она трижды будила всех – трижды вставала и спускалась в прихожую, чтобы унять неугомонные барабаны. В первый раз мама предположила: «Наверно, это они от проходящих машин». Но ударные упорно продолжали гудеть и подрагивать. Во второй раз мама обложила их носовыми платками. В третий – прослоила носками. Наконец, перебудив весь дом в четвертый и пятый раз, она закутала инструменты во все одеяла, какие только нашлись, но и тогда по-прежнему утверждала, будто слышит их перестук.

Наутро раздраженный папа прошлепал в кухню и, не в силах открыть глаза, сказал:

– Наша мама всю ночь напролет сражалась с шумом в собственных ушах. Где мой чай? Скорую чайную помощь мне, срочно!

– У тебя живот из пижамы торчит, – сообщила папе Катастрофа. – А твои заветные чайные запасы прикончил Громила.

– Во всяком случае, Громила был последним, кто их трогал, – сквозь зевок добавила Фифи.

– За какие прегрешения небо наградило меня такой доченькой? – вопросил папа. – Фифи, забудь про Громилу и свари мне чаю. Всё, забыли про Громилу!

Говард охотно забыл про Громилу, забыл как про страшный сон. Он пошел в школу. В школе он весь день благополучно рисовал космические корабли. Он забыл про Громилу настолько основательно, что когда вместе с друзьями вышел с уроков и увидел Громилу посреди улицы, то встал как вкопанный. Громила высился, будто маяк. Он тоже увидел Говарда. На небольшой Громилиной физиономии медленно появилось новое выражение – он узнал Говарда и, рассекая толпу, двинулся прямиком к нему.

Обычно маяком или хотя бы башней над толпой ощущал себя сам Говард, а тут он мгновенно показался себе хлипким и крошечным, всем по колено. Говард заозирался, рассчитывая на помощь друзей, но каждый, кто попадался Громиле на пути, вдруг вспоминал о важных и неотложных делах, срочно призывавших куда-то подальше отсюда. Друзья незаметно растворились, и Говард остался лицом к лицу с Громилой, который навис у него над головой.

– Я обратно, – осклабясь, объявил Громила и навис еще сильнее.

– Да уж вижу. Правда, я не сразу вас заметил, – отозвался Говард. – А что вам теперь от меня понадобилось?

– Ну так слова, – пояснил Громила. – Те не пошли. Не то.

– А от меня вы что хотите насчет слов?

– Отец дома? – кратко спросил Громила.

– Вроде бы должен быть дома, – ответил Говард.

– Пошли, отведешь, я с ним потолкую, – велел Громила.

Поскольку он был не из тех, кому рискнешь возражать, они двинулись к дому. Говард задумчиво проговорил:

– Но зачем вам непременно идти со мной? Сами не дойдете, что ли?

Громила посмотрел на Говарда очень сверху очень вниз.

– Не боишься меня, – заявил он.

– Что вы, я вас жутко боюсь, как увижу – прямо больной делаюсь, – заверил его Говард.

– Чего я тебе расскажу, – пообещал Громила. – Про Арчера и вообще.

– Не хочу ничего знать, – отрезал Говард, но не удержался и встревоженно спросил: – Арчер рассердился, что слова оказались неудачными? Так?

Громила кивнул и, лучась самодовольством, добавил:

– А я тебе по душе.

– Никому вы не по душе, это в принципе невозможно, – ответил Говард. – Лучше скажите, что же все-таки решил Арчер?

– Прислать меня, – ухмыльнулся Громила. – Вы собираетесь и сегодня устраивать папе неприятности? – забеспокоился Говард.

– Там поглядим, – неопределенно пообещал Громила.

Говард решился на эксперимент.

– В таком случае, – храбро заявил он, – мы пойдем не домой, а куда-нибудь еще.

Он развернулся и направился совсем в другую сторону. Громила тоже развернулся всем своим обширным телом и потопал рядом с Говардом.

– Ну, куда бы нам пойти? – спросил Говард. – Арчера повидать? Хочешь? А других? – предложил Громила.

– Давайте пойдем к мистеру Маунтджою, – наугад сказал Говард.

– Лады, – согласился Громила, но шаг замедлил.

К немалому удивлению Говарда, ноги понесли его в центр города, по Мукомольной, а потом по Главной улице. Громила маячил у него за спиной и не отставал. Они быстро взбежали по лестнице Городского совета, будто и правда явились по делу. «Ничего, нас скоро остановят», – с надеждой подумал Говард.

Огромные двери привели их в просторный мраморный вестибюль. Говарду почудилось, будто краем глаза он заметил кого-то в форме, может даже полицейских, но, подобно друзьям Говарда, при виде Громилы полицейские испарились. Торопливые шаги Говарда и Громилы гулким эхом отдавались под потолком вестибюля. За окошком с табличкой «Справочное» восседала свирепая дама. Говард и глазом не успел моргнуть, а Громила уже отыскал рядом с окошком дверь в справочное и, всунувшись туда, навис над дамой – маленькая головенка на широченных плечах.

Даме пришлось неудобно задрать голову, чтобы посмотреть Громиле в лицо, терявшееся где-то в вышине.

– Что вам нужно?

Громила искательно ухмыльнулся.

– Маунтджой? – произнес он.

Дама оказалась из тех, кто обожает давать всем от ворот поворот. Поэтому она, не скрывая удовольствия, отчеканила:

– Мистер Маунтджой не принимает рядовых посетителей без предварительной записи. Запишитесь на прием через секретаря, вам назначат время.

Но Громила словно и не услышал.

– Кабинет шестьсот девятый где?

– В отделе градостроительства, – ответила справочная дама, – но…

– Найти как? – уточнил Громила.

– Но я вам не скажу, – не сдавалась справочная дама.

Громила мотнул Говарду подбородком.

– Пошли поищем.

– Так нельзя, так не положено! – возмутилась дама.

Громила и ухом не повел. Он вылез из справочного закутка и гулко зашагал через мраморный вестибюль к мраморной же лестнице, а Говард потрусил за ним. Справочная дама что-то кричала им вслед, а когда это не подействовало, выскочила из своего закута и завопила:

– Вернитесь сейчас же!

Говарду очень хотелось вернуться. Когда Громила затопал вверх по мраморной лестнице, Говард с надеждой подумал: «Сейчас нас арестуют», но не тут-то было. Громила в ответ громко крикнул справочной даме:

– Маунтджой – ну?

– Я вам не скажу! – взвизгнула та. – Сию же минуту вернитесь!

Громила снова повелительно мотнул головой, и Говарду пришлось последовать за ним по лестнице. Потом начались самые неловкие минуты в жизни Говарда. Громила со своей туповатой ухмылкой преспокойно заходил во все двери подряд. Они с Говардом вторгались в большие и малые конференц-залы, помещения архивов, справочные, кабинеты, даже туалеты. «Нас вот-вот арестуют! – стучало в голове у Говарда. – Мы нарушаем правила!» Время от времени возмущенные вторжением сотрудники (ростом не меньше Говарда) пытались преградить Громиле дорогу, но Громила или ухмылялся еще шире и отодвигал их в сторону, словно мебель, или кратко вопрошал: «Маунтджой?», получал в ответ: «Не здесь» – и двигался дальше. А большинство сотрудников Городского совета просто испарялись у Громилы с дороги, не дожидаясь вопросов.

«Прет как центурионская колесница сквозь масло!» – подумал ошеломленный Говард. Громила шел вперед да вперед, и Говарду только и оставалось, что следовать за ним. В одном конференц-зале, с ковром, действительно шло совещание – за большим столом собралось с дюжину человек. Когда Громила бодро шагнул в дверь, сердитый чиновник в темном костюме воскликнул:

– Тут вам не публичные слушания, это закрытое совещание!

Громила снова осклабился в туповатой ухмылочке, углядел дверь на другом конце зала и целеустремленно затопал к ней по ковру. Темный костюм схватился за телефон и негодующе заклекотал в трубку.

«Ну уж теперь нас как пить дать арестуют!» – подумал Говард, поторапливаясь за Громилой. Ему было неловко за их с Громилой неподобающее поведение, и он все время ждал, что их перехватят. Но похоже, Громилу было не остановить. Он повел Говарда по очередной лестнице, затем по длинному коридору с матовыми стеклами в окнах, который привел их в другое крыло Городского совета. Громила рванул на себя дверь. За ней началась анфилада кабинетов, где печатали, расхаживали и советовались по поводу архитектурных чертежей.

Громила подмигнул Говарду:

– Градостроительство. Теплее.

Он размашисто зашагал из кабинета в кабинет.

Все вокруг казались рядом с ним маленькими и щупленькими, все возмущались и пытались остановить неуклонный ход Громилы, но он нацелился на дверь, замыкавшую череду служебных помещений. На ней висела табличка «М. Дж. Маунтджой». Ручища Громилы легко распахнула и эту дверь. Обитатель кабинета подскочил от неожиданности.

– Вот, Маунтджой, – объявил Громила и гордо заухмылялся, словно мистер Маунтджой был невесть каким сокровищем и он, Громила, лично раскопал этот клад.

– Да, меня зовут Маунтджой, – откликнулся хозяин кабинета.

Он вопросительно воззрился на Говарда в школьном форменном свитере, с учебной сумкой через плечо. Взгляд Маунтджоя уперся в заплатку из липкой ленты – это Говард наскоро зачинил прореху от Громилиного ножа. Потом мистер Маунтджой снова посмотрел на Громилу. «Ясное дело, он подумал, что мы странная парочка», – понял Говард.

Сам мистер Маунтджой очень подходил к своему гладкому и округлому голосу, который запомнился Говарду по телефонному разговору. Мистер Маунтджой был гладкий и округлый, с прилизанными волосами. Держался он вальяжно, но глаза у него были въедливые.

– Поговори с ним, – велел Громила Говарду. – Э-э… – замялся тот. – Мой папа – Квентин Сайкс…

Больше он ни слова вымолвить не успел: в дверь ввалилась целая толпа, и все наперебой спрашивали, цел ли мистер Маунтджой. Они все его любили и взволновались за него. Говард окончательно сконфузился. Кое-кто спрашивал, не выставить ли Громилу вон без всяких церемоний. Громила развернулся всем корпусом и внимательно оглядел энтузиастов, словно сама идея показалась ему удивительной. А она не удивительная, она просто невыполнимая, подумал Говард.

Мистер Маунтджой в замешательстве потеребил свой строгий галстук.

– Благодарю вас, я в полном порядке, – звучно пророкотал он. – Пожалуйста, дайте нам побеседовать. Все под контролем.

Но когда сочувствующие повалили вон, Говард расслышал, как мистер Маунтджой добавил себе под нос: «Надеюсь».

Как только дверь затворилась, мистер Маунтджой еще больше ослабил галстук.

– Так о чем вы говорили, юноша? – спросил он Говарда, не сводя завороженных глаз с Громилы.

– Зачем вы заставляете моего отца сдавать вам по две тысячи слов каждые три месяца? Только отвечайте по правде! – с нажимом сказал Говард.

– Юноша, я его не заставляю, – улыбнулся мистер Маунтджой. – Это всего-навсего дружеская хитрость, приемчик, который я изобрел, чтобы впредь уберечь Квентина от писательских кризисов.

Улыбался он искренне, отвечал дружелюбно и любезно, прямо журчал, так что Говард совсем сник, устыдился своего вопроса и повернулся к выходу.

– Вот и неправда, – благодушно заявил Громила.

– Но это сущая правда. – Мистер Маунтджой нервно глянул на Громилу. – После выхода второй книги Квентину Сайксу чуть ли не год не удавалось ничего написать. Книга пришлась мне по вкусу, я посочувствовал автору и придумал способ его подхлестнуть. Сейчас это для нас с ним не более чем шутка.

– Вранье, – припечатал Громила гораздо настойчивее и мрачнее.

Говард передумал уходить.

– Я тоже считаю, что вы говорите неправду, – сказал он. – Если у вас такие шутки, зачем было отключать нам свет и воду, когда папа разок затянул со словами?

– Я тут совершенно ни при чем. – Мистер Маунтджой был сама искренность. – Может, произошло случайное совпадение. А если это дело рук моего начальника, – не отрицаю, начальник надо мной есть, – то он меня в известность не поставил.

– Так это Арчер нам устроил? – упрямо спросил Говард.

Мистер Маунтджой пожал плечами и развел пухлыми руками – мол, это ему неведомо.

– Кто знает? Во всяком случае, не я.

– А куда Арчер девает эти слова? – допытывался Говард. – И вообще, кто такой Арчер – лорд-мэр или кто?

Мистер Маунтджой засмеялся, покачал головой и уже изготовился было снова изобразить неведение и развести руками. Но тут из-за плеча Говарда вынырнула гигантская ручища и без труда припечатала сразу обе ладони мистера Маунтджоя к столу.

– Скажите ему, – велел Громила.

Мистер Маунтджой задергался, но, как и Катастрофа, обнаружил, что Громилу этим не возьмешь. Тогда мистер Маунтджой оскорбился и изумился.

– Это уж слишком! Однако же, уважаемый! Извольте меня отпустить!

– Говорите, – прогудел Громила.

– Не могу одобрить такой выбор знакомств, – пожурил мистер Маунтджой Говарда. – А отец знает, с кем вы водите компанию?

Громиле стало скучно.

– Эх, всю ночь тут торчать… – протянул он, оперся всей тушей о кулак, которым пригвоздил мистера Маунтджоя к столу, и зевнул во всю пасть.

Мистер Маунтджой придушенно пискнул и опять задергался.

– Пустите! Вы раздавите мне руки, а я, между прочим, пианист! – Он сорвался на крик. – Ладно, будь по-вашему, скажу то, что знаю, только знаю я не много! Но сначала отпустите!

Громила выпрямился.

– Всегда могу повторить, – успокоил он Говарда.

Мистер Маунтджой стал растирать руки, в ужасе проверяя, целы ли его драгоценные пальцы, будто боялся не досчитаться одного-двух.

– Я понятия не имею, зачем Арчеру эти треклятущие слова! – сварливо сказал он. – Я даже не знаю, Арчеру ли их посылал или кому-то другому. Мы сообщались только по телефону, так что это мог быть любой из них.

– Любой из кого? – Говард подался вперед, заинтригованный.

– Любой из семерых подлинных управителей города, – ответил мистер Маунтджой. – Арчер – один из них, а остальные – это Диллиан, Вентурус, Торкиль, Эрскин и… как бишь их? Ах да, Хатауэй и Шик. Все они братья…

– Откуда вынюхали? – надвинулся на него Громила.

– Мой пост позволяет, потребовалось – вот и выяснил, – объяснил мистер Маунтджой. – А вы бы не полюбопытствовали, если бы один из них стал требовать от вас таких странностей?

– Ни за что, – отрубил Громила. – Им не по нраву. Знаю. Сам на Арчера пашу.

– Ах вот что вы здесь делаете! – прищурился мистер Маунтджой. – Полагаю, с мозгами у вас скудновато, им и поместиться-то негде, но даже с вашим убогим умишком… Если бы я работал на Арчера, я бы сюда не сунулся.

– Ему вот одолжение. – Громила ткнул толстым, как морковка, пальцем в Говарда. И добавил, обращаясь к Говарду: – Понял теперь? Я тебе друг. Еще вопросы?

– Хм… да, – откликнулся Говард. – Как мистер Маунтджой отправляет слова тому, кому… в общем, адресату?

– До востребования на номер почтового ящика. Посылает их моя машинистка, – послушно ответил мистер Маунтджой. – Больше я ничего не знаю, правда! Я пытался выяснить, кто забирает бумаги из ящика, – не удалось.

– Значит, вам неизвестно и то, когда пропала последняя порция? – расстроился Говард.

– Ко мне она так и не попала, – пожал плечами мистер Маунтджой. – А теперь не могли бы вы забрать своего сомнительного приятеля и очистить помещение? У меня полно работы. Уходите, пожалуйста.

– Да с радостью, – ответил Громила, оперся обеими лапищами на стол и навис над мистером Маунтджоем. – Назад как пройти?

– Я ничего плохого не имел в виду, – торопливо отозвался мистер Маунтджой. – Вам вон в ту дверь в конце анфилады. Там написано «Запасный выход».

Он придвинул к себе папку с наклейкой «Развитие городского центра. Политехнический колледж» и притворился, будто с головой ушел в работу.

Громила, не тратя слов понапрасну, кивнул на дверь – Говард уже навострился его понимать – и зашагал в обратный путь мимо вспугнутых сотрудников. И верно, череду служебных помещений замыкала дверь, забранная поверх стекла металлической решеткой. «Пожарная лестница. Запасный выход» – гласили красные буквы на табличке. Громила распахнул дверь, и они с Говардом очутились на длинной бетонной лестнице, причем Громила сразу же помчался вниз – на удивление проворно и бесшумно. Говард последовал за ним, но коленки у него подгибались. Мимо мелькали другие эвакуационные двери, многие хлопали. Говард мельком успевал заметить, что за стеклами маячат служащие, но не решаются высунуться, и раза два слышал их возмущенные голоса.

– Вломились прямо на заседание совета! – воскликнула какая-то женщина.

– Они поднялись вон туда, констебль, – сказал кто-то еще.

Говард втянул голову в плечи и принялся перескакивать через две ступеньки, стараясь поспеть за Громилой. Несмотря на испуг, он успел восхититься: ишь как здорово бегает!

Вот и нижняя площадка, и выход – на задний двор Городского совета, заставленный гигантскими мусорными баками на колесах. Поспешая за Громилой, Говард вдруг с раздражением сообразил: он же напрочь забыл спросить, как именно Арчер (или кто там из этих семерых братьев) вообще вышел на мистера Маунтджоя и заставил его на себя работать. А теперь уже не вернешься и не спросишь – даже думать нечего.

Задний двор вывел их на стоянку, а та – в боковой проулок. На углу с центральной улицей Громила высунул из-за угла голову и опасливо огляделся. С фасада, у парадного входа в Городской совет, мерцали мигалками три полицейские машины с распахнутыми дверцами.

Громила довольно ухмыльнулся:

– Еще чуток – и Диллиан нас накроет! Быстрее шагай.

– Диллиан? – Запыхавшийся Говард едва поспевал за Громилой.

– Окучивает закон и порядок.

– А-а, ясно. Теперь давайте пойдем и повидаем Арчера, – предложил Говард.

Но у Громилы оказались иные планы.

– К папаше твоему. Наведаться насчет слов.

И Говард поспешил за Громилой в сторону дома.

Если у Громилы возникали свои планы, он устремлялся к цели неуклонно, как мощное течение. Так что, похоже, Говард тут был бессилен.