Текст книги "Чужестранка. Книга 1. Восхождение к любви"

Диана Гэблдон
Чужестранка
Книга 1
Восхождение к любви

Памяти моей матери Жаклин Сайкс Гэблдон, которая научила меня читать

Люди исчезают постоянно. Спросите об этом у любого полицейского. Или, лучше, у журналиста. Для журналистов исчезновения – их хлеб. Молодые девушки убегают из дома. Дети уезжают от родителей и не возвращаются. Экономки поддаются искушению и, прихватив хозяйские деньги, прыгают в такси до вокзала. Биржевые игроки меняют имена и скрываются в клубах сигаретного дыма. Многие из пропавших находятся. Так или иначе. Живыми или мертвыми. Исчезновения в конце концов получают объяснение. Как правило.

© Черташ А., перевод на русский язык, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Часть первая
Инвернесс, 1945 год

Глава 1
Новое начало

Это было не особенно подходящее место для исчезновения, по крайней мере на первый взгляд. Апартаменты миссис Бэйрд не отличались от тысячи других пансионов в горной Шотландии 1945 года, опрятных и тихих: обои в цветочек, полы, натертые до блеска, в ванной надо опустить монетку, чтобы пошла горячая вода. Сама миссис Бэйрд оказалась маленькой и очень подвижной пышкой; ее нисколько не беспокоило, что Фрэнк разбрасывает книги и газеты – без которых не мыслит своей жизни – по ее крошечной гостиной с обоями в мелкую розу.

Я встретила миссис Бэйрд в передней перед выходом. Она ухватила меня за рукав и потянулась к моим волосам.

– Миссис Рэндолл, это возмутительно – показываться на люди с такой головой! Подождите, я немного приведу вас в порядок. Ну вот, уже лучше. Моя кузина рассказывала, что сделала перманентную завивку по новой технологии, выглядит великолепно и держится как надо. Может, и вам стоит попробовать…

У меня не хватило духу признаться, что мои непокорные каштановые кудри – каприз природы, а не результат небрежности парикмахеров. Волосы миссис Бэйрд, уложенные аккуратными волнами, свидетельствовали о том, что к ее прическе отнеслись со всей серьезностью.

– Я непременно так и сделаю, миссис Бэйрд, – соврала я. – Я иду в деревню, мы договорились встретиться там с Фрэнком. Вернемся к чаю.

Выскочив за дверь, я быстро зашагала по дорожке, пока хозяйка не нашла в моем внешнем виде еще какие-нибудь недочеты. Четыре года прослужив медсестрой в Королевской армии, я радовалась отсутствию формы и с удовольствием носила светлые хлопчатобумажные платья, совершенно неподходящие для прогулок по вересковым пустошам. Не то чтобы прогулки подобного толка были мне очень интересны; мечты мои устремлялись совсем к другому: утром спать подольше, а вечера проводить в постели с Фрэнком, но уже не спать. Однако этот романтический план раз за разом проваливался из-за рвения и постоянства, с каким миссис Бэйрд пылесосила прямо у нас под дверью.

– Должно быть, это самый грязный ковер во всей Шотландии, – к такому выводу пришел Фрэнк этим утром, когда в прихожей спозаранку взревел пылесос.

– Почти такой же грязный, как воображение нашей хозяйки, – согласилась я. – Может, нам стоило поехать в Брайтон.

Нам выпал шанс отдохнуть перед тем, как Фрэнк вступит в должность профессора истории в Оксфорде, и выбрали Шотландию из-за того, что ее меньше других областей Британии коснулись ужасы войны, а лихорадочная веселость послевоенного времени охватила ее не в той степени, как многие другие курортные места. Кроме того – хоть мы и не произносили этого вслух, – для нашего брака горы Шотландии имели некое символическое значение; мы поженились семь лет назад и именно в Шотландии успели провести два дня медового месяца, перед тем как разразилась война. Мирное прибежище, где мы вновь обретем друг друга, – так мы думали, несколько упустив из виду, что если гольф и рыбалка – наиболее популярные виды спорта на открытом воздухе, то в закрытых пространствах здесь предпочитают сплетни и пересуды. Поскольку в Шотландии дождливо, люди проводят в последних больше времени.

– Ты куда собираешься? – спросила я, когда Фрэнк спустил ноги с кровати.

– Страшно не хочется разочаровывать старушку, – ответил он и, усевшись поудобнее на краю древней кровати, принялся раскачиваться взад-вперед.

Кровать пронзительно заскрипела. Пылесос в прихожей резко умолк. Поскрипев минуту или две, Фрэнк театрально застонал и с размаху откинулся назад, так что пружины зазвенели. Я захихикала и уткнулась в подушку, чтобы не спугнуть притаившуюся за дверью слушательницу. Фрэнк нахмурил брови.

– Ты должна биться в экстазе, а не хихикать, – прошипел он. – Иначе она решит, что любовник из меня никудышный.

– Тебе следовало бы уделить этому больше времени, чтобы услышать экстатические стоны. За две минуты ничего, кроме хихиканья, не получишь.

– Бессердечная ты развратница! Прошу не забывать, что я приехал отдыхать.

– Ты лентяй! Если не будешь работать, на твоем генеалогическом древе никогда не вырастет новая ветвь!

Страсть Фрэнка к генеалогии стала еще одной причиной, по которой мы выбрали Шотландию. Если верить одному потрепанному клочку бумаги – Фрэнк везде носил его с собой, – то один из его занудных предков чем-то занимался в этих местах то ли в восемнадцатом, то ли даже в семнадцатом веке.

– Если я превращусь в засохший сучок на моем фамильном древе, то повинна в этом будет наша неутомимая хозяйка. Ведь мы женаты почти восемь лет. Фрэнк-младший может быть зачат на вполне законных основаниях и без свидетелей.

– Если он вообще будет зачат, – мрачно добавила я, вспомнив о разочаровании, которое мы пережили за неделю до отъезда.

– Воздух здесь бодрящий, а питание регулярное. Чем еще можно помочь делу?

Позавчера на обед подавали жареную сельдь. Вчера на ланч – соленую, а сегодня на завтрак, судя по запаху из кухни, должны были подать копченую.

– Если не хочешь дать миссис Бэйрд еще один повод для нотации, – сказала я, – то тебе, пожалуй, пора одеваться. Ты ведь, кажется, должен встретиться с пастором в десять?

Достопочтенный доктор Реджиналд Уэйкфилд, местный викарий, обещал дать Фрэнку изучить невероятно увлекательные записи о крещениях, не говоря уже о блестящей перспективе откопать в архивах какие-нибудь ветхие офицерские списки или хотя бы упоминание о пресловутом предке.

– А как звали твоего прапрапрапрадедушку, который ошивался в этих краях во время одного из восстаний? – спросила я. – Не могу вспомнить: Уилли или Уолтер…

– Вообще-то его звали Джонатан.

Фрэнк в целом спокойно относился к тому, что я не проявляю интереса к истории его семьи, но постоянно был наготове, чтобы воспользоваться малейшим любопытством с моей стороны для сообщения фактов о генеалогическом древе Рэндоллов. Он застегивал рубашку, а в глазах уже зажегся фанатичный блеск увлеченного преподавателя истории.

– Джонатан Уолвертон Рэндолл – Уолвертоном его назвали в честь дяди по матери, рыцаря из Суссекса. Но он был известен под лихим прозвищем Черный Джек, которое он получил в армии, думаю, как раз во время службы в этих местах. Я упала ничком на постель и изобразила храп. Фрэнк, не обращая на меня внимания, продолжил свою лекцию:

– Он купил патент на офицерский чин в середине тридцатых годов, я имею в виду тысяча семьсот тридцатых, и стал драгунским капитаном. Судя по тем старым письмам, которые отправила мне кузина Мэй, он нес службу отлично. Недурной вариант для второго сына. Младший из троих братьев, согласно традиции, стал викарием, но о нем мне пока не удалось много узнать. Во всяком случае, Джек Рэндолл получил похвалу от герцога Сандрингема за свои действия накануне и во время событий сорок пятого года, то есть второго якобитского восстания. – И добавил снисходительно, чтобы убедиться, что невежественная аудитория в лице меня владеет контекстом: – Ну ты же знаешь, Красавчик принц Чарли и вот это все [1]1
  Красавчик принц Чарли – одно из прозваний принца Карла Стюарта (1720–1788), или Младшего претендента, возглавившего якобитское восстание (1745–1746). Якобиты – сторонники короля Якова II (правил в 1685–1688) и его наследников. (Здесь и далее прим. пер.)


[Закрыть].

– Не уверена, что шотландцы до конца осознали, что они проиграли в тот раз, – заметила я, усаживаясь на постели и пытаясь привести в порядок волосы. – Вчера в пабе слышала, что бармен называл нас «сассенах».

– А почему нет? – благодушно отозвался Фрэнк. – Это всего-навсего означает «англичанин» или, в крайнем случае, «чужак», а мы и есть чужаки.

– Я знаю, что это означает. Мне не понравился его тон.

Фрэнк порылся в ящике стола в поисках своего ремня.

– Он просто обиделся. Я сказал, что эль у них слабый. Потому как, видишь ли, в бочку с настоящим шотландским элем полагается бросить для крепости старый башмак, а готовый продукт процедить через хорошо поношенную единицу нижнего белья.

– А-а, так вот что повлияло на сумму счета!

– Я выразился даже более деликатно потому, что в гэльском языке [2]2
  Гэльский (гаэльский, шотландский, эрский) язык – один из кельтских языков; распространен в Северо-Западной Шотландии. По происхождению – диалект ирландского языка.


[Закрыть] нет слова для штанов или трусов.

Я потянулась за собственными трусиками, заинтригованная.

– А почему нет? Разве шотландцы в старину не носили нижнего белья?

Фрэнк покосился на меня.

– А ты никогда не слышала песенку о том, что носит шотландец под своим килтом?

– Надеюсь, что не панталоны до колен, как настоящие джентльмены, – сухо заметила я. – Может, мне, пока ты развлекаешься с викарием, поискать местного любителя национальной одежды и спросить у него?

– Пожалуйста, только постарайся, чтобы тебя не арестовали, Клэр, декан колледжа Святого Гилберта вряд ли это оценит.

Я не встретила ни одного шотландца в килте, который cлонялся бы по городской площади или посещал местные магазины. Но там были другие люди, в основном домоправительницы вроде миссис Бэйрд, совершающие покупки. Они громко болтали и обменивались сплетнями; их дородные фигуры, облаченные в платья из набивного ситца, делали атмосферу в магазинах какой-то особенно уютной и теплой на контрасте с холодной моросью снаружи.

Поскольку собственного дома у меня не было, то покупать мне было почти нечего, но разглядывание товаров, вновь в изобилии появившихся на полках, доставляло удовольствие. Мы так долго жили по карточкам, обходясь даже без таких необходимых вещей, как мыло и яйца, а уж о малейшей роскоши вроде одеколона «Голубой час» и говорить нечего.

Я задержалась у витрины магазина товаров для дома: там были вышитые чайные скатерти и салфетки, кувшины и бокалы, комплект форм для выпечки и набор из трех ваз.

Ваз у меня никогда не было. Во время войны я жила в общежитии для медсестер, сначала в госпитале Пемброк, позднее – в полевом госпитале во Франции. А до войны мы нигде не жили подолгу и потому собственного жилья у нас не появилось. Купи я себе вазочку, дядя Лэмб наполнил бы ее своими древними черепками еще до того, как я оказалась бы рядом с букетом маргариток.

Квентин Лэмберт Бошан. Кью – для студентов-археологов и для друзей, доктор Бошан – в ученых кругах, которые были для него всем. Но для меня всегда только дядя Лэмб. Единственный брат моего отца и мой единственный живой родственник, я свалилась на его голову пятилетней девочкой, когда мои родители погибли в автокатастрофе. В то время он как раз планировал путешествие на Средний Восток, все отложил, чтобы устроить похороны, продать имущество родителей, а меня поместить в хорошую школу-интернат для девочек. «Помещаться» в эту школу я отказалась наотрез. Дядя Лэмб ненавидел личные конфликты любого рода; столкнувшись с необходимостью отдирать мои пухлые пальчики от двери автомобиля и насильно волочить меня по ступенькам в школу, он устало вздохнул, пожал плечами и выбросил из окна машины свои благие намерения вместе с моей новой соломенной шляпкой.

– Жуть какая, – пробормотал он, глядя в зеркало заднего вида на то, как шляпка весело катится по дороге, пока мы набираем скорость, удаляясь в противоположном направлении. – Всегда ненавидел дамские шляпки. Любые. – Он сурово посмотрел на меня и добавил: – Запомни одно: ты не будешь играть моими персидскими резными статуэтками. Все, что угодно, только не это. Поняла?

Я удовлетворенно кивнула. И поехала с ним на Средний Восток, потом в Южную Америку, а потом еще в самые разные уголки мира. Я научилась читать и писать по заголовкам в журналах, научилась копать уборные, кипятить воду и делать еще множество вещей, совершенно не подходящих для девицы хорошего происхождения, и занималась всем этим, пока не встретила красивого темноволосого историка, который приехал к дяде проконсультироваться по поводу возможных связей между французской философией и египетскими религиозными обрядами.

Но и после нашей свадьбы с Фрэнком мы вели кочевой образ жизни, типичный для молодых ученых, которым приходится жить либо в гостиницах во время научных конференций, либо в съемных квартирах. Потом началась война, Фрэнк попал в офицерскую школу, а оттуда в разведгруппу МИ‐6, а я поступила в школу медсестер. И хотя мы женаты почти восемь лет, нашим первым собственным домом будет новый дом в Оксфорде.

Крепко зажав сумку под мышкой, я вошла в магазин и купила вазы. Я встретила Фрэнка на Хай-стрит, у поворота на Джирисайд-роуд, по которой мы пошли вместе. Увидев мои покупки, он приподнял брови.

– Вазы? – улыбнулся он. – Замечательно. Наконец-то перестанешь засовывать цветы в мои книги.

– Это ведь не одно и то же, в книгах у меня образцы, нечто вроде гербария. Ты же сам предлагал, чтобы я занялась ботаникой. Раз уж я больше не медсестра, нужно найти себе какое-то увлечение.

– Верно. – Фрэнк одобрительно кивнул. – Но я не предполагал, что каждый раз, как открою справочник, мне на колени будет сыпаться сушеная зелень. Что это за сорняки ты положила в Таскама и Бэнкса?

– Горец перечный. Помогает при геморрое.

– Готовишься к моей близкой старости? Как это предусмотрительно с твоей стороны, Клэр!

Смеясь, мы вошли через калитку во двор, и Фрэнк остановился, чтобы пропустить меня вперед по узкой лесенке к входу.

Внезапно он схватил меня за руку.

– Постой! Не наступи.

Я остановилась, занеся ногу над большим коричнево-красным пятном на ступеньке.

– Странно, – сказала я. – Миссис Бэйрд скоблит и моет эти ступеньки каждое утро, я видела. Как думаешь, что это?

Фрэнк наклонился пониже и опасливо принюхался.

– В общем-то, кажется, это кровь.

– Кровь! – Я отступила на шаг. – Чья? – И с беспокойством заглянула в дом. – Думаешь, с миссис Бэйрд могло что-то произойти?

Я не могла себе представить, чтобы наша чистюля-хозяйка добровольно оставила кровавые пятна сохнуть на ступеньках возле двери. Исключение – произошло нечто чрезвычайное. На секунду представила, что в гостиную ворвался маньяк-убийца с топором в руках, готовый на нас наброситься.

Фрэнк покачал головой. Приподнявшись на цыпочки, заглянул через забор в соседний дворик.

– Вряд ли. У Коллинзов на пороге точно такое же пятно.

– Правда?

Я подошла к Фрэнку – во‐первых, мне и самой хотелось посмотреть через забор, а во‐вторых, я нуждалась в моральной поддержке.

Трудно представить себе Шотландию в качестве сцены для серийных убийств, но преступники такого рода вряд ли руководствуются логикой при выборе места.

– Это все как-то… неприятно, – заметила я. На соседнем участке тоже не было никаких признаков жизни. – Как ты думаешь, что случилось?

Фрэнк сдвинул брови и задумался. Вдруг его осенило, и он с досадой хлопнул себя по ноге.

– Кажется, я понял! Подожди секунду.

Он бросился к калитке и выбежал на дорогу, оставив меня в полном недоумении стоять возле крыльца. Вернулся он очень скоро, просветленно сияя.

– Да, пожалуй, я прав, так и есть. Такие же пятна возле каждого дома на нашей улице.

– Ну и что это значит? Визит маньяка?

Я говорила резковато: разнервничалась, оставшись наедине с огромным кровавым пятном.

Фрэнк засмеялся:

– Нет, это ритуальная жертва.

Он опустился на четвереньки и уставился на пятно с большим интересом. Его объяснение звучало не намного утешительнее, чем маньяк-убийца. Я присела на корточки рядом с Фрэнком и понюхала пятно. Для мух было еще рано, но возле высыхающей лужи сидели два больших шотландских комара.

– Что ты имеешь в виду? – спросила я. – Миссис Бэйрд добропорядочная христианка и исправно ходит на службу, ее соседи тоже. Здесь все-таки не жертвенный холм друидов.

Фрэнк поднялся и отряхнул брюки.

– Все-то ты знаешь, милая моя. А между тем, нет другого такого места на земле, где магия и колдовство так прочно входили бы в повседневную жизнь, как здесь, в горной Шотландии. Церковь церковью, но миссис Бэйрд все равно верит в Старый Народец, и ее соседи тоже.

Кончиком начищенного ботинка он показал на пятно.

– Это кровь черного петуха, – объяснил он. – Дома совершенно новые. Сборные, фабричного производства.

Я посмотрела на него довольно холодно.

– Если ты считаешь, что все объяснил, то ты заблуждаешься. Какая разница, старые это дома или новые? И куда все люди пропали?

– Думаю, они в пабе. Пойдем посмотрим?

Фрэнк взял меня за руку и повел к калитке, а потом вниз по Джирисайд-роуд.

– В старые времена, – начал он по дороге, – при закладке дома убивали какое-нибудь живое существо и закапывали под фундаментом как ритуальную жертву местным духам. Обычай древний, как эти холмы. «И зароет он первенца своего в основании дома, а младшего сына под воротами».

Я вздрогнула от этой цитаты.

– Слава богу, что в наше время они ушли от варварства и приносят в жертву всего лишь петухов. Хочешь сказать, что, поскольку дома новые и при постройке никто ничего под ними не закапывал, их владельцы теперь исправили ошибку?

– Именно так. – Фрэнк, явно довольный моей сообразительностью, похлопал меня по спине. – По словам викария, многие местные верят, что война была послана в наказание за то, что люди отказались от старинных обычаев, забыли о корнях, например, перестали закапывать жертвы под фундаментом и сжигать рыбьи кости в камине, за исключением костей пикши.

Он так и сиял, углубившись в интересную тему.

– Кости пикши сжигать никак нельзя. В противном случае ты больше никогда ни одной не поймаешь. Кости пикши надо закапывать в землю.

– Я запомню, – пообещала я. – Скажи мне, что сделать, чтобы больше не видеть сельдь, и я тут же последую инструкции.

Фрэнк рассеянно покачал головой, погрузившись в одну из своих ученых медитаций, в ходе которых он собирал с мысленных полок все сведения на нужную тему, полученные из самых разнообразных источников, – в такие минуты он совершенно терял связь с реальностью.

– Насчет селедки не знаю, – ответил он с отсутствующим выражением лица. – Но от мышей надо повесить пучки травки под названием «дрожащий джок» и произнести заклинание: «Дрожащий джок повесим тут, и мыши в доме пропадут». Кажется, так. А что касается зарытых под фундаментом жертв, то из этой традиции вышли все легенды о призраках. Помнишь большой дом в конце Хай-стрит? Он называется «Маунтджералд». Так вот, в нем обитает призрак одного из рабочих, которые строили этот дом. Рабочего, как гласит предание, зарыли под домом в качестве ритуальной жертвы. Это случилось в восемнадцатом веке, не так уж давно.

Фрэнк немного помолчал, потом продолжил:

– Говорят, что по приказу владельца одну из стен возвели первой, а потом сбросили каменный блок на голову рабочему – скорее всего, тому парню, который всем докучал и потому был избран жертвой. Его похоронили там же, а потом над ним возвели дом. Он появляется в чулане, под полом которого его зарыли, но только в годовщину своей смерти или в один из четырех Старых Дней.

– Старых Дней?

– Это старинные кельтские праздники, – объяснил Фрэнк, все еще блуждая по лабиринтам памяти. – Хогманай, канун Нового года, Иванов день, потом Белтейн, или Праздник кельтских костров, и День Всех Святых. Друиды, древние пикты, да и вообще все древние народы Британии устраивали празднества огня и солнца. В такие дни призраки получают свободу бродить по окрестностям и творить злые или добрые дела на свое усмотрение.

Он в задумчивости потер подбородок.

– Белтейн как раз подходит, его отмечают незадолго до весеннего равноденствия. Когда в следующий раз будешь проходить мимо кладбища, держи ухо востро.

Глаза у Фрэнка весело заблестели, и я поняла, что он вышел из транса. Я засмеялась:

– И много здесь знаменитых призраков?

Фрэнк пожал плечами.

– Право, не знаю. Давай спросим викария, когда увидим его в следующий раз, согласна?

Викария мы увидели очень скоро. Он, как и большинство его прихожан, сидел в пабе и потягивал лагер в честь нового освящения домов. Он казался смущенным: ведь его застукали на том, что он сквозь пальцы смотрит на языческие ритуалы, однако он тут же свел все к наблюдению за местным фольклорным колоритом, вроде ирландской традиции с клевером.

– Это невероятно увлекательно, – доверительно сообщил он, и я тут же, мысленно вздохнув, опознала песенку ученого, столь же узнаваемую, как трели лесного дрозда.

Распознав родственную душу, Фрэнк подсел к нему, и оба тотчас погрузились в разговоры об архетипах и параллелях между древними верованиями и современной религией. Я пожала плечами, протолкалась сквозь толпу к стойке и вернулась назад с двумя бокалами бренди с водой.

Зная, как трудно отвлечь Фрэнка от подобных дискуссий, я просто сунула рюмку ему в руку и оставила их наедине. На широкой скамейке у окна я нашла миссис Бэйрд, где она пила пинту горького пива в обществе мужчины средних лет, который был мне представлен как мистер Крук.

– Я говорила вам о нем, миссис Рэндолл, – заявила она с горящим от алкоголя и присутствия мистера Крука глазами. – Это тот самый, кто знает все растения. Миссис Рэндолл ужас как интересуется травами, – немедленно поведала она своему приятелю, наклонившему к ней голову отчасти из вежливости, отчасти из-за неважного слуха. – Она их засовывает в книжки и сушит.

– В самом деле? – Мистер Крук изогнул косматую правую бровь, совершенно седую. – У меня есть специальные гербарные сетки для засушивания и всякого такого. Остались от племянника, он в университете учится, приезжает сюда на каникулы. Он привез их для меня, а у меня не хватило духу сказать ему, что я таким не пользуюсь. Травы надо сушить в пучках или на раме, а потом хранить в мешочках из марли или в кувшинах. Зачем расплющивать эти маленькие создания, ей-богу, не могу понять.

– Но быть может, – мягко вмешалась миссис Бэйрд, – миссис Рэндолл хочет составить из сушеных фиалок или мальв красивые картинки, чтобы повесить на стену в рамке?

– Ммхм… – По морщинистому лицу мистера Крука нельзя было определить, как он отнесся к этому сообщению. – Ладно, миссис, ежели эти сетки вам нужны, вы можете их забрать, с радостью отдам. Грешно выбрасывать добро, а мне от них никакого проку.

Я заверила мистера Крука, что с удовольствием приму в дар решетки, но еще больше меня обрадует, если он покажет мне, где здесь можно найти кое-какие редкие растения. Несколько секунд он пристально смотрел на меня, склонив голову набок, словно потрепанная жизнью пустельга, но, внутренне убедившись, что интерес мой не таит в себе никакого подвоха, назначил встречу на утро, чтобы провести мне экскурсию по местным зарослям. Фрэнк, насколько я помнила, собирался в Инвернесс на весь день, чтобы просмотреть какие-то записи в городской ратуше, и я была рада предлогу не ехать вместе с ним. Мне все эти записи казались скучными и ничем не отличающимися одна от другой.

Вскоре Фрэнк оторвался от викария, и мы отправились домой в обществе миссис Бэйрд. Я постеснялась обсуждать с ней пятно крови на крыльце; что же до Фрэнка, то он застенчивости не испытывал и начал подробно расспрашивать ее о природе этого обычая.

– Он, наверное, очень древний? – спросил он, похлестывая прутом придорожную траву.

Уже распустились желтые примулы, зацвели первые анемоны, а почки на ракитнике набухли; еще неделя – и появятся сережки.

– О да, – отозвалась миссис Бэйрд, шагая рядом с нами вперевалочку. – Никто и не знает точно, когда он появился. Наверное, это случилось еще до великанов.

– Великанов? – удивилась я.

– Да, великаны Фьонн и Фейн, разве вы не слышали?

– Это герои гэльских сказок, – подхватил Фрэнк. – Вероятно, они имеют скандинавское происхождение. Влияние викингов здесь можно обнаружить повсюду, вдоль всего западного побережья. Даже названия некоторых мест скандинавские, а не гэльские.

Я округлила глаза, опасаясь негативной реакции со стороны миссис Бэйрд, но она только улыбнулась и согласилась с Фрэнком: да, все так и есть, она сама, когда ездила на север, видела камень, который называется Два Брата. Он ведь скандинавский, верно?

– Скандинавы появлялись в этих краях на протяжении сотен лет, начиная примерно с пятисотого года от Рождества Христова и до тысяча трехсотого, – ответил Фрэнк, мечтательно посмотрев на облака у горизонта, словно их очертания напоминали ему драконоподобные ладьи викингов. – Викинги! Они привезли с собой множество преданий и мифов, которые здесь легли в благодатную почву. В этом краю будто видишь начало вещей.

В это я могла поверить. Спускались сумерки, и вместе с ними надвигалась гроза. Какой-то неземной, волшебный свет разливался под облаками, и даже свежепостроенные дома вдоль дороги казались такими же древними и мрачными, как источенный ветрами пиктский столб в сотне футов от нас, вот уже тысячу лет маркирующий перекресток. В такой вечер лучше всего сидеть дома и держать ставни закрытыми.

Тем не менее Фрэнк решил зайти на стаканчик шерри к местному адвокату мистеру Бейнбриджу, который интересовался стариной и архивами, вместо того чтобы остаться в уютной гостиной миссис Бэйрд и полюбоваться при помощи стереопроектора на гавань Перта. Освежив в памяти предыдущую встречу с мистером Бейнбриджем, я выбрала Перт.

– Постарайся вернуться до грозы, – попросила я, целуя Фрэнка на прощание. – Передай мистеру Бейнбриджу мои извинения.

– Ммм, да. Да, разумеется.

Старательно избегая встречаться со мной взглядом, Фрэнк набросил пальто и ушел, прихватив зонтик из стойки у порога.

Я закрыла за ним дверь, но не стала опускать защелку, чтобы он мог войти, никого не разбудив. Я вернулась в гостиную, по пути размышляя, что сейчас Фрэнк охотно сделал бы вид, что жены у него нет, а мистер Бейнбридж столь же охотно ему подыграл. И все это совершенно справедливо.

Во время нашего вчерашнего визита к адвокату поначалу все шло хорошо. Я вела себя скромно, деликатно, разумно, очень благопристойно, оделась прилично и неброско – словом, воплощала собой идеал супруги профессора и члена совета колледжа. Это длилось ровно до того момента, как подали чай. Вспомнив об этом, я повернула руку ладонью вверх и посмотрела на продолговатый волдырь под основанием сразу четырех пальцев. Но это же не моя вина, что мистер Бейнбридж, будучи вдовцом, пользовался дешевым жестяным чайником вместо фарфорового. И не моя вина, что он любезно попросил меня разлить чай. И тем более не моя вина, что прихватка оказалась дырявой и раскаленная ручка чайника оказалась прямо на моей коже.

Нет, решила я. Бросить чайник – совершенно естественная реакция. Чайник упал на колени мистеру Бейнбриджу, но это просто досадная случайность: куда-то же я должна была его уронить. Однако кульминация этой сцены случилась, когда я что есть мочи заорала: «Чертов, мать его за ногу, чайник!» – этот вопль слился и даже перекрыл крик мистера Бейнбриджа, а Фрэнк кинул на меня уничтожающий взгляд поверх блюда со сконами.

Придя в себя, мистер Бейнбридж повел себя как истинный джентльмен; он хлопотал над моей обожженной рукой и никак не реагировал на Фрэнка, рассыпавшегося в извинениях за мои ругательства, которых я, с его слов, нахваталась за два года службы в военно-полевом госпитале.

– Боюсь, моя жена узнала там некоторое количество, э-э, крепких выражений от янки и подобной публики, – пояснил Фрэнк, нервно улыбаясь.

– Так и есть, – подтвердила я, сжимая зубы от боли и обматывая руку мокрым полотенцем. – Мужчинам свойственно выражаться крепко, когда из них достают осколки шрапнели.

Мистер Бейнбридж тактично попытался перевести разговор в русло истории: он заявил, что его всегда интересовали бранные выражения и их эволюция. Вот хотя бы фраза «какого черта» первоначально подразумевала «какой именно черт вам нужен» и использовалась для того, чтобы различать обитателей преисподней, у которых была своя жесткая иерархия.

– Да-да, конечно, – подхватил Фрэнк. – Клэр, сахара мне не клади, пожалуйста… Или вот, например, местное «Gadzooks». Что думаете? Первая часть, видимо, относится к богу. А вот вторая…

– Знаете, – отозвался адвокат, – мне приходило в голову, что это может быть искаженное гэльское слово «yeuk». Оно означает щекотку или чесотку. Похоже на правду, так ведь?

Фрэнк кивнул, и легкомысленная для профессора прядь упала ему на лоб. Он машинально отвел ее назад.

– Да, вся эволюция обсценной лексики крайне любопытна.

– И она все еще продолжается, – вклинилась я, осторожно подхватив щипчиками кусок сахара.

– В самом деле? – отозвался мистер Бейнбридж. – Вы слышали какие-нибудь особенно интересные варианты за время вашей… мм… службы?

– О да, – ответила я. – Особенно мне понравилось одно, я узнала его именно от янки. Некто по фамилии Уильямсон, родом, кажется, из Нью-Йорка. Он использовал это выражение каждый раз, когда я меняла ему бинты.

– Какое же это выражение?

– Иисус твою Рузвельт Христос! – ответила я и опустила кусок сахара в чашку Фрэнка.

После вполне мирного и даже приятного вечера с миссис Бэйрд я поднялась к себе, чтобы приготовиться к возвращению Фрэнка. Я знала его норму – две порции шерри, так что он должен был вернуться уже скоро.

Ветер крепчал, и даже в спальне воздух был будто наполнен электричеством. Я провела щеткой по волосам – и они защелкали и встопорщились, встав вокруг головы. Но я решила, что сегодня ночью мои волосы себе такого позволить не могут. Я вознамерилась во что бы то ни стало зачесать их назад, но они упорно лезли в лицо.

В кувшине ни капли воды; Фрэнк использовал всю, когда умывался, собираясь к мистеру Бейнбриджу, а я не подумала о том, чтобы снова наполнить его в ванной. Я взяла флакон «Голубого часа», щедро плеснула его на ладонь, а потом обеими руками быстро пригладила волосы. Потом я смочила щетку и зачесала ею волосы за уши. Прекрасно. Так куда лучше, решила я, крутя головой перед покрытым пятнами зеркалом. Влага ликвидировала статическое электричество с волос, и теперь они лежали тяжелыми блестящими волнами вокруг лица. Спирт испарился, а тонкий аромат остался. Фрэнку понравится, ему вообще нравится «Голубой час».

За окном ослепительно вспыхнула молния, а следом загремел гром. Свет погас, и я очутилась в кромешной тьме. Ощупью нашла стол. Где-то должны быть спички и свечи; в Шотландии перебои с электричеством – обычное дело, так что свечи – необходимый предмет обихода в любой гостинице. Я видела их даже в самых роскошных отелях – там они благоухали жимолостью, стоя в подсвечниках из матового стекла с блестящими подвесками.