Текст книги "Рубин Рафаэля"

2

Поднимаясь по широким каменным ступеням Лоджиа делла Бенедиционе и проходя сквозь причудливо украшенные ворота Ватикана, Рафаэль не мог избавиться от образа таинственной девушки, которую только что увидел. Больше всего его поразили удивительные глаза. Глаза Мадонны.

Тележка, груженная говяжьими тушами, прокатила мимо него по направлению к папским кухням и исчезла за очередными воротами, которые стражники закрыли сразу же, как только она проехала. Рафаэль не замечал ни суеты, ни пажей, ни духовенства в накрахмаленных одеяниях, которые попадались ему на лестнице. Он свернул с первого широкого каменного марша на второй, ведущий непосредственно к станцам, где работали его помощники и где, как ему было сказано, Его Святейшество милостиво согласился его принять.

Пока ноги в дорогих кожаных туфлях несли его по мозаичному полу, Рафаэль попытался избавиться от образа незнакомки. Требовалось согнать с лица восторженное возбуждение, которое владело им сейчас, и выглядеть смиренником. Не далее как два дня назад сам понтифик напоминал ему о коварстве и греховности женской натуры и той опасности, которую женщины представляют для талантливого, самим Богом одаренного человека.

– Рафаэль, сын мой, ты расточаешь свои силы на похоть, – жестко укорял Папа, целя в него пухлым пальцем, украшенным золотым перстнем. – Тебе следует принять сан и обет безбрачия, если только ты не женишься на племяннице Биббиены!

Рафаэль подумал о Папе и грехе чревоугодия, которому был подвержен Его Святейшество, и с трудом сдержал улыбку. Ни самому понтифику, ни его кардиналам не было никакого дела до Рафаэля как человека. Они все пеклись лишь о своих замыслах, призванных увековечить их величие. Ради воплощения этих честолюбивых затей они были готовы решительно на все.

Рафаэль настолько глубоко ушел в свои мысли, что, вступив в последний коридор, с запозданием заметил у входа в залу, где ему была назначена встреча, двух стражников с холодными, почти каменными лицами в вычурных, красных с золотым, полосатых камзолах и стальных шлемах с красным плюмажем. Сегодня их алебарды, вместо того чтобы попирать древком пол, как обычно, ибо Рафаэль пользовался правом свободного перемещения по тому крылу папского дворца, росписью которого занимался, были взяты наперевес.

– В чем дело? Меня ожидают, – изрек он с негодованием. Его голос эхом отразился от изукрашенных стен.

– Вы опоздали. В ваше отсутствие Его Святейшество согласился принять другого человека, – ответил страж, которого Рафаэль видел не первый раз. Тон этого замечания намекал на грядущие перемены, которые могли прийтись Рафаэлю не по вкусу. Он принял это за предупреждение. – Теперь вам придется подождать.

– Кто у него, Бернардо?

Стражник чуть наклонился вперед, перья на его шлеме качнулись.

– Синьор Буонарроти.

– Микеланджело вернулся в Рим? А я думал, что он во Флоренции вот уже несколько месяцев, с тех пор как новый Папа лишил его заказов!

– Судя по всему, он вернулся.

Во время правления предыдущего Папы два великих художника, люди противоположных темпераментов, очень быстро превратились в соперников. Втайне Рафаэль, который был почти на двадцать восемь лет моложе, сожалел о том, что события приняли такой оборот. Буонарроти был настоящим гением. Впервые увидев изваянную в камне «Пиету», Рафаэль расплакался, как и все остальные. Ему казалось, что земля еще не видела такого искусного творения рук человеческих. Они даже работали почти бок о бок, разделенные только коридором: Рафаэль расписывал папские станцы, а Микеланджело – потолок Сикстинской капеллы. Однако вскоре доброжелатели, которым не терпелось разжечь вражду между двумя великим художниками, стали распускать слухи о том, что Рафаэль копирует стиль и краски Микеланджело, и отношения между мастерами были безвозвратно испорчены.

Микеланджело, замкнутый и горячий, порицал не только увлечение Рафаэля женщинами, но и легкость, с которой молодой соперник обретал покровительство богатых и могущественных особ. Когда год назад к власти пришел Лев X, Папа из семейства Медичи, Рафаэлю первому стали предлагать самые лучшие и выгодные заказы. Микеланджело, который был связан тесной дружбой с предыдущим понтификом, не доставалось ничего достойного внимания. Восемь месяцев назад он покинул Рим. Теперь же, когда Рафаэль, заваленный заказами, не справлялся со всеми ими и срывал сроки, пришло время вернуться.

Рафаэль ждал, сидя в одиночестве на холодной каменной скамье, за порогом станцы, убранство которой задумал сам и которую все еще расписывали его ученики. Он устремил взгляд в дальний конец сводчатого коридора, стены которого украшали фрески с изящно выписанными библейскими сценами. Когда высокая дубовая дверь наконец открылась, Рафаэль почувствовал, что краснеет. Микеланджело, в белых облегающих штанах, черном бархатном камзоле, накидке и мягкой шапочке, сначала прошел мимо него, потом остановился.

Рафаэль заметил, как постарел великий Буонарроти. Теперь в волосах Микеланджело проглядывала седина, яркие карие глаза потухли и глубоко ввалились, лицо осунулось. Маленький искривленный нос, который несколько лет назад был сломан, лишь подчеркивал неприглядность облика. Рафаэль встал, и соперники обменялись холодными приветствиями. Какими бы ни были сейчас отношения этих двух людей, их многое связывало.

– Мне следовало догадаться, что я встречу вас здесь, синьор Санти.

– То же самое я должен сказать и о вас, синьор Буонарроти.

Микеланджело осторожно усмехнулся в ответ на эти слова. Его уставшие глаза смотрели внимательно и настороженно.

– Ты всегда был самым шустрым, да, Рафаэлло мио? Жизнь и работа для тебя сплошная игра.

– Жизнь, пожалуй, но ты, как никто другой, должен знать, сколь серьезно я отношусь к своим заказам.

– Этим мы так отличаемся друг от друга, Рафаэль. Мною движет любовь к работе, а тобой – любовь к заказам.

– Нет, не только этим, – сердито парировал Рафаэль. – Я, например, никогда бы не покинул Рим только лишь из-за смены власти. Этот поступок явно подсказан не любовью к работе!

Микеланджело опустил глаза.

– Ну что ж, Рафаэль, я лишь могу сказать, что мы с тобой совершенно разные люди. Это очевидно.

Глядя на стоящего перед ним постаревшего художника, чуть ссутулившегося, с длинными руками, которые стали еще более жилистыми и рельефными из-за проступивших вен, Рафаэль почувствовал неожиданный прилив жалости. Этот человек обладал великим даром от Бога, какой достался и ему самому. И немного найдется таких, кто говорит на одном языке с ними, разделяет их страсть и разочарования творчества. Как же случилось, что они стали непримиримыми соперниками?

– Ты останешься в Риме? – услышал Рафаэль собственный вопрос.

– Я прибыл в этот город исключительно ради того, чтобы лично просить Его Святейшество о выделении денег для надгробного памятника Папы Юлия.

– Ты все еще не отказался от своих намерений? – удивился Рафаэль. Какими бы тесными ни были отношения Микеланджело с почившим понтификом, донимать черствого преемника покойного предложениями обессмертить имя Юлия II, по меньшей мере, неразумно.

– Нет, и эта миссия останется главной целью моей жизни, – убежденно заявил Микеланджело. – Пока я не воздвигну памятник Папе, подобного которому нет и никогда не было.

Рафаэль пожал плечами в тиши огромной пустой залы, где их окружали только неподвижные фигуры стражников. Он не поверил. Вернее, не совсем поверил. Уже давно ходили слухи, что терпение понтифика иссякло и он затеял поиски молодых талантливых художников для выполнения собственного великого замысла, чтобы оставить в веках заметный след, свое наследие.

– Тогда желаю тебе удачи, – произнес Рафаэль и низко опустил голову.

– А я – тебе, Рафаэлло мио. Если ты перестанешь быть своим злейшим врагом, то по праву займешь почетное место в истории. Ты сам всегда мешал исполнению собственных замыслов.

– Да, и не только своих, судя по всему.

– Согласен. Если у меня появится хоть малейшая возможность превзойти тебя в глазах Его Святейшества и вернуть себе львиную долю папских заказов, то я сделаю это не задумываясь, так что берегись!

Микеланджело намекал, что прибегнет к помощи своего беспринципного подопечного, Себастьяно Лучиани. При звуках этого имени у Рафаэля шевелились волосы на загривке. Себастьяно, молодой художник, завидовал Рафаэлю почти с той же страстью, что и его учитель. Он был, определенно, не обделен талантом, но неуемные амбиции мешали ему стать настоящим мастером.

Их как-то пытались стравить друг с другом на огромной вилле состоятельного банкира, близкого друга понтифика и одного из крупнейших жертвователей в казну Ватикана, Агостино Киджи. Когда Рафаэль получил заказ украсить гостиную, выходящую окнами на Тибр, фреской с изображением морской нимфы Галатеи, именно Себастьяно Лучиани поручили роспись соседней стены. Как только работа была выполнена, Киджи отказался т услуг Себастьяно и доверил Рафаэлю росписи всего дворца и двух семейных часовен, положив начало открытой войне между живописцами.

– Спасибо за предупреждение, – сказал Рафаэль.

Соперники кивнули друг другу, как будто вели самую обычную светскую беседу, и Микеланджело удалился. Только на этот раз у Рафаэля появилось плохое предчувствие. Возможно, критики его не далеки от истины, думал он, направляясь в покои Папы. И может статься, что ему, как и предсказывал Микеланджело, некого будет винить, кроме себя, за крушение своей карьеры.

– Ваше Святейшество. – Рафаэль преклонил колени и поцеловал кольцо на пухлом пальце Папы из рода Медичи, который восседал на помосте, убранном тяжелой красной тканью, – сутана из белой парчи, белая шапочка пилеолус на лысеющей голове сдвинута к затылку, на плечи накинута алая бархатная пелерина, отороченная мехом горностая. Понтифика окружали кардиналы в мантиях, епископы, секретари и эмиссары. Его Святейшество собирал их вокруг себя в интересах безопасности и в качестве советников. Комнату наполняли звуки лютни, струны которой перебирал юноша в рясе, сидящий недалеко от понтифика. Позади лютниста стоял другой юнец с серебряным подносом, заполненным марципанами, пирожными с кедровыми орешками и сахарной пудрой, восточными засахаренными фруктами и другими деликатесами, украшенными пышными облачками взбитых сливок.

Они находились во второй ватиканской станце, украшение которой было поручено Рафаэлю. Работы начались при папе Юлии II, который превратил эту великолепную залу с высокими потолками в частную приемную, где встречал высоких сановников. Грандиозность заказа и спешка с его выполнением наводили на мысль, что Божьими наместниками руководила не одна любовь к искусству. Поскольку этим слугам Церкви не дозволялось иметь детей, во всяком случае законных наследников, которых они могли публично признать, живописные шедевры, выполненные по их повелению, должны были даровать понтификам желанное бессмертие. Это было единственное наследие, которое они могли после себя оставить, и они делали все, что от них зависело, не скупясь и не брезгуя любыми средствами, чтобы исполнить задуманное.

Стены станцы должны были украсить пока не завершенные фрески – тонкое, живое и яркое воспроизведение сцен из истории Церкви. Рафаэль и его помощники уже написали «Изгнание сирийского полководца Элиодора из Иерусалимского храма» и «Мессу в Больсене» и сейчас работали над «Освобождением Рима от нашествия Атиллы и гуннов через заступничество апостолов Петра и Павла», в котором намеревались увековечить образ самого Льва X. Войдя в залу, Рафаэль сразу отметил, что подмостки и занавеси, закрывавшие незаконченную часть настенной росписи, намеренно убраны.

– Ваше Святейшество, умоляю простить мне сегодняшнее опоздание. Я наконец-то нашел идеальную натурщицу для образа Мадонны, предназначенного церкви Сан-Систо.

Папа поднял руку в перстнях и неопределенно взмахнул ею в воздухе. Это известие оставило его равнодушным. Мадонна была заказом его предшественника, Юлия II, а у Льва X имелись свои собственные замыслы, которые занимали его куда больше.

Тяжело дыша, понтифик провел рукой по округлому боку под парчой и взглянул на одну из потолочных росписей, изображавшую явление Бога Моисею. Лицо у Льва X было полное, одутловатое, сочные губы напоминали розовый бутон, воткнутый в складки над подбородком. Однако прозрачно-голубые глаза источали доброту, которая быстро возбудила симпатию и преданность в Рафаэле. Спустя минуту Папа снова откинулся на спинку трона, отделанного золотом, драгоценными камнями и алым шелком.

– Скажи-ка мне, Рафаэлло, – Папа погладил подбородок и протянул руку к поблескивающему серебряному подносу рядом с ним, – что ты думаешь о наших весьма непростых отношениях с Францией, особенно осложнившихся теперь, когда молодой и тщеславный Франциск метит в короли? Ты же должен понимать, что уже сейчас, не дожидаясь смерти старого короля, этот юнец пытается заключить союз с Испанией против Генриха Английского. Он наверняка предложит нам присоединиться к этому альянсу.

Рафаэль был удивлен и сбит с толку. Судя по всему, именно этого понтифик и добивался. Политика, озадачился мастер. Какое я-то имею к ней отношение?

– Я не посмею высказывать свое мнение по столь важному делу, – осторожно ответил он.

– Чепуха! – отмахнулся понтифик. – Здесь ты среди своих. – Он кивнул, так что явственно обозначился второй подбородок. – Время от времени я обращаюсь с вопросами к людям из близкого окружения, чтобы глубже вникнуть в суть материй, которыми мне приходится заниматься.

– Ваше Святейшество знает, что я всего лишь смиренный художник, слишком несведущий, чтобы высказывать свое мнение перед людьми вашей учености, особенно в делах государственных.

– Сынок, твое искусство выдает тебя, – терпеливо улыбнулся Папа. – Твоя кисть всегда обнаруживала благородство и величие ума, что особенно хорошо видно в самом выборе сцен из истории Церкви, которыми ты украсил нашу обитель. – Папа окинул взглядом залу, как бы подкрепляя свою мысль. – Да и я спрашиваю не столько совета, сколько взвешенного мнения.

Рафаэль, как и все приближенные Папы, прекрасно знал, что Лев не принимал ничьей стороны в противостоянии между молодым наследником французского престола, императором Священной Римской империи Максимилианом I и Генрихом VIII Английским. Не дожидаясь коронации, Франциск уже пытался заключить договор с Испанией, с тем чтобы через брачный союз завладеть Миланом и Генуей. Рафаэлю было ведомо, что понтифик тревожится, не зная, как поступить в таких обстоятельствах. Мирный человек, папа Лев больше всего пекся о независимости Ватикана и свободе Италии.

Памятуя это, Рафаэль осторожно произнес:

– Тогда, если Вашему Святейшеству угодно испытать меня таким образом, то я отвечу, что мудрый моряк берет в море два компаса. Разумный диалог со всеми сторонами, пока возможны переговоры, представляется мне самым разумным курсом в любом затруднительном положении, когда желанная цель – это мир.

– Прекрасно сказано, сын мой. – Розовые губы понтифика сложились в почти довольную улыбку. – Дело в том, – продолжил он мгновение спустя, – что это маленькое испытание ты прошел не по моей прихоти, а по просьбе Биббиены.

Эта фраза удивила Рафаэля. Бернардо Довицио да Биббиена был его первым союзником в Ватикане еще до того, как на престол взошел Лев, и до обручения Рафаэля с племянницей кардинала. Более того, роспись лоджии Биббиены натолкнула Папу на мысль об украшении ватиканских лоджий по образцу подземных помещений некогда разрушенного дворца императора Нерона, его Домус Ауреа – Золотого Дома.

– Его высокопреосвященство пребывает в недоумении. Он предположил, что ты после стольких лет обручения все еще не женился на Марии, потому что не настолько мудр, как мы считали в самом начале. Если это так, то ты недостоин женитьбы на его племяннице и все милости, дарованные тебе, были ошибкой.

Я все еще не женат на Марии потому, что не люблю ее и не смогу полюбить никогда. Если же я пойду на заключение брака, осознавая это, то причиню ей только вред, а она заслуживает лучшей доли. Во всяком случае, не мужа, который не пропускает ни одной юбки…

– Мне грустно слышать, что после стольких месяцев, проведенных у вас на глазах, вы по моим поступкам не можете судить о том, что я за человек. – Рафаэль не стал озвучивать мысль, которая пришла ему в голову. Перед его мысленным взором снова явилась худощавая, бледная и болезненная племянница кардинала, скупая на улыбки и разговоры.

– Ты знаешь, что стал мне почти сыном, Рафаэлло, и ты дорог мне. Но Бернардо мне тоже дорог, и мне не хочется думать, что он может оказаться прав и что Мария, может быть… в общем, слишком хороша для тебя.

Выходит, неожиданное обращение к делам текущей политики было всего лишь обходным маневром, с помощью которого понтифик подобрался к вопросу, который занимал его на самом деле. Он намеревался добиться послушания, надавив и внушив страх. Не было простым совпадением и то, что Папа назначил встречу в той самой зале, которую Рафаэль расписывал собственной рукой и которая по его милости оставалась незавершенной вот уже целый год. Как и то, что главный его соперник удостоился аудиенции раньше него самого.

Значит, вот в чем дело! Ему не только вынесли порицание – его поставили на место, явив зримое предупреждение о том, кто быстро заменит его в работе над станцами, если он не опомнится.

Каждая из сторон в споре была по-своему права, и Рафаэлю хватило решимости заявить об этом вслух:

– Я пришел к выводу, что заключение брака с синьориной Марией станет смертельной ошибкой для нас обоих.

Папа оставался невозмутим.

– Разве ты не сам давал слово этой молодой особе из почтенной семьи, породниться с которой предложил тебе его высокопреосвященство?

Так и есть, но когда это было? И теперь он совсем иной человек…

– За эти годы мы с синьориной Биббиеной лишь отдалились друг от друга.

– Мы говорим о браке, Рафаэль, а не о легкомысленных влечениях сердца! Мы, люди мудрые, должны относиться к нему со всей серьезностью, не так ли? Биббиена, который свел нас двоих, был добр к тебе, ты многое приобрел от знакомства с ним, его племянницей, не говоря уже о дружбе с самим понтификом. – И он вперил в Рафаэля тяжелый взгляд своих светло-голубых глаз. – Ни один художник мира даже не мечтал о такой удачной партии!

– Скажите, Ваше Святейшество, обязан ли я отдать кардиналу собственную душу в уплату за его неисчерпаемые милости?

Полные губы понтифика раздвинула широкая улыбка, что изрядно удивило Рафаэля.

– Нет, мой мальчик. Всего лишь свою свободу.

– Этого я отдать ему не могу!

– Святая Матерь! Чего же ты тогда хочешь?

– Освободиться от обета взять в жены Марию.

– А это, Рафаэлло мио, не в моей власти. Но даже будь по-иному, я не стал бы освобождать тебя от обета, ради Биббиены. – Чуть погодя, когда эхо его слов замерло в наступившем гулком молчании, понтифик неожиданно произнес: – От нас только что вышел Микеланджело Буонарроти.

– Мы обменялись приветствиями на пороге этой комнаты.

Взгляд Папы снова вернулся к Рафаэлю. Полное лицо Льва X, блестевшее от пота, приняло обычное выражение, но все же в глубине голубых глаз навыкате, за мягкой улыбкой таилось что-то неуловимое. В этом последнем его замечании, переводящем разговор на главного соперника Рафаэля, был скрыт намек.

– Ты спрашивал у Микеланджело, зачем он приехал в Рим? Уж не собирается ли он перехватить твои заказы?

Рафаэль приподнял бровь и почувствовал, как непроизвольно сжимаются челюсти. Он подождал очередного удара сердца, потом второго и, аккуратно подбирая слова, ответил. Обычная легкость их бесед внезапно сменилась странной натянутостью.

– А он приехал в Рим за этим, Ваше Святейшество?

– Если он сам тебе об этом не сказал, то, наверное, в твоих же интересах хорошенько над этим подумать. И еще тебе будет полезно вновь обратить пристальное внимание на работу и ее источник.

Рафаэль отпрянул назад, отступив на полшага. Его изумила откровенность понтифика, который раньше всегда был приветлив и доброжелателен с ним.

– Я разочаровал Ваше Святейшество своей работой?

– Только невеликим усердием в ней, мой дорогой. Мне грустно видеть, что из всех важных заказов, что были тебе доверены, к завершению близятся лишь рисунки и росписи для Биббиены. Надеюсь, ты простишь мое нетерпение и досаду от того, что ты намерен начать новую Мадонну, как бы хороша ни была натурщица, которую ты для нее нашел. Согласись, что Папа, ожидающий окончания своего портрета, может испытывать по этому поводу некоторое раздражение.

– Следуя вашему совету, я все эти месяцы разыскивал натурщицу, чтобы завершить выполнение заказа. Я также работал над часовней Киджи, а теперь синьор Киджи остался так доволен моей работой, что увеличил свой заказ. Теперь он включил в него мозаичный потолок для семейной часовни. И простите меня за напоминание, но все эти работы также очень срочные.

– Однако большая часть этих работ, во всяком случае на начальных стадиях, выполняется твоими помощниками, разве не так?

– Да, выполняется, но идея и композиция принадлежат только мне.

– Может, тебе пригодится свежий взгляд… может, тебе нужна помощь другого художника с молодым задором?

Рафаэль быстро понял, куда клонит понтифик.

– Ваше Святейшество уже выбрали подходящего человека?

Понтифик потрогал лоснящийся подбородок, и драгоценные камни в оправах его перстней блеснули в лучах солнца.

– Микеланджело рассказывал мне о своем молодом друге, Себастьяно Лучиани, который изъявил желание помочь тебе с этой залой.

Щедрый и терпимый по натуре, Папа был одним из Медичи, не склонных открыто изъявлять приверженность кому-либо. Рафаэль неожиданно почувствовал себя загнанным в угол этим обыкновением понтифика, и собственными тщетными упованиями, и еще чем-то необъяснимым, что увлекало его прочь от течения предстоявших ему трудов. Он подался вперед, сцепив руки.

– Прежде чем я займусь чем-либо другим, эта комната будет закончена, чтобы вы могли провести в ней парадный прием после воскресной мессы. Пусть даже для этого мне придется лишить себя сна. Мне будет довольно тех помощников, что уже есть. И еще, – он пылко простер вперед руку, – в знак признания моего неискупимого долга перед вами за вашу благосклонность и милостивейшее терпение и всепрощение через две недели я представлю Вашему Святейшеству первые наброски самой прекрасной, самой необыкновенной Мадонны, которую вы можете себе представить. Она станет моим личным даром Вашему Святейшеству.

– Так эта комната будет закончена? – Папа тяжело ронял слова, дыша с надсадой. – Полностью? К воскресенью?

– Да, к воскресенью.

Понтифик, казалось, был исключительно доволен обещаниями Рафаэля и его покладистостью. Пухлые губы Папы изогнула спокойная улыбка, которая наконец разрушила напряжение, внезапно возникшее между ними.

– Ну что ж, я буду ждать этого с величайшим нетерпением.

Он по-отечески положил Рафаэлю руку на плечо. Квадратный изумруд на мизинце сверкнул в лучах солнца, проникавших в залу сквозь длинный ряд высоких застекленных окон со свинцовыми переплетами.

– А что насчет женщин, Рафаэлло мио? Я могу рассчитывать на то, что ты прекратишь отвлекаться на них, хотя бы до тех пор, пока не закончишь часть своих важных дел?

Резко очерченные ноздри Медичи затрепетали едва заметно, но Рафаэль понял предостережение, заключенное в этом вопросе. Кто знает, может, Микеланджело действительно вернулся в Рим только для того, чтобы ходатайствовать о завершении надгробия для Юлия? Или для того, чтобы оказать покровительство Себастьяно. Как бы то ни было, Рафаэль не мог позволить себе ошибок: от него зависели жизнь и благосостояние не одной дюжины помощников и учеников. От него и от расположения к ним понтифика.

– Даю вам слово, – заверил Рафаэль. И это обещание далось ему на удивление легко, потому что теперь его занимали не женщины вообще, а лишь одна из них, та таинственная девушка с холма Джаниколо. Узнал ли уже Джулио, кто она такая и где живет?

Как только Рафаэль ушел, от группы кардиналов, расположившихся возле Папы, отделился высокий представительный мужчина с густой черной бородой в тунике оранжевого шелка, облегающих штанах и отороченной мехом зеленой бархатной накидке. С его шеи свисал тяжелый бронзовый медальон. По обе стороны от понтифика воздвиглись два кардинала в алых мантиях. Ни дать ни взять подставки для пухлой церковной книги, подумал Агостино Киджи. С Джованни деи Медичи они дружили еще до того, как тот принял сан Папы Римского и имя Льва X, и Киджи понимал, что эта дружба была козырной картой в его колоде. Он никогда не забывал, по чьей милости обрел место за пышным обеденным столом в Ватикане, был зван на празднества с музыкой или охотничьи выезды – туда, где вершилась политика. Киджи сам заработал свое состояние. Лев же дал ему возможность этим состоянием воспользоваться.

«А я говорю: давайте радоваться папству, раз уж Господь даровал нам такую возможность», – частенько повторял Лев X. Его возвели на Священный Престол меньше восьми месяцев назад, а он уже придумал, как использовать богатые возможности, которые преподнесла ему жизнь. Он получал от нее удовольствие, вкушая изысканные яства, слушая хорошую музыку, окружая себя прекраснейшими произведениями искусства. Он стал кардиналом в тринадцать лет благодаря могуществу его знаменитого семейства и пережил первые выборы Папы, получив только один голос. Однако его сторонники не теряли времени даром и многому его научили. Вопреки опасениям, что молодость и неискушенность помешают ему справиться с обязанностями понтифика, Медичи в возрасте тридцати восьми лет стал Львом X.

Киджи, крупный, ширококостный, с копной темных вьющихся волос, почтительно поклонился и поцеловал перстень на пухлом пальце понтифика, как того требовали традиции. Рука понтифика благоухала, но не пирожными, которыми тот обильно угощался, отметил Киджи, а куриным жиром после предыдущей трапезы. Джованни деи Медичи все делал с размахом: вволю ел, вволю пил и вовсю наслаждался жизнью, не смущаясь того, что долг призывает его к размышлениям и молитве.

– Я думаю, ты все слышал?

– Да уж явно больше, чем рассчитывал, Ваше Святейшество, – ответил Киджи хорошо поставленным голосом, источая искренность, словно медвяное вино. – Я и не знал, что наш дражайший Рафаэль опаздывает с исполнением всех остальных заказов.

Папа встал, оперся на руку Киджи и спустился с возвышения. Они медленно вышли из богато украшенной залы в коридор. Агостино подлаживался под медлительную шаркающую поступь Папы.

– Так и будет, если не отвлечь его от бесконечных Мадонн. Я думал, он закончит с фресками для моей семейной часовни хотя бы ко Дню всех святых, раз уж не успел сделать это летом. И Ваше Святейшество ожидает завершения росписей залы для аудиенций, что требует самого пристального внимания и усердия, – почтительно склонил голову Киджи, – не говоря уже о вашем парадном портрете, который он еще и не начинал.

Один из секретарей понтифика, лысеющий, чуть сутуловатый человек по имени Бембо, промокнул блестящий лоб Его Святейшества белым шелковым платком, отделанным венецианским кружевом, не останавливая их движения.

– Он тебе доверяет?

– Думаю, да, Ваше Святейшество, потому что в Рим он попал только благодаря моей протекции.

Папа задумчиво потер подбородок толстыми пальцами.

– Прекрасно. В таком случае мы заставим его выполнить в первую очередь твои заказы.

– Ни в коем случае! Интересы Вашего Святейшества превыше всего!

Папа пресек возражения Киджи твердым взмахом руки.

– Терпение, дорогой Агостино! Терпение – самая ценная из добродетелей. Привязав к себе Рафаэля, ты умножишь свою власть над ним. И помни: близкие друзья – это те, кто свободно объясняются меж собой. Мне нужен воистину близкий ему друг. Такой, что будет хорошо осведомлен о его желаниях, о его женщинах и о том, кто мешает ему работать. Мы должны точно знать, чем занято его сердце, потому что иначе никогда не получим от него желаемого.

– Так мы будем тайно управлять им, как мартышкой на поводке? Да, Ваше Святейшество?

– Именно, – подтвердил Папа.