Текст книги "Виндера. Однажды будет ветер"

«Да тут же куча народа! – покрылась мурашками Рина. – Если они решат меня убить, им это ничего не будет стоить».

Она скорее упала, чем села на предложенный стул, и услышала, как Клим тихо встал позади нее. Кантоны ничего не говорили, и доска с планом больше не подлетала. Было ясно, что начать беседу придется самой.

– Благодарю вас за теплый прием, – выдавила из себя улыбку Рина. – Позвольте еще раз представиться. Меня зовут Катрина. Катрина Шегри.

Вообще-то она не любила свое полное имя, но в таком обществе быть просто Риной показалось ей несолидным. Катрина – довольно красивое имя, но только если не знать его дурацкой предыстории. Это все папа, помешанный на живописи.

По семейной легенде, когда Рина только родилась, он посмотрел на нее и воскликнул:

– Бог мой, Анжелика, это красивейшее из произведений искусств, что видели мои глаза! Мы с тобой создали настоящий шедевр!

И он стал всерьез настаивать, чтобы его дочь назвали Картиной. Когда дело касалось искусства, папа порой становился весьма эксцентричным. Но более дальновидная мама заранее поняла, какими насмешками это грозит дочери, и не согласилась. Тогда они с папой впервые серьезно поспорили. Не сумев его переубедить, мама соврала, что хочет назвать дочь Дульсинеей. Папа был в ужасе: это имя казалось ему самым неподходящим, и мама, разумеется, это знала. К тому же она, как хорошая актриса, закатила ему весьма натуральную истерику по этому поводу, но в конце концов согласилась на компромисс, который сама и предложила, – Катрина. Это был самый близкий к Картине, но вполне привычный человеческому уху вариант. Таким образом папа был обведен вокруг пальца дважды: сына он собирался назвать Мольберт.

Рина не хотела, чтобы люди знали эту нелепую историю, а мама как нарочно рассказывала ее всем подряд вместо анекдота. Катрина терпела это лет до восьми, а потом потребовала называть себя Риной. Альберт в отличие от нее просто хохотал вместе со всеми над Мольбертом. Имя его вполне устраивало, да и вообще он, на зависть сестре, устраивал себя во всем. Наверное, он бы ничуть не смущался, даже если бы мама назвала его Агафонием – именно этот вариант она предложила папе взамен Мольберта.

Рина расправила подол на дрожащих коленях и выпрямилась, чтобы казаться уверенней и взрослее. Справа от нее, во главе стола, стоял портрет мэра Кантона – того самого мужчины, чью фотографию Рина видела в газете, а по правую руку от него сидела жена. Другие стулья занимали их родители, братья и сестры, за ними Рина увидела портрет красивого мальчика, а в конце стола посадили тех, кого она обозначила про себя седьмой водой на киселе. Все портреты были очень разными, но их объединяло то, что перед ними лежали блокноты и ручки.

«Это будет больше похоже на допрос, чем на обед», – подумала Рина и вздрогнула, когда на колени легла кружевная салфетка.

На столе перед гостьей вместо блокнота распахнулись два серебряных крыла из столовых приборов. Они обрамляли блюдо под колпаком, до того отполированным, что Рина четко видела в нем собственное выпуклое отражение: треугольник родинок на левой щеке и серые глаза – наследие бабушки Вельмы. Они весьма подходили к бабушкиному стальному характеру и как-то хищно блестели на ее лице, а вот лицо Рины делали просто блеклым, так что она свои глаза не очень-то любила. Да и нос считала великоватым, а в отражении он показался ей прямо-таки безобразным.

– Это даже хорошо, что она страшненькая, – без всякого стеснения говорила бабушка Вельма родителям. – Еще одну родственницу актрису я не выдержу. Но вы должны срочно отдать ее в частную школу. Девочка явно обделена талантами, поэтому не говорите мне, что ваш образ жизни развивает в ней творческий дух. Из Альберта еще что-то получится, но в Рине я сомневаюсь. Ей надо больше бывать среди людей и учиться вести себя в обществе, иначе никто не возьмет ее замуж.

Неприятные воспоминания давили со всех сторон, и Рина не могла от них отделаться, потому что особняк Кантонов вызывал четкие ассоциации со столичным домом бабушки. Каждый раз, приезжая к ней в гости, Рина чувствовала себя униженной и никчемной. И на каждом светском рауте ей хотелось сбежать и спрятаться в своей комнате, где никто ее не увидит и не осудит.

Наконец колпак подняли, и ледяные глаза бабушки Вельмы исчезли. На блюде дымились овощи с мясом, кажется, кролика. Либо их здесь выращивали, либо бедняга забрел в неудачное время на территорию поместья.

Рине от волнения кусок не лез в горло, и к тому же она помнила, что еду и воду нужно сначала проверить. Вот только она понятия не имела, как это сделать под пристальными взглядами стольких людей. Вжимать перстень в еду или макать его в воду было как минимум неприлично. Вдруг Кантоны оскорбятся, что их подозревают в отравлении, и просто вышвырнут ее? Отказаться от еды тоже было бы невежливо, и Рина не могла сказать, что обедала недавно – она тут минимум час.

Она так разнервничалась, что в итоге не придумала ничего лучше, кроме как нарочно пролить воду на тарелку и заодно на ладонь с кольцом. Камень остался белым.

– Ой, простите! Меня так после ванной разморило, совсем руки не держат.

Рина понимала, что на кону ее жизнь, но все равно чувствовала себя кошмарно. Теперь ни платье, ни прямая спина не добавят ей солидности в глазах Кантонов. Хотелось уменьшиться, юркнуть под серебряный колпак и вместе с ним спуститься в подклеть, забравшись в подъемник для еды.

Полотенце мгновенно подтерло пролитую воду. Намокшую еду убрали, и Рина понадеялась, что у повара нет добавки.

– Мне нужна ваша помощь, – робко начала она и, запинаясь, изложила мэру суть дела.

Увы, это неловкое блеянье даже близко не походило на ту речь, которую Рина репетировала в уме.

«Просто фиаско, – подумала она, закончив говорить. – Хуже некуда».

Над столом еще долго висела тишина. Потом разом поднялись почти все ручки, и члены семейства стали бурно переписываться. Рина напряглась, готовясь к допросу, но как раз ее единственную игнорировали. Блокноты сначала мерно летали от одного края стола до другого, затем начали летать резвее, а потом стал твориться полный кавардак. Члены благородного семейства принялись сминать листы и швырять их в портреты друг друга. Это была настоящая бумажная война. Рина замерла, как статуя, и не сразу заметила, что к ней подлетела записка на подносе:

«Уважаемая Странница, не соблаговолите ли вы отдохнуть в гостевых покоях, пока господа не завершат обсуждение? Полагаю, вопрос не решится быстро, поскольку речь идет о фамильной реликвии дома Кантонов. Могу я распорядиться, чтобы обед доставили вам в комнату?

С уважением, главный дворецкий»

– Д-да, было бы очень хорошо, – сказала Рина и выскочила из-за стола.

В нее почти прилетел бумажный снаряд, но дворецкий успел остановить его подносом. При этом комья, бившие морду портретам, почему-то никто не останавливал.

Переведя дух в фойе, Рина вместе с Климом вернулась в Лазурную гостевую и, не снимая платья – ее вещи еще не вернули, так что переодеваться все равно было не во что, – с удовольствием поужинала, тщательно протыкав каждый кусочек кольцом. После этого ей было абсолютно нечего делать, кроме как корить себя за позорную речь, и она нервно меряла комнату шагами.

– Что они там так долго обсуждают? Это же просто бриллианты, а на кону их жизнь! Будущее их детей! Разве это не стоит дороже всего на свете?

«Конечно, дорогая», – поддержали ее родители, но она говорила не для них. Она хотела, чтобы ее услышали Кантоны. Услышали и прислушались.

Устав ходить, Рина уселась в кресло. Кровать выглядела удобней, но у кресла была спинка – отличная защита от удара с тыла.

«Это все из-за того, что я мямлила, – не могла успокоиться Рина. – Они просто не верят, что я достойная Виндера, вот и не хотят отдавать семейную реликвию. Что, если они прямо сейчас обсуждают, как меня убить?»

Нервы так натянулись, что Рина аж подпрыгнула от стука в дверь.

– Д-да-да, входите, пожалуйста.

В комнату вплыли двое: уже знакомый серебряный поднос, на котором стоял чайный сервиз и вазочка с печеньем, и портрет Якова.

Рина, прямая и белая от страха, едва заставила себя вежливо улыбнуться.

Портрет уселся в кресло напротив нее, и перед ним на столик лег блокнот с ручкой, а перед Риной поставили поднос.

«Прошу прощения за эту суматоху, – написал Яков. – Боюсь, обсуждение затянется до самого ужина. Дело не в том, что мы раздумываем над вашей просьбой. Помочь вам – наш святой долг! Просто, понимаете, прозвучало слово “дарственная”, а у нас половина родственников – юристы, и они сейчас просто с ума сходят, пытаясь переспорить друг друга, как бы так составить документ… с наименьшими убытками для семьи в будущем. Я и мои родители пытались их угомонить, чтобы они не тратили зря ваше время, но, боюсь, они слишком увлечены. Они два века сидели без работы, а тут такой повод… Я нижайше прошу за них прощения от имени всех Кантонов!»

У Рины отлегло от сердца. Казалось, она прямо сейчас расплывется по креслу от облегчения и впитается в его обивку.

– О, не беспокойтесь, я все понимаю!

«Если честно, меня очень тревожит, что вам придется снова навестить эту шантажистку Юлию, – написал Яков. – Недопустимо подвергать юную девушку таким оскорблениям. Я чувствую себя ужасно от того, что не могу вас защитить. Ходят слухи, что Странники способны передать свою роль кому-то другому, если захотят. Как вы смотрите на то, чтобы я стал Виндером вместо вас, Рина? А вы пока побудете тут, в безопасности. У нас достаточно свободных комнат, и мои родители будут рады вашей компании. Я хочу оградить вас от нападок Юлии, да и вообще от этого бремени».

Клим нервно дзинькнул. Часы выписывали вопросы. Они не понимали суть разговора, потому что Рина стеснялась читать записки Якова вслух.

– Благодарю вас, – взволнованно сказала она. – Это очень любезно с вашей стороны, но я не могу отказаться от своей роли до тех пор, пока не найду кнопку Ветродуя. Это закон Странников.

«Очень жаль! – огорчился Яков. – Я не понимаю и не принимаю эту несправедливость. Страдать и жертвовать собой – удел воинов и героев, а не беззащитных девушек. Вы не созданы для этой работы».

Если бы Рине сказали такое родители, Клим или Альберт, она бы разозлилась, но слова Якова сделали ее счастливой. Сын мэра так напоминал храброго принца из ее фантазий, что от одного взгляда на него у Рины горели кончики ушей, и она жалела, что волосы, собранные в прическу, не скрывают ее смущение.

«Это тебе не мальчишка-пастух из деревни! – думала она. – Вот они где – амбиции и характер!»

В беседе с Яковом незаметно пролетела пара часов. Болтали о книгах и путешествиях, в которых Рина хорошо разбиралась и потому тараторила без умолку, рассказывая об интересных местах и сюжетах.

«Невыносимо прерывать столь интересную беседу, – написал вдруг Яков, – но я вынужден вас покинуть. Мне только что сообщили, что семейство утвердило план, и я должен присутствовать на его оглашении».

Как только дверь за портретом закрылась, Рина побежала в туалетную комнату. Ей надо было срочно умыться – щеки так и пылали, сердце бешено стучало, и по лицу расплывалась идиотская улыбка, которую не было сил сдержать.

К ужину Рина переоделась в платье куда нарядней, уже подшитое точно по ее фигуре. Оно было белое с золотым шитьем и ажурной накидкой. Волосы завили и украсили диадемой, а еще принесли нужного размера туфли – видимо, успели переделать их под маленькую ногу или просто нашли подходящие. Ходить в них было неудобно, и Рине приходилось держаться за перила, но чувствовала она себя все равно по-королевски. Ей казалось, что она плывет, даже когда она спотыкалась и когда каблуки застревали в мягком ворсе ковра.

«Вот бы, и правда, можно было остаться тут вместе с Яковом! – мечтательно подумала она, но тут же возразила сама себе: – Нет, я куда больше ему понравлюсь, если освобожу Хайзе от проклятия. Тогда весь мир будет мной восхищаться, и Яков тоже».

За окнами почти стемнело, и все свечи в канделябрах были зажжены. Подол платья блестел в их свете, как пушистый, искрящийся под фонарями снег. Блики играли на позолоченном декоре стен, отражались в хрустальных подвесках люстр, выхватывали мерцающие нити из гобеленов, штор и мебельной обивки. Запах одеколона в коридоре почти выветрился. Теперь там пахло свежесрезанными цветами в вазонах, едва видимых в полумраке.

– Добрый вечер! – сказала Рина, войдя в уже знакомый обеденный зал.

Тут все было чисто – ни намека на недавний бумажный бой, и портреты спокойно ждали ее на своих местах. Рина гораздо изящнее, чем в первый раз, опустилась на свой стул и почувствовала, как Клим прислонился к его спинке.

«Простите нас за задержку, уважаемая Странница», – написал ей мэр.

На стол перед Риной опустился черный бархатный футляр. Его крышка поднялась, и Рина ахнула, увидев, как бриллианты переливаются всеми гранями в свете свечей. Вживую они были куда красивее, чем на фотографии, и каждый камень оказался размером с виноградину. Сверху на драгоценности легла дарственная с именной печатью. После этого крышка мягко закрылась.

Рина уже хотела поблагодарить семейство и встать, но ее опередила жена мэра.

«Милая, мне так неловко, что мы вас задержали, – написала она. – Но я настойчиво прошу вас остаться на ночь. Скоро станет темно и холодно, а вам предстоит не самая приятная встреча. Если эта бесстыжая дама опять вас обольет, вы непременно простудитесь! Пусть это случится хотя бы утром, когда воздух будет разогрет. И вы всегда можете снова прийти к нам, чтобы переодеться».

– Большое спасибо! – сказала Рина. – Я с удовольствием останусь. Ночью на улицах и правда холодно.

Климово «дзинь-дзинь» она проигнорировала. Пусть сам ночует на улице, если так хочет.

Теперь, когда вопрос с дарственной был решен, Кантоны всецело переключились на Рину, и ей пришлось говорить весь вечер. Дворецкий раза три подогревал для нее чай и менял блюда, но Рине было не до еды. Только когда часы пробили одиннадцать, жена мэра наконец спохватилась и велела сыну проводить гостью в ее комнату.

«Теперь вы знаете, что мое семейство еще и невыносимо болтливое, – написал он, пририсовав в конце улыбочку. – Мы окончательно вас утомили».

– Да ничего страшного, – улыбнулась Рина. – Рассказать новости – это меньшее, чем я могу вас отблагодарить.

Ей было слегка неловко от того, что в комнату ее провожала целая толпа народа: фонарь – наверное, в нем был дворецкий, – а еще портрет Якова, блокнот и ручка. То есть минимум четыре человека. Не очень-то побеседуешь, когда вокруг столько лишних ушей. Но все-таки Рина была бы рада остаться с Яковом подольше. Путь до Лазурной гостевой показался ей слишком коротким, и она бы многое отдала за еще одно чаепитие с портретом, но у двери в Лазурную гостевую он пожелал ей доброй ночи и отправился обратно на стену.

Рина умылась, переоделась в ночную рубашку и, обессиленная, рухнула спать, но сон долго не приходил. От волнения мысли скакали в голове, как взбешенные кони на пожаре, и только под утро Рина сумела задремать. Ей снилось, что кто-то нежно проводит кончиками пальцев по ее шее, сдвигая в сторону волосы. А потом вдруг истерично зазвенел Клим, и Рина подскочила, как ужаленная.

С ее шеи что-то соскользнуло, и она успела заметить краем глаза, как это что-то черной змейкой метнулось к двери. Клим рванул следом.

«Дзяк-дзяк», – прозвучало из темноты, а потом затихло.

– Т-там змея? – с ужасом спросила Рина.

«Нет», – ответил Клим.

Рина взяла с тумбочки свечу и, подойдя к велосипеду, увидела, что звякала декоративная кисточка с бусиной, слишком крупной, чтобы пролезть в щель под дверью. Рина осторожно взяла эту кисточку и вытянула вслед за ней шелковый шнурок от балдахина. Он безвольно повис на ее ладони – тот, кто вселился в него, уже перескочил в другую вещь.

– Н-наверное кто-то просто шутил. – Рина почувствовала, как страх врывается в нее сквозь сонную негу. – Может, это дети…

«Нет!» – возразил велосипед.

В попытку удушения верить не хотелось, но успокоиться Рина уже не могла.

– Ладно, Клим, раз уж ты меня разбудил, давай поедем к Юлии прямо сейчас. Я все равно уже выспалась.

Она подошла к стулу, чтобы взять сумку, и тут прямо над ней что-то громыхнуло. Это была люстра. Громадная хрустальная люстра вырывалась из потолка. Подвески падали на ковер. Рывок, еще один. Рина застыла в ужасе, глядя наверх. Еще один рывок, и гигантский светильник ринулся на нее. Клим с разбега толкнул Рину в живот. Она упала на банкетку перед кроватью. Люстра грохнулась на пол. От нее во все стороны полетели как брызги прозрачные осколки. Клим, чудом не попавший в их плен, оглушительно зазвенел. В его бесперебойном звоне Рине слышалось: «Беги! Беги немедленно!»

Она побежала к двери. Заперто! Клим с разгона врезался в нее. Дверь даже не дрогнула. Рина обернулась, почувствовав движение за спиной: на нее летел тяжелый медный подсвечник. Она успела отскочить только потому, что намертво вцепилась в руль Клима, и он резко потащил ее за собой вбок. Подсвечник глухо ударился в дверь. Рина вскочила на велосипед, и он понесся к окну.

«Он его выбьет! – поняла Рина. – Но это второй этаж!»

Она зажмурилась, вцепившись в руль, и прижалась к раме. Послышался громкий хлопок. Клим резко затормозил, и Рина чуть не вылетела из седла. Она распахнула глаза и поняла, что это хлопнули с грохотом наружные ставни. У Клима был шанс пробить стекло, но не дерево. И тем более не дерево, укрепленное чьей-то душой.

Велосипед сделал резкий разворот. С пола поднялась острая хрустальная подвеска и полетела на Рину. Клим успел вильнуть в сторону, но было ясно: его везение скоро закончится. По всей комнате валялись осколки битого хрусталя, и колеса с трудом лавировали между ними. Если шины сдуются, всему конец.

Казалось, что хуже быть уже не может, но тут погасли свечи. Гостевую накрыла кромешная темнота.

«Это конец, – подумала Рина. – Вот так я и умру».

Она съежилась, готовясь к тому, что в нее вот-вот вонзится хрустальная пика, но Клим включил фонарик. Столб света выхватил из темноты блестящую подвеску. Она пролетела мимо, но развернулась и едва не угодила Рине в плечо. Клим рванул вбок, к стене. Оттуда стали одна за другой падать картины, оттесняя велосипед к разбитой люстре. Осколок никак не мог достать Рину, поэтому попробовал незаметно вспороть велосипеду колеса. Он подлетел к переднему и почти вонзился в него. Клим встал на дыбы, как конь, осколок пролетел под ним и врезался в стену. В столбе света Рина увидела, что на нее летит второй и поняла, что в тот миг, когда Клим приземлится, этот осколок уже будет у нее во лбу. Она пригнулась к раме и завизжала:

– Вы убийцы! Кантоны убийцы! Все об этом узнают!

Комната онемела, словно время поставили на паузу. Клим перестал двигаться, потому что пространство тоже замерло. Рина слышала только собственное прерывистое дыхание. Кажется, сработали именно сказанные ею слова, поэтому она собрала все силы и крикнула:

– Если я не выйду отсюда живой, все в городе узнают, что это вы меня убили! Потому что таков закон Странников! Я еще не нашла кнопку Ветродуя и поэтому не могу передать свою роль добровольно! Люди в Эрге понимают, что новый Странник появится только в том случае, если предыдущего убили! Они сплетничают обо всем, что я им рассказала, на своем занавесочном языке! Если один из вас принесет драгоценности швее вместо меня, все поймут, что моя смерть – ваших рук дело! Лучше отпустите меня, пока не поздно, иначе не только весь город, но и весь мир узнает о том, что вы убийцы! Почта работает бесперебойно, даже не сомневайтесь! Может, бриллианты для вас ничего и не значат, но вряд ли вы сможете спокойно жить без вашей блестящей репутации!

Рина замолчала, тяжело дыша. Она до жути боялась, что Кантоны не послушают ее и что Клим проткнул колесо и больше не сможет ехать. Но через минуту в комнате зажглись свечи, и к Рине подлетел блокнот на подносе. Справа от него зависла ручка.

«Договор о неразглашении», – прочитала про себя Рина.

Это было вполне в духе Кантонов. Они требовали, чтобы Рина никому и ничего не рассказывала о том, что произошло в их поместье этой ночью.

– Хорошо, – согласилась она. – Я никому ничего не скажу. Но вы отпустите меня. Немедленно.

Она коряво подписала листок своим именем и фамилией, и дверь в комнату распахнулась. Клим метнулся к ней стрелой.

– Стой! Сумка! Сумка, Клим!

Но велосипед не слушал. Рина зажмурилась, когда он вихрем слетел вниз по лестнице и выпрыгнул в зев парадной двери, а оттуда помчался к воротам. Он ехал с такой скоростью, какую Букашка никогда не набирала. Рине пришлось держать глаза закрытыми, потому что их резал холодный воздух.

Когда Клим остановился за воротами, она еще долго не могла пошевелиться и разжать пальцы, которыми намертво вцепилась в руль. Дыхание было судорожным и сиплым, ноги горели от царапин, оставленных кустами, которые росли вдоль дорожек. Рина пыталась перевести дух и хоть немного прийти в себя, когда что-то ударило ее сзади по голове. Не до обморока, но ощутимо.

– Ай!

Клим торопливо поехал прочь от ворот, но Рина его остановила.

– Погоди! Это же моя сумка! И одежда!

Кантоны брезгливо вышвырнули за ворота все ее вещи, и Рина принялась собирать их в свете фонарика. Руки дрожали, но ей не было холодно, несмотря на остывший воздух. Все тело пылало от нервной температуры. Рина была уверена, что это никакая не простуда. Частые прогулки под дождем ее закалили, и одними холодными обливаниями сломить ее было трудно, так что вспотела Рина явно от страха.

Она обулась и надела отпаренную, но все еще влажноватую одежду, рассудив, что на теле высохнет быстрее. То, что ударило ее по голове и наверняка сделало там шишку, оказалось бархатным футляром. Открыв его, Рина увидела, что драгоценности по-прежнему внутри, как и документ. Она хотела заплакать от облегчения, пережитого страха, обиды и разочарования, но жар как будто высушил все слезы изнутри. Вместо того, чтобы сжаться калачиком и зарыдать, Рина ощутила невыносимую ярость.

– Что, думаете, я не справлюсь?! – выкрикнула она. – Думаете, я никудышная Виндера, а вы все сделаете лучше?! Так я открою вам секрет! Странниками выбирают только тех, кто на это способен, ясно? Из всего Хайзе выбрали меня, потому что именно я должна это сделать! Не кто-то из вас, таких сильных, богатых и умных, а Катрина Шегри! И я докажу, что меня выбрали не зря!