Текст книги "Созвездие Стрельца, или Слишком много женщин"

Снимков было пять.

Номер первый – подвешенное к потолку тело с неестественно вывернутой головой. Свесившаяся на лицо пышная грива закрывает пол-лица, но я и без того узнал Марину, ту самую Марину, с которой расстался несколько часов назад, только на этой фотографии она мертва, давно мертва… В абсолютно пустой комнате абсолютно незнакомого мне дома на белом фоне выбеленной стены было запечатлено только это: тело повешенной женщины, одетой в строгий черный костюм, одна туфля на высоком каблуке соскочила с ноги и валяется на полу, вторая вот-вот упадет…

Номер второй – Мила, женщина, появившаяся в моей жизни при довольно необычных обстоятельствах, которые привели к еще более необычным последствиям. В общем, это была не очень красивая история, о которой я не любил вспоминать. Но вспомнить пришлось: Мила была снята в момент падения, в тот самый момент, когда тело, утратившее опору, летит вниз со стометровой высоты. Голова ее была запрокинута, но я, безусловно, узнал эту хрустальную голубизну глаз, разметавшиеся волосы цвета осенней листвы и пухлые губы, раскрытые в неслышимом миру крике…

На третьей фотографии… Катька. Черный ежик стриженых волос, безжизненно-открытый глаз. Катька была снята крупным планом, и что-то холодное и вязкое осело у меня в животе, когда я увидел этот раскрытый глаз и тонкую длинную шею в багровых пятнах – и вообще это лицо, которое так любил держать в ладонях. «А ведь она ждала от меня ребенка», – мелькнула мысль, но я поспешно отогнал ее, поменяв прошедшее время на настоящее: не ждала, а ждет, ведь Катька жива, я точно знаю, что жива!

Четвертая… я невольно вскинул глаза на Риту, и она улыбнулась мне жалкой улыбкой. Фотографии, которые я держал в руках, она, конечно, рассматривала не единожды, и мне трудно было представить, с каким чувством она смотрела на себя саму, лежащую на каком-то диване со скрюченными, поднятыми к горлу руками. «Отравлена», – решил бы тот, кто увидел этот снимок и не увидел сидящей напротив меня живой и здоровой Риты.

И наконец, я сам. Лежу в гробу. Гроб добротный, утопает в цветах, крышка открыта… и в нем, без сомнения, я, потому что как не узнать самого себя, даже если и не выискивать родинку на подбородке, которую я все-таки нашел.

– Ну что? – спросила Рита, когда я бросил фотографии ей на колени.

– Что-что… просто чья-то дурная шутка. Кстати, под каким соусом старуха в черном подсунула тебе эти фотографии?

– Ну, просто выложила их на стол. И предупредила, что «беда ждет твоего черного принца», это она, безусловно, про вас, Стасик!

– И что же за беда?

– Она сказала… сейчас… – Рита наморщила лоб. – Ах да, вот: «Беда ждет твоего черного принца. Черная попадья на него глаз положила, будет себе дорогу расчищать. Убереги его, скажи, пусть не смеет ни с кем видеться, если хочет жизнь своим присухам сохранить. Один раз увидит – и сразу попадья за ними придет. Смерть, смерть за спиной у него…» Как-то так, в общем.

– А ты неплохо запомнила. Словом, мне нельзя видиться ни с кем, кто тут изображен в… так сказать… мертвом виде?

– Я поняла, что так.

– И это все? А что было потом?

– Это вы про старуху? А ничего не было. Она повернулась и ушла.

– И ты не пыталась ее догнать?

– Зачем? – Рита вдруг часто-часто застучала зубами. – Н-нет… Н-ни за что на свете я бы не побежала ее догонять…

– Страшно было?

– Д-да.

– А прийти ко мне с этим известием не страшно? Да еще броситься под колеса! Ведь я не должен тебя видеть – ты же сама в «черном списке»!

– Тоже страшно. Но я верю, что со мной ничего не случится. Ведь ты рядом. – «Опа! Она впервые назвала меня на «ты»! – А когда вы рядом…

Вдруг она как-то сразу, одним движением, поднялась с места и бросилась мне на грудь, и не просто упала в объятия, а обхватила меня руками и ногами, как осьминожка, повисла на мне, одновременно рыдая в голос:

– Стасик, дорогой! Я так боюсь! Это ужасно, ужасно! Ведь, когда я бросалась тебе под колеса…. Эта черная старуха была рядом! Я ее прекрасно видела! Потом, когда уже все случилось!

Это было то же самое, о чем я подумал. Но промолчал.

– Откуда она взялась, откуда?! Ведь никто не знал, что я собиралась броситься под твою машину!

– Не надо плакать, глупышка. – Я осторожно провел рукой по ее теплой спине и опустил ее на пол – девушка все-таки весила прилично. – Идем лучше спать. Можешь лечь на мою кровать.

– А вы? – тихо донеслось сквозь рыдания.

– Не бойся, возле коврика у двери не останусь.

…Она улеглась и, немного поворочавшись, успокоилась под моим одеялом. Запрокинув руки за голову, я лежал на диване в большой комнате, даже через простыню чувствуя, как спину холодит его кожаная обивка. Холод доходил до самых костей. Странно, почему я не чувствовал раньше, что этот диван такой холодный и неуютный?

Межкомнатную дверь Рита прикрывать не стала, и я знал, что она не спит. Хотя моя незваная гостья и лежала не шевелясь, я слышал ее прерывистое дыхание – девчонка никак не могла успокоиться.

– Иди ко мне, – сказал я в темноту.

Кровать, на которой лежала Рита, чуть скрипнула пружинами.

– Ну, иди же, – сказал я нетерпеливо.

Остаток ночи нам уже не было ни холодно, ни страшно.

* * *

Наутро, собирая со стола и вываливая в мусорку все, что осталось от моей вчерашней готовки (никому из нас и в голову не пришло приняться за ужин), я размышлял и никак не мог найти тот самый выход, который должен был бы логично вытечь из моих размышлений. Вопросов было столько, что у меня возникло желание украшать ими новогоднюю елку, а за ответами придется идти, видимо, в дальний лес. Ну, положим, совершенно ясно, что фотографии – искусная подделка, ведь старуха в черном вручила их Рите еще несколько дней назад, а Марину и Катьку я видел и слышал буквально вчера. Но все остальное никак не укладывалось у меня в голове. Кому понадобилось пугать меня этими снимками? Почему их передали именно через Риту? Куда подевались те три письма, которые, если верить Рите, она написала и отослала мне еще неделю назад? И главное – кто такая эта черная старуха и как на самом деле она оказалась вчера на месте происшествия?

– Привет, – розовая и теплая со сна Рита робко протиснулась в кухню. – Вы… ты уже не спишь?

Улыбка у нее тоже была какая-то утренняя – светлая и немного виноватая.

– Как видишь. Завтракать будешь?

– Ага.

– А умываться?

– Ой! – еще раз улыбнувшись мне, она сползла с табурета и ушла в ванную.

Проводив ее взглядом, я отметил про себя, что фигурка Риты, несмотря на свою пухловатость, все же не лишена изящества. Узкая талия легко и не без удовольствия обхватывается одной рукой. Грудь, что называется, на «ять». А главное – это молочное сияние кожи и румяно-наливные щечки, какие бывают только у очень юных девушек, ну да, ведь Рита учится на втором курсе, значит, сколько ей? – не больше восемнадцати, от силы девятнадцать…

Нет, не прав я был полгода назад, ой не прав! Очень интересная девушка.

Я только успел накрыть завтрак, как зазвонил телефон. Причем не мобильный, а обыкновенный, домашний. Это мне почему-то не понравилось. Всю дорогу от кухни до коридора я думал, кому это понадобилось звонить мне в семь утра.

Я ведь встал в такую рань только из-за Риты: ее надо было проводить в институт. Обычно по утрам мы, представители так называемых богемных профессий, друг друга не беспокоим. Поэтому вот такой звоночек на рассвете хмурого утра ноября мог означать определенно только какую-нибудь гадость.

Так оно и вышло.

– Стас? – услышал я веселый и даже чуть подрагивающий от нетерпения Маринин голос. – Это просто прекрасно, что я тебя застала, мой милый. Иди скорей, посмотри, что ты со мной сделал.

– Здравствуй, – пробормотал я. Сказать, что я опешил, – значило бы в данном случае ничего не сказать.

– Здравствуй, здравствуй. Ну, иди же!

– Куда идти?

– Ты не знаешь адреса? – Она рассмеялась смехом, который я так хорошо знал: серебристым, с переливами. – Или забыл? Беги скорее, если хочешь заполучить сенсацию. Через пару часов тут уже будет свора журналистов.

Она отключилась, и я медленно положил трубку на рычаг. Потом достал из куртки свой мобильник, набрал Маринин номер. Никто не отвечал.

– Что случилось? – Рита выглянула из ванной и испугалась. – На тебе лица нет! Что случилось?!

– Не знаю, – пробормотал я, потирая лоб. Абсолютно бессмысленный жест, ибо на сообразительность он, как оказалось, никоим образом не повлиял. – Кто-то продолжает шутить… А может, это не… Одним словом, мне надо ехать.

– Прямо сейчас? Обязательно надо?

– Да.

– Ну тогда, конечно, поезжай. За меня не беспокойся, я быстро соберусь и посуду помою. У тебя дверь захлопывается?

– Да.

– Ну, все. Пока!

Перед тем как сказать «Пока!», она сделала нерешительный шажок мне навстречу, словно сомневаясь, полагается ли ей прощальный поцелуй. Я сам тоже не был в этом точно уверен, но мы все же поцеловались – весьма скоро и как бы стесняясь друг друга. Но в самую последнюю секунду Рита вдруг обвила мою шею руками, и я почувствовал на щеке жар ее горячего дыхания.

– Стасик, береги себя. Без тебя я умру…

– Не надо накалять атмосферу, Ритуся.

– Вечером увидимся?

– Возможно…

Я ушел, в последний раз оглянувшись у порога и запомнив ее вот такой – босой, чуть растрепанной, в моей пижамной куртке без штанов, с засученными рукавами, в ее огромных глазах почему-то застыл страх…

* * *

Чувствуя себя отчасти идиотом, отчасти человеком, который, сам того не зная, натворил что-то ужасное, я заскочил в машину и погнал – туда, в маленькую гостиницу в Текстильщиках, где мы с Мариной имели обыкновение встречаться.

По дороге я несколько раз набирал номер ее мобильника и, вслушиваясь в равнодушные мерные гудки, почти физически ощущал, как сердце сжимает чья-то невидимая ледяная рука. Что могло случиться с Мариной? Или нет, не с Мариной. Конечно же, не с ней, потому что голос по телефону у нее был вполне живой и здоровый, я бы даже сказал – веселый. Может, в припадке злости, который еще не прошел у нее после нашего разговора, она сотворила что-нибудь страшное? Прирезала кого-нибудь… подожгла гостиничный номер… Изуродовала себя? Не очень похоже на Марину – ведь вторым ее любимым занятием после секса было как раз любование собой, она могла часами смотреться в абсолютно любую гладкую поверхность, которая была способна отразить ее прекрасный лик… Нет, эта женщина не станет пить уксус, резать вены и вообще следовать поговорке «Выбью себе глаз, пусть у моего мужа кривая жена будет».

Но вот это? Вот это вот: «Иди скорей, посмотри, что ты со мной сделал!» Что я с ней сделал? Ровным счетом ничего! Строго говоря, это она сама залепила мне такую пощечину, что я еще удивлялся, почему не расшатался зуб…

По счастью, в это раннее время кишки московских дорог еще только начинают заполняться машинами, и до Текстильщиков я добрался за каких-нибудь пятнадцать минут. Сонный администратор на ресепшене кивнул мне, как старому знакомому. Возможно, он кивал мне точно так же и раньше, но в другое время я просто не обращал на него внимания – тут же меня передернуло от предчувствия крупной неприятности.

– Добрый день. Вам ключ от…?

– От двести семнадцатого, пожалуйста.

Поскольку мы с Мариной приезжали в эту гостиницу как минимум три раза в неделю на протяжении последних четырех месяцев, портье вполне мог запомнить, что я – это я и мне нужен ключ от двести семнадцатого. И он запомнил, конечно, запомнил. Но при этом увел взгляд в сторону и, вместо того, чтобы сунуть мне ключ, принялся топтаться на месте, как боевой конь.

– В чем дело?

– Да, собственно… – он кашлянул в кулак. – Нет, я просто к тому, что это не мое дело…

– Ну?

– Ваша дама уже получила ключ, она там. Постойте! – крикнул он мне вслед, потому что я рванул вверх по лестнице. – Я всего только здесь работаю и… И потому не хочу неприятностей.

– Да в чем дело, в конце концов?!

– Она там не одна. Конечно, это не мое дело… Но я на случай, если вы вдруг решите устроить шум. Я всего только здесь работаю…

Не дослушав его, я уже бежал по лестнице вверх и затем налево по коридору до двести семнадцатого номера. Дверь была закрыта не плотно: не заметив этого, я толкнул створку изо всей силы и буквально влетел в номер, еле успев затормозить на середине коридора. Если Марина была в комнате «не одна», то эти двое, наверное, сговорились играть в молчанку, потому что до меня не доносилось ни звука. Сделав два глубоких вдоха, я вошел в комнату.

А войдя в комнату…

* * *

…Марина висела на крюке от люстры под самым потолком, и перевернутый стул, от которого она оттолкнулась ногами (либо который у нее из-под них выбили), валялся на ковре точно напротив незаправленной кровати. Грива роскошных каштановых волос была переброшена Марине на лицо, сквозняк шевелил их – и некоторые тонкие волоски, как паутинки, парили в воздухе, подсвеченные розовым рассветным солнцем. На ней был тот же самый строгий костюм, в котором она ушла от меня несколько часов назад, и те же туфли на высоких каблуках – одна сорвалась с ноги и лежала на ковре чуть в стороне от стула, вторая покачивалась на носке ноги и грозила тоже вот-вот сорваться вниз.

Это было такое точное воссоздание картинки, которую еще вчера вечером я видел на первой фотографии, что у меня возникло ощущение дежавю.

Еще раньше, чем я успел охватить взглядом все это, в нос шибанул резкий запах. Я вспомнил, что у повешенных срабатывает кишечник и мочевой пузырь, заметил небольшую лужицу на ковре под телом, и только теперь к горлу подступила тошнота.

Но, собрав остаток сил, я шагнул к телу и коснулся Марининой руки. Она была совсем холодная. Более того – начинала коченеть…

Хватая ртом воздух, я выскочил обратно в предбанник, долго дергал дверь – о черт, как же она открывается?.. на себя или внутрь?! забыл, все забыл! – в конце концов буквально выпал из номера, захлопнул дверь и прислонился к ней, глубоко дыша и, наверное, глядя вокруг себя совершенно дикими глазами, потому что портье, который, оказывается, подсматривал за мной из-за выступа стены, сперва вытянул шею (почему я его и заметил), а затем кинулся вниз по лестнице, отчаянно стуча каблуками.

Я бросился за ним. Это было больше инстинктивное движение – куда-то бежать, кого-то ловить. С тем же успехом я мог начать ломиться в соседние номера – кстати, все как один закрытые.

В два-три тигриных прыжка я настиг тщедушного портье и прижал его к стене, предварительно хорошо тряхнув за плечи. Астеничное тельце в форменном бордовом костюме с золотой окантовкой заболталось, как вешалка в открытом платяном шкафу.

– Ты знал?! – прошипел я в востроносое лицо, которое на глазах начало покрываться мелкими бисеринками пота. – Знал, да? Знал, что она там мертвая? Знал, гадюка?!

– Кто?

– Ты!

– Я? Что мертвая? А кто мертвый?

– Марина! Та, что снимала номер!

– Она мертвая?

– Да! Убита!

– Аааааааааа… – тоненьким голосом проскулил портье и, как-то вынырнув из моих рук и из пиджака, стал сползать по стене.

Схватив его за шкирку, я потащил его на первый этаж, к рабочему месту. Запихал за стойку, надел на него пиджак, затем зачем-то толкнул – и портье распластался по своему стулу, как медуза. Было полное впечатление, что его тело отказывается держать какую бы то ни было форму и через секунду он просто стечет со стула и останется лежать на полу студенистой лужицей.

– Включай компьютер!

– Ззз… зачем?

– Кто заказывал номер? Кто его оплачивал? Сама Марина или тот, кто пришел с ней? Если он, то в компьютере должны быть его паспортные данные!

– Нет, нет… Это госпожа Доронина, все она… Мне и в компьютер смотреть не надо…

Доронина – это фамилия Марины.

– Она сама оплатила?

– Да. Сама. Я запомнил, потому что… потому что я ее знаю, и это было так… так необычно.

– Что – необычно?

– Что она не с вами и что сама оплатила номер. И еще она… она дала мне… щедрые чаевые. Как будто хотела, чтобы я запомнил… запомнил ее. Но мне не надо было запоминать. Я и так ее знал.

– Кто был с ней вместе? Ты хорошо разглядел?

– Не очень. Этот человек… Он держался в стороне.

Судорожно сглотнув, отчего худой кадык на его тонкой шее заходил как поршень, портье сделал глубокий вдох и вдруг жалобно попросил:

– Отпустите меня.

Я только сейчас заметил, что держу его за галстук. Разговаривая, я машинально притягивал к себе голову портье, и в конце концов позу, в которой он оказался, нельзя было назвать удобной.

– Извини, – я выпустил галстук, его голова ударилась о стол, потом заняла свое привычное месте: между плеч. – Опиши этого человека.

Закрыв глаза, портье подумал несколько секунд и сказал:

– В шляпе.

– Он был в шляпе?

– Да.

– Так, что еще?

– Широкий плащ.

– Какого цвета?

– Серый. Или песочный. Может, зеленый – я не знал, что надо запоминать! Я так и думал, что будут неприятности! Хотя я всего лишь здесь только работаю, – почему-то добавил он.

Я снова взял его за галстук:

– Что еще помнишь об этом мужчине? Вспоминай!

– Еще… Еще темные очки. Все! Отпустите! Отпустите меня! – Голос его начал срываться на крик.

Шляпа и темные очки, чтобы скрыть лицо, широкий плащ неопределенного цвета – негодяй сделал все, чтобы его никак нельзя было узнать!

– Когда он ушел?

– Кто?

– Этот, в шляпе, очках и плаще! Когда он покинул гостиницу, желательно точно, по часам?

– Но он ее не покидал!

– Исключено! В номере больше никого нет!

– И все равно я его больше не видел, – упрямо сказал портье, он постепенно приходил в себя. Об этом можно было судить по тому, как решительно он вырвал свой галстук из моих рук. – Я бы запомнил, если бы он прошел мимо меня. Но он не проходил. И сам я все время на месте, даже в сортир не уходил! У нас маленькая гостиница, частная. Я всех вижу. Мужчин за последний час не было! Никто не входил и не выходил. Кроме вас! Вот когда вы пришли, я и решил проследить, кабы чего не вышло! В конце концов, я тут всего лишь работаю, и скандалы в мою смену мне не нужны!

Он настолько привел в порядок свои мысли, что, как я заметил, то и дело косился на никелированный диск стилизованного «под старину» телефона. «Ворвался какой-то сумасшедший, который узнал, что его женщина вошла в «их» номер с другим мужчиной. Сам придушил ее, навел паники и теперь пытается представить дело так, будто ни в чем не виноват. Не на такого напал», – отчетливо читалось в его бегающих глазах. Тонкая, поросшая редкими волосками рука, высунувшись из обшлага пиджака, как змея, медленно потянулась к телефону.

– Стой, – я положил руку на телефон. – Еще пара вопросов – и звони во все колокола, не забудь, кстати, и в «Скорую помощь» звякнуть – пара успокоительных уколов тебе не повредит. Так ты точно уверен, что тот мужик в шляпе из гостиницы не выходил?

– Уверен.

– Куда он мог деться? Убежать по пожарной лестнице? Спрятаться в подсобных помещениях?

Портье пожал плечами:

– Вход на лестницу закрыт. Нас буквально вчера пожарная охрана оштрафовала, мы обязались за неделю все привести в порядок. А в подсобках сейчас уборщицы копошатся. У них смена. Увидели бы посторонних – крик бы подняли.

Да, это была правда. Кроме того, пускаться сейчас на поиски убийцы одному и неизвестно куда – было лишено всякого смысла. Этим займутся представители нашей доблестной милиции, вызвать которых, по всему видать, у нашего портье давно руки чешутся. Что ж, пусть.

К счастью – я не мог об этом не подумать, – у меня было железное алиби: Марина была убита (никогда не поверю, что эта женщина могла добровольно свести счеты с жизнью) несколько часов назад, а все это время я провел с живым свидетелем – Ритой, да и сам портье видел, что я пришел уже после того, как случился весь этот ужас.

– Скажите… А ведь это вы ее убили?

Вопрос прозвучал мало того что неожиданно и некстати – меня словно облили холодной водой:

– Я-а? Ты что, думаешь, мне бы хватило на это времени?

– Я не знаю. А на что «на это»?

Действительно, он же ничего не видел!

– Ах, так? Ну пойдем.

Он снова забарахтался за своей стойкой, но я выудил его оттуда за шкварник и заставил снова подняться вместе со мной на второй этаж. Перед дверью двести семнадцатого номера, он отчаянно забился в моих руках, выражая явное нежелание входить туда, где висел труп. Вообще-то я и сам понимал, что не надо топтаться на месте преступления, создавая тем самым сложности работе милицейских собак.

– Ничего, с порога посмотришь.

Я распахнул дверь – и замер. Комната была совершенно пуста. Никакого тела на крюке под потолком – не было даже самого крюка. На его месте, чуть покачиваясь, висела хрустальная люстра, и солнце, которое уже начало набирать силу, миллионами искр отражалось в ее хрустальных подвесках. Окно было открыто. Стул стоял у стола. Ковер сверкал чистотой.

И – ни души…

Не веря своим глазам, я выпустил портье из рук (он привалился к стене и нервно захохотал) и обошел номер, заглядывая под кровать, в шкафы, стенные ниши – везде, куда могли спрятать труп или укрыться человек. Везде было пусто. Я высунулся в окно – рядом нет ни лестницы, ни даже сколь-нибудь широкого карниза. Спрыгнув с подоконника, я прошел мимо портье (он уже не хохотал, а как-то похрюкивал от изнеможения) и, хотя это было уже совсем глупо, посмотрел на цифры на той стороне двери.

Двести семнадцатый. Ошибки нет…

– А вы, оказывается, шутник! – сказал портье. К нему окончательно вернулось самообладание: он чувствовал такое облегчение, что даже позволил себе слегка похлопать меня по плечу. – Ладно, я сам не дурак и ценю хорошую шутку, даже если со мной шутят в восьмом часу утра. Я не сержусь на тебя, парень. Ха! Надо будет сменщику устроить что-то подобное. Его после такой шутки сразу в Склиф можно будет на кожаных носилках, хи-и-и…

Портье снова заквакал от смеха, забыв, как всего только десять минут назад корчился на стуле при одной только мысли о трупе в двести семнадцатом. Я же не разделял его облегчения: склонность к галлюцинациям не входила в число моих особенностей. Недавно в этой комнате находился Маринин труп, это так же точно, как… как… как то, что теперь его в этой комнате нет.

Чертовщина? Или?

Запел мобильник. Не отрывая взгляда от люстры, сверкавшей, как огромный бриллиант, я вытянул телефон из кармана брюк.

– Да.

– Стас! – Этот голос буквально ударил меня в мозг, голову и далее в спинной мозг! – Стас, ты еще здесь? Я рада, что ты меня послушался и сам увидел, что ты сделал со мной. И знаешь, милый, я решила уйти, не дожидаясь репортеров. Зачем делать им такой подарок, правда? Ведь мы с тобой еще не обо всем поговорили.

– Марина. Это ты, Марина?

– Ну конечно! Это даже странно – не узнать голос любимой женщины. Или нелюбимой – ах да, конечно, нелюбимой, ведь ты отказал мне, когда я просила твоей руки. Это было очень обидно, мой милый. Но я надеюсь, что при нашем следующем свидании…

– Хорошо, давай встретимся, – перебил я ее. – Предлагай: где?

Разговаривая, я одновременно вслушивался: ошибки быть не могло, голос принадлежал именно Марине, из трубки доносилось ее негромкое, чуть прерывистое дыхание. Жива! Все-таки жива!

Мне захотелось запрокинуть голову и глубоко-глубоко вздохнуть: такое огромное облегчение я испытал. Эта стерва решила надо мной подшутить, устроив чудовищную провокацию. Ну погоди же!

– Так где же мы встретимся?

– О, как ты разгорячился.

– Отвечай: где?

– Да хотя бы у тебя дома. Кстати, я никогда не была у тебя дома!

– Что ж, прошу.

– Что ж, благодарю. Ты живешь на Тверской? Я постараюсь прибыть туда раньше тебя, мой милый. Ты все-таки должен увидеть, что ты со мной сделал.

Ну уж это дудки, подумал я, захлопывая крышку телефона. Второго шанса устроить мне какую-нибудь милую каверзу я тебе не предоставлю. Ах, как зачесались у меня руки! Никогда не бил женщину, но только теперь понял: не бил, потому что не представлялось возможности. За такие штучки… кстати, как она это сделала? За такие штучки Марину-Мариночку… Да я ее… В воображении замелькали картины одна приятней другой. Я даже допускал мысль о женитьбе на ней, чтобы проделывать это все в относительной безнаказанности.

Мысли мои прервал портье. Ощутив себя хозяином положения, он оттеснил меня от номера, прикрыл дверь и недвусмысленно дал понять, что мне больше нечего делать в «его» гостинице.

Я с ним не спорил.

* * *

По дороге домой я позвонил Рите. Номер ее телефона пришлось узнавать через Натку Игнатову – она долго искала, но в конце концов нашла и продиктовала мне его как раз в тот момент, когда я въезжал на Садовое кольцо.

Рита отозвалась сразу:

– Привет, ты уже освободился?

– Я да, а ты? Шлепаешь по дороге в институт?

Мне не хотелось бы, чтобы Марина, если она все-таки доберется до моего дома раньше, застала Риту у меня.

– Ага. Стас, скажи… мы увидимся вечером?

– Возможно.

– Ты не хочешь меня видеть! – горько сказала она.

– Глупости. Просто я пока не знаю, как будет со временем. Но если ты свободна, жди звонка.

– О, после двух я совершенно свободна!

– Договорились.

Поток машин увеличивался на глазах, начинался обычный московский рабочий день. Опаздывающие граждане ныряли в метро, перебегали дорогу в неположенных местах, голосовали, стоя на обочине. Светлое утро переходило в разноцветный суетливый день. О не в разноцветный, а в однообразно-серый: в небе громыхнуло, и в лобовое стекло ударили первые капли того отвратительного месива, которое принято называть «дождь со снегом». Я заметил, что небо нахмурилось тучами, и пожалел о солнце, которое выглянуло, как оказалось, только на несколько часов, чтобы по-приветствовать тех, кто встал сегодня особенно рано.

Сквозь падающую с неба кашу я заметил, как впереди замаячила высоченная, наверное, выше меня, женская фигура в коротком ярко-красном кожаном плаще и таких же красных лакированных сапогах на шпильках. Она стояла на обочине и голосовала, протянув руку. В этом не было бы ничего неожиданного, но и сама ее поза, и жест, которым она пыталась поймать попутку, больше подходил короле Великобритании, приветствующей своих подданных, а не мокнувшей на дороге простой московской бабе, которая имела несчастье выйти сегодня на улицу без зонта.

Заинтригованный, а кроме того, движимый самыми добрыми чувствами (кто же позволит королеве стоять под проливным дождем?), я притормозил. Незнакомка в красном спокойно уселась рядом, даже не скосив на меня глаз, и одним движением подбородка беззвучно приказала: «Трогай!» – как будто я и в самом деле состоял в штате работников ее придворного гаража.

– Приятно познакомиться, – сказал я, усмехнувшись.

Мы тронулись. Увидев, что на щеке и подбородке моей пассажирки дрожат дождевые капли, я услужливо повернул к ней зеркало заднего вида.

Она оставила мои слова без внимания, целиком поглощенная созерцанием собственного божественного лика и стиранием с него следов снега с дождем, которые – о ужас, ужас! – могли невзначай попортить ей макияж. И, только убедившись, что небесные хляби не причинили ей никакого вреда, и даже напротив – одарили запахом свежести и предвестия скорой зимы, она вернула зеркальце на место, сняла темные очки и чуть повернула ко мне голову.

– Доброе утро.

Я едва не опоздал с ответом – так поразили меня эти странные, чуть приподнятые к вискам, глаза, в желто-зеленой глубине которых вертикально стояла черточка суженного зрачка. Никогда и ни у кого в жизни я не видел таких глаз – исключая кошек, но кошки не садятся в машины незнакомых людей, не говорят им «доброе утро» и вообще не…

– Смотрите на дорогу, – насмешливо посоветовала она.

Я спохватился: на нас сильно напирали сзади, и совет был нелишним.

– Утро доброе. Далеко вам ехать?

– Не очень. Я скажу.

Дела! Она, кажется, принимает меня за таксиста, а не за приятного молодого человека, так кстати пришедшего ей на помощь.

– Надеюсь, не на свидание вы опаздываете в столь ранний час?

Никакого ответа.

– Не замерзли? Включить кондиционер?

Вместо ответа она сняла косынку, откинула голову, вынимая шпильки, – и вдруг на плечи ей мягкой волной хлынула волна волос, цвет которых лично я первый и единственный раз видел на работе у Мамоны, когда ходил смотреть на картины Тициана. Одна из прядей накрыла мою руку, лежащую на рычаге переключения скоростей, и словно передала мне какой-то ток, потому что рука моя совершенно реально дернулась, как от небольшого эклектрического разряда.

Незнакомка же совершенно спокойно убирала волосы обратно в прическу, неспешно колдуя над головой поднятыми белыми руками. Я по-прежнему видел только ее профиль, и этот профиль был далек от того совершенства, которое рисуют в своем воображении отпетые эстеты (к каковым я себя, вне всякого сомнения, относил): подбородок тяжеловат, нос длинноват, трепещущий вырез ноздрей скорее резок – чем утонченно-изыскан. Но все вместе – плюс полные губы и необычные глаза, которые так потрясли мое воображение, – заставило меня просто изнывать от любопытства.

Что ж, попробуем пойти уже не раз хоженной дорогой.

– Если не секрет, как вас зовут?

– Не секрет – Ада.

– Ада! А вам не кажется, что мы с вами где-то встречались?

– О да. На небесах, – сказала она насмешливо.

Ответ был слишком неожидан, чтобы я не растерялся.

– Имеете в виду – мы когда-то сидели на соседних местах в самолете? – вырвалось у меня самое глупое предположение из всех возможных.

– О нет, «на небе» – значит, в прямом смысле на небе, – улыбнулась она, откидываясь на спинку сиденья и по-прежнему не поворачиваясь ко мне анфас. – Созвездие Льва, под которым родилась я, находится относительно недалеко от созвездия Стрельца. Всего несколько миллионов звездных лет. Мы с вами почти что соседи.

Я помолчал, переваривая услышанное.

– Это не от других ли небесных соседей вы услышали, что в этот день и час я буду проезжать по этой дороге?

– Они не размениваются на такие мелочи.

– Вот как?

– Да. Кстати, если бы вы сами имели привычку прислушиваться к тому, что говорят вам звезды, это во многом облегчило бы вам жизнь.

– Облегчило жизнь! Не сильно ли сказано?

– О нет. Вот, например, не далее как сегодня утром вы испытали сильное потрясение. Знай вы перед этим, что Юпитер вступает в неблагоприятное для вас сочетание, то, возможно, приняли бы меры, чтобы избежать неприятных последствий.

Я резко вырулил машину на пешеходную часть, чуть подал назад, остановился в безопасном месте и, развернувшись на своем сиденье, взял незнакомку за плечи и тем самым вынудил ее наконец взглянуть мне в лицо:

– Так! Понятно! Значит, это твои штучки, а?! Сговорились с Маринкой?! А?! Две тупые дуры!!!

Она шлепнула меня по руке твердой и удивительно теплой ладонью. При этом на ее тонком безымянном пальце сверкнул кровавым светом огромный камень, вделанный в старинную серебряную оправу.