Текст книги "Мертвая авеню"

Глава 3. «Четырнадцать»

Совесть мучает обычно тех, кто не виноват.

Эрих Мария Ремарк

Следом за Оливией пальбу по зомби открыли и мы. Кто-то просто бездумно стрелял куда попало, как Зед, например, кто-то – целился и спускал курок, как я и Сьюзан, но у толстяка Боба мужества хватало только на то, чтобы спрятаться за спиной сорокалетнего Патрика.

Справа от меня стояла Мия. В боях мы всегда бились плечом к плечу, когда обнаружили, что работать на пару гораздо эффективнее. Она стала для меня верным другом и хорошим союзником. Эта девчонка становилась настоящим солдатом, когда от нее требовались храбрость, стойкость и безжалостность, – всегда шла вперед. Но не сейчас.

Мия стояла неподвижно, точно дерево, и смотрела на мужчину, который, шатаясь, двигался прямо на нее. Что же она медлит?

– Стреляй! – громко скомандовал я, но девушка не обратила на меня должного внимания.

Ее глаза теперь казались больше, рот был приоткрыт в немом изумлении. Такое выражение лица сложно описать, но самое уместное слово сейчас было, наверное, – шок.

Долго думать на войне не приходится, особенно если войну ведешь с безмозглыми: зомби вообще не думают, они просто делают.

Я поднял свое оружие и направил его на мужчину, целясь в голову, но Мия не дала мне выстрелить: она молча взялась за ствол моей винтовки и медленно направила дуло в землю. Такая медлительность в самом эпицентре «бури» выглядела крайне нелепо.

Бледное лицо мужчины было покрыто язвами, руки – струпьями, а ковбойская шляпа – пылью. Я замер. Мой желудок сжался в тугой комок, когда я узнал его.

Отец Мии не погиб, как и те двое, что пошли на разведку вместе с ним. Теперь они – одни из Них.

Я должен был выстрелить. Обязан был. Но ведь это Клейтон. Добрый мужчина, заботящийся о своей дочурке. По выражению лица Мии я понял, что она думала о том же самом.

Она не сможет выстрелить. Это должен сделать я. Она будет ненавидеть меня, но, по крайней мере, хотя бы будет жива.

Я собирался поднять винтовку снова, когда со стороны Мии возник «К». Он грубо отодвинул девушку в сторону, и, не теряя ни секунды, выстрелил Клейтону в голову.

Потрясение на лице Мии моментально переросло в гнев. Я знал, что она сделает, но когда та уронила винтовку и бросилась на несчастного «К», все равно вздрогнул. Неожиданно для самого себя я схватил Мию за талию и дернул на себя. Доссон ослабила хватку и, потеряв равновесие, повалила меня на землю, придавив весом своего тела.

Падая, я больно ударился затылком и сейчас слышал все так плохо, как если бы находился под водой, но шипение зомби прямо над нами среди звуков сражения сумел различить. Это не Мия была такой тяжелой, а напавший на нас парень лет двадцати.

Я нащупал свой пистолет в кармане и изловчился выстрелить ему прямо в голову, и вовремя, – зомби, обнажив свои желтые зубы, замахнулся когтистой рукой, чтобы нанести Мие удар по шее.

Брызнувшая из его лба темно-красная кровь обагрила наши лица, и Мия, перекатившись на землю, встала на четвереньки, а уже в следующее мгновение ее вывернуло наизнанку. Я выплюнул кровь зомби, но от ее металлического привкуса во рту не избавился. Я помог Мие подняться на ноги.

Я смотрел, как наши добивали последних зомби и двигались к воде. В бою мы и не заметили, что уже достигли Гудзона. Я и Мия стояли посреди кучи трупов: среди них были и наши, и зомби с простреленными или отрубленными головами – все смешались в одну кровавую кучу.

Я дышал Мие в волосы, а она молчала, спрятав лицо ладонями. Переодически ее передергивало в моих руках, а колени подгибались, и я понимал, что сейчас являлся единственным, что не давало ей упасть рядом с обезображенным телом отца.

К нам подбежала запыхавшаяся Сьюзан с порезом поперек живота. Насколько я понял, испортилась лишь ее одежда.

– Вы должны сесть в лодку. Их всего три, каждая рассчитана на пять человек, поэтому нам всем хватит места.

– Не хватит нам места. Кому-то придется возвращаться, – возразил я, все еще не выпуская Мию из рук. – Нас ведь было двадцать девять…

Я заранее знал ее ответ.

– Было, Феникс, – в голосе Сьюзан сквозила бесконечная печаль. Она опустила взгляд в землю и, поджав губы, сглотнула. – Было.

– Как мы могли потерять четырнадцать человек за одно нападение? – изумился я.

– Количественный перевес, – объяснила она. – Они напали слишком внезапно. Победа на их стороне, пусть мы и перебили их всех.

Мия покачала головой и самостоятельно двинулась к воде. Она молча залезла в пустую лодку, после к ней присоединился Боб и еще три человека. Ни с кем из них она не разговаривала.

Я и Сьюзан сели последними. Пока мы плыли, я с досадой заметил, что Оливии с нами больше не было. Она пала в бою. Зед ободряюще улыбнулся мне и похлопал по плечу, но за всю переправу никто из нас не проронил ни слова. Даже Боб перестал жрать.

Когда мы оказались на другом берегу, перед нами возвышалась высоченная стена из проводов. По огонькам, бегающим по ним, и непрерывному гудению, что сверлил мозг, я догадался, что стена находилась под напряжением. Я знал это с самого начала, но, увидев все собственными глазами, убедился окончательно, что это был не очередной миф.

Чтобы добраться до ворот, через которые нас впустили в город, нам пришлось пройти еще пару километров вдоль стены. По правде говоря, я не видел никакой логики их действий. Чем они вообще руководствовались когда приняли решение впускать за ограду всех и только потом проверять их на наличие вируса? Какой тогда у стены смысл?

Разместили нас, как и ожидалось, в аэропорту, где ютились все остальные беженцы, ждущие проверки.

Нас встретила женщина по имени Нора, отвечавшая за перепись. Это была дамочка лет тридцати пяти, с аккуратным пучком светлых волос на голове, в ярких очках и деловом синем костюме. Вероятно, Нора была иммунной, занимающейся интеллектуальной деятельностью, ведь отправлять неустойчивого перед Капсулой человека встречать новоприбывших – крайне опасно.

Она спросила, кто был нашим лидером. Лидером нашей группы была Оливия, не дожившая до чертовой переправы, а выбирать другого не было времени, да и смысла тоже, поэтому решение пришлось принять быстро.

«Феникс!» – неожиданно выкрикнула Сьюзан, сложив руки рупором, и все остальные согласно закивали. Я долго находился в недоумении, пытаясь переварить, что на меня только что повесели ответственность отвечать на все вопросы, которые нью-йоркцев захотят задать. Почему я? Здесь были и те, кто был намного старше и умнее. Та же Сьюзан, например.

Выделив нашей группе отдельную комнату небольшого размера, Нора отвела меня в свой кабинет, чтобы задать те самые несколько вопросов:

Как много нас было в самом начале? Около девяноста человек. Откуда мы шли? Из Далласа. Что мы делали с зараженными? Сколько нападений зомби пережили? Были ли те, кого зомби поцарапали, и что с такими людьми происходило потом?

Как выяснилось, пятнадцать выживших в одной группе – очень даже неплохо. Когда Нора похвалила меня за это, я почувствовал укол вины, ведь это была вовсе не моя заслуга.

Были и такие составы, где до Нью-Йорка дойти удавалось лишь трем-четырем людям. Нора поблагодарила меня за предоставленную информацию и, написав что-то на бумаге, всучила ее мне и направила на проверку.

Процесс оказался быстрым и абсолютно безболезненным. Нас всех по очереди впускали в кабинет, – раньше это определенно был мед-пункт, – где спрашивали имя, возраст и номер группы – у нашей – номер двадцать три, – и доставали небольшое серое устройство, по форме напоминающее картонную коробку для карандашей. На нем я заметил окошечко, которое загорелось, стоило мужчине в белом халате, что проводил проверку, нажать на красную кнопку, как в этот же момент из «коробки» вырвались красные лучи, и устройство издало звук, похожий на импульс.

Объявив, что я здоров и вручив мне аккуратно сложенный синий комбинезон, мужчина кивнул на дверь в противоположной стене – не та, через которую я вошел. Рядом с ней была еще одна, но мне не сказали, куда она ведет. Наверное, там они хранят какие-нибудь лекарства и оборудование.

Я вошел в ту, куда меня отправили. Небольшой тамбур, за дверью которого оказалась душевая. Я быстро скинул грязную одежду, наскоро обмылся и вышел, видимо, в раздевалку, что отделялась от душа тонкой стеклянной стеной. Это была пустая абсолютно белая и очень маленькая комната. Никаких окон, только одна запертая дверь – я толкнул ее, – и корзина, надпись на которой гласила: «для грязного белья». Я побросал свою одежду в нее и развернул комбинезон: в комплект входило также чистое белье, которое я поспешно натянул. И вот, когда я полностью оделся, – комбинезон идеально подошел по размеру, – и уже зашнуровывал свои сапоги, в комнату вошла абсолютно голая Сьюзан, но прикрылась комбинезоном быстрее, чем я успел поднять на нее глаза и увидеть что-то кроме ее потрясенного лица:

– Феникс, что за шутки?!

Она была возмущена больше, чем я смущен тем, что стал свидетелем столь интимного момента, и яростно вытолкала меня обратно в душевую со словами: «сторожи, чтобы никто не вошел, пока я одеваюсь!». Я и встал около двери, предупреждая всех, кто входил, о том, что и душевая, и раздевалка – общие, и что переодеваться придется прямо в кабинках. Через некоторое время Сьюзан сменила меня, и я вернулся в раздевалку, где находились уже пять человек: кто-то сидел, кто-то – стоял, кто-то – жаловался на ужасные условия, и этим человеком был Боб. Он оказался таким толстым, что, видимо, ему даже не смогли найти комбинезон по размеру, который теперь смешно обтягивал его живот.

Когда Мия вошла, – лицо ее было непроницаемо, – «К» сидел на корточках в углу. Весь его вид кричал о том, что ему и без того не по себе, но, неожиданно озверев, Мия снова бросилась на него с кулаками, чтобы закончить начатое. Первый удар пришелся по челюсти.

– Ты! Подлая… – она, словно яд, выплюнула неподобающее леди слово и влепила ему лихую пощечину, – оставив на щеке красный след от своей ладони. – Как ты мог… – Парень выплюнул сгусток алой крови на белоснежный пол, и Мия ударила его между ног, поставив на колени и занося кулак для следующего удара, но «К» не посмел дать ей сдачи.

– Мия! – возмутилась Ребекка, темноволосая женщина лет сорока, и только тогда я сообразил, что этих двоих надо разнять. Я метнулся к Мие, схватив ее и отводя назад, но девушка больно заехала мне локтем в живот, выбив из меня все дерьмо, и я ослабил хватку, но не отпустил. На подмогу мне поспешила Ребекка, Уилл, Гордон и для вида подошел Боб.

Мия скалилась, норовила вырваться:

«Убийца!»

Пеппер, четырнадцатилетняя белокурая девочка, помогла «К» подняться, и я услышал, как она произнесла его имя:

– Квентин, ты в порядке?

А я-то думал, что он какой-нибудь Кевин или Кайл.

«Ты убил моего отца!» – не унималась Доссон.

К ним подоспела Сью, достала откуда-то чистый платок и вытерла кровь, что текла у Квентина из носа. Должен признать, как бы сильно он не был мне противен, сейчас мне было его жаль.

Представляю, как это эгоистично с моей стороны, но я был благодарен за то, что застрелил Клейтона именно он, и мне не пришлось сделать это самому. Я был благодарен за то, что ненависть Мии была обращена на него, ведь в противном случае это был бы я.

«Я ненавижу тебя…»

Квентин поймал пулю в виде ненависти, хотя эта пуля принадлежала мне.

Он лишь оказался в неправильное время в неправильном месте.

«Скотина».

Глава 4. «Прощание»

Совсем не знак бездушья – молчаливость. Гремит лишь то, что пусто изнутри.

Уильям Шекспир

Было уже два часа ночи или около того. Нас впустили в комнату, где уже спала группа номер двадцать два, прибывшая на пять часов раньше, и раздали спальные мешки. Завтра после обеда всех должны были отправить на Базу, где определят, кто из нас обладает иммунитетом, а кто им обделен. Однако, была одна маленькая загвоздка.

Зед, Патрик, беременная Эрика и еще две человека так и не присоединились к нам. Нас было восемь, мы все покорно ждали в раздевалке, когда пришла Нора и сообщила, что для нас приготовлены спальные места. На вопрос, где остальные, она ответила, что они не вернутся.

Все знали, что это значило.

Зед, Грейселин, Роджер, Патрик… Все они заражены. Выходит, я был прав насчет Зеда. Настроение у меня было скверное, но я был намерен держаться, а не распускать нюни.

Спали все, кроме меня, Квентина и Мии. Последняя так и не расстелила свой спальный мешок: она сидела на нем и прижималась спиной к холодной стене.

Второй несколько раз просил у девушки прощения. Он пытался объяснить ей почему ему пришлось убить ее отца, оправдывался как мог, но Мия его демонстративно игнорировала. Она больше не бросалась на него с кулаками и обвинениями, но полный бойкот оказался для бедного парня еще более мучительным.

Возможно, я должен был подойти к Мие и успокоить ее, но за это время я узнал ее характер достаточно хорошо, чтобы быть уверенным в том, что эти самые сложные часы после убийства ее отца Доссон должна пережить самостоятельно.

На четвертый раз, когда Квентин пошел извиняться, я понял, что не выдержу еще одной его исповеди, и подошел к нему.

– Дружище, – тихо начал я и положил руку ему на плечо. Он не был моим другом и даже приятелем, но я должен был так к нему обратиться – в обычной мужской манере, – завязывай с этим. Если она и простит тебя однажды, – я не умел подбадривать, – то это случится не скоро, а своими оправданиями ты все только усугубишь.

На мое удивление, парень не стал спорить. Он легким движением руки смахнул мою руку и пожал плечами. Я вернулся в свой мешок и собирался было устроиться там поуютнее, когда Квентин возник в нескольких дюймах от моего лица.

– Она меня ненавидит, – наконец подытожил он.

Я выбрался из спального мешка и сел в нем, чтобы быть с назойливым собеседником на одном уровне.

– Странно, – нахмурился я.

– Вот-вот.

– Ты всего лишь убил ее отца.

– Я пытался ей объяснить… – между тем продолжил он, будто бы не замечая моего сарказма. Сарказм был моим официальным языком, когда дело касалось раздражающих людей.

– В этом-то и вся твоя проблема, – заметил я. – Вечно оправдываешься, выкручиваешься, как змея на сковородке. Лучше просто соври, что не разобрал в кого стреляешь. И тогда, возможно, когда рассудок вернется к ней и она начнет оценивать ситуацию трезво, а не придерживаясь аргументов: «он был моим отцом», «он убил моего отца», «как он посмел убить моего отца», она не будет думать, что ты ублюдок. И будет неправа.

– Я-то ублюдок? – переспросил Квентин, взглянув на меня таким взглядом, мол: «что ты там вякнул, сопляк?».

– Умоляю, избавь меня от своей исповеди, – взмолился я.

– Обоснуй, что я ублюдок.

– Ну, ты убил ее отца. – Я знал, что в этой ситуации он был прав, но этот парень так сильно меня раздражал все это время, что я не упускал возможности поиграть с его чувствами.

– Я сказал, докажи, что я ублюдок, а не напомни, что я сделал сегодня.

– Я с первого раза отлично услышал, что ты сказал. И да, это аксиома.

Поначалу я планировал отделаться парой колких фразочек, а потом вошел во вкус. Я бы не стал так много язвить, если бы не обнаружил, какое удовольствие мог получать, когда выводил из себя того, кто меня раздражал.

– Сколько тебе лет-то, щенок? – Квентин с отвращением взглянул на меня.

– Восемнадцать, старик. Собаки вообще редко доживают до столь почетного возраста. Если бы я и был хвостатым, то считался бы старожилом, а не ребенком.

Да уж, когда я был ребенком, уровень сарказма точно был пониже.

– Засунь свое мнение себе в задницу. Видимо, тебя не учили уважать старших?

– Я очень трепетно отношусь к себе любимому, – зевнул я, устраиваясь в спальном мешке, – и свое мнение считаю восьмым чудом света, поэтому без причины я не засуну его даже в свой очаровательный зад. Тот факт, что когда я родился, ты уже перестал ходить на горшок, причиной не считается. Доброй ночи. – Довольный, я закрыл глаза, но сна у меня не было ни в одном глазу.

Я пролежал так примерно полчаса, когда Мия вскочила, бросила на меня быстрый взгляд и скрылась за дверью.

Я бросился за ней. Зачем? Я понятия не имел.

Мия наворачивала круги вокруг здания аэропорта, а я неустанно следовал за ней по пятам. Не прятался. Не скрывал свое присутствие от нее. Пусть знает, что я преследую ее и не дам совершить необдуманного поступка.

Она остановилась, когда под подошвой ее ботинок захрустело битое стекло. Напротив нее – окно. Разбитое: на земле сверкало множество острых осколков.

Мия протянула руку и осторожно провела ладонью по оставшемуся в раме стеклу, вздрогнув от холода, который ощутили ее пальцы.

– Мия?

Она не ответила, но я точно знал – Мия услышала.

– Ты в порядке?

Наконец, она повернулась. Ее красные глаза блестели от подступающих слез. В темноте я видел, как ее нижняя губа подрагивала. Мия вскинула голову, невидящими от слез глазами глядя на меня, и начала говорить горячо и раздраженно, как обычно говорят, высказывая долго сдержанную обиду.

– Нет, Джейсон, я не в порядке, черт возьми! Сейчас вообще никто и ничего не в порядке, если уж тебе так хочется знать.

Замолкла. Она тяжело дышала, как после долгого, быстрого бега по горячему песку. Ее плечи и грудь синхронно вздымались, когда она вдыхала прохладный воздух, и одновременно опускались, когда выдыхала. Я по-прежнему стоял столбом, боясь сделать что-то такое, что лишь все усугубит.

– Не Джейсон, – поправил я. Это все, что я смог родить для ответа на ее крик души. – а Феникс.

– Мне плевать!

Теперь Мия действительно сорвалась на крик.

– Тихо, – я медленно приблизился к ней, вытянув правую руку вперед. – Мия, успокойся.

– Не подходи! – завопила она и что есть силы ударила кулаком в живот.

Удар выбил из меня дыхание, но я все-таки удержался на ногах. Отшатнувшись назад, я поднял глаза на нее и покачал головой. Этот толчок выбил из меня весь дух, но не разозлил.

– Могу я задать тебе вопрос? – спросил я осторожно и тихо.

В ситуации, где один сорвался, второй должен держаться. Это было худшее время для экзистенциального кризиса11
  Экзистенциальный кризис – состояние тревоги, чувство глубокого психологического дискомфорта при вопросе о смысле существования.


[Закрыть].

– Нет, – холодно ответила Мия.

– Ты надеялась, что он все еще был жив? – проигнорировал я ее ответ. Она поняла, что я спрашивал об ее отце.

Последовала минута неловкого молчания, и наконец ее ответ:

– Я надеялась, что он уже был мертв.

Я сочувственно и понимающе кивнул. Нет ничего хуже, чем увидеть, как самый близкий тебе человек превращается в чудовище, забывает тебя и собирается убить.

И тогда она просто развернулась и ушла. Но перед этим сделала кое-что еще.

Мия подошла ко мне почти вплотную и, встав на цыпочки, поцеловала в уголок губ. Она не сказала ничего. Прощальный взгляд и поцелуй – все, что я получил от нее перед тем, как она скрылась у меня из глаз.

Я не стал ее догонять. Это безопасный город, а Мия из тех девушек, кто может с лихвой за себя постоять, но я знал, что утром об этом пожалею. Я дал себе обещание найти ее, чего бы это не стоило. Пытаться вернуть ее сейчас – мартышкин труд. Мия разозлится еще сильнее, если я попробую остановить ее.

Этой ночью я так и не уснул. Мысли о Мии не позволяли расслабиться даже после всего, через что я прошел.

За месяцы тяжелого пути я успел убедить себя в том, что в Нью-Йорке все изменится. Город казался чем-то вроде спасительной соломинки, чем-то надежным, способным вытянуть нас всех из этого мрака. Как только мы ступили на его землю, я впервые вздохнул спокойно. Я почувствовал, что камень с души упал.

Я решил, что теперь все будет по-другому.

Я думал, что теперь беспокоиться не о чем.

Я расслабился.

И я ошибся.

Нью-Йорк может и защитит нас от внешней опасности, но точно не от нас самих.

Глава 5. «Начало моего конца»

Помню, я в детстве боялся темноты. И дед спросил меня: «Знаешь, в чем сила Солнца?» Разумеется, я не знал. Тогда он улыбнулся и прошептал одними губами: «Потому что Оно всегда заглядывает в темноту».

Анхель де Куатье

Из дремоты меня вытряхнул отец, уже одетый в его форму: черный комбинезон, заправленный в высокие армейские сапоги того же цвета, и бежевый пуленепробиваемый жилет.

– Эйприл, собирайся.

Я чуть нахмурила брови и села на кровати, заметив за его спиной Шона, держащего в руках игрушечного тиранозавра. Отец обернулся к брату.

– Оставь его, – он кивнул головой на игрушку. – у тебя все равно заберут его там. Туда не надо ничего брать, потому что все самое необходимое там и так есть.

Там – это где? К чему такая спешка? Отец спрягал загадочное «там», оставляя мне лишь догадываться.

Я опустила ноги на холодный пол и выпрямилась, мужаясь и стараясь подготовиться к худшему. Сглотнула и, наконец, задала вопрос:

– Где – там?

– В Штабе, – равнодушно ответил отец. Мое сердце пропустило удар.

Я почувствовала как желудок сжался в тугой комок. Я не готова! Еще слишком рано! Мне от силы оставалось три дня до проверки, но это было ценным временем, в которое я пыталась насладиться последними днями привычной жизни: никаких тренировок, дискриминации по возрасту и наличию иммунитета.

Я опустила глаза на ноги Шона, который по-видимому был озадачен не меньше меня, где мой взгляд перехватили зеленовато-желтые глазки Симбы. У меня защемило сердце.

Я часто думала о том, что с братиком я буду видеться гораздо реже. Но я совсем не подумала о коте. Он не сможет прокормить себя сам. Только не в этом городе. Только не этот заласканный кот.

Я не готова была расстаться с этим домом, с воспоминаниями, которые ему принадлежали. Я не могла оставить Симбу одного, но отец никогда не предоставлял мне право выбора. Его слово – закон, и на осознание этого угрюмого факта у меня ушло шестнадцать лет. И потраченное время мне никогда не окупится.

Через несколько минут отец грубо схватил меня за руку, раздраженный моей медлительностью, и вытолкал за дверь, не дав даже собрать вещи. Я успела только умыться и попить воды.

Я дала себе слово, что вернусь сюда любой ценой.

***

Порыв холодного ветра со стороны Гудзона шевелил мои волосы, когда я волоклась позади. Я повернула голову и увидела автомат с кофе – мой любимый. Мы с Николетт регулярно покупали здесь горячий шоколад.

Поразительно, как быстро все изменилось. Исчезло все, что мы воспринимали как данность.

Всего год назад никто даже не мог вообразить себе такого будущего для человечества. Для господствующего вида на Земле. Люди, высшие существа на планете, которые некогда считали себя хозяевами Вселенной, теперь пожирали друг друга.

По усеянному трещинами асфальту катился мусор. Мусор. Самое безобидное, что теперь можно было встретить на улицах Нью-Йорка. В худшем случае можно наткнуться на разлагающийся труп или хотя бы почувствовать его вонь. Никого больше не заботила чистота этой планеты – экология теперь ни для кого не имела ровным счетом никакой ценности, ведь сейчас загрязнение окружающей среды было самой меньшей из проблем. Но я обману саму себя, если скажу, что теперь люди боролись за выживание, и только за него. Потому что это не так.

Когда Капсула только начала распространяться по единственной планете, где есть жизнь, стирая человеческие законы и взамен устанавливая свои собственные, люди грабили банки, магазины с дорогостоящей техникой и бижутерией. Во все времена человека заботили деньги.

И власть. А это выше моего понимания.

Чутье к основным нравственным ценностям отпущено природой на всем в одинаковой мере. Так говорил Фицджеральд еще в тысяча девятьсот двадцать пятом году. И только через сто один год, в две тысячи двадцать шестом, с наступлением апокалипсиса до меня дошел смысл этих слов.

Ад на земле начался осенью две тысячи двадцать пятого. С тех пор прошел год.

Мы боремся с Капсулой уже целый год.

Год, растянувшийся на вечность.

Год без беспокойства о сплетнях, год без глупых недель моды, год без праздников. Рождество, Пасха, День Сурка, День Независимости, Труда, Памяти и Спонтанного проявления доброты больше не существовали.

Шон то и дело оборачивался в мою сторону, чтобы убедиться, что я не отстаю. В ответ я пыталась ободряюще ему улыбнуться и даже помахать рукой, но получалось только жалкое подобие того, как я хотела выглядеть. Папа торопил сына и приговаривал, что идти нужно максимально быстро. И чего это он так волнуется из-за нашей скорости? От кого мы убегаем? Это безопасный город!

– Эйприл, – обратился ко мне отец, когда мы уже стояли у дверей госпиталя, входившего в состав Штаба, – позаботься о брате. Не выпускай его из поля зрения. Не выходите на улицу без присмотра, – он положил руку мне на плечо, и в это мгновение я увидела в его глазах что-то по-настоящему отцовское. Таким взглядом родители обычно смотрят на своих детей, оставляя их и надеясь, что они справятся в одиночку. – С вами я внутрь не пойду, и увидимся мы теперь, скорее всего, не скоро, но… ничего не бойтесь. Вас просто проверят на наличие иммунитета и отправят в то место, куда вам по отряду будет положено. Я найду вас… – последовала небольшая пауза. – Вас обоих.

Я смотрела на него снизу вверх. Изучала его черты лица, такие знакомые. Бритая налысо голова, щетина, гора мышц и военные татуировки, обвивающие руки. Никогда бы не подумала, что расставаться с ним будет так тяжело, но я никогда не признаю этого в слух.

– Ты не скажешь мне, в чем дело? – спросила я, заранее зная ответ.

– Нет.

Я разочарованно вздохнула и отвела взгляд. Что уж с ним спорить и выпытывать ответ? Упрямство я унаследовала именно от него.

– Пап?

Мы оба повернулись на голос. Правильнее сказать, не повернулись, а опустили головы. Малыш Шон смотрел на папу и хлопал мокрыми от слез ресничками.

– Шон, – отец наклонился к нему.

– Я тебя люблю.

– Я тоже вас люблю, – он обнял сына, погладил его по маленькой лохматой головке и выпрямился. Сейчас отец снова смотрел на меня.

Я видела, как он боролся с желанием обнять меня, но как бы сильно мне не хотелось почувствовать близость человека, который по законам вселенной должен был быть самым важным в моей жизни, неловкость была сильнее. То же самое было и у него – я могла прочитать это по его глазам. Для всех понятная ситуация, где отец должен обнять дочь, и оба обменяются простыми и искренними «я люблю тебя», но мы были друг другу чужими.

Я по-белому завидовала своим друзьям: у Николетт отношения с отцом были примерно такими же, как у меня с мамой; у Дориана родители были разведены, но он путешествовал с отцом и его женой каждый год. Я же со своим только и делала, что ругалась. Говорила ему много ужасных вещей и заявляла, что без него было бы лучше. Самое плохое – я никогда не просила прощения.

В конце концов отец сдержано кивнул мне и начал читать инструктаж: куда нам идти, что нам делать, как себя вести, куда нас отправят после проверки и прочее. А потом ушел, не проронив в мой адрес ни слова. Ни слова, потому что между нами была плотная стена из лишних слов, которые мы друг другу ядовито бросали при каждой ссоре.

Я проследила за тем, куда он пошел – в сторону аэропорта. Именно туда прибывали все беженцы.