Текст книги "Ты, я и Гийом"

Глава 6

Мастерская Карима располагалась в конце длинного двухэтажного здания, на табличке которого значилось: «Выставочный комплекс». Парадная дверь была постоянно «временно» закрыта, и мне пришлось пробираться через черный вход, меся открытыми туфлями свежую глину и грязь. Все вокруг было разрыто – закладывался фундамент под реконструкцию, точнее, отстройку заново, легендарной мечети «Кул Шариф». Кроме того, везде, где можно было добраться до земли, минуя асфальт, велись активные раскопки. Татары с остервенением и невиданным энтузиазмом что-то искали. «Успехов!» – раздраженно пожелала я про себя двум торчавшим из траншеи оранжевым каскам и вошла в здание.

За железной дверью в конце коридора слышалась музыка. «Значит, на работе», – подумала я и нажала кнопку звонка. А потом подняла голову к глазку камеры, чтобы облегчить хозяину задачу по опознанию на мелком черно-белом мониторе личности посетителя. Дверь радостно щелкнула замком и тут же отворилась.

– Ла-а-апочка! – Карим обнял меня и расцеловал по очереди в каждую щеку. – Как же давно ты ко мне не заходила! Уже с год, наверное, не меньше.

– Даже больше, – ответила я, смущенно улыбаясь. – Просто некогда было, сам понимаешь.

– Ну, проходи, проходи. Хорошо выглядишь! – Карим никогда не скупился на комплименты, которые постепенно, как капли, точащие камень, формировали во мне осознание собственной женственности. – Как малышка?

– Все в порядке, растем. Уже понемногу ходить начинаем, но пока еще только за ручку. – Я горделиво вскинула голову – для десяти месяцев Катя была очень развитой девушкой – и тут же спохватилась: – А ты тоже прекрасно выглядишь. И рубашка красивая – тебе идет.

Где-то однажды я вычитала, что на любой комплимент нужно отвечать благодарностью или ответным добрым словом. Так с тех пор и поступала. Тренироваться приходилось в основном на Кариме. Больше, учитывая старательное отсутствие Славика дома львиную долю нашей семейной жизни, было не на ком.

На этом ритуал дарения любезностей был закончен, и мы сели в черные кожаные кресла, стоявшие по обе стороны стеклянного чайного стола.

– Чаю выпьешь? – предложил Карим, следуя намертво вросшей в него привычке татарского гостеприимства.

– Давай.

У Карима на случай нежданных дорогих гостей хранилось такое количество сладостей и вкусностей, которых у меня дома отродясь не водилось, что отказываться было просто выше моих сил. Он моментально скрылся за черной занавеской – на импровизированной кухне-складе, – чтобы включить электрический чайник. А я в очередной раз подумала, что мой приятель с каждым годом выглядит все лучше, особенно пошла ему на пользу женитьба на замечательной энергичной девушке Инне и рождение сына.

А вот я постепенно вяну и хирею. Надо бы заняться собой – аэробика, бассейн. Только вот ни времени, ни денег нет. Такими темпами к тридцати буду выглядеть старухой.

Мы пили чай. Карим показывал мне новые эскизы. Потом повел в мастерскую – хвастаться последними работами. В этой таинственной комнате, заставленной столами, верстаками с оборудованием, полками с инструментами, я всегда приходила в состояние благоговейного трепета. Пинцеты, паяльники, маленькие и еще меньше, зажимы, кисточки, полировки – море нужных и полезных штучек с неизвестным названием и смутно угадываемым назначением. Это было какое-то удивительное сочетание токарной мастерской и студии художника. Только вместо заготовок и холстов – разной формы и цвета золото, драгоценные камни в прозрачных пластиковых коробочках.

Особенно нравилось мне сидеть на специально притаскиваемом с «кухни» стулом рядом с Каримом и смотреть, как он работает. Или копаться в огромной коробке с «ломом» – старыми украшениями, которые приносили мастеру на переплавку. Я могла провести так несколько часов кряду, едва поддерживая разговор – Карим сам болтал без умолку – и наблюдая, как в его руках из бесформенной массы рождаются трепетные бутоны, начиненные бриллиантами тычинки, причудливо изогнутые стебли. Как выползает из только что оформившегося листка букашка с коралловым брюшком, как вздрагивает золотая стрекоза, шевеля сапфировым хвостом. Во все стороны летела золотая пыль, шумели станки, а Карим, заглушая их жужжание, неизменно повторял, что за жизнь ювелира в его легких скапливается столько золота, что можно потом сделать из этого количества кольцо или кулон.

В этот раз мастер извлек из-за станка на столе темное, еще не до конца отполированное колье с изумрудами и застыл передо мной в горделивой позе успешного кутюрье во время какого-нибудь триумфального показа. Замысловатые переплетения золотых лепестков и трав, изумрудные глазки сердцевинок цветов, нежного цвета эмаль, покрывавшая часть элементов растительного орнамента делали вещь божественно красивой. Я представила, как все это будет смотреться в окончательном виде на чьей-нибудь шее, и с завистью вздохнула. «Может, деньги и имеют смысл», – промелькнуло в голове. Сколько себя помню, подобные диссидентские мысли накатывали только, когда у меня перед глазами оказывались творения Карима. Была в них какая-то неопровержимая сила, притягательная власть. За колье последовало кольцо – мелкая букашка, которая ползла к краю огромного драгоценного камня. За ним – брошь-стрекоза с ажурными крылышками и тяжелым хризолитовым хвостом, но главное Карим приберег напоследок.

– Иди сюда. – Он махнул мне рукой, стоя у собранных из добротных досок и покрашенных в черный цвет стеллажей. – Смотри!

Карим с загадочным видом снял крышку с небольшой картонной коробки, и я заглянула внутрь. На дне коробки сияло что-то невероятно яркое и большое в форме конуса. Мне никак не удавалось сообразить, что это за украшение и кто, каким образом может его носить. Карим тем временем сунул руку в коробку и извлек на свет божий удивительный предмет – это была наполовину законченная миниатюрная шапка Мономаха. Основа, выполненная в технике скань, полностью повторяла оригинал. Драгоценные камни, украшавшие шапку, были старательно подобраны по цвету, форме и величине так, чтобы, с одной стороны, соответствовать знаменитому шедевру, с другой – не нарушить внутренней гармонии самой миниатюры.

– Ух ты! – У меня дыхание перехватило от этой музейной роскоши и невиданной красоты. – А можно ее в руки взять?

– Бери, – разрешил Карим, самодовольно улыбаясь.

Шапка умещалась на ладони. Я поднесла ее к глазам и стала рассматривать мелкие детали. Каждый элемент, каждый камень находился в строгой гармонии с остальными и в то же время жил какой-то своей, независимой жизнью. Соединив все воедино, Карим умудрился в самих камнях и в отдельных золотых фрагментах сохранить неповторимость и индивидуальность.

– Ты – гений! – мне хотелось сказать что-то большее, выразить то блаженство, которое испытывали сейчас мои глаза. Но эмоции оказались сильнее слов. Дар речи вернулся одновременно с практическим восприятием действительности. – А кто заказал? – поинтересовалась я.

– Да ты знаешь, – Карим смешно, как-то смущенно пожал плечами, – не было такого заказа. Мне самому захотелось это сделать. Только вот не все материалы пока собрал. Не всегда достанешь подходящие, да и дорого очень.

– Представляю себе! – Я искренне посочувствовала. Карим как-то упоминал, сколько стоят разные там камушки – помню, от всех этих цифр мне становилось дурно. – А куда ты ее потом?

– Постараюсь нашему музею ИЗО продать. Не смогут купить – так пока отдам. Пусть выставляют. – Карим смотрел на меня и улыбался. – Понимаешь, она должна быть в Казани. Исторически. Пусть маленькая, пусть копия, но должна.

Мне показалось, что он прекрасно понимает. Я единственная из всех его знакомых, кто может действительно оценить такой поступок. Остальные, скорее всего, покрутят пальцем у виска. Но даже я не смогла сдержать удивления, покачав головой, чем только вызвала у Карима еще более широкую улыбку. Надо же, в чем-то и мы с ним, такие разные, похожи. Каждый по-своему, нечасто, временами, но все-таки служит чистому искусству.

Несмотря на этот проблеск неожиданно возникшей между нами духовной связи говорить о своих незначительных успехах на поприще науки мне теперь расхотелось. Разве такое маленькое, в общем-то, ничем не примечательное достижение могло сравниться с осязаемым подвигом Карима – сказочной миниатюрой шапки Мономаха, рожденной в его умелых трудолюбивых руках?

Да дело, конечно, не в том, что он не понимает цели моей учебы в аспирантуре. «И что тебе это даст? – было его любимым вопросом. – Работу хорошую найдешь? Деньги зарабатывать будешь?» Дело в том, что деяние Карима само по себе было несоизмеримо выше. А я бы все равно не смогла объяснить ему, что такого важного делаю для человечества. Он вот создает красоту – волнующую и осязаемую. Ее можно потрогать, рассмотреть, можно ею гордиться и выставлять ее напоказ. А мои изыскания вряд ли по сути своей кому-нибудь интересны. Так, эгоистическое баловство – потешить собственную жажду познания и получить удовольствие от чувства сопричастности к творчеству, к извлечению его не до конца разгаданного смысла. От всех этих рассуждений на тему бесполезности моих занятий накатила жуткая тоска. Хотелось изменить все, научиться производить на свет что-то действительно ценное и, как бы это сказать, живущее своей независимой и нужной людям жизнью. Что именно – я никак не могла для себя понять.

Перед уходом я еще раз взглянула на шапку Мономаха и тяжело вздохнула – где же, интересно, прячется идея моего шедевра и уготован ли он мне судьбой вообще?

Карим снова поцеловал меня в щеку, теперь на прощание, и я, расстроенная, медленно вышла за дверь. На душе было как-то странно – и светло, и грустно одновременно. Перед глазами стояли шапка Мономаха и гордо улыбающийся Карим, который твердо знает, для чего он живет на этой земле. А вот я – в свои двадцать два – все еще плыву по течению и не могу ничего понять.

Пришлось совершенно банально утешаться мыслью о том, что Карим на десять лет меня старше. Глупо, конечно, но действенно, что ни говори.

Домой я попала быстро: поймала машину – Карим, как всегда, успел тайком сунуть мне в карман несколько сторублевых купюр, и я решила избавить себя от унылой и душной тряски в автобусе.

Через двадцать минут я уже бродила по квартире из угла в угол с Катенькой на руках. Она почему-то хныкала и капризничала. Может, чувствовала мое противное состояние? Мысли приходили в голову одна мрачней другой. Я вдруг отчетливо осознала, что, несмотря на собственную семью, ребенка, аспирантуру, диссертацию, у меня нет жизни: все чувства и эмоции, кроме разве что материнских инстинктов, заимствованы из литературы, все желания относительно собственной карьеры навеяны родителями, все планы построены кем-то, но не мной. Я ясно увидела продолжение собственной жизни – как на экране черно-белого телевизора. Диссертация, защита, преподавание в университете, бесконечные репетиторства, редкие выезды на конференции, возможно, пара-другая монографий и докторская на склоне лет. Потому что нужно же как-то достойно подойти к финалу.

В такой жизни не могло быть неожиданностей и загадок, неоткуда было взяться новым впечатлениям, кроме полученных из книг. Все просто, лаконично, понятно. Как тезисы доклада для какой-нибудь научной конференции. Мне стало страшно и еще безумно жалко себя. Хотелось сбежать. От рутины, предсказуемости и бесцельности существования.

Катенька, моментально почувствовав, что мама задумала что-то не то, нежно обняла меня ручками за шею и запела себе колыбельную: «А-а-а-а-а». Я поцеловала дочку в шелковый лобик, теснее прижала к себе и едва удержалась, чтобы не заплакать.

Через несколько минут Катя заснула, и я уложила ее в кроватку. Дочка всхлипнула во сне и, тут же успокоившись, задышала глубоко и ровно. Ручки у нее были подняты вверх в жесте «сдаюсь». Я умилялась, глядя на нее: так она уже давно не спала, большая все-таки. Скоро год. А может, просто мой ребенок пытается таким образом сказать, что и теперь, даже больше, чем в самом начале жизни, нуждается в моей защите и любви. Но уже сейчас чувствует, что мысли мои заняты не только и не столько ею, а другими, неясными и путаными вещами. Снова слеза сбежала по щеке и растворилась на губах соленым вкусом. Смысл жизни – защищать и оберегать. Я осторожно погладила ладонью крошечную ручку и вышла из комнаты.

Славик где-то пропадал, как всегда, – поговорить было не с кем. Спать я не могла – слишком много мыслей накопилось в моей бедной голове за один день, нужно было как-то их переварить. Только вот на конструктивные размышления не было уже сил. Я подошла к компьютеру, нажала кнопку «включение» на системном блоке. Машина заурчала, на экране замигала заставка Windows. Я подключилась к Интернету и открыла свой электронный ящик, чтобы проверить почту. Очень хотелось обнаружить хоть какое-нибудь, пусть самое коротенькое письмо. Новых сообщений не было, я грустно вздохнула. Да и откуда им взяться? На последнее послание Артема, которое пришло недели три назад, я так и не ответила – была слишком занята диссертацией, а в перерывах – ребенком и домашними делами. Самое время наконец исправиться – невежливо так долго молчать, да и поделиться с кем-нибудь своими переживаниями просто необходимо.

«Привет, Артем!

Прости, что так долго не давала о себе знать – с головой «ушла в науку». Сегодня состоялось обсуждение первой главы на кафедре. Было сказано, что все успешно и можно двигаться дальше. Так что будем двигаться – вариантов нет.

Хотя, если честно, вся эта канитель с представлением главы оставила в душе довольно смешанное чувство: с одной стороны, кажется, что ты что-то сделал, с другой – совершенно четко понимаешь, насколько это бесполезно. Ну, кому нужны все эти интерпретации и литературоведческие трактовки?! И еще беда – мне явно не хватает нужных знаний. Особенно помогают это понять вопросы профессоров (мне столько их, этих вопросов, сегодня задали).

Давно уже мечтаю посвятить пару лет жизни исключительно развитию собственной эрудиции и «закрыванию пробелов». Но это, сам понимаешь, из разряда светлой и несбыточной мечты. Постоянно что-то мешает. Что-то мелочное, бессмысленное и бесформенное – как сама жизнь. Вот такие дела. Пиши, как ты. Буду ждать. Яна».

Артем снова ответил моментально. Поздравил с успешным началом научной карьеры – то ли пошутил, то ли искренне, я не смогла понять – и порассуждал в ответ на тему собственной неполноценности. У него, оказывается, тоже часто возникало ощущение, что он слишком мало знает, а в МГУ его держат по какой-то странной ошибке или из жалости. Да и в формировании жизненной цели он явно не преуспел. Мне стало смешно: уж кто бы говорил! За то время, что Артем занимался наукой, у него накопилось рекордное количество всевозможных стипендий и грантов – мне такое и не снилось. Абсолютно уверена, что их не раздают просто так или «из жалости». И цель у него была вполне осязаемая и понятная – сделать серьезную научную карьеру, возможно, за рубежом. Так что все четко и ясно. Настроение стало постепенно исправляться: значит, не у меня одной бывают депрессивные мысли на тему сложности бытия и собственной никчемности. Странно. Обычно меня не радуют чужие трудности и проблемы. А вот откровения Артема помогли воспрянуть духом и порадоваться родственности наших душ.

Часть третья
Идея фикс

Глава 1

Остаток лета прошел размеренно и спокойно, если не принимать во внимание внутренних бурь, которые время от времени бушевали в моей несчастной душе.

Внешне все выглядело более чем пристойно. Мы с Катериной ходили на прогулки, причем коляску теперь преимущественно катила она – это было такое новое хобби. Вполне, на мой взгляд, приличное – по сравнению с предыдущим любимым занятием выворачивать наше жилище наизнанку.

У нас уже завелось несколько подруг, с которыми Катя то мило ворковала в песочнице, то сражалась с помощью пластиковых совочков и грабель. Последнее требовало вмешательства взрослых, поэтому я поневоле познакомилась с парой-тройкой таких же, как я, молодых мамаш. И, к собственному облегчению, узнала, что не я одна, оказывается, периодически испытываю острое желание применить к своему чаду более суровые меры, чем крик или сделанное страшным голосом внушение. Все не без греха. Меня это открытие очень порадовало и настроило на добрый лад: судя по откровениям других, не такой уж отвратительной мамой я была. Зря меня Славик бесконечно пилит. А вообще, чем старше становилась Катенька, тем сильнее я влюблялась в свою хитрющую и умнющую дочь. Мне нравилось, как она успевает быть в курсе всех событий в доме, как точно догадывается о том, что мы собираемся делать, и как всегда ловит смысл сказанного на лету, даже если мы со Славой говорим загадками «только для взрослых». Одним словом, не знаю, как бывает у других, а мне потребовалось время, чтобы начать обожать и уважать собственное дитя. И чем дальше, тем более ярким и бурным становился мой восторг.

Кроме воспитательных задач, к сожалению, было еще и нудное, ненавистное хозяйство. И на вторую главу времени оставалось ничтожно мало.

Время от времени я вяло ковырялась в ксерокопиях романов «Подвиги юного Дон Жуана» и «Одиннадцать тысяч палок». Текст был сложным для понимания: то и дело приходилось закапываться в словари. Но главное – за всеми фривольностями и бесконечными эротическими эпизодами мне никак не удавалось уловить суть произведений, причину их возникновения. Согласиться с Юлией Хартвиг – известной польской исследовательницей творчества Аполлинера – в том, что написаны оба этих романа были только ради «избавления от денежных затруднений» и в качестве забавы, я не могла. Было в них что-то еще: какая-то психологическая подоплека, какой-то эксперимент, переворачивание реальности и создание на основе обстоятельств действительности мира фантазий. Я пыталась представить себе, о чем думал Аполлинер, когда описывал эти сменяющие друг друга эротические сцены в «Подвигах юного Дон Жуана», эти женские образы, покорные всем прихотям главного героя – юного Роже. Размышляя об этом, я заметила одну деталь. Почему-то выходило так: чем сам Гийом был в юности обделен, то Роже получал сполна и даже больше. Вот он и ответ. Будь я сама писателем, я бы тоже поступала так – собственный опыт неудач, невезения, безразличия со стороны любимых переворачивала бы с ног на голову и превращала на страницах романов в приступы вселенской страсти и любви, в бесконечный сногсшибательный успех. А почему бы и нет? Здесь твои оппоненты безмолвны, здесь ты сам вкладываешь в их уста нужные слова, а в пальцы – верные прикосновения. И даже пусть они – живые – никогда не узнают, что эти книжные герои списаны с них, художник будет отмщен. Получит реванш за все унижение и нелюбовь, за все отказы.

Видимо, чем-то вроде подобной психотерапии и были для Аполлинера «Подвиги юного Дон Жуана».

Часто, пытаясь отвлечься от мыслей о диссертации, а главное, чтобы не свихнуться окончательно, погрузившись во вселенную фантазий Гийома Аполлинера, – я из двух отведенных для работы часов минут тридцать тратила на то, чтобы написать Артему. Постепенно переписка стала вызывать нешуточную, подобно наркотической, зависимость – включая компьютер, я в первую очередь проверяла наличие «непрочитанных сообщений», страшно расстраивалась, если ничего не находила в почтовом ящике, и только потом открывала файлы с переводами и второй главой.

Так продолжалось все лето. Поговорить о жизни больше было не с кем – Слава целыми днями пропадал на работе, Катенька изъяснялась предложениями из двух-трех слов (тут много не наговоришь), а все знакомые разъехались кто куда. И Артем стал единственным человеком, с кем я могла отвести душу, кому рассказывала, над чем тружусь и что меня волнует. Он всегда проявлял искренний интерес и неизменно быстро отвечал.

Приятная переписка в размеренном режиме «пара писем в неделю» плавно перешагнула в осень и стала гораздо более фривольной, чем в самом начале. Кажется, мы оба по уши окунулись в виртуальное общение и легкий, виртуальный же, флирт. С другой стороны, кто еще мог понять друг друга лучше, чем два погруженных в первые сложности и проблемы научной карьеры аспиранта.

«Привет, Яна! – писал Артем. – Надеюсь, ты простишь меня за молчание – я делал вид, что готовлюсь к философии. Но, к счастью, все позади!!! Сегодня сдал этот несчастный экзамен. Получил свою незаслуженную пятерку, но шоу было еще то. Никто практически ничего не знал, поэтому принцип преподавателя был: «Выберем лучших из худших». В общем, ставили оценки по реферату и из личных симпатий (по счастью, мне удалось произвести впечатление на этого отморозка – я же хороший и скромный).

Но бог с ним, с экзаменом. Главное, я хотел сказать, мне очень нравится получать твои письма: они всегда поднимают настроение (когда грустно, я их перечитываю, и становится лучше). Так что пиши, пожалуйста. Очень жду. Целую. Артем».

Все эти мытарства с философией были мне прекрасно знакомы – кандидатский минимум я сдала годом раньше. Поэтому и спешила поделиться размышлениями «на тему»:

«Привет, Артем! От всей души поздравляю с окончанием философской эпопеи, да еще с таким удачным! Философия, как бы уважительно я к ней ни относилась, – один из самых неприятных моментов аспирантской жизни. Для меня, по крайней мере, так оно и было. К тому же я оказалась не такой умной и обаятельной, как ты, – у меня по кандидатскому четверка (shame on me!). Так что ты мне обычно льстишь – моих несчастных знаний действительно едва хватает на то, чтобы не выгнали из университета.

Что касается писем – всегда рада доставить тебе такое удовольствие (да и себе тоже). Могу писать хоть каждый день, боюсь только, так надоем, что начну тебе сниться в кошмарных снах. А мне этого определенно не хочется. Целую. Яна».

Ответ на мое письмо был предельно коротким: «Ты и так уже мне снишься. И отнюдь не в кошмарах». Сердце тут же забилось, как сумасшедшее, не помню, чтобы я в последнее время переживала подобный взрыв эмоций. Всего лишь от нескольких слов!

Так мы и добрались – письмо за письмом – до дня моего рождения в конце ноября. Артем, не помню уже каким образом вызнавший дату, поздравил по e-mail, а в сообщении нарисовал цветочек из букв моего имени. Я обрадовалась, как ребенок, – похоже, что Артем независимо от меня (или, напротив, благодаря мне?) приобщался к творчеству Аполлинера. Во всяком случае, цветочек, хоть и не содержал иного вербального смысла, кроме имени, очень походил на известные каллиграммы, или идеограммы поэта, как говорили в начале двадцатого века.

«Привет! – писала я, слегка одурманенная шампанским по случаю дня рождения. – Спасибо, что поздравил! Цветочек – просто чудесный. Поставлю его в вазу собственного подсознания и буду часто менять воду – чтобы дольше стоял. Одним словом, тебе удалось меня порадовать! А в целом, если честно, собственный день рождения давно не вызывает у меня ничего, кроме неприязни. Кому же хочется лишний раз сознавать, что времени осталось на год меньше, а ты, как идиот/идиотка, все топчешься на одном и том же месте и ничего особенного до сих пор не сделал и не пережил?!

В детстве, конечно, все было по-другому: ожидание чуда, встреча с друзьями. Но чудес никогда не происходило – становилось обидно. А друзья быстро забывали, зачем собрались. Наверное, я и сейчас каждый раз надеюсь на что-то необычное, с той лишь разницей, что заранее знаю: ничего не произойдет!

Ну вот, ужасно сентиментальное послание получилось. Даже стыдно. Душевный стриптиз просто, да еще и такой наивный.

Пиши, пожалуйста, побольше о себе – мне интересно абсолютно все. Так что надеюсь на ответный «душевный стриптиз». Яна».

Артем снова ответил быстро – иногда у меня складывалось впечатление, что с компьютером он не расстается ни на секунду, – неожиданно длинным и обстоятельным письмом. Может, и у него наступил схожий с моим банальный «кризис аспирантуры», когда сидишь за монитором и упорно делаешь вид, что работаешь, но занимаешься чем угодно, кроме диссертации. К моему нескромному предложению устроить «душевный стриптиз» Артем отнесся с нескрываемым энтузиазмом. Интересно, он там тоже успел уже чего-нибудь выпить?

«Привет! «Душевный стриптиз» – вещь хорошая: главное, сам много о себе узнаешь. Я попробую исполнить для тебя кое-что – в той мере, в какой получится. Только предупреждаю, что подобные представления обычно заканчиваются у меня экзотическими idée fixe.

С комплексами неполноценности, приуроченными ко дню рождения, у меня тоже все в порядке. И еще есть проблема: не сознаю себя на свой возраст, в душе я всегда моложе, на год или два. Представляешь, в какой ужас я прихожу, когда заглядываю в свой паспорт?

А в чудеса, как ни странно, верю. До сих пор. Наверное, это, как и страсть «к халяве», в крови. С другой стороны, есть ощущение разочарованности заранее во всем: неохота идти на вечеринку – все равно не понравится, не хочется праздновать Новый год – все равно будет скучно, ну и так далее. Знаешь, с годами начинаю рассуждать, как дряхлый старик. Все сложнее удивляться и радоваться простым вещам. Это жаль.

Наверное, именно это объясняет и текущее положение дел с девушками. То есть с их отсутствием. Я оказываюсь на редкость ленив, чтобы прилагать какие-либо усилия. А сами девушки на меня, как ни странно, не бросаются. Да я и не думаю, что легко найти такую девчонку, которая заинтересует меня на длительное время, и я не буду чувствовать себя при этом связанным и обремененным. Очень не люблю короткие поводки.

Ну что ж, первый сеанс «стриптиза» с моей стороны почти закончен. Остается только выдать зародившуюся идею. Я, как уже писал, продолжаю верить в чудеса, правда, теперь уже понимаю, что их надо создавать своими руками. Так вот. Моя идея фикс – это ТЫ. На чудо потянет твое появление в Москве на Новый год или мой день рождения. А в качестве усилий (прилагать которые я обычно ленюсь, помнишь?) у меня есть предложение. Как ты смотришь на авиабилеты Казань – Москва – Казань? Подумай серьезно. Я не шучу.

Теперь твоя очередь «эмоционально-душевно» снимать вещичку. От «физически», правда, тоже не откажусь. Пиши. Целую. Тема».

Я практически приклеилась к стулу и боялась пошевелиться. Даже быстро свернула сообщение на экране, чтобы кто-нибудь из блуждающих по комнате оставшихся на ночь гостей случайно не наткнулся взглядом на эти вот строки. Караул! Пора, кажется, завести себе почтовый ящик под паролем где-нибудь на mail.ru. А то и железобетонный Славик, регулярно копающийся на моей территории в Outlook, не выдержит: устроит семейный скандал. До сегодняшнего дня он только ехидно посмеивался над моими эпистолярными упражнениями с этим «отморозком Черемезом», которому не лень строчить замужней женщине идиотские послания. Я внимания не обращала. А вот теперь, кажется, ситуация становится серьезной и придется ее вывести из-под Славиного контроля.

Куда же нас вдруг понесло?! Ведь не было еще повода для такой прямоты. Несмотря на все «целую», «жду с нетерпением» и прочая, прочая, прочая. Мне упорно казалось, что что-то в письме Артема я поняла не так. И даже не то смущало, что Артем предложил мне сыграть роль подарка – он мужчина, ему еще и не такие штучки с рук сойдут. После концепции отношений полов Аполлинера меня мало что могло смутить. Но вот то, что сама я вместо возмущения и стремления надавать наглецу виртуальных пощечин испытываю страстное желание стать живым воплощением этой самой идеи фикс, напугало невероятно.

ИДЕЯ ФИКС. Я произнесла шепотом эти слова, примеряя их на себя. Как же странно ощутить себя этой самой «идеей фикс» – и радостно, и гордо, и глупо, и щекотно. Одним словом – неописуемо. Сердце бешено заколотилось, губы пересохли, а руки невольно потянулись к клавиатуре. Хотелось тут же, немедленно написать ответ. С превеликим трудом, но я удержалась.

Для начала перечитала письмо, пытаясь осмыслить каждое слово и остудить свой внезапный пыл. С возрастом все было ясно – я и сама так жила. Застревала года на три на отметке «восемнадцать», потом еще сколько-то на цифре «двадцать», хотя вот уже и за двадцать три перевалило. Все остальное тоже было близко и понятно. Кроме одного – к чему упоминалась нелюбовь к «коротким поводкам». Что это? Предупреждение, ответ на незаданный вопрос, что? Не сделав еще первого шага, мне давали понять, что и как должно быть устроено: я обязана радовать, быть воплощением праздника, легкости – то есть «подарка» – и при этом не ограничивать свободу, не претендовать. Тем более что оба последних пункта уже оговорены моим собственным семейным положением – получается именно то, чего он хотел. Вообще-то у меня и в мыслях не было строить относительно Артема какие-то планы. И ежу понятно, что смешно. Он – там, я – здесь. Он – москвич, я – неизвестно, как выразиться, название реки получается. Он – свободен, я – связана по рукам и ногам. Он – с перспективами, я – без. Он сделает блестящую карьеру – все задатки для этого есть, я до старости буду преподавать за гроши свой французский. Он – и «мир с создателем», и «поле со жнецом», я – «пролитая кровь» и «бесполезная весна». В первый раз за все время переписки мне стало обидно. Вот вам «вечность мужчины и вечность женщины», которые так несхожи, по свидетельству Аполлинера. Я старательно включала разум, размышляла, анализировала. Пыталась подавить в себе обостренное прозой Костровицкого, навязчивое и болезненное желание подчиниться этому мужчине на любых условиях. Бесполезно!

В конце концов, я в третий раз перечитала письмо, непроизвольно концентрируясь на положительных моментах и заманчивой роли «идеи фикс». Разум отступил. Мне до смерти хотелось пуститься в эту авантюру. Усилием воли я заставила себя удалить письмо – от греха подальше, выключить компьютер и вернуться к окончательно захмелевшим гостям.

Я клятвенно пообещала себе, что завтра же заведу тайный ящик на mail.ru.