Текст книги "Проклятие Евы. Как рожали в древности: от родов в поле до младенцев в печи"

Однажды у Паре закончилось масло, вместо этого он обработал раны солдат холодной смесью из яичных желтков, розового масла и скипидара. Паре сильно переживал, что к утру обнаружит всех пациентов мертвыми. Каково же было его удивление, когда оказалось, что их самочувствие было гораздо лучше по сравнению с теми, кому все-таки досталась порция масла: «К своему удивлению, рано утром я застал раненых бодрыми, хорошо выспавшимися, с ранами не воспаленными и не припухшими. В то время как других, раны которых были залиты кипящим маслом, я нашел лихорадящими, с сильными болями и с припухшими краями ран. Тогда я решил больше не прижигать несчастных» [55]. С этого момента хирург прибегал только к перевязке ран, смазывая их хвойно-яичным бальзамом по собственному рецепту. Паре опроверг идею о ядовитом действии пороха на организм человека, полагая, что кипящее масло лишь усугубляло положение пациентов и причиняло им ужасные страдания. Объясняя свой подход, Паре утверждал, что организм способен сам справиться с раной: «Я перевязал его, а исцелит Бог».

За такое незначительное, казалось бы, нововведение на него обрушилась жесточайшая критика. Паре, конечно, припомнили все: отсутствие медицинского образования, низкое происхождение, сомнительный контингент первых пациентов. Поводом для отдельных упреков служило также то, что книга Паре «Способ лечить огнестрельные раны, а также раны, нанесенные стрелами, копьями и др.» был написан на простом французском языке, тогда как медицинскую литературу было принято издавать на латыни. Латинского языка Паре не знал, за что прослыл невеждой, несмотря на то что к тому времени он успел прослушал цикл лекций в медицинском колледже, обучился анатомии у именитых анатомов Франции. В отличие от медиков, французские монархи благоволили и покровительствовали Паре. Франциск II, Карл IX, Генрих III – у всех Амбруаз Паре служил личным хирургом. Поговаривали, что гугенот Паре был укрыт Карлом IX в одной из комнат Лувра в мрачную Варфоломеевскую ночь[33]33
   Варфоломеевская ночь – массовое убийство гугенотов во Франции, устроенное католиками в ночь на 24 августа 1572 года, в канун Дня святого Варфоломея. По различным оценкам, в Париже в тот день погибло около трех тысяч человек, а по всей Франции в погромах было убито около 30 тысяч гугенотов.


[Закрыть].

Паре ввел в хирургию перевязку сосудов, использовал в своей практике массаж, сконструировал первые глазные протезы. Он впервые выполнил ампутацию верхней конечности на уровне локтевого сустава, оперировал «заячью губу» и «волчью пасть» (расщелину твердого и мягкого нёба). Существует мнение, что Паре возобновил проведение кесарева в случае смерти матери. Хотя некоторые авторы утверждают, что Паре пытался проводить кесарево и на живой женщине, что в отсутствие асептики и наркоза, естественно, приводило к летальному исходу. Несомненной заслугой Амбруаза Паре стало возвращение в практику поворота плода на ножку. Это вывело акушерство на уровень античной Греции, повитухи в акушерской школе, основанной Паре, стали вновь обращать внимание в родах не только на женщину, но и на ребенка. История не запомнила имена критиков и злопыхателей, зато сейчас мы чествуем Амбруаза Паре как самого милосердного и передового хирурга своей эпохи.

Новое время

Акушерство набирало обороты. Многие врачи стали публиковать труды, посвященные женскому здоровью, появился целый ряд акушерских пособий. Во многих европейских городах были открыты родильные дома, хотя из-за высокой смертности от родильной горячки женщины предпочитали рожать дома, на улице, где угодно, только не в больничных палатах, за которыми закрепилась дурная слава. Постепенно акушерская помощь переходила из рук повитух в распоряжение врачей-мужчин. Однако первопроходцам приходилось несладко.

Мужчины-акушеры на протяжении истории сталкивались с невероятным ханжеством. Согласно традиции, врач или просто руководил, пока всю работу делала повитуха, или вмешивался, когда нужно было провести операцию по извлечению мертвого ребенка. Обычай, а иногда и даже закон запрещал мужчинам выступать в роли акушера. К тем, кто имел наглость пренебречь общественными устоями, относились пренебрежительно, придумывали язвительные прозвища. Вильяма Смелли, организовавшего в XVIII веке в Лондоне школу повитух, его конкурентка, миссис Найхелл, повитуха с Сенного рынка, окрестила «повивальным дедом лошадиной богоматери» [61].

В Средние века и даже в начале Возрождения последствия могли оказаться намного серьезнее обидного прозвища. Известна история некого доктора Вертта из Гамбурга, который переоделся в женское платье, чтобы присутствовать на родах, за что был сожжен на костре. Амбруаз Паре в течение своей карьеры заложил традиции «мужского» акушерского дела, но стереотипы было не так просто искоренить из общественного сознания. Считается, что некоторый вклад внес король Франции Людовик XIV, который на роды к своей фаворитке вызвал мужчину-акушера. Парижане оказались восприимчивыми к «модному» новшеству. Но даже тогда врачу вменялось требование – повязывать на шею край простыни и вслепую принимать роды.

Даже в 1929 году Говард Хаггард пишет о предвзятом взгляде на профессию акушера: «Не далее как в сороковых годах XIX века Джон Стивенс написал и опубликовал в Лондоне памфлет об „опасности и безнравственности“ участия мужчин в „повивальном деле“. Свои усилия он посвятил Обществу подавления пороков. Сегодняшние акушеры уже не подвергаются презрению и осмеянию. Тем не менее в странах, отставших в своем культурном развитии, до сих пор остаются отголоски прежнего отношения; проявляется оно очевидным, хотя и не высказываемым вслух умалением достоинства врачей, занимающихся родовспоможением. Их считают низшей врачебной кастой, уступающей врачам других профессий – например, хирургам. Такое отношение сказывается на качестве преподавания акушерства в медицинских учебных заведениях, а подчас приводит к тому, что в акушерство идут люди, не блещущие способностями. Сказывается это отношение и на статистике детской и материнской смертности» [60].

Многим мужчинам удалось вписать пару строчек в главу об истории женских болезней. Нидерландский акушер Хедрик ван Девентер (1651–1724) изложил нормальное анатомическое строение женского таза, охарактеризовал его патологии и их значение для родов, впервые ввел понятие «предлежание плаценты»[34]34
   Предлежание плаценты – это патология, при которой плацента располагается в нижних отделах матки по любой стенке, частично или полностью перекрывая область внутреннего зева.


[Закрыть]. Появились акушерские щипцы (см. главу «Акушерские щипцы»). Французский акушер Морисо предложил рожающим женщинам кровати вместо устаревшего и неудобного родильного стула.

Выдающимся акушером XVII века принято считать Франсуа Морисо (1637–1703). Так же как и Амбруаз Паре, первые шаги в медицине он сделал в стенах родильного отделения больницы Отель-Дье. Но, в отличие от предшественника, Морисо не «отвлекался» на хирургию – его интересовало исключительно акушерское дело. В 1668 году он опубликовал фундаментальный труд по акушерству – «Трактат о болезнях беременных и о родах», который стал признанным руководством для нескольких поколений европейских акушеров. Морисо детально описал механизм родового процесса, усовершенствовал технику принятия родов, описал некоторые формы внематочной беременности, разработал алгоритм действий при выпадении петель пуповины, изложил оказание помощи при приращении плаценты. Он обращал внимание на послеродовой период, грудное вскармливание и уход за новорожденным.

Франсуа Морисо первым заявил, что во время беременности стенка матки утончается, а не утолщается, как считали ранее. Ключевая роль ребенка в начале родов была опровергнута ученым: Морисо отвел основную роль сокращениям гладких мышц матки. Опроверг он и идею о расхождении костей таза в родах, подтвердив тем самым анатомические постулаты Андреаса Везалия. Акушер разработал методику приема ребенка в тазовом предлежании, сделал поворот плода на ножку при поперечном положении ребенка рутинным для акушеров. Также Морисо разработал прием особого выведения головки плода. Прием этот, используемый и поныне, был усовершенствован другими врачами и известен сегодня как прием Морисо – Лавре – Лашапель.

В «Трактате о болезнях беременных и о родах» Морисо рассказывал о своих наблюдениях относительно послеродового периода. Интересно, что он рекомендовал тугое пеленание новорожденных, полагая, что это способствует правильной осанке. Морисо первым развеял миф, что семимесячный плод выносливее и жизнеспособнее, чем восьмимесячный, – корнями это убеждение уходит еще в учение Гиппократа и в сознании современных акушеров сильно до сих пор.

Заслуги Морисо не имели числа, а популярность стремительно росла. К сожалению, будучи прославленным доктором и искусным акушером, Морисо не смог спасти свою сестру, которая скончалась от послеродового кровотечения: «Сегодня самый тяжелый день в моей жизни, воспоминания кошмарны… Кажется, чернила, которыми я пишу, превращаются в кровь… Сегодня в родах от кровотечения, на моих глазах, погибла моя родная, любимая сестра… В родах, которые принимал я… Я, великий, всемирно известный ученый, врач, акушер Франсуа Морисо» [39]. Так и не оправившись от трагедии, Морисо оставил прибыльную практику в городе и поселился в маленькой деревушке, где и прожил до конца жизни.

С изобретением наркоза, развитием асептики и антисептики более успешно внедрялись оперативные техники родоразрешения, в частности акушерские щипцы, ручное обследование послеродовой матки, рассечение промежности. Вскоре врачи стали пробовать производить операцию по извлечению плода сквозь брюшную стенку – кесарево сечение. Об этом и многом другом вы прочтете в следующих главах.

Глава 4
Что происходило на Руси?

Медицинские знания и опыт Древняя Русь переняла у скифов. Скифами древние греки и римляне называли обширную народность, проживающую на территории Восточной Европы в I тысячелетии до н. э.[35]35
   В узком смысле скифами называют кочевников, заселявших степи Причерноморья и появившихся в VII веке до н. э., ориентируясь на описание Геродота (V век до н. э.) и других античных авторов. В широком смысле к скифам относят все племена кочевых скотоводов, широко распространившихся в I тысячелетии до н. э. по евразийской степи от Алтая до Карпат.


[Закрыть] Они вели кочевой и полукочевой образ жизни, заселяли степи Приазовья, Причерноморья и Предкавказье.

«Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы, с раскосыми и жадными очами!» – пламенно восклицал поэт Александр Блок. Хотя достоверные изображения скифов, найденных при раскопках, уверяют, что народ принадлежал к европеоидной расе.

Геродот, ученый и философ Древней Греции, бывавший в Скифии, писал, что лечением у них занимались колдуны и жрецы. Скифы использовали в медицинских целях прижигание каленым железом и кровопускание. Были хорошо знакомы с лекарственными растениями. Если лечение не приводило к выздоровлению, то лекарей безжалостно сжигали на костре. В сочинении «О воздухе, водах и местностях» он описывал быт и хозяйственную жизнь скифов. Например, он сообщает, что у женщин из племени савроматов[36]36
   Савроматы, согласно легенде, которую приводит Геродот, произошли от союза скифских мужчин с амазонками, плененными элинами после сражения на Феромодонте и переправляемыми через Черное море. В легенде также содержатся сведения о положении женщин-воительниц: они ездят верхом, стреляют из лука, вместе с мужьями занимаются охотой и носят одинаковую с ними одежду.


[Закрыть] нет правой груди. Вероятно, что они специально удаляли ее, как амазонки, чтобы было удобнее стрелять из лука.

Судя по данным раскопок, на территории Скифии существовали лечебницы, подобные древнегреческим асклепионам. Там же проходило обучение медицине. Основными направлениями были хирургия и борьба с заразными болезнями. Историки медицины Н. А. Богоявленский и М. Б. Мирский в книге «Медицина Древней Руси» отмечают, что наряду с ранениями, переломами, «расшиблениями коленок» хирурги занимались изучением «томлением женок при родах» [42]. Надо отметить уровень развития хирургии: например, на хранящейся в Эрмитаже Куль-Обской вазе изображена операция – скиф вправляет челюсть воину, перевязывает раненую голень. Скифскую медицину исследователи называют праславянской, подчеркивая таким образом ее значимую роль в последующем развитии медицины у славян.

В Древней Руси медициной занимались волхвы, помогали им колдуньи или ведьмы (от слова «ведать» – знать). Позднее их стали называть «бабы богомерзкие».

Согласно былинам, легендарного богатыря Илью Муромца исцелили именно волхвы, дав ему «испить чарочку питьица медвяного». Надо отметить силу меда, почитаемую волхвами: практически все лекарственные снадобья содержали мед. Мед с молоком кобылицы рекомендовали при простуде. Наряду с этим популярностью пользовались панты – рога молодого оленя – и сырая печень. При так называемой куриной слепоте, снижении зрения в сумерках, волхвы рекомендовали употреблять рыбью печень. Печень трески действительно содержит значительное количество витамина А, необходимого для синтеза родопсина, светочувствительного зрительного пигмента. С принятием христианства волхвы не исчезли, к ним долгое время обращались все слои общества – от дворянского до крестьянского сословий, – хотя их существование официально признавали преступным. В летописях сохранился случай суда на Новгородском вече в 1227 году: четыре волхва были обвинены в поклонении дьяволу, отравлении людей и сожжены на городской площади.

Когда на территорию Древнерусского государства пришло православие, усилилось влияние византийской, а вместе с ней и западной культуры. Например, в XVII веке иеромонах и богослов Епифаний Славинецкий (1609–1675) перевел анатомический труд Андреаса Везалия «О строении человеческого тела». На территории Восточной Европы труд получил название «Врачевская анатомия». Известно, что русские лекари основывали свои некоторые рекомендации на учении Парацельса[37]37
   Парацельс (настоящее имя Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм; 1493–1541) – швейцарский алхимик, врач, философ, естествоиспытатель эпохи Возрождения, один из основателей ятрохимии. Подверг критическому пересмотру идеи древней медицины. Способствовал внедрению химических препаратов в медицину. Считается одним из основателей современной науки.


[Закрыть]: назначали при заболевании уха специальный эликсир для закапывания.

Главную роль играла монастырская медицина. В «Степенно́й книге»[38]38
   «Степенна́я книга» – один из крупнейших памятников русской книжности XVI века, повествующий о русской истории с древнейших времен до 1560-х годов.


[Закрыть] упоминается о том, что Владимир Святой установил долю церкви от налогов – «десятину». «Десятая часть от всего стяжания нашего» переходила монастырям. Там же говорилось об «церковных людях» или «лечци», о «монастыреве и больницы и гостинницы и странноприимницы». «Лечци» оказывали основную медицинскую помощь, во всем подчинялись церкви, к ним приводили нищих, обездоленных и больных. Хотя, несомненно, существовали и отдельные, «мирские» лекари. В ту пору медицина приобрела исключительно семейный характер. Знания передавались от отца к сыну, тайну «врачевания» строго берегли.

Надо отметить, что медиками были не только мужчины, на Руси женщины также были причастны к выхаживанию лежачих больных, сбору лекарственных растений и приготовлению снадобий. Женщины-лечцы умели вправлять вывихи и делать массаж. Постоянным лекарем того же Ильи Муромца выступала некая Марина. «В Новгородской переписи» от 1583 года говорилось о «Натальице Клементьевской, жене лекарьице».

Акушерская помощь была сосредоточена в руках знахарок и бабок-повитух. Принятие родов, уход за молодой матерью и младенцем – все это входило в обязанности повитухи. При нормальном течении родов роль повитухи заключалась в том, чтобы ободрять роженицу, растирать ей поясницу, приговаривая «расступитесь, разойдитесь косточки». Повитуха вводила во влагалище женщины кусочки мыла «для размягчения». Местом для родов чаще выбиралась баня, на худой конец амбар, сеновал, погреб. Когда не находилось подходящего уголка, то роды проходили в избе, при этом всех домашних требовалось сослать «с глаз долой», например отправить к соседям с каким-либо поручением. Хотя иногда вся семья подолгу молилась, в том числе и дети, прося у святых благополучного разрешения родов. Вообще религиозные представления играли существенную роль. Повитуха, расположив роженицу на лавке, полу или соломе, переодевала ее в чистую рубаху, окуривала ладаном, поила крещенской водой. При этом непрерывно крестилась и отвешивала земные поклоны. При каждой схватке укрывала живот, чтобы «не было остуды».

О начале родов старались не распространяться. Существовало мнение, что чем больше людей знает, тем тяжелее и болезненнее будет процесс. Особенно тяжко пришлось бы роженице, если бы о родах узнала девушка. Считалось, женщине пришлось бы отстрадать «за каждый волосок» на ее голове. «Безнаказанно» в тайну могли быть посвящены двое – бабка-повитуха и мать роженицы. Отсюда в более зажиточных крестьянских семьях, где можно было обойтись без пары рабочих рук, или очень больших, где было трудно укрыться от посторонних глаз, бытовала традиция отправляться рожать в дом матери. В книге «Русская народно-бытовая медицина», составленной по этнографическим материалам, Г. И. Попов описывает случаи, когда женщина обнаруживает, что роды начались на людях, например во время работы в поле: «Сноха, почувствовав приближение родов, сообщает об этом свекрови. Та, как бы нечаянно, ломает свою косу и словами: „Дай-ка мне, Марьюшка, свою косу, а ты сбегай домой и принеси другую“ – дает ей повод, не обращая на себя внимание присутствующих, удалиться с поля»[39]39
   Цитата приведена в соответствии с нормами современной орфографии.


[Закрыть] [45]. Автор восхищается выносливостью и необыкновенным терпением русской женщины: крестьянка, застигнутая родами врасплох, могла не обмолвиться близким ни единым словом и втайне, одна, родить ребенка где-нибудь на дворе.

Пышным цветом расцветало магическое мышление. Вереница совпадений, снов, суеверий, предзнаменований складывалась в единую картину мира, где любые незначительные мелочи оказывались взаимосвязанными и несли какой-то второй, потаенный смысл. Существовал целый ряд примет, связанных с беременностью и родами. Так, верили, что если у женщины во время переодевания завернется платье, то в этом году она выносит ребенка. То же с ней случится, если она наступит на мужские штаны или ей привидятся журавли. Приметы, охраняющие беременность, запрещали беременным пинать собак и кошек – из-за этого у нее будут болеть ноги и спина. Если беременная женщина смотрит на пожар и почешется, то в этом месте у ребенка будет темное родимое пятно, «обожженное». Если женщина наступит на вожжи или канат, ребенок может в утробе запутаться в пуповине и умереть. Если выплеснет воду с крыльца – ребенок будет страдать рвотой. Будет чесать голову в праздник – ребенок будет вшивым. В те же дни будет шить, малыш родится слепым или глухим. Беременным нельзя смотреть на юродивых и больных, иначе на ребенка перейдут их недуги. Испугается волка – какая-то часть тела у младенца обрастет волчьей шерстью.

Приметы предсказывали пол: «острый» (небольшой и выдающийся вперед) живот указывал на мальчика, широкий – на девочку. Выпирает правый бок – родит мальчишку, левый – девчонку. Женщина с чистым лицом носит под сердцем сына, если лицо во время беременности покрывалось пятнами, то в семье стоит ожидать дочь. Женщина, предпочитающая есть селедку, беременна мальчиком; если охотлива до редьки – девочкой. Если же женщина желала родить сына, она должна была во время полового акта надеть шапку; дочь – повязать своим платком голову мужу.

Приметы охраняли других от беременных: например, им нельзя было присутствовать на пробивании новых колодцев, иначе вода станет непригодной для питья. Если женщина переступит через седло, лошади будет тяжело работать в поле. А если уж беременная перейдет кому-то дорогу, то его точно ждут неприятности. Представления о ритуальной нечистоте беременной или родившей женщины были характерны для многих традиционных культур, в том числе и славянской. Способность к деторождению делала женщину причастной к круговороту жизни и смерти, к потустороннему миру. Вот почему она воспринималась как двойственное существо, которое дает благо, дарит новую жизнь, но одновременно – таит угрозу.

В остальном жизнь женщины не сильно менялась. Беременность не была поводом для освобождения от ежедневного труда. В зажиточных семьях беременная могла рассчитывать на то, что ей поручат нетрудную, «детскую» работу. И что суровая свекровь и муж на время перестанут поучать ее шлепками и оплеухами, что, возможно, за обедом ей достанется самый добрый кусок. Иначе дело обстояло у нищих крестьян. Для того чтобы не умереть с голоду, каждый член семьи обязан был трудиться.

Во второй половине беременности муж не стремился разделить с женой супружескую постель, поскольку считалось, что в этот срок ангел вкладывает в младенца душу. Как только становился заметен живот, соседи разносили новость по округе. Ожидание ребенка было своеобразным общим событием. Соседки из любопытства чаще заходили в гости, приносили гостинцы.

Мужчины при встрече с беременной посмеивались над ней, шутили за глаза, какая она стала «широкая и неповоротливая».

Помимо суеверий и обрядов, существовали и некоторые зачатки акушерской науки. Примером того может служить трактат «Алимма», содержащий ряд медицинских советов. Считается, что авторство принадлежит внучке Владимира Мономаха, Евпраксии. Девушка интересовалась медициной и целебными травами, готовила снадобья из кореньев и растений. В 1122 году Евпраксию выдали замуж за императора Византии Алексея Комнина, при коронации она получила имя Зоя. В Византии Зоя изучала греческий язык, читала в оригинале медицинские сочинения Галена, Гиппократа. А затем сама написала книгу. Однако некоторые историки оспаривают эту версию, полагая, что «Алимма» написан Зоей, но не внучкой Мономаха, а дочерью византийского императора Константина VIII, жившей в XI веке [40]. Трактат состоял из пяти частей: в первой содержатся рекомендации по личной гигиене, уходу за ребенком и лечению детских недугов; вторая часть – размышления об институте брака, о беременности и родах; третья посвящалась гигиене питания и рецептам; четвертая – наружным болезням (рекомендации по применению мазей и лечению кожных заболеваний); пятая – болезням сердца и желудка, лечебному массажу.

Императрица в рукописи предостерегала беременных и рожениц от переутомления. Советовала посещать баню каждые три дня, соблюдая чистоту тела. Кормящей матери стоило усиленно питаться и принимать помощь от родных. После родов женщина должна провести в кровати несколько дней ради собственного здоровья – считалось, что, если женщина встанет, матка займет неправильное положение, что в будущем повлечет гинекологические заболевания. Можно предположить, что выпадение половых органов приписывали не многочисленным и травматическим родам, а нарушению постельного режима в послеродовом периоде. Интересным является тот факт, что после родов, особенно если они произошли вне дома («раньше в поле рожали, и ничего!»), женщины носили особую перевязь. Она представляла собой нечто вроде поддерживающей повязки и проходила через промежность, завязывалась на плече. Ее функция – поддержание внутренних органов, профилактика выпадения.

О том, как протекал послеродовый период, пишет В. Бердинских в книге «Крестьянская цивилизация в России»: «Порчи боялись чрезвычайно. Поэтому в некоторых деревнях матери после родов выполняли довольно замысловатые обряды. Считалось, что малые дети и роженицы очень урочливы (на них легко напустить порчу). Бабки-повитухи защищали от такой напасти. „А после родов роженицы кладутся на пол на ржаную солому, где лежат неделю. Во все это время каждый день по два раза согревается баня, куда она ходит в самой изорванной одежде с костылем в руке, чтобы показать, что роды дались нелегко – избежать „уроков“, отчего можно заболеть. Из бани возвращаясь, нужно опираться на плечо повитухи или мужа“. ‹…› (Н. Н. Коснырева, 1920)» [7].

Баня в Древней Руси была не только заведением для гигиенических процедур, но сакральным местом, почти святилищем. Кроме прямого назначения – мытья, – посещение бани использовалось в качестве оздоровительной процедуры.

Поскольку баня считалась пограничным местом – пространством между явью и навью, миром живых и миром мертвых, – там было принято проводить свадебные, родильные, похоронно-поминальные обряды, гадать.

Сельские целители прописывали посещение бани при различных кожных заболеваниях (угревая сыпь, лишай, перхоть, чесотка), при суставных поражениях вроде ревматизма и артроза. Там хранились лекарственные травы и коренья, иногда даже продовольствие на зиму. А деревенские самогонщики прятали в банях бражку.

Были известны даже «похоронные бани»: у восточных славян, как отмечает этнолингвист М. А. Андрюнина, среди других поминальных обрядов существовал обычай топить баню для покойника: «Мифологические представления о символическом обмывании души умершего параллельны обряду обмывания тела: вода смывает нечто, принадлежащее жизни, этому миру живых, и готовит для перехода в иной мир. Ритуальные омовения, „смывающие“ с человека прошлый статус и готовящие его к принятию нового, „меняющие“ его природу, являются неизменными и важными частями всех обрядов перехода» [5].

В Заонежье в день похорон родственники усопшего до захода солнца ходили в баню и вели себя так, будто покойный находится рядом с ними. После мытья они оставляли в предбаннике для умершего чистую рубаху и веник. Детям объясняли, что так «душа в последнюю баню ходит». Русские также топили баню для покойных накануне родительского дня – разумеется, никому из живых в ней мыться не разрешалось.

Естественно, что и для такого интимного и важного процесса, как роды, лучше бани в деревенском подворье не найти. В ней было чисто и тепло, что так необходимо для новорожденного и матери. Полумрак и тишина снимали лишнюю нервозность и беспокойство. В послеродовом периоде в бане можно было «схоронить от постороннего глаза» родильницу вместе с младенцем. Провожая роженицу в баню, повитуха брала с собой икону, крестила углы и печку. Новорожденного бабка мыла, приговаривая: «Ангел с тобой, хранители с тобой». Иногда нашептывания носили магический характер: «С гуся вода, с Нины худоба, вода вниз, а Юля кверху. Все твои болезни – на калену каменку» или «С гуся вода – с младенца худоба. Окачишь! Окачишь! Вымойся! Уйди окачишь во имя Отца и Сына и Святого Духа!» [18] Согласно обычаям, после родов женщина должна вымыться трижды, в течение этого срока ей запрещалось кормить ребенка грудью, потому как молоко считалось непригодным для малыша (см. главу «Грудное вскармливание»). Повитухи были уверены, что, если родильница в бане станет кусать ворот своей рубахи, у новорожденного не будет грыжи – она ее «загрызет». А если первую из трех бань затопить осью от телеги, женщина скорее оправится после родов.

Баня считалась чудотворной и для новорожденных. Интересен обряд «перепекания» младенцев в печи (реже назывался «допеканием» и «запеканием»). Сказка, где злая Баба-Яга собирается посадить в печь Аленушку и Иванушку, существует неспроста. Оказывается, она является отголоском старинного обряда, распространенного среди восточных славян (и европейских народов). В России ритуал был известен преимущественно в Поволжье, центральных и южнорусских губерниях, а также в Сибири.

Больных и недоношенных младенцев воспринимали как «недозревших» в материнской утробе. Чтобы довести его до нужной кондиции, ребенка нужно трижды на лопате отправить в печь «допекаться». Русская печь, очевидно, ассоциировалась с маткой, куда ребенка помещают, чтобы он родился заново.

В этом контексте «перепекание» детей символически отождествляется с выпечкой хлеба. Бабка-знахарка перед тем, как совершить обряд, выпекала в печи хлеб. Затем на хлебную лопату сажали малыша и отправляли в теплую (не горячую) печь.

Согласно фольклористу А. Л. Топоркову, символика ритуала «перепекания» младенцев многослойна: «…в разных вариантах на первый план выступают то одни, то другие аспекты его смысла. Согласно большинству описаний, главной целью ритуала было сжигание болезни, ср. формулы: „Собачья старость[40]40
   «Собачьей старостью» или «сухотами» в простонародье называли рахит.


[Закрыть], припекись в печи!“, „Как хлеб печется, так и собачья старость пекись!“ и под.» [57].

С принятием христианства разительных изменений в родовспоможении не произошло. Вся ответственность за роды лежала на повитухе. Если роды замедлялись, повитуха стимулировала схватки. Метод зависел от времени года, если летом, то роженицу следовало «остудить»; если роды происходили зимой, то женщину отводили в баню и распаривали. Повитухи были убеждены, что роды должны сопровождать тошнота и рвота. Поэтому давали женщине собственную косу в зубы «давиться». Иногда щекотали горло своими пальцами или заставляла дуть в бутылку. Развязывали все узлы на одежде роженицы и членов ее семьи, снимали кольца и серьги, отпирали все замки в избе, снимали цепи, вынимали из печи заслонку, открывали сундуки, распахивали окна и двери. Предполагалось, что это помогает раскрыться телу роженицы.

Деревенские роды редко проходили в постели, повитуха заставляла женщину ходить по избе и выполнять работу, требующую физических усилий (например, месить тесто, молоть жерновами, мыть пол).

Бабка была уверена, что, если роженица будет лежать, ребенок обязательно «закатится под ложечку». Иногда, когда женщина совсем обессиливала, ее водили под руки вплоть до самых потуг. В тот момент, когда уже показалась головка младенца, использовался прием – через потолочную балку перекидывалась веревка, роженица цеплялась за нее обеими руками, упиралась ногами в низкую скамеечку, пол или кровать и рожала в полувисячем положении. «Каждая вещь упадет наземь, коли ни на чем не держится… потому и ребенка, тут, тоже к земле тянет, а коли лежит баба, как есть, ну, и он лежит смирно», – объясняли повитухи [45].

При затянувшихся родах применялся обряд «перешагивания» и его вариации: «…иногда… муж становится посреди избы, растопыривает ноги, а жена проползает между них… иногда же, наоборот, перешагивает через мужа, растянувшегося на полу, мучающаяся родами жена»[41]41
   Цитата приведена в соответствии с нормами современной орфографии.


[Закрыть] [45]. Если же это не помогало, то повитухи проводили обряд «прощения». Считалось, что роды затянулись по причине греха, совершенного мужем или женой. Повитуха допрашивала супругов с пристрастием, выясняя, на ком грех, а затем приглашала в избу мужчин или женщин, живущих по соседству. Если виноват был муж, он падал на колени и молил прощения «перед всем православным народом». Или то же самое делала роженица. Выслушав, соседи хором повторяли: «Бог простит» и расходились по домам.

Как мы видим, у повитухи в арсенале был целый ряд своеобразных способов помощи роженицам. С целью направить ребенка по родовым путям под спину женщины подкладывали клубок из старого тряпья или ступу; для правильного положения младенца в утробе будущая мать, опять же по велению повитухи, вставала на четвереньки, прыгала с лавки или «перекидывалась на кровати мужа». Чтобы «вытряхнуть» ребенка из утробы, муж брал жену под мышки, приподнимал над полом и встряхивал. После родов для выманивания последа бабка располагала у половых путей родильницы кусочек сахара. Г. Попов описывает уж совсем диковинный способ отделения «детского места»: конец пуповины привязывался к кочерге, а кочерга к хвосту дворовой собаки. Собака, стремясь освободиться от кочерги, тянула за собой послед [45]. Иногда, переусердствуя, повитухи могли и вовсе оборвать пуповину.

Пуповину повитухи перерезали ножом на топоре (у мальчиков) или на гребенке (у девочек) и связывали прядями льна, переплетенными с волосом родильницы, чтобы «ребенок всю жизнь был к матери привязан». Иногда для предупреждения грыжи у младенца пуповину перегрызали зубами. Изначально перерезание пуповины считалось основной функцией повитухи, поэтому их называли «пупорезками», «пупковыми, пуповыми» бабками[42]42
   Кабакова Г. И. Антропология женского тела в славянской традиции. М.: Научно-издательский центр «Ладомир», 2001. С. 86.


[Закрыть].