Текст книги "Томас Дримм. Время остановится в 12:05"

Вместо ботинок надеваю кроссовки, чтобы сохранить хоть какую-то индивидуальность. Но в последнюю минуту срываю с себя пиджак с галстуком и вытаскиваю из коробки куртку, с которой не расставался, когда был толстым. Моя вторая кожа, моя прошлая жизнь. Панцирь из искусственной бежевой замши, который скрывал мои жиры, теперь болтается на мне как балахон. Ничего, пусть принимают таким, какой есть.

Шофер чопорно здоровается и открывает заднюю дверцу лимузина. Но я сажусь на переднее сиденье, давая понять, что я уже не ребенок, хотя еще и не получил статус взрослого.

Как бы то ни было, это приглашение очень кстати. Потому что на свете есть только один человек, способный объяснить, как ручка может повернуть время вспять. И выставка, посвященная его памяти, похоже, мой единственный шанс возобновить с ним контакт. А зная характер Лео Пиктона, я не сомневаюсь, что его дух бросит все дела и прилетит послушать славословия в свой адрес.

6

Министерство госбезопасности, шестой отдел, камера № 50. 17:00

«Ты очень предсказуем, Томас. Во всяком случае, ты всегда отвечаешь моим ожиданиям. Каждый мой удар растит в тебе гнев, жестокость и принятие Зла. Пока ты еще цепляешься за старые идеалы, которые тянут тебя назад, но уже чувствуешь, что они не помогают. Ты видишь несправедливость мира, и это готовит тебя к будущему. К подарку, который я для тебя приготовил. Пережив отчаяние, беспомощность и отказавшись от привычных ценностей, ты скоро угодишь в самую хитрую западню – любовь. Я имею в виду, разумеется, не твои бесплодные фантазии о Бренде. Нет, ты будешь убежден, что встретил родственную душу. Она войдет в твою жизнь и заставит поверить, что все возможно. И на этот раз падать будет гораздо больнее.

Но перед этим тебе придется полностью измениться. Стать независимым. Сбросить старую кожу, как говорится».

7

Лимузин въезжает в парадные ворота правительственной резиденции на Голубом холме. Музей Великих сынов Отечества находится прямо напротив Министерства госбезопасности, в парке, где настоящие деревья заменены безопасными каменными копиями.

У меня сжимается сердце. В нескольких десятках метров под землей, в шестом отделе, в одной из одиночных камер, предназначенных для террористов, где в прошлом месяце пытали меня, сейчас в ожидании суда томится Оливье Нокс. Неужели его действительно казнят? Разве нет другого способа стереть из его памяти мою встречу с Пиктоном, которую я хочу изменить?

Звонит телефон. Я смотрю на экран и поспешно нажимаю кнопку. Думал, увижу отца на вернисаже, отведу в сторонку и попрошу повременить с чипом. Но раз он сам звонит, скажу прямо сейчас. Однако отец не дает мне и рта раскрыть.

– Томас, я звоню насчет Бренды Логан. Ты ведь был у нее недавно?

Я вздыхаю с облегчением. Приятно, что при всей своей загруженности он не забыл о ней.

– Да, папа, сегодня был. Всё как обычно, без перемен.

– Дело в том, что произошла большая неприятность. У меня всего две минуты, и я буду краток. Поскольку у нее нет семьи и медицинской страховки, ты попросил, чтобы министерство оказало ей спонсорскую поддержку и купило ее картины, помнишь?

Я подтверждаю. Главное, ничего не рассказывать, чтобы деньги от продажи как можно быстрее оказались на банковском счете Бренды. И когда пропажа картин обнаружится, их собственником уже будет министерство: оно не будет внакладе, потому что картины застрахованы, и все от этого только выиграют.

– Вот только возникла одна проблема, Томас. Лили отказывается подписывать приказ о покупке.

– Что?! Но почему?

– Я ведь завишу от ее министерства. В службе финансового надзора пойдут сплетни, будто Бренда – моя… м-м-м… возлюбленная и я содержу ее за государственный счет. Сам знаешь, какие бывают люди. Надо понять политические соображения Лили.

Я судорожно сжимаю телефон и не нахожу слов.

Лимузин останавливается перед музеем.

– Короче говоря, – заключает он, – я говорил с врачами Бренды. Они согласились подержать ее на аппарате искусственного дыхания до пятницы, чтобы ты успел с ней попрощаться. Но после этого финансирование закончится, и они ее отключат.

– Подожди, это невозможно! Мы найдем какое-нибудь решение!

Отец вздыхает.

– Послушай, дружище, будь благоразумным. Я понимаю твою привязанность к Бренде, но, честно говоря, ее картины ничего не стоят, ты не найдешь на них покупателей.

Я опускаю глаза. Уже заготовленная ложь остается невысказанной, застряв где-то в горле.

– В любом случае, – добавляет он мягко, – врачи поддерживали жизнь в Бренде только для того, чтобы выставлять счета за палату. Они прекрасно знают, что она в запредельной коме и никогда из нее не выйдет, они мне сами это сказали. Мне очень жаль, дорогой, но надо реально смотреть на вещи.

Я разъединяюсь. Слышать не хочу об этой реальности. Я создам себе новую, без него.

– Мы на месте, – напоминает шофер с ноткой нетерпения в голосе.

Я резко распахиваю дверцу. Мое разочарование в отце улетучилось, как дым. Он хотел подготовить меня к худшему, но только укрепил мою решимость бороться.

8

В зале Лео Пиктона толпятся расфуфыренные бездельники с бокалами в руках. Они нетерпеливо ждут открытия буфета, делая вид, что увлеченно разглядывают витрины с результатами научной деятельности профессора. Неподдельное любопытство вызывает только один экспонат. Мой старый мишка. Из уважения к истине, а может, ради провокации Эдна написала на этикетке: «Здесь пребывала душа профессора Пиктона после его смерти». Надпись сделана так мелко, что цензура ее не заметила.

– Рада видеть тебя здесь, малыш Томас. – Эдна подходит ко мне, затянутая в слишком узкое для ее возраста платье. – Ты приютил у себя этого паразита Леонарда, и я никогда не забуду твоей самоотверженности, можешь не сомневаться. Но теперь Лео покинул наш бренный мир, и жизнь продолжается. Представляю тебе… как бы сказать?… ну, предположим… моего кавалера. Томас Дримм, Уоррен Бошотт.

Ах вот как, ладно! Меня удивило, что Эдна передала медведя государству, хотя так настойчиво просила меня его вернуть, но теперь я всё понял. В ее жизни появился новый мужчина, и она сплавила медведя в музей. Отличный способ избавиться от воспоминаний, сделав вид, что чтишь память усопшего. Вдова даже нацепила на нос медведю кособокие очки. Те самые, что на большой, в полный рост, фотографии ее мужа на стене.

Эдна с девчоночьей гордостью подталкивает ко мне старого ковбоя с проседью в волосах. У этого Уоррена Бошотта ноги колесом, руки согнуты в локтях, а взгляд устремлен за горизонт – словно он сидит в седле.

– Ну как? Жизнь кипит, малыш? – осведомляется он, теребя мои волосы своей здоровой ручищей.

Просто обожаю эту игривую манеру, с которой обращаются ко мне крутые дедушки, пытаясь войти в доверие.

– Ты, похоже, интересуешься работой этого старого разбойника Лео? Я, кстати, тоже ученый.

Я спрашиваю, чем он занимается.

– Механикой жидкостей, – лукаво отвечает ковбой, тыкая Эдну в бок.

– Он слишком маленький, чтобы понять это, Уоррен, – жеманно тянет польщенная Эдна.

Но я достаточно взрослый, чтобы увидеть, что этот любитель вдов навесил ей лапши на уши. Небось решил, будто денег, оставленных Пиктоном, хватит на двоих. А Эдна его не разубедила. Я немного разочарован, но не виню старуху: каждый спасается от одиночества как может. Я, например, разговариваю с женщиной в безнадежной коме.

– Ну как он тебе? – шепотом спрашивает Эдна, когда престарелый жиголо отходит за выпивкой.

– Веселенький! – отвечаю я, чтобы не расстраивать ее.

– По крайней мере, он милый, – говорит Эдна так уныло, словно ей не хватает хамских выходок покойного мужа.

Я оборачиваюсь. Приехал отец. В белом смокинге, с сияющей улыбкой он ведет свою министершу, одетую в платье с кучей разрезов, которые при каждом шаге то расходятся, то сходятся. Встретившись со мной глазами, Лили украдкой посылает мне такой взгляд, от которого раньше меня бы бросило в жар. Теперь я лишь рассеянно киваю. Как подумаю, что из-за этой холодной куклы я забыл о Бренде на целый месяц и три дня… Всё-таки мужчины – жуткие ослы, даже в моем возрасте.

Отец меня пока не видит. Он спешит расшаркаться перед нашим бессменным президентом, криво сидящим в кресле с застывшей улыбкой и вытаращенными глазами. По случаю праздничной церемонии старика накачали стимуляторами, чтобы он не заснул на публике.

– Мое почтение, господин президент. Рад видеть вас в добром здравии. И вас также, господин вице-президент, – добавляет он, обращаясь к сыну президента.

Тот смотрит на моего отца так, будто обнаружил голубиный помёт на лобовом стекле своего автомобиля. Перейдя шестидесятилетний рубеж, Освальд Нарко – младший начал коллекционировать старые автомобили в ожидании, когда он сможет наконец принять власть из слабеющих рук отца, которые всё не желают разжиматься.

– Лили Ноктис сказала, что вы интересуетесь живописью, – выдавливает он сквозь толстые губы, похожие на слизняков.

– Только в частном порядке, – поспешно отвечает министр природных ресурсов.

– Этой Бренды Логан нет в справочнике по национальному искусству. Осторожней в выборе инвестиций, Дримм. Советую вам придерживаться традиционных ценностей.

– Я работаю над этим, господин вице-президент. Ваше новое приобретение, кабриолет «порше» 2018 года, – подлинное чудо.

– Хочу, чтобы мой сын учился водить на мощных машинах, которые создавались для настоящих мужчин, – поясняет коллекционер, глядя на приближающегося рыжего парнишку моего возраста, который когда-нибудь возглавит страну.

– Боже, до чего прекрасный молодой человек! – восклицает отец.

Мне стыдно за него. Не могу поверить, что он так быстро превратился в придворного лизоблюда. Ему всегда было плевать на сильных мира сего, а теперь он готов начищать им башмаки.

– Дедуля уже уморился, – объявляет Осви Нарко, подходя к деду, который спит, пуская слюни. – Поехали отсюда.

Министр госбезопасности с помощью пульта дистанционного управления разворачивает кресло на колесах к наследнику. Тот выхватывает пульт и жмет на кнопку. Кресло срывается с места и налетает на кадку с пальмой. Осви поворачивается к отцу, мило улыбаясь:

– Упс, не вписался в поворот, минус полбалла!

– Хватит, Осви! Ты уже не ребенок!

– Точно. Ладно, я смываюсь, здесь скукотища!

– Подростки – это сущее наказание, – вздыхает министр госбезопасности, в последний момент поймав пульт, брошенный в его сторону наследником.

– Да, пора установить ему чип, – ворчит вице-президент, удостоверившись, что колесики инвалидного кресла не пострадали. – Бунтовать – значит подавать плохой пример народу. Вам ли этого не знать, Дримм.

Отец улыбается еще шире, будто услышал комплимент. Тревога сжимает мое сердце. Он до сих пор меня не заметил. Или делает вид, что не заметил, после нашего разговора о картинах Бренды. Я должен поговорить с ним с глазу на глаз.

– А, малыш Томас! Какой приятный сюрприз!

Решительно сегодня здесь сборище самых отвратных рож. Я поворачиваюсь к очередному лицемеру с жирными волосами, который улыбается мне всеми своими вставными зубами. Антони Бюрль, инспектор по психическому здоровью из Министерства игры. Он был начальником моей матери, когда она работала в казино. И раз в месяц приходил ее лапать в обмен на повышение в рейтинге служащих… Бюрль протягивает мне потную руку.

– Вы меня не узнаете? – с тревогой спрашивает он, поймав мой холодный взгляд.

– А должен?

Он делает вид, что принял мою грубость за дружескую шутку, вежливо хихикает и похлопывает себя по животу. Я отворачиваюсь, и тогда Бюрль с беспокойством спрашивает, здесь ли моя мать.

– Нет, а в чём дело? У вас проблема?

Я оборачиваюсь и смотрю ему прямо в глаза, с удовлетворением наблюдая, как он мгновенно сникает.

– То есть… я думаю, ее сотрудники немного ошиблись… у меня уже пять лет категория «Б» по шкале государственных служащих, и я только что получил уведомление о том, что мне понизили категорию.

– Да что вы говорите?! – восклицаю я сочувственно.

– До уровня «Д», – бормочет он с таким видом, словно сообщает о национальной катастрофе. – И под уведомлением стоит подпись вашей мамы. Я знаю, она сильно загружена своими новыми обязанностями, но я оставил ей несколько сообщений по телефону, а она мне так и не перезвонила.

– Когда звонит кто-то из категории «Д», это нормально, – поясняю я с садистским дружелюбием.

– Но я не понимаю, – говорит он с праведным негодованием, – в чём я провинился?

Я советую ему подать жалобу непосредственно министру.

– Я это уже сделал – моя супруга с ней знакома. Но госпожа Ноктис ответила, что этот вопрос относится к компетенции вашей мамы. Что мне предпринять, как считаете?

Я отвечаю, что, на мой взгляд, это дело безнадежное.

– Понимаю. Вы советуете обратиться к вашему папе.

– К отцу? При чём здесь он?

– Ну как же, – говорит Бюрль, сладко улыбаясь, – учитывая его близость к госпоже министру…

Внезапно мне становится тошно от жалоб этого скользкого типа, которого я сам понизил в должности, подделав подпись матери, когда она заснула у бассейна. Сама-то она, конечно же, забыла бы отомстить за все годы, что он унижал ее. Но я восстановил справедливость. Чтобы наконец отделаться от Бюрля, я равнодушно замечаю, что если он недоволен, то есть еще вакансии в категории «Е». Оставив его в полном потрясении, я направляюсь к фуршетному столу, где стоит отец.

– Томас? – удивляется он. – Что ты здесь делаешь?

Я напоминаю ему, что он сам меня пригласил. Отец краснеет и отводит глаза. Из чего я заключаю, что в список гостей меня внесла Эдна Пиктон. Я понимаю его замешательство. Отцу неприятно, когда я вижу его на службе. Он чувствует мое осуждение и страдает, поскольку сознает, что я прав.

Проглотив обиду, я стараюсь ему улыбнуться, как раньше, когда мы были заодно и вместе против общества, против благонамеренных граждан и их привилегий, против матери с ее дурацкими принципами и готовностью под всех подлаживаться… Сегодня отец мне нужен. И это смущает, учитывая, кем он стал. Ну да ладно. У меня всё равно нет выбора.

– Томас… надеюсь, ты не сильно на меня сердишься за наш разговор о Бренде. Если я могу чем-то помочь…

Я тут же хватаюсь за эту возможность:

– Да, кстати… я получил приглашение на имплантацию чипа. Ты можешь меня от этого избавить? Или хотя бы отложить на время?

Отец резко выпрямляется, и несколько капель апельсинового сока из стакана проливаются ему на рукав.

– Шутишь?! – говорит он, нервно оглядываясь. – Ты не представляешь, чего мне стоило включить тебя в число избранных! Все самые знатные люди страны продали бы душу дьяволу ради того, чтобы их дети участвовали в празднике святого Освальда! Особенно в этом году, когда чип имплантируют внуку президента…

– Но в этот день я не могу!

– Тебе плевать на меня, да? Это историческое событие, Томас. Оно будет транслироваться по государственному телевидению. Для меня это прекрасная возможность объединить всю молодежь страны вокруг моего проекта «Энергия Дерева». Я уже десять дней пишу речь и скоро дам тебе почитать то, что набросал…

Он отстраняет меня, чтобы пожать руку этому назойливому Антони Бюрлю. Два слова сказаны шепотом на ухо, и мой отец уже кивает и идет вслед за впавшим в немилость чиновником. Я вижу, как он слушает, что-то записывает и успокаивает бывшего ухажера своей жены. Мне до того тошно, что я поворачиваюсь спиной. Переведя взгляд на витрину, в которой сидит медведь, я мысленно прошу моего старого друга Пиктона вернуться на землю. Потому что я не выношу живых.

На сцене распорядитель постукивает по микрофону, призывая публику прекратить разговоры, и объявляет с большой торжественностью:

– Господин министр природных ресурсов.

Мой отец дружески сжимает плечо Бюрля, легко взлетает на сцену и стоит, глуповато улыбаясь, в ожидании, когда стихнут аплодисменты. Потом он делает глубокий вздох и произносит фальшиво-уверенным тоном:

– Господин президент, господин вице-президент, дамы и господа министры, дорогие друзья науки, сегодня закрывается очередная страница истории, которая навсегда останется в нашей памяти. Признаюсь, это особенно важно для меня – сегодня вечером отдать дань памяти гениальному физику, которому мы обязаны первой революцией в энергетике, – Лео Пиктону…

Благодарно кивнув, отец жестом заставляет умолкнуть крики «браво» оголодавших слушателей, которые понадеялись, что речь уже закончилась.

– В то время, – продолжает он, – это была мощная идея: после смерти граждан использовать мыслительную энергию, накопленную в их чипах, для работы заводов и электростанций. Это, правда, ущемляло права человека, его души. Но отныне наши дорогие усопшие могут почивать с миром. По согласованию с моим руководителем, министром Лили Ноктис, скоро я смогу объявить, что энергетические нужды страны будут полностью покрываться деревьями благодаря стимуляции и аккумулированию их электромагнитной активности нашими приборами. Мы больше не будем тревожить мертвых. И тем более живых. Некоторые из высших лиц государства под влиянием Оливье Нокса не так давно пытались использовать энергию полового созревания подростков. Позор тем, кто хотел превратить гормональную бурю в альтернативный источник энергии, пренебрегая здоровьем наших детей, словно это какие-нибудь морские свинки…

Отец поворачивается к Джеку Эрмаку. Но тот, фальшиво улыбаясь, спокойно и высокомерно выдерживает его взгляд. Ему всё-таки удалось удержаться на плаву, этой хитрой крысе. Арестовав своего бывшего сообщника Оливье Нокса, Эрмак сохранил и свою шкуру, и свой пост. Правда, теперь он старается быть незаметным, чтобы о нём все забыли, пока Робер Дримм является фаворитом Лили Ноктис.

Я смотрю на отца другими глазами. Может, он вовсе не изменился. Может, он хочет воспользоваться близостью к власти, чтобы реализовать свои революционные идеи, и просто манипулирует теми, кто думает, что использует его. Во всяком случае, только что он публично устроил провокацию. Хотя его никто не слушает, так что ничего страшного. Только Лили Ноктис хмурится, слабо улыбаясь и следя за ходом его атаки. Она поворачивается к телекамере, которая записывает выступления, бросает косой взгляд на Джека Эрмака, а потом смотрит на меня как сообщница. Дрожь пробегает по моему телу, но я подавляю ее. Не надо связываться с этими людьми… Возможно, они просто использовали отца в своих дворцовых интригах, а теперь намереваются посадить за растрату государственных средств, за покупку похищенных картин… И так я лишусь последнего союзника.

– Не говоря уже, – продолжает тем временем отец, возбужденный собственными словами, – о распространенной тюремной практике, когда заключенных пытают, чтобы использовать энергию их страданий! Я и это запретил!

Джек Эрмак перестает улыбаться. Это он как министр госбезопасности поставлял «материал» и, думаю, не гнушался походя брать взятки…

– Да, мои дорогие сограждане! Благодаря деревьям мы больше не будем использовать энергию молодых, заключенных и умерших! – отчеканивает отец, брызгая слюной в микрофон. – Так мы воплотим мечту Лео Пиктона!

На последнем слове он взмахивает руками, призывая овацию. Все вежливо аплодируют. Кроме Эдны, которая считает, что память ее покойного мужа заслуживает большего, чем быть предлогом для политического выступления. Поджав губы, вдова подходит к сцене, чтобы прочитать краткую благодарственную речь. Но шустрый распорядитель уже убрал микрофон, а публика тем временем ринулась в буфет, куда только что доставили горячие блюда. Эдна раздосадованно складывает листок с речью и ищет взглядом своего нового спутника. Но тот, расталкивая всех локтями, уже пробился поближе к столу и объедается блинчиками.

Какого чёрта я делаю среди этих людей? Я возвращаюсь на выставку, которая никого не интересует. Останавливаюсь перед витриной со всеми забытым медведем. Прижавшись лбом к стеклу, я мысленно говорю:

– Помогите мне, Лео… Где бы вы ни были, помогите мне понять, как действует хронограф. Помогите мне убраться из этого мира прежде, чем мне вставят чип, помогите мне больше не убивать вас на пляже, спасти Бренду…

Я смотрю вокруг, никто не обращает на меня внимания. Я снова утыкаюсь лбом в витрину и бормочу сквозь сжатые зубы:

– Насчет вашей смерти – я прав? Всё дело в свидетеле, который блокирует прошлое? Это память Нокса не дает мне ничего изменить?

Никакого ответа. Я перебираю все свои воспоминания: наши ссоры, надежды, провалы, подвиги, наш безудержный смех… Мне так не хватает этого старого ворчуна, который без спроса вселился в моего медведя…

– Пожалуйста, Лео, ответьте…

Тишина. Он предупреждал меня в своем последнем сообщении:

Теперь твоя ручка станет нашей единственной связью, единственным посредником, единственной возможностью тебе помочь, если ты поймешь, как ею пользоваться.

Но ручка не работает, и медведь, который полностью перевернул мою жизнь, теперь просто кусок неодушевленного плюша.

На этот раз я совершенно один. А в двух шагах отсюда, в камере Министерства госбезопасности, находится тот, кто виновен в создавшейся ситуации, человек, который разрушил наши жизни и мешает мне их восстановить. Я должен сделать еще одну попытку, пусть она и кажется безумной.

Ко мне подходит Лили Ноктис и с деланым равнодушием спрашивает, касаясь витрины кроваво-красными ногтями:

– Есть новости от Пиктона?

Я смотрю на женщину, укравшую у меня отца. Сегодня она выглядит особенно отвратительно в этом платье, словно сшитом из кусочков пазла. Я отвечаю тем же тоном:

– Есть новости от вашего брата?

Лили выпрямляется, готовая к обороне, и с легким раздражением говорит:

– Оливье Нокс ожидает суда в одиночной камере. А в чём дело?

Не раздумывая ни секунды, я бросаю:

– Мне надо его увидеть.

Она никак не реагирует, только сжимает губы.

– Что ты от него хочешь?

– Его же приговорят к смертной казни.

– Разумеется, за государственную измену. На электрическом стуле в прямом эфире во время вечерних новостей. Тебе это должно быть приятно, разве нет? Ты ведь чуть не погиб из-за него.

Я делаю вдох и начинаю импровизировать:

– Ну конечно. Но я хочу всё ему простить. Иначе начнется такая же катавасия, как с Пиктоном.

Лили внимательно смотрит на меня.

– Ты боишься, что Оливье будет преследовать тебя с того света и вымаливать прощение?

– Жутко боюсь.

Госпожа министр задумчиво кивает, но вид у нее несколько озадаченный. Кажется, она проглотила мою наживку. Еще бы, я ведь очень убедительно напустил на себя хмурый и озабоченный вид.

Щелкнув пальцами, Лили подзывает министра госбезопасности, и тот немедленно подбегает. Всё еще встревоженный угрозами, прозвучавшими в речи моего отца, он с готовностью спрашивает, чем может быть полезен.

– Джек, наш друг Томас хотел бы поговорить с моим братом, вы провóдите его?

Серьезность этой просьбы, кажется, совсем не удивляет коротышку-министра с мордочкой куницы. Он надувается от важности.

– С удовольствием, Лили.

Она забирает у него пульт управления президентским креслом и добавляет:

– Оставьте их одних, если Томас попросит. Я беру на себя всю ответственность.

Эрмак приподнимает одну бровь и поворачивается ко мне:

– Не угодно ли вам следовать за мной, молодой человек?

Идя за ним, я встречаюсь взглядом с отцом. И то, что я вижу, меня поражает. Отец смотрит на меня внимательно, с тревогой и даже как будто пытается подбодрить. Он опускает веки в знак того, что мы с ним заодно, как бы напоминая, что он – рядом и при возникновении малейшей проблемы с этими людьми я могу на него положиться. Значит, он делает всё это ради меня? И держится за власть, чтобы обеспечить мне безопасность, нейтрализовать моих преследователей, превратить их в коврик под моими ногами? Значит, он не забыл свои идеалы и не ослеплен успехом? Не продал душу, а просто отдал в залог? Ради меня.

Потрясенный этой догадкой, которая всё меняет, я машинально вхожу за министром госбезопасности в лифт, потом иду за ним по коридору и спускаюсь в подвальный этаж шестого отдела. Я был здесь месяц назад, когда меня арестовали и устроили пытку страхом, – но сегодня мы с Ноксом поменяемся ролями.