Текст книги "Вторая рука"

Глава 5

Из Оксфорда я поехал на запад, в Глостершир, и прибыл на конеферму Гарви в почтенное, вполне подходящее для воскресных визитов время – в половине двенадцатого.

Том Гарви стоял во дворе конюшни и разговаривал с конюхом. Как только я затормозил, он стремительными шагами направился в мою сторону.

– Сид Холли! – воскликнул он. – Вот это сюрприз! Чего тебе надо?

Я скривился в открытое окно машины:

– Ну почему, как только люди меня видят, сразу думают, будто мне чего-то надо?

– Ну а как же иначе, а? Лучшая ищейка в нашем деле – это все говорят. Даже мы, деревенские олухи, наслышаны про тебя, наслышаны даже тут, в нашей глухомани!

Я улыбнулся, вылез из машины и пожал руку шестидесятилетнему прохиндею. Тому Гарви до «деревенского олуха» было не ближе, чем от мыса Горн до Аляски. Здоровенный бычара, исполненный неколебимой уверенности в себе, с зычным властным голосом и пронырливой цыганской натурой. Его рука, которую он мне протянул, была жесткой, как его деловые повадки, и сухой, как его манеры. С людьми он был суров, с лошадьми нежен. Бизнес его процветал, и если я лично поверил бы в чистоту родословной каждого жеребенка на конюшне только после тщательного анализа крови, то я, вероятно, все же был в меньшинстве.

– Ну так что, Сид, за кем охотишься? – спросил Гарви.

– Кобылку одну повидать приехал, Том. Говорят, она у тебя стоит. Так, из интереса.

– Да ну? Которую же?

– Бетесду.

Усмешка Тома мгновенно исчезла, как не бывало. Он сощурился и резко спросил:

– А что Бетесда?

– Ну… Вот скажем: она у тебя жеребилась?

– Бетесда пала.

– Что-о?!

– Что слышал. Пала Бетесда. Пошли-ка лучше в дом.

Он развернулся и зашагал прочь, хрустя гравием. Я пошел следом. Дом у Тома был старый, темный и душный. Вся его жизнь была сосредоточена снаружи – в левадах, денниках и маточниках. А внутри стояла тишина, гулко тикали массивные часы, и не было даже намека на воскресное жаркое.

– Сюда.

Это было нечто среднее между столовой и конторой: в одном конце массивный старый стол и стулья, в другом – шкафы с папками и продавленные кресла. Никаких попыток навести марафет, чтобы угодить клиентам. Все покупки делались снаружи, с копыт.

Том привалился к письменному столу, я сел на подлокотник одного из кресел. Не тот был разговор, чтобы рассиживаться с удобствами.

– Ну, выкладывай, – сказал Том, – с чего тебе вздумалось расспрашивать про Бетесду?

– Просто хотелось узнать, что с нею стало.

– Не надо со мной так, приятель. Ты бы не прикатил сюда ко мне просто так, из интересу. Зачем тебе нужно это знать?

– Клиент хочет выяснить, – сказал я.

– Что за клиент?

– Если бы я работал на тебя, – сказал я, – и ты меня попросил держать язык за зубами, ты бы рассчитывал, что я всем разболтаю?

Он смерил меня недовольным, пристальным взглядом:

– Нет, приятель. Пожалуй, не рассчитывал бы. Ну и насчет Бетесды – думаю, это не секрет. Она умерла родами. И жеребенок тоже. Это должен был быть жеребчик. Но он был мелковат.

– Очень жалко, – сказал я.

Он пожал плечами:

– Ничего, бывает. Хотя и нечасто. Сердце у нее не выдержало.

– Сердце?

– Ага. Понимаешь, жеребенок шел не тем концом, и кобыла тужилась дольше, чем следовало. Жеребенка-то мы у ней внутри развернули, когда поняли, что дело плохо, но она вдруг взяла да и рухнула. Мы ничего и сделать не могли. Посреди ночи, разумеется, как оно обычно и бывает.

– А ветеринара не вызывали?

– Да был у нас вет, рядом стоял. Я его вызвал сразу, как мы увидели, что у нее началось, потому что был шанс, что дело обернется плохо. Первый жеребенок, шумы в сердце, все такое.

Я слегка нахмурился:

– А у нее что, были шумы в сердце, когда ее к тебе привезли?

– Были, конечно! Потому ее и со скачек сняли. Да ты, приятель, о ней ничего не знаешь, что ли?

– Нет, не знаю, – ответил я. – Расскажи.

Он пожал плечами:

– Она стояла у Джорджа Каспара, само собой. Владелец хотел от нее жеребят, исходя из результатов, которые она показывала в два года, поэтому мы ее свели с Тимберли. Должен был получиться неплохой спринтер, но вот видишь, человек предполагает… и все такое.

– А когда она пала-то?

– Да с месяц назад, наверно.

– Ну что ж, Том, спасибо. – Я встал. – Спасибо, что уделил мне время.

Он оттолкнулся от стола:

– Эк оно жизнь-то обернулась, а? Ездишь, вопросики задаешь… Как-то оно не вяжется с прежним Сидом Холли, который так ловко брал препятствия.

– Все меняется, Том.

– Ну да, наверно… Но могу поспорить, тебе всего этого не хватает – вот этого рева трибун, когда заходишь на последнее препятствие и твой конь его берет, да? – Его лицо светилось былым восторгом. – Ей-богу, приятель, вот это было зрелище! Как ты тогда… даже не представляю, как ты это сумел!

Наверно, он это говорил из самых лучших побуждений, но мне отчаянно хотелось, чтобы он заткнулся.

– Да, конечно, не повезло тебе с рукой-то. Но стипль-чез – дело такое. Кто спину сломает, кто еще чего… – Мы двинулись к двери. – Кто пошел в скачки с препятствиями, тот пошел на риск.

– Точно подмечено, – сказал я.

Мы вышли на улицу и направились к моей машине.

– Но я смотрю, ты недурно управляешься с этой штуковиной, а, приятель? Машину водишь, все такое.

– Да, все нормально.

– Ага.

Он знал, что все совсем не нормально. Он хотел дать понять, что он мне сочувствует, и старался как мог. Я улыбнулся ему, сел в машину, помахал на прощание и уехал.

В Эйнсфорде все сидели в гостиной и пили херес перед обедом: Чарлз, Тоби и Дженни.

Чарлз налил мне стаканчик сухого хереса, Тоби смерил меня взглядом, как будто я только что вылез из свинарника, а Дженни сообщила, что говорила по телефону с Луизой.

– Мы уже думали, что ты сбежал. Ты от нее два часа назад уехал.

– Сид не из тех, кто сбегает, – сказал Чарлз, словно сообщая всем известный факт.

– Ну, уковылял, – сказала Дженни.

Тоби ехидно ухмыльнулся, глядя на меня поверх своего стакана, – самец, торжествующий из-за того, что сумел отбить самку у другого самца. Интересно, он хоть понимает, до какой степени Дженни была привязана к Николасу Эйшу? Или ему все равно?

Я пригубил херес – сухой, кисловатый вкус, как нельзя более подходящий к ситуации. Уксус подошел бы еще лучше.

– Где вы покупали весь этот полироль? – спросил я.

– Я не помню.

Дженни говорила отчетливо, выговаривая каждый слог: мол, не хочу и не буду.

– Дженни! – воскликнул Чарлз.

Я вздохнул:

– Чарлз, в полиции есть бланки заказа, на которых указаны название и адрес фирмы, торгующей полиролем. Вы не могли бы попросить вашего друга Оливера Квейля отправить в полицию запрос об информации и переслать ответ мне?

– Сделаю! – сказал Чарлз.

– Лично я не вижу, – произнесла Дженни все тем же тоном, – каким образом сведения о том, кто продает этот полироль, могут хоть на что-то повлиять.

Похоже, Чарлз в глубине души был с ней согласен. Я не стал ничего объяснять. Тем более велика вероятность, что они правы.

– Луиза говорит, ты там копался целую вечность.

– Луиза мне понравилась, – мягко заметил я.

Носик Дженни, как всегда, выдал ее недовольство.

– Она тебе не ровня, Сид, – заметила она.

– В чем именно?

– По части мозгов, мой дорогой.

– Кто-нибудь хочет еще хереса? – мягко вмешался Чарлз и, взяв графин, принялся снова наполнять стаканы. Мне он сказал: – Насколько я знаю, Луиза в Кембридже была лучшей по математике. Мне случалось играть с нею в шахматы… ты бы без труда ее обыграл.

– Можно быть гроссмейстером, – сказала Дженни, – и при этом тупым одержимым параноиком.

Дальше был обед, прошедший в такой же приятной атмосфере, а потом я поднялся наверх и принялся складывать свои немногочисленные пожитки в чемодан. Пока я этим занимался, в комнату вошла Дженни и принялась за мной наблюдать.

– Ты почти не пользуешься этой рукой, – сказала она.

Я промолчал.

– Вообще не понимаю, зачем она тебе.

– Дженни, хватит.

– А если б ты сделал, как я просила, и бросил эти свои скачки, ты не остался бы без руки!

– Наверно, да.

– У тебя была бы нормальная кисть, а не какой-то огрызок… культя дурацкая!

Я швырнул в чемодан пакет с умывальными принадлежностями – несколько сильнее, чем следовало.

– Но для тебя важнее были скачки. Скачки, скачки, скачки! Спорт, победы, слава! А для меня у тебя места не нашлось. Так тебе и надо! Мы бы и теперь были женаты… у тебя была бы нормальная рука… – если бы ты бросил свои драгоценные скачки, когда я об этом просила! Но чемпионство для тебя важнее!

– Мы все это уже двадцать раз обсуждали, – сказал я.

– А теперь у тебя ничего не осталось. Ничего! Надеюсь, ты доволен.

Зарядное устройство стояло на комоде, в нем торчали два аккумулятора. Она выдрала вилку из розетки и шваркнула зарядку на кровать. Аккумуляторы выпали из гнезд и остались лежать на покрывале вперемешку с зарядкой и проводом от нее.

– Гадость! – сказала она, глядя на них. – Меня прямо тошнит от всего этого!

– А я привык.

Ну, в какой-то мере.

– Да тебе, по-моему, все равно!

Я промолчал. Нет, мне было не все равно.

– Что, Сид, нравится тебе быть калекой?

Нравится… Господи Исусе!

Она направилась к двери. Я остался стоять, глядя на зарядку. В дверях она остановилась. Я скорее почувствовал это, чем увидел, и тупо спросил себя, что же еще она может мне сказать.

С другого конца комнаты отчетливо донесся ее голос:

– Никки носит нож в носке!

Я быстро повернул голову. Она смотрела на меня с вызовом – и с ожиданием.

– Это правда? – переспросил я.

– Ну, иногда.

– Мальчишество, – сказал я.

Она разозлилась.

– Ну да, а носиться верхом, зная – зная! – что впереди ждут боль и сломанные кости, это так по-взрослому, да?

– Ты не думаешь о том, что это может случиться с тобой.

– И всегда ошибаешься.

– Я перестал это делать.

– Но делал бы, если б мог!

На это мне возразить было нечего: мы оба знали, что это правда.

– Посмотри ты на себя! – сказала Дженни. – Что ты сделал, когда тебе пришлось уйти из скачек? Выбрал себе нормальную, спокойную профессию биржевого маклера – а ведь ты же в этом разбираешься! – и зажил наконец, как нормальный человек? Нет! Даже и не подумал! Ты немедленно нашел себе другое дело, где то драки, то побои, то какие-то безумные разборки! Ты просто не можешь жить без опасности, Сид. У тебя зависимость. Ты, может, думаешь, что никакой зависимости нет, но это как наркотик. Попробуй представить себе, что ты работаешь в офисе с девяти до пяти, каждый день встаешь и едешь на работу, как любой разумный человек, и ты сразу поймешь, что я имею в виду.

Я подумал об этом – и ничего не сказал.

– То-то и оно! – подытожила Дженни. – В офисе ты просто сдохнешь!

– А нож в носке, значит, безопаснее? – спросил я. – Я ведь был жокеем, когда мы познакомились. Ты понимала, что это значит.

– Я не знала этого изнутри! Все эти жуткие ушибы, ссадины, ни пить ни есть, и, черт возьми, никакого секса половину времени!

– Он тебе показывал этот нож или ты просто случайно увидела?

– А какая разница?

– Он просто мальчишка – или в самом деле опасен?

– Вот оно! – сказала Дженни. – А тебе хочется, чтобы он был опасен, да?

– Ради тебя – нет, не хочется.

– Ну… я случайно увидела. Он его носит в небольших ножнах, пристегнутых к щиколотке. Он свел это в шутку.

– Однако ты мне об этом сказала. Это предупреждение?

Она, похоже, вдруг растерялась, будто сама не знала. Постояла, помолчала, потом нахмурилась и ушла прочь по коридору.

Если это была первая брешь в ее снисходительности к своему ненаглядному Никки – тем лучше.

Во вторник утром я заехал за Чико, и мы поехали на север, в Ньюмаркет. День выдался ветреный, яркое солнце сменялось ливнями, было довольно холодно.

– Ну и что, как дела у тебя с женой?

Чико виделся с ней всего один раз и описывал ее как «незабываемую». Его тон давал понять, что «незабываемость» бывает разная.

– У нее проблемы, – сказал я.

– Залетела?

– Знаешь, бывают и другие проблемы.

– Правда?

Я рассказал ему про мошенничество, про Эйша, про нож в носке.

– Взяла и нырнула в дерьмо, – сказал Чико.

– С головой.

– А за то, что мы ее вытащим и отряхнем, нам заплатят?

Я молча покосился на него.

– Понятно, – сказал он. – Я так и думал. Опять, стало быть, за спасибо работаем? Хорошо еще, что у тебя, Сид, хватает денег оплачивать мою работу. Что это с тобой в нынешнем году? Ты заработал состояние с Рождества?

– Клад нашел. Серебряный. И какао. Покупал и перепродавал.

– Какао? – недоверчиво переспросил он.

– Бобы. Шоколадные.

– Батончики с орешками?

– Без орешков. Орешками торговать рискованно.

– Не понимаю, где ты на все это время берешь.

– С барменшами не болтаю, вот время и находится.

– И на кой тебе вообще столько денег?

– Привычка, – сказал я. – Вроде как подкрепляться.

Так, в дружеской болтовне, мы доехали почти до самого Ньюмаркета. Там сверились с картой, порасспрашивали местных и наконец прибыли на невероятно ухоженную конеферму Генри Трейса.

– Прощупай конюхов, – сказал я.

Чико ответил «ага», и мы вылезли из машины на гравийную дорожку без единой травинки. Я оставил Чико и отправился на поиски Генри Трейса. Уборщица у входа в дом сказала, что он «в офисе у себя, вон там, направо». Так и оказалось: он сидел в кресле и крепко спал.

Мой приход его разбудил, и очнулся он мгновенно и полностью, как человек, привычный к тому, чтобы его будили по ночам. Моложавый, очень цивильный, прямая противоположность грубому, жесткому, коварному Тому Гарви. По первому впечатлению для Трейса коневодство – это прежде всего серьезный бизнес, а возня с кобылами – это так, для людей низшей касты. Однако же первые его слова опровергли это мнение.

– Извините… Полночи на ногах провел. Простите, а вы, собственно, кто? Мы с вами договаривались о встрече?

– Нет. – я покачал головой. – Я просто надеялся с вами поговорить. Я Сид Холли.

– В самом деле? А вы, случайно, не родственник… Господи помилуй! Вы тот самый Сид Холли!

– Тот самый.

– Чем могу служить? Хотите кофе? – Он протер глаза. – Миссис Эванс сварит…

– Да не надо, разве что вы сами…

– Нет, не буду. Давайте сразу по делу. – Он взглянул на часы. – Десяти минут вам хватит? А то у меня встреча в Ньюмаркете.

– Да у меня, собственно, никакого особенного дела и нет, – сказал я. – Я просто заехал узнать, как себя чувствуют два жеребца, которые у вас стоят.

– А-а-а! Какие именно?

– Глинер, – сказал я. – И Зингалу.

Мне снова пришлось объяснять, зачем мне это знать и почему, собственно, он должен мне это сообщать, но в конце концов Трейси, как и Том Гарви, пожал плечами и сказал, что можно и рассказать.

– Наверно, мне не следует так говорить, но на вашем месте я бы не советовал своим клиентам приобретать их в долю, – сказал он, приняв как само собой разумеющееся, что это и есть настоящая цель моего приезда. – Возможно, они оба не сумеют покрыть положенное количество кобыл, хотя им всего по четыре года.

– Почему же это?

– Сердце у обоих плохое. Быстро выдыхаются от серьезных физических нагрузок.

– Оба?

– Оба. Потому они и завершили спортивную карьеру в три года. И я так понимаю, что с тех пор стало только хуже.

– А мне вроде бы говорили, что Глинер хромает, – заметил я.

Генри Трейс уныло кивнул:

– У него в последнее время развился артрит. В этом городишке совершенно ничего не скроешь!

На столе оглушительно зазвонил будильник. Генри протянул руку и выключил его:

– Боюсь, мне пора. – Он зевнул. – В это время года я практически сплю не раздеваясь…

Он достал из стола бритву на батарейках и вступил в бой со щетиной.

– Ну что, Сид, у вас все?

– Да, – сказал я. – Спасибо.

Чико захлопнул дверцу машины, и мы поехали в город.

– Проблемы с сердцем, – сказал он.

– Проблемы с сердцем.

– Прямо эпидемия какая-то, а?

– Давай еще расспросим Бразерсмита, ветеринара.

Чико прочел его адрес: ветеринар обитал на Миддлтон-роуд.

– А, знаю это место! Это дом старика Фоллета. Это был наш старый ветеринар, он был еще жив, когда я тут работал.

Чико ухмыльнулся:

– Даже странно представлять тебя сопливым учеником, которого шпыняет главный конюх!

– И руки в цыпках.

– Это делает тебя почти человеком!

В Ньюмаркете я провел пять лет, с шестнадцати до двадцати одного года. Учился ездить верхом, учился соревноваться, учился жить. Мой старый шеф был славный малый, я каждый день видел вблизи его жену, его образ жизни, его манеру вести дела и мало-помалу превращался из уличного пацана в нечто куда более приличное. Он научил меня обращаться с деньгами, которые я вскоре начал зарабатывать в больших количествах, и сделал так, что деньги меня не испортили. А когда он выпустил меня на волю, я обнаружил, что приобрел статус человека, прошедшего обучение у него на конюшне, и что этот статус дорогого стоит. Да, с шефом мне тогда повезло, повезло мне и с тем, что я много лет занимался любимым делом и добивался высших успехов, – ну а если однажды удача иссякла, что ж тут поделаешь.

– Что, вспоминаешь былые годы? – спросил Чико.

– Ага.

Мы миновали просторную Пустошь, ипподром, и въехали в городок. Лошадей вокруг было не так много – только вдалеке мелькнула вереница припозднившихся всадников, возвращающихся с тренировки домой. Я прокатил по знакомым улочкам и остановился перед домом ветеринара.

Мистера Бразерсмита на месте не оказалось.

Но если вам срочно, то можно попробовать его поискать: он поехал смотреть лошадь в конюшню на Бери-роуд. А так он должен вернуться домой к обеду, через полчасика где-то. Мы поблагодарили и стали ждать его в машине.

– Есть еще одна работа, – сказал я. – Проверить синдикаты.

– А я думал, Жокей-клуб этим сам занимается.

– Занимается-то он занимается… Наша работа – проверить того человека из Жокей-клуба, который занимается проверкой синдикатов.

Чико переварил информацию:

– Непростое дельце.

– И так, чтобы он ничего не знал.

– Вот как?

Я кивнул:

– Бывшего суперинтенданта Эдди Кейта.

Чико разинул рот:

– Да ты шутишь!

– Не шучу.

– Он же сам детектив. Детектив Жокей-клуба.

Я изложил ему подозрения Лукаса Уэйнрайта, и Чико сказал, что Лукас Уэйнрайт, наверно, ошибается. Я мягко поставил ему на вид, что наша работа в том и заключается, чтобы проверить, ошибается Лукас Уэйнрайт или нет.

– И как же мы собираемся это делать?

– Не знаю. А ты как думаешь?

– Вообще-то, это ты у нас мозг предприятия.

В это время на Миддлтон-роуд показался забрызганный грязью «рейнджровер», который повернул к дому Бразерсмита. Мы с Чико одновременно вышли из «скимитара» и направились навстречу человеку в твидовом пиджаке, который выпрыгнул из машины.

– Мистер Бразерсмит?

– Да. Что у вас случилось?

Он был молодой и затурканный и то и дело оглядывался через плечо, как будто его кто-то преследует. Я подумал, что его преследует время. Точнее, недостаток времени.

– Вы не могли бы уделить нам несколько минут? – спросил я. – Это Чико Бернс, а я – Сид Холли. У нас всего несколько вопросов…

Он услышал мое имя, осознал и тотчас уставился на мои руки, особенно левую:

– Это вы – человек с миоэлектрическим протезом?

– Ну… да, – ответил я.

– Тогда заходите. А можно посмотреть?

Он повернулся и целеустремленно направился к боковой двери дома. Я застыл столбом. Мне хотелось очутиться где-нибудь в другом месте.

– Пошли, Сид! – сказал Чико и двинулся было за ветеринаром, потом оглянулся на меня и остановился. – Слушай, Сид, дай человеку то, чего он хочет, и, возможно, он отплатит нам тем же.

«Ну да, – подумал я, – тоже плата своего рода». Но мне не нравилась эта цена.

Я нехотя последовал за Чико в помещение, которое оказалось клиникой Бразерсмита.

Он забросал меня множеством сугубо медицинских вопросов, я отвечал ему равнодушным тоном, которому научился в центре протезирования.

– А кистью вращать вы можете? – спросил он наконец.

– Немного могу. – я продемонстрировал это. – Там, внутри, нечто вроде чашечки, которая плотно подогнана к концу моего предплечья, и еще один электрод, который передает импульсы вращения.

Я понимал, что ему хочется, чтобы я снял руку и показал, как оно все устроено, но этого я делать не стал, и он, видимо, понял, что просить бесполезно.

– Она очень туго стягивает локоть, – сказал он, деликатно ощупывая края.

– Да, чтобы не свалилась.

Он сосредоточенно кивнул:

– А снимается и надевается она легко?

– Я использую тальк, – лаконично ответил я.

Чико открыл было рот, однако перехватил мой взгляд, говорящий «не вздумай!», и не стал рассказывать Бразерсмиту, что снимать руку бывает довольно мучительно.

– Подумываете пристроить лошади такую? – спросил Чико.

Бразерсмит поднял лицо, все еще сохранявшее затурканное выражение, и серьезно ответил:

– Технически это выглядит вполне возможным, но мне представляется сомнительным, что получится обучить лошадь активировать электроды, да и расходы, пожалуй, не оправдаются.

– Да я просто пошутил! – промямлил Чико.

– Да? А, понимаю. Знаете, бывали случаи, когда для лошадей изготавливали протезы. Я тут недавно читал, что удалось успешно сделать протез передней ноги для ценной племенной кобылы. И кобылу потом покрыли, и она благополучно родила живого жеребенка.

– Ага! – сказал Чико. – А мы к вам как раз по этому поводу. Насчет племенной кобылы. Только эта кобыла умерла.

Бразерсмит нехотя отвлекся от темы протезов и переключился на лошадей с больным сердцем.

– Бетесда, – сказал я, раскатывая рукав и застегивая манжету.

– Бетесда?

Ветеринар наморщил лоб, и его затурканное лицо сделалось встревоженным.

– Извините, не припоминаю…

– Кобылка от Джорджа Каспара, – сказал я. – В два года собрала все призы, а в три не смогла больше выступать из-за шумов в сердце. Ее отправили на завод, но у нее сердце не выдержало, когда она жеребилась.

– О господи! – сказал ветеринар, сделавшись теперь еще и печальным. – Какая жалость! Но вы меня извините, у меня столько лошадей, я очень часто не помню кличек… А что, возникли какие-то вопросы со страховкой или сомнения в лечении? Потому что, я вас уверяю…

– Нет-нет, – успокоил я его, – ничего такого. Скажите, а Глинера и Зингалу вы тоже не помните?

– А, ну как же! Эти двое! Это просто позор для Джорджа Каспара. Такое разочарование!

– Расскажите о них, пожалуйста.

– Да тут и рассказывать-то нечего. Обычная история, просто такие прекрасные были двухлетки… Вероятно, это-то их и погубило, по правде говоря.

– Что вы имеете в виду? – спросил я.

И ветеринар, слегка подергивая головой от нервного напряжения, принялся высказывать свое нелестное мнение:

– Ну, разумеется, тренерам такого уровня, как Каспар, подобных вещей в лицо не говорят, однако двухлетке ничего не стоит дать слишком большую нагрузку на сердце, а ведь если эти двухлетки хороши, они участвуют в самых престижных скачках, и от победы зависит слишком многое – племенная ценность и тому подобное, – и жокей, который, заметьте, действует в строгом соответствии с инструкциями, может заставить азартного жеребчика прийти первым, но при этом более или менее загубить его будущее.

– Донкастерскую «Футурити» Глинер выиграл по колено в грязи, – задумчиво сказал я. – Я сам это видел. Очень тяжелая была скачка.

– То-то и оно, – сказал Бразерсмит. – Однако после этого я устроил ему полный осмотр. Проблемы начались не сразу. На самом деле вообще ничего такого заметно не было, пока он не принял участие в «Гинеях». С этой скачки он вернулся абсолютно разбитым. Поначалу мы думали, что это вирус, но через несколько дней стала прослушиваться сильная аритмия, и тогда уже все сделалось ясно.

– А что за вирус? – спросил я.

– Так, погодите… В тот вечер после «Гиней» у него была небольшая лихорадка, как будто начинается конский грипп или что-то в этом духе. Но дальше это не развивалось, так что дело было не в этом. Так что да, это все сердце. Но мы этого предвидеть не могли.

– А у какого процента лошадей развиваются проблемы с сердцем? – спросил я.

Неотступно терзавшая его тревога слегка улеглась: это была менее болезненная тема.

– Ну, примерно у десяти процентов лошадей бывает аритмия. Далеко не всегда это что-то серьезное. Владельцы таких лошадей стараются не покупать, но вот, например, у Найт Нерса шумы в сердце, а он «Чемпион Хердл» выиграл.

– А многих ли лошадей приходится отстранять от скачек из-за проблем с сердцем?

Он пожал плечами:

– Ну, может быть, двух или трех из ста…

А у Джорджа Каспара каждый год тренировалось никак не меньше ста тридцати лошадей…

– Скажите, – спросил я, – а в среднем лошади Джорджа Каспара более склонны к сердечным заболеваниям, чем у других тренеров?

Тревога вернулась с полной силой.

– Я даже не знаю, следует ли мне отвечать на такой вопрос…

– Но если нет, то в чем проблема? – сказал я.

– Но вы-то с какой целью спрашиваете?..

– Мой клиент, – соврал я с прискорбной непринужденностью, – хочет знать, стоит ли ему посылать к Джорджу Каспару очень многообещающего годовалого жеребчика. И он попросил меня разузнать насчет Глинера и Зингалу.

– А, понятно! Да нет, я бы не сказал, что у него их больше. Ничего особенного. Разумеется, Каспар великолепный тренер. И если ваш клиент не станет особо жадничать, когда его лошадь будет двухлеткой, никакого риска нет.

– Что ж, спасибо. – Я встал и пожал ему руку. – Ну а у Три-Нитро, я так понимаю, никаких проблем с сердцем нет?

– Вообще никаких. Здоровехонький конь. И сердце у него звучит как гонг, звонко и отчетливо.