Текст книги "Бойня"

Глава 4

Атмосфера накалялась.

– Не дурите, Нантерр, – сказал я ровным тоном.

– Перестаньте болтать ногой! – яростно рявкнул он в ответ.

Я перестал. Всему свое время.

– Если вы убьете принцессу Касилию, месье де Бреску не подпишет прошение, – спокойно сказал я.

Принцесса закрыла глаза. Месье де Бреску, казалось, был близок к обмороку. У Валери глаза так выпучились, что готовы были вылезти на лоб. Джеральд Грининг, стоявший у меня за спиной, выдохнул: «О боже!»

Во рту у меня пересохло. Это было очень неприятно, но я сказал:

– Если вы убьете принцессу Касилию, мы все будем свидетелями. Вам придется убить нас всех – включая Валери.

Валери застонал.

– Месье де Бреску уже не сможет подписать прошение, – продолжал я. – Вы окончите свои дни в тюрьме. Спрашивается, какой смысл?

Нантерр уставился на меня горящими темными глазами, продолжая крепко сжимать голову принцессы.

После паузы, которая тянулась, наверное, пару веков, он встряхнул голову принцессы и отпустил ее.

– Пистолет не заряжен, – сказал он. Расстегнул пиджак и сунул пистолет обратно в кобуру. Злобно взглянул на меня, словно желая навеки запечатлеть мое лицо в своей памяти, и молча вышел из комнаты.

Валери зажмурился, потом приоткрыл глаза, втянул голову в плечи и бросился следом за хозяином. Судя по всему, он предпочел бы находиться где угодно, только не здесь.

Принцесса со стоном соскользнула с кресла, упала на колени рядом с коляской, обвила мужа руками, уткнулась лицом ему в шею, так что ее блестящие черные волосы упали ему на лицо. Он поднял худую руку, погладил жену по голове и мрачно взглянул на меня.

– Я бы подписал, – сказал он.

– Да, месье.

Мне и самому было скверно, а уж им-то каково – этого я и представить не мог. Принцесса заметно вздрагивала. «Плачет», – подумал я. И встал.

– Я подожду внизу, – сказал я.

Де Бреску очень коротко кивнул, и я вышел следом за Нантерром. У лестницы я остановился, поджидая Грининга. Он вышел вслед за мной на негнущихся ногах, затворил дверь, и мы вместе спустились в гостиную, где я ждал до того.

– Вы ведь не знали, что пистолет не заряжен, да? – хрипло спросил он.

– Не знал.

– Это был чудовищный риск! – Он направился прямо к подносу с бутылками и стаканами и трясущейся рукой налил себе бренди. – Вам налить?

Я кивнул и опустился на один из обитых ситцем диванчиков. Колени у меня все-таки дрожали. Грининг отдал мне стакан и тоже рухнул на диван.

– Никогда не любил оружия, – признался он.

– Интересно, а он вообще собирался его доставать? – сказал я. – Он не думал воспользоваться им, иначе бы принес его заряженным.

– Если нет, тогда зачем он его вообще с собой носит?

– Ну, скажем, как образец, – предположил я. – Пластиковая «пушка» Нантерра, демонстрационная модель. Интересно, как ему удалось провезти его в Англию? Как его не заметили в аэропорту? Может, он его вез в разобранном виде?

Грининг отхлебнул бренди и сказал:

– Когда я встречался с ним во Франции, он показался мне напыщенным, но трезвым и практичным. Но эти угрозы… сегодняшнее поведение…

– Да, я бы его назвал скорее нетрезвым, – заметил я.

Он взглянул на меня.

– Как вы думаете, он сдастся?

– Нантерр? Боюсь, что нет. Он наверняка понял, что уже близок к победе. Я бы сказал, что он сделает еще одну попытку. Может быть, он пойдет другим путем.

– Когда вас здесь не будет.

Грининг сказал это так, словно это само собой разумелось. Все прежние сомнения были забыты. Я подумал, что так он может удариться в другую крайность. Он взглянул на часы и тяжко вздохнул.

– А я сказал жене, что немножко задержусь. Немножко! А она меня ждет к ужину. – Он помолчал. – Я немного подожду и пойду, пожалуй. Вы им передадите мои извинения?

– Ладно, – сказал я, немного удивившись. – А вы разве не собираетесь восстановить… э-э… временную дамбу?

Он не сразу сообразил, что я имею в виду, а когда до него дошло, он сказал, что надо спросить у месье де Бреску, хочет ли он этого.

– Но ведь это может защитить его, как вы и рассчитывали, не так ли? – спросил я. – Особенно пока Нантерр не знает, на кого еще следует давить. – Я взглянул на брошюрку «Мастер-класса». – А Даниэль и принц Литси знали, что их имена используют таким образом?

Он покачал головой.

– Принцесса Касилия не смогла вспомнить название отеля. На законность документа это не влияет. На этом этапе их согласия не требовалось.

Но теперь, после той демонстрации силы, которую устроил Нантерр, пожалуй, было бы нечестно втягивать их в это дело без их согласия. Я уже собирался сказать об этом, когда дверь тихо отворилась, и вошла принцесса Касилия.

– Джеральд, – сказала она более высоким и резким, чем обычно, голосом, – мы оба хотим поблагодарить вас за то, что вы пришли. Мы очень сожалеем, что вы опоздали к ужину.

– Принцесса, мое время в вашем распоряжении! – возразил Грининг.

– Мой муж спрашивает, не могли ли бы вы вернуться завтра утром?

Грининг поморщился – видимо, прощался со своим субботним гольфом, – спросил, устроит ли их, если он придет в десять, и, получив положительный ответ, удалился с видимым облегчением.

– Кит… – принцесса обернулась ко мне. – Вы не могли бы сегодня переночевать здесь, в доме? На случай… Просто на всякий случай.

– Хорошо, – сказал я.

Она прикрыла глаза и открыла их снова.

– Какой ужасный день! – Она помолчала. – Все какое-то ненастоящее…

– Может, вам налить бренди?

– Нет. Попросите Даусона принести вам поесть. Скажите ему, что вы ночуете в «бамбуковой» комнате.

Она посмотрела на меня невыразительным взглядом, слишком уставшая, чтобы испытывать какие-то эмоции.

– Мой муж хочет с вами поговорить утром.

– Только пораньше! – сказал я. – Мне же надо быть в Ньюбери к первой скачке.

– Господи! Я совсем забыла! – Ее глаза слегка ожили. – Я даже не спросила, как выступил Котопакси.

– Третьим пришел. Хорошо скакал.

– Как давно это было!

– На кассете посмотрите.

Принцесса, как и многие владельцы лошадей, приобретала кассеты с записями скачек, чтобы вновь и вновь любоваться триумфами своих любимцев.

– Да, это будет замечательно.

Она сказала «спокойной ночи» так, словно это не ей полчаса назад приставляли дуло к виску, и уплыла наверх, прямая, как статуэтка.

«Замечательная женщина!» – не в первый раз подумал я и спустился в цокольный этаж, чтобы найти Даусона. Он сидел без пиджака перед телевизором, попивая пиво. Дворецкий был несколько пристыжен тем, что незваным гостям удалось взять его владения приступом, и потому не стал возражать, когда я изъявил желание вместе с ним проверить надежность запоров. Ставни на окнах, входная дверь, дверь черного хода, дверь в цокольный этаж – все было заперто.

Даусон сказал, что в десять придет Джон Гренди, санитар. Он уложит месье в постель, переночует в соседней комнате, а утром поможет ему принять ванну, побриться и одеться. Потом постирает белье месье и в одиннадцать уйдет.

Еще Даусон сказал, что в доме живут только он и его жена (личная горничная принцессы). Остальная прислуга – приходящая. Принц Литси, который живет в комнатах для гостей на первом этаже, и мисс де Бреску, чья комната рядом с апартаментами принцессы, сейчас в отъезде – впрочем, это я и сам знал.

Когда я сказал про «бамбуковую» комнату, Даусон изумленно вскинул брови; и, когда он отвез меня на лифте на третий этаж, я понял почему. Великолепная, отделанная голубым и кремовым с золотом комната была достойна самых благородных гостей. «Бамбуковой» она называлась потому, что занавески в ней были расписаны побегами бамбука, и она была обставлена светлой чиппендейловской мебелью в китайском стиле. Там стояла широкая двуспальная кровать, гардероб, имелась ванная, богатый бар и хороший телевизор, спрятанный за опускающейся дверцей.

Даусон оставил меня там, и я воспользовался возможностью позвонить Уайкему – я звонил ему каждый вечер, – чтобы рассказать, как скакали его лошади. Уайкем сказал, что Котопакси он доволен. Но понимаю ли я, что сделал с Каскадом? Дасти доложил ему обо всем, что было на скачках, включая и то, как Мейнард Аллардек осматривал коня после финиша. Дасти был вне себя.

– Как Каскад? – спросил я.

– Мы его взвесили. Он потерял тридцать фунтов! Головы поднять не может! Ты нечасто возвращаешь мне лошадей в таком состоянии.

– Извините, – сказал я.

– Победы бывают разные! – раздраженно сказал он. – Теперь на Челтенхеме ему ничего не светит.

– Извините, – с раскаянием повторил я. До Челтенхема было две с половиной недели. Разумеется, это было главное состязание года по скачкам с препятствиями. Престижные скачки, крупные призы… Конечно, Уайкем прежде всего хотел победить в них – как и я, как и любой жокей. «Проиграю, – подумал я. – И поделом мне: нечего вымещать злость на лошади». Но Уайкема мне было искренне жаль.

– Смотри не вздумай сотворить такого завтра с Каргули! – сурово сказал Уайкем.

Я вздохнул. Каргули уже несколько лет как не было в живых. Уайкем иногда до такой степени путался в именах, что я не мог понять, о какой лошади он говорит.

– Вы имеете в виду Кинли? – уточнил я.

– Чего? Ну да, конечно, а я что говорю? Будь с ним осторожен, Кит!

Ну, по крайней мере он знает, с кем разговаривает. По телефону он временами называл меня именем жокея, который ездил на его лошадях десять лет назад.

Я заверил его, что с Кинли все будет в порядке.

– Да, ну и, разумеется, выиграй скачку, – сказал он.

– Ладно.

Осторожность и победа не всегда сочетаются. Никто этого не знал лучше Каскада. Однако все горячо надеялись на то, что Кинли возьмет приз в Челтенхеме, а если он не одержит уверенной победы в Ньюбери, надежды поостынут.

– Дасти говорит, принцесса не пришла на круг перед скачкой Котопакси и потом не выходила посмотреть на него. Он говорит, это потому, что она рассердилась из-за Каскада. – Старческий голос Уайкема был полон негодования. – Мы не можем позволить себе сердить принцессу!

– Дасти ошибается, – сказал я. – Она не рассердилась. У нее просто были проблемы с… с одним посетителем в ее ложе. Она мне потом все объяснила и пригласила к себе, на Итон-сквер. Я отсюда и звоню.

– О-о! – сказал он, смягчившись. – Ну, тогда ладно. Скачку с Кинли завтра будут показывать по телевизору! – предупредил он. – Я буду смотреть!

– Замечательно!

– Ну, пока. Спокойной ночи, Пол.

– Спокойной ночи, Уайкем.

Потом я неохотно позвонил к себе домой, но на автоответчике ничего важного не было. А тут пришел Даусон с заказанным мною ужином: куриный суп, холодная ветчина и банан.

Позднее мы снова обошли дом и встретились с Джоном Гренди – шестидесятилетним вдовцом, – который направлялся в свою комнату. Гренди и Даусон оба заверили меня, что их ничуть не обеспокоит, если я несколько раз обойду дом среди ночи. Я действительно пару раз вставал и спускался вниз, но в доме стояла тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов. Я беспокойно спал на полотняном белье под шелковым одеялом, в пижаме, предусмотрительно выделенной мне Даусоном, а утром меня пригласили к Ролану де Бреску.

Он сидел один у себя в гостиной, одетый в костюм и белую рубашку с фуляровым галстуком. Черные ботинки начищены до блеска. Седые волосы аккуратно расчесаны. Невзирая на болезнь, невзирая на выходной.

Его инвалидная коляска отличалась высокой спинкой. Я таких никогда не видел и всегда удивлялся почему: очень удобно откинуть голову, когда захочется подремать. В то утро он не спал, но голова его была откинута на спинку коляски.

– Садитесь, пожалуйста, – любезно сказал он и проследил взглядом за тем, как я сажусь на то же место, где сидел накануне, – в темно-красное кожаное кресло. Он выглядел даже более болезненным, чем вчера, если это вообще было возможно. Под глазами набрякли мешки, а длинные руки, неподвижно лежавшие на мягких подлокотниках, казались какими-то прозрачными, словно кости были обтянуты не кожей, а бумагой.

Мне стало почти стыдно за свою силу и здоровье, и я спросил, не нужно ли ему подать что-нибудь.

Он отказался и чуть прищурился. Возможно, это была улыбка: он, видимо, привык к подобной реакции своих посетителей.

– Я хочу поблагодарить вас за то, что вы пришли нам на помощь, – сказал он. – За то, что вы помогли принцессе Касилии.

В обычных обстоятельствах он никогда не называл ее «моя жена». И я, говоря о ней с ним, тоже всегда называл ее «принцесса Касилия». Его официальная манера речи была на удивление заразительна.

– А кроме того, – продолжал он, едва я успел открыть рот, чтобы сказать «не за что», – за то, что вы дали мне время поразмыслить о том, что делать с Анри Нантерром. – Он облизнул сухие губы кончиком языка, тоже пересохшего. – Я всю ночь не спал… Я не могу рисковать тем, что принцессе Касилии или кому-то из наших близких могут причинить вред. Мне пора взять дело в свои руки. Назначить преемника… У меня нет детей, и вообще де Бреску осталось очень мало. Найти члена семьи, который займет мое место, будет не так-то просто.

Казалось, сама мысль обо всех этих разговорах и решениях утомляла его.

– Мне не хватает Луи, – неожиданно сказал он. – Я не могу работать без него. Мне пора на покой. Я должен был понять… когда умер Луи… что пора.

Он, похоже, говорил не столько со мной, сколько с самим собой, чтобы разобраться в своих мыслях. Глаза его блуждали.

Я издал неопределенный звук, не выражавший ничего, кроме сдержанного интереса. Однако я тоже был согласен с тем, что ему пора на покой. Казалось, де Бреску услышал мою мысль, потому что спокойно пояснил:

– Моему деду было девяносто, а он все еще распоряжался компанией. Я тоже рассчитывал умереть, будучи во главе компании. Я ведь председатель…

– Да, я понимаю.

Его взгляд остановился на моем лице.

– Принцесса Касилия сегодня поедет на скачки. Она надеется, что вы согласитесь поехать с ней, в ее машине. – Он помолчал. – Могу ли я просить вас… могу ли я надеяться, что вы в случае чего защитите ее?

– Да, – ответил я как ни в чем не бывало. – Даже ценой собственной жизни.

После событий вчерашнего вечера это даже не показалось театральным. И он, похоже, воспринял это как нормальный ответ. Только кивнул. Я подумал, что потом мне, наверно, будет ужасно стыдно за себя. Но ведь я действительно так думал, а правду не скроешь…

Во всяком случае, это, похоже, было именно то, что он хотел услышать. Он снова пару раз медленно кивнул, как бы закрепляя договор, и я встал, чтобы уйти. И увидел «дипломат», торчащий из-под стула. Я поднял его и спросил у де Бреску, куда его положить.

– Это не мой, – ответил де Бреску без особого интереса. – Должно быть, это Джеральд Грининг забыл. Он сегодня должен прийти…

Мне внезапно вспомнилась скорбная фигура Валери, достающего бланк прошения из этого самого «дипломата». А когда он выходил из комнаты, в руках у него ничего не было. Когда я сказал об этом Ролану де Бреску, он попросил меня отнести «дипломат» вниз, в холл, чтобы, когда его владелец явится за ним, ему не пришлось подниматься наверх.

Я унес «дипломат» с собой, но, не обладая щепетильностью и сдержанностью де Бреску, отправился не вниз, а в «бамбуковую» комнату.

«Дипломат», неброский и удобный, черной кожи, оказался не заперт. Внутри не было ничего особо интересного: всего лишь какой-то бланк – похоже, дубликат того, который отказался подписывать Ролан де Бреску.

Бланк был напечатан – плохо напечатан – на обычной желтоватой бумаге, в основном мелким курсивом и, разумеется, по-французски. И не скажешь, что эта бумажка стоит того шума, который из-за нее подняли! Насколько я мог разобрать, про оружие в ней ничего не говорилось, но в ней было много отточий, которые требовалось заполнить. В дубликате пустые места заполнены не были, хотя тот документ, который унес с собой Нантерр, видимо, был готов к подписи.

Я сунул бланк в ящик тумбочки у кровати, а «дипломат» отнес вниз. По дороге я встретился с Джеральдом Гринингом. Мы поздоровались, заново ощутив напряжение предыдущей ночи. Грининг сказал, что не только составил свою «дамбу» заново, но и напечатал документ на машинке и поставил все нужные печати. Не буду ли я так любезен снова расписаться в качестве свидетеля?

Мы вернулись к Ролану де Бреску, заново расписались в документе, и я опять заметил, что надо бы сообщить об этом Даниэль и принцу Литси. Я не мог не думать о них. Сейчас они, наверно, слушают про шедевры Леонардо… Ах, черт побери!

– Да-да, – ответил Грининг. – Я так понимаю, что они возвращаются завтра вечером? Вот тогда и сообщите им.

– Да, наверно…

– А теперь, – сказал Грининг, – надо сообщить полиции последние новости.

Он сел к телефону, дозвонился до вчерашнего высокого чина и еще выше, в отдел уголовного розыска. Он признался, что не знает, где теперь Нантерр.

– Как только он появится, мы вам немедленно позвоним! – пообещал он. Я спросил себя, насколько «немедленно» он сможет об этом сообщить, если на этот раз Нантерр появится с заряженным пистолетом.

Однако Ролан де Бреску выразил ему свое одобрение, и я оставил их обсуждать вопрос, как найти де Бреску преемника. Я собрался и вышел в холл, чтобы подождать принцессу. Вскоре она спустилась, чтобы ехать на скачки. Даусон нависал над ней. Томас, которому рассказали о вчерашних событиях по телефону, уже подгонял машину к подъезду. На принцессе на этот раз были не соболя, а пальто кремового цвета, в ушах – тяжелые золотые серьги, и шапки на ней тоже не было. Она выглядела абсолютно спокойной, но от меня все же не укрылся опасливый взгляд, каким она окинула улицу, сойдя с крыльца на тротуар.

– Главное, – заметила она самым светским тоном, когда мы сели в машину и Томас запер все четыре двери, – это не позволять, чтобы опасность отвлекала тебя от удовольствий.

– Хм… – уклончиво ответил я.

– Вот ведь вас, Кит, она не отвлекает?

– Ну, для меня-то это не просто удовольствие. Я этим живу.

– Ну, значит, не позволять, чтобы опасность отвлекала тебя от исполнения твоего долга… – Принцесса вздохнула. – Вам не кажется, что это звучит чересчур уж напыщенно? По-моему, исполнение долга часто и есть удовольствие. Как вы думаете?

Я подумал и решил, что она, пожалуй, права. Она по-своему была неплохим психологом…

– Расскажите мне про Котопакси! – потребовала она и стала внимательно слушать, время от времени задавая вопросы. Потом мы поговорили про Кинли, ее блестящего молодого скакуна, а потом про другого ее коня, который должен был участвовать в сегодняшних скачках, – Хиллсборо. И только подъезжая к Ньюбери, я спросил ее, не стоит ли Томасу сопровождать ее на ипподроме и оставаться при ней весь день.

– Томас? – удивилась она. – Но он же не любит скачек! Ему там скучно. Правда, Томас?

– Обычно да, мадам, – ответил он.

– Томас большой и сильный, – ответил я, хотя это и без того было очевидно. – А месье де Бреску просил меня проследить, чтобы с вами на скачках ничего не случилось.

– О-о… – обескураженно протянула она. – А что… что вы сказали Томасу?

– Чтобы я следил за французишкой с ястребиным носом и не давал ему задевать вас, мадам, – ответил Томас.

Она успокоилась и улыбнулась. По-моему, она была рада этому.

Не знаю, было ли ей известно о том, что Джон Гренди пожертвовал своим субботним отдыхом и остался при Ролане де Бреску, заучив на всякий случай номер телефона местного полицейского участка.

– Они уже знают, что здесь что-то может случиться, – сказал я ему. – Если вы им позвоните, они сразу приедут.

Джон Гренди, еще очень крепкий для своих лет, ответил только, что ему не раз приходилось иметь дело с буйными алкоголиками и что в случае чего он управится. Даусон, жена которого ушла в гости к сестре, клялся и божился, что никого чужого не впустит. Мне лично казалось маловероятным, чтобы Нантерр еще раз попытался силой прорваться в дом, и все же глупо было бы держать двери нараспашку.

Томас со своими шестью футами тремя дюймами роста вполне мог сойти за телохранителя. Он весь день ходил за принцессой по пятам, она же как будто и не замечала своей тени. Она не захотела отменить свой ленч, на который было приглашено пятеро ее знакомых, и по моему совету попросила их оставаться при ней, что бы ни произошло, и не уходить, разве что она сама их попросит.

Перед первой из ее двух скачек двое из них вышли в паддок вместе с ней, а позади них возвышался Томас. Все трое представляли собой достаточно надежный щит. Садясь на Хиллсборо и выезжая на дорожку, я с беспокойством подумал, что более вероятная мишень, скорее всего, не де Бреску, а именно принцесса: ее муж никогда не откажется от своей чести ради того, чтобы спасти свою жизнь, но ради спасения похищенной жены… вполне возможно.

Он, конечно, может потом отказаться от документа, подписанного под давлением. Он может отказаться, может устроить скандал, может заявить, что не поддерживает этой инициативы… Тогда производство оружия будет предотвращено. Но это нанесет ущерб его здоровью, и его имя сделается притчей во языцех. «Во всяком случае, – подумал я, – всегда лучше предотвратить беду, чем потом ликвидировать последствия». Интересно, чего я еще не предусмотрел?

Хиллсборо был как неживой. Я еще до старта понял, что сегодня от него толку не добьешься. Я не чувствовал сигналов, какие всегда подает лошадь, когда она готова к скачке. После старта я попытался его разгорячить, но он еле тащился, словно машина, которую забыли заправить.

Он хорошо взял большинство препятствий, но терял время на том, что после препятствий не набирал скорость так быстро, как следовало бы, а на финишной прямой пропустил вперед еще двух лошадей и пришел восьмым из двенадцати.

Ну что ж, ничего не поделаешь: всех скачек не выиграешь. Однако, когда после скачки ко мне явился служащий ипподрома и сказал, что меня немедленно хотят видеть распорядители, я ощутил раздражение и последовал за ним в комнату распорядителей скорее с вызовом, чем с раскаянием. За столом, как я и ожидал, восседал Мейнард Аллардек вместе с двумя другими смотрителями. Мейнард выглядел беспристрастным и рассудительным, что твой святой. Распорядители сказали мне, что хотели бы знать, почему такой замечательный конь, как Хиллсборо, показал такой плохой результат. Они сказали, имеется мнение, что я недостаточно заставил лошадь выложиться и не стремился победить, и потребовали у меня объяснений.

«Мнение» почти наверняка принадлежало Мейнарду, но говорил не он. Разговор начал человек, которого я уважал.

– Мистер Филдинг, объясните, почему Хиллсборо пришел восьмым?

В свое время он сам был жокеем-любителем, поэтому я ему сказал прямо, что мой конь был не в форме и не в настроении. Он еще до старта шел кое-как, а во время скачки я пару раз вообще подумывал сойти с дистанции.

Распорядитель покосился на Аллардека и спросил:

– А почему вы не воспользовались хлыстом после последнего препятствия?

Мне тут же вспомнилась поговорка «погонять павшую лошадь», но я сказал только:

– Я подавал ему команды прибавить скорость, но он просто не мог. От хлыста толку было бы мало.

– Вы, похоже, слишком берегли коня, – заметил он, но без особой иронии или агрессивности. – Как вы это объясните?

«Слишком беречь коня» – это эвфемизм, означающий, что жокей не старался выиграть или, хуже того, старался не выиграть. Это тоже пахнет лишением лицензии. Я ответил с некоторым нажимом:

– Лошади принцессы Касилии и мистера Харлоу всегда выкладываются как могут. Хиллсборо делал все, что мог, просто он действительно был не в форме.

В глазах распорядителя вспыхнула легкая улыбка. Он, как и все люди, имеющие отношение к скачкам, прекрасно знал, как обстоят дела между Филдингами и Аллардеками. Распорядителям в течение полувека приходилось разбирать пламенные обвинения отца Мейнарда в адрес моего деда и моего деда в адрес отца Мейнарда. Оба они были тренерами лошадей для гладких скачек в Ньюмаркете. Новым в этой старой вражде было лишь то, что теперь сила была на стороне Аллардека. Это, несомненно, очень забавляло всех – кроме меня.

– Ваши объяснения приняты к сведению, – сухо сообщил распорядитель и сказал мне, что я могу идти.

Я вышел, так и не взглянув в лицо Мейнарду. Вот уже дважды за эти два дня мне удалось вырваться из его когтей, и мне не хотелось, чтобы он думал, будто я над ним насмехаюсь. Я почти бегом вернулся в раздевалку и едва успел сменить цвета принцессы на цвета другого владельца и взвеситься. В паддок перед началом следующей скачки я все равно опоздал (а за это тоже можно лишиться лицензии).

Я поспешно подбежал к маленькой группке с конем без жокея и увидел в каких-то тридцати футах от нее Анри Нантерра.