Текст книги "Бурный финиш"

Глава 3

На следующий день я познакомился с Билли. Как только Конкера и Тимми одолели приступы ярости, вызванные моим появлением, разрушившим их планы на повышение, мы заключили негласный мирный договор. В наших поездках они болтали друг с другом, но не со мной – потому что я и не проявлял особого желания, но зато вполне мирно делили сэндвичи, шоколад и работу. Билли же сразу дал понять, что с ним этот номер не пройдет. Для Билли классовая война была просто необходима, и на поле брани он был самый неустрашимый воин. Через пять секунд после нашего знакомства он стал точить клыки.

Знакомство состоялось в аэропорту Кембриджа в пять утра. Мы должны были переправить партию лошадей из Ньюмаркета в Шантильи под Парижем, и с погрузкой-разгрузкой и прочими формальностями день обещал выдаться тяжелым. Я поставил свою машину на стоянке и пока размышлял, как мы с Конкером и Тимми со всем этим управимся, вдруг подъехал темный «ягуар» десятой модели и из него вылез Ярдман. В машине были еще двое: неразличимый силуэт сзади, а на переднем сиденье Билли.

Ярдман вылез, потянулся, зевнул, поглядел на небо и наконец обратился ко мне:

– Здравствуйте, мой дорогой мальчик, – сказал он самым дружеским тоном. – Отличная погода для полетов.

– Весьма, – удивленно отозвался я.

Ярдман, вообще-то, не любил ни рано вставать, ни приезжать в аэропорт, чтобы пожелать нам счастливого пути. Если возникали какие-то осложнения с документами, бывало, приезжал Серл, но не Ярдман. И все же на сей раз пожаловал он собственной персоной, в черном костюме, мешковато сидевшем на его худой фигуре. В холодном утреннем свете его пятнистое лицо выглядело особенно невыигрышно. Солнцезащитные очки, как всегда, скрывали выражение его глубоко посаженных глаз. После месяца работы в его конторе и непродолжительных контактов, случавшихся несколько раз в неделю, когда я заходил за инструкциями, бумагами или зарплатой, я так и не узнал его лучше. В каком-то смысле его защитные барьеры ничем не уступали моим.

Сдерживая зевоту, он сообщил мне, что Тимми и Конкер получили отгулы и сегодня их не будет. Он привез с собой двоих конюхов, которые были только рады их заменить. Ярдман выразил надежду, что с новыми помощниками у меня не будет осложнений. Он сказал, что сам привез их, поскольку общественный транспорт не приспособлен для встреч в пять утра в аэропорту Кембриджа.

Тем временем с переднего сиденья выбрался первый пассажир.

– Билли Уоткинс, – кивнул в его сторону Ярдман.

– Доброе утро, лорд Грей, – сказал Билли, худощавый девятнадцатилетний юнец с круглыми и холодными голубыми глазами.

– Генри, – машинально отозвался я. Меня больше устраивало такое обращение, да и в нашей работе другие варианты выглядели менее естественно.

Билли холодно и с вызовом посмотрел на меня и повторил, выбрасывая слово за словом:

– Доброе утро, лорд Грей.

– Доброе утро, мистер Уоткинс.

Он сверкнул глазами и снова холодно на меня уставился.

Если он надеялся сбить меня с толку и смутить, то сильно ошибся.

Ярдман с раздражением уловил трения.

– Я тебя предупреждал, Билли, – быстро начал он и столь же быстро замолчал и обратился ко мне: – Я надеюсь, вы не допустите, чтобы некоторая несхожесть темпераментов поставила под сомнение безопасность ценного груза.

– Ни в коем случае, – отрезал я.

Он улыбнулся, обнажив свои сероватые искусственные зубы. Я никак не мог понять, почему, имея средства на такую дорогую машину, как «ягуар», Ярдман не мог раскошелиться на более естественно выглядевшие зубы. Это безусловно придало бы ему более респектабельный вид.

– Вот и отлично, – быстро и удовлетворенно проговорил он. – Давайте грузиться.

Тем временем из машины осторожно выбрался третий. Его большой живот был бы вполне к лицу женщине, собирающейся родить двойню. Он был облачен в незастегнутый коричневый балахон. Под ним виднелась рубашка-ковбойка и красные подтяжки, с трудом поддерживающие простые темные брюки. Он был лысоват, заспан, устал и угрюм. Ему было лет пятьдесят, и он почему-то упорно старался не смотреть мне в глаза.

Ну и команда собралась, думал я, переводя взгляд с толстяка на Билли. И это когда требуется максимум сноровки и проворства. Толстяк оказался совсем непригодным – он обращался с лошадьми с грубостью, рожденной страхом перед ними. По распоряжению Ярдмана он выводил лошадей из фургонов, в которых их привезли, и проводил по устланному матами настилу в самолет, где мы с Билли устраивали их во временных стойлах-боксах.

Джон – так звали толстяка – был слишком тучен или трусоват, чтобы идти рядом с лошадью. Он пятился задом, таща на себя лошадь, неловко вытягивая голову. Неудивительно, что животные нервничали и отказывались идти. Ярдман подступал сзади, размахивая вилами, иногда подталкивая лошадей рукояткой. В результате лошади были перепуганы и в таком состоянии везти их было никак нельзя.

После того как три из них, потные, лягающиеся, бешено косящие глазами, все же оказались в самолете, я вылез наружу и запротестовал:

– Пусть Джон помогает Билли, а я сам буду выводить их из фургонов и заводить в самолет. Если они прибудут в таком нервном состоянии, владельцы вряд ли захотят с ними связываться в дальнейшем. Впрочем, скорее всего, лошади разнесут самолет на куски в воздухе.

Ярдман знал, что такое случилось пару раз за историю авиаперевозок чистокровных лошадей. Всегда существовала опасность, что лошадь может сделаться неуправляемой даже в самых нормальных обстоятельствах. Но пускаться в полет, когда на борту табун перепуганных лошадей, равносильно самоубийству.

Ярдман размышлял долю секунды, потом сказал:

– Ладно, поменяйтесь.

Погрузка продолжалась – не так суматошно, но по-прежнему медленно. И в самолете от Джона тоже было мало толку.

Груз в самолетах следует размещать еще более тщательно, чем на корабле. Если центр тяжести окажется нарушен, самолет не сможет взлететь. Он промчится до конца взлетной полосы, а потом превратится в груду искореженного металла. Если центр тяжести сместится в воздухе, самолет накренится, примерно как и корабль, только выправить крен будет куда труднее, да и спасательных шлюпок, увы, под рукой не окажется.

Для соблюдения мер безопасности лошадей надо ставить в центральной части самолета, причем для их спокойствия и удобства хвостами к хвосту самолета. Ярдман обычно пользовался самолетами среднего калибра, и там помещалось по четыре пары лошадей. Они должны стоять неподвижно, и к ним нужно иметь возможность легко подходить. При взлете и посадке, например, приходится успокаивать их и гладить. Поэтому каждая пара помещалась в отдельный бокс – получалось четыре самостоятельных островка. По центральному проходу и вокруг боксов были проложены доски так, чтобы боксы можно было обходить кругом, имея доступ к каждой лошади. Лошади стояли на подстилках из торфа. Вокруг каждой пары сооружался бокс из досок толщиной в полдюйма. Сначала сооружались передняя и две боковые стенки, потом заводилась лошадь и запиралась задней стенкой. Для прочности боксы скреплялись металлическими брусьями, а те – чеками. Всего таких брусьев на бокс приходилось три – снизу, сверху и по центру. Для дополнительной надежности боксы крепились к полу цепями. Когда погрузка завершалась, получалось четыре аккуратных контейнера, из которых выглядывали только лошадиные морды, спины и хвосты. Поскольку нельзя было допустить, чтобы бокс развалился при полете, их сборка была делом ответственным и требовала времени, внимания и сноровки.

У Джона не было ни того ни другого – он оказался на редкость неуклюжим: долго возился с цепями, потом потерял две чеки, и мы, так и не сумев отыскать их, стали скреплять брусья проволокой, что вряд ли спасет бокс, если упрямая лошадь начнет в нем метаться. Кончилось тем, что работали мы вдвоем с Билли, а Джон мрачно стоял и смотрел на нас, причем Билли делал все, чтобы я почувствовал всю тяжесть физического труда. Мы провозились так долго, что к тому моменту, когда пилот забрался в кабину и завел моторы, три перепуганные лошади успели успокоиться. Закрывая двойные двери, через которые мы вводили лошадей, я еще раз взглянул на Ярдмана. Он стоял на асфальте, и ветер от моторов развевал его жидкие волосы, превратив его голову в нечто напоминающее морской анемон. Стекла его очков серебрились. Он вскинул руку, не поднимая локтя, – неуклюжий жест прощания. Я в ответ тоже вскинул руку и закрыл вторую дверь, а самолет уже начал двигаться. Как обычно, команда самолета состояла из трех человек – командир корабля, второй пилот и бортинженер. Бортинженер, с которым я совершал все предыдущие поездки, охотно варил кофе, всегда был готов погладить лошадь, и пользы от него было куда больше, чем от Джона.

Полет был относительно недолгим, дул попутный ветер, но все равно мы опоздали примерно на час. Когда мы приземлились, французы подкатили к самолету настил, а я открыл дверь изнутри. Первое, что я увидел: три неулыбчивые физиономии таможенных чиновников. Самым тщательным образом они сверили лошадей со списком – сначала со своим, потом с нашим. Каждая лошадь была подробно описана: масть и все характерные приметы – и таможенники скрупулезно выискивали на лошадях все звездочки, чулки и прочее, дабы не допустить попытки всучить новому владельцу какую-нибудь клячу вместо того скакуна-красавца, за которого тот заплатил большие деньги. Франция была в этом смысле самой недоверчивой и привередливой страной.

Удостоверившись, что на сей раз все обошлось без обмана, старший таможенник вежливо вернул мне документы и разрешил разгрузку.

Четыре автобокса от французских скаковых конюшен были присланы за новоприбывшими лошадьми. Водители, привыкшие к задержкам, стояли плотной группкой и ковыряли зубочистками во рту. Я спустился по настилу, подошел к ним к сообщил, в каком порядке будут выгружаться лошади. Хотя по-французски я изъяснялся без блеска, мне был хорошо знаком скаковой лексикон – за шесть лет работы в «Старой Англии» я часто имел дело с владельцами и поэтому знал все французские термины не хуже английских. Один из водителей подогнал свой фургон и собственноручно ввел в него гнедую кобылу. Он дружески похлопал ее по крупу и, пока я отвязывал вторую лошадь, пристроил ее в фургон и стал отъезжать. Другие водители приехали с конюхами: так обычно делается, когда надо забрать несколько лошадей. Билли выводил лошадей, а я с Джоном, точнее сказать, один стал разбирать боксы в самолете. Джон ронял брусья, спотыкался о замки, прищемлял пальцы цепями. Из-за большого живота он не мог выполнять никакой работы, где надо было нагибаться. Причина, по которой Ярдман пользовался его услугами, – великая тайна, раздраженно размышлял я.

Предполагалось, что обратно мы повезем четырех лошадей, но разгрузка закончилась, а груз так и не прибыл. Когда прошло еще полчаса, я отправился в здание аэропорта и позвонил одному из тренеров, имевших отношение к перевозке. Он подтвердил, что от него должны были поступить две четырехлетки, купленные англичанами для стипль-чезов, но в аэропорту они появятся лишь в три часа. В извещении, что он получил от фирмы Ярдмана, черным по белому значилось – пятнадцать ноль-ноль. Второй тренер сказал то же самое. Я не стал звонить третьему – похоже, и он получил такое же уведомление. Либо Саймон, либо его машинистка ошиблись, и вместо ноля появилась цифра «пять». Новость была малоприятная: это означало разгрузку в конце дня, когда мы совсем выбьемся из сил. Но неприятности только начинались. Подойдя к самолету, я увидел, что Билли и Джон оживленно препираются. Я не успел понять, о чем они спорили, потому что оба сразу замолчали при моем приближении. Джон сердито пнул ногой настил, а Билли окинул меня наглым взглядом.

– В чем дело? – спросил я.

Билли поджал губы, давая понять, что это не мое дело, однако после внутренней борьбы все же решил ответить:

– У него болит голова, – сказал он, кивая в сторону Джона. – От шума.

Болит голова? Может, так оно и есть, но это все равно не объясняло ни мрачности, ни неуклюжести, ни беспомощности толстяка, да и спора с Билли тоже. Также, вдруг с удивлением подумал я, это не объясняет, почему за всю поездку он не сказал мне ни единого слова. Но поскольку переспрашивать в надежде получить более подробные объяснения было бессмысленно, я только пожал плечами и решил не обращать на него внимания.

– Садитесь в самолет, – сказал я. – Произошло недоразумение, и мы заберем французских лошадей в другой раз.

– … – отозвался Билли. Он произнес это ругательство так спокойно, что я с интересом подумал, как же он говорит, когда сердится.

– Я сказал, мы улетаем, – сухо заметил я, – и давайте больше не будем об этом.

Джон мрачно и неохотно стал подниматься. За ним Билли. Я выждал некоторое время и пошел за ним. Дистанция между нами явно носила символический характер, не без сарказма отметил я.

Работники аэропорта убрали помост, летчики, вернувшись из кафе, тоже заняли свои места, и мы полетели назад в Кембридж. Во время полета мы сидели на брикетах сена на значительном расстоянии друг от друга. Джон поставил локти на колени и уронил голову на руки, а Билли смотрел вдаль, на облачное небо.

Доски и брусья, ранее составлявшие боксы, теперь лежали плашмя на торфяных подушках, и самолет казался большим и пустым. Грохот усилился, и мне даже стало жалко Джона. Фирма, которой принадлежал самолет, быстро приспосабливала его для самых разных перевозок. Цепи на полу использовались и для крепления пассажирских сидений, и для боксов с животными. Самолет мог везти шестьдесят туристов в один день и партию свиней или коров – в другой. Только перед очередным рейсом сиденья снимались или устанавливались и выметался соответствующий сор – солома и навоз в одном случае и пачки из-под сигарет и пакет с блевотиной – в другом.

Навоз нельзя было выгребать на иностранной территории. В соответствии с карантинными инструкциями его полагалось везти назад в Англию. Как ни странно, вдруг пришло мне в голову, но торфяные подушки никогда не воняли. Даже теперь, когда в самолете не было лошадей и запаха конского пота. Правда, самолет не был герметизирован, в него попадал свежий воздух и пахло в нем не так, как в конюшне, даже после солнечного дня.

В Кембридже первым у самолета оказался веселый, неутомленный работой акцизный чиновник, пришедший разобраться с лошадьми. Он залез в самолет, как только к нему приставили лестницу, что-то грубо сказал командиру и затем перешел из кабины пилота в салон.

– Что вы сделали с лошадками? – удивленно спросил он, таращась в пустоту. – Сбросили в Ла-Манш?

Я объяснил, в чем дело.

– Черт, – буркнул он. – А я-то хотел уйти пораньше. Ну а что вы купили во Франции?

Джон промолчал, я покачал головой, а Билли сказал агрессивным тоном:

– У нас не было ни одной свободной минуты, чтобы отойти от… самолета.

Таможенник в своем темно-синем костюме весело покосился на меня. Похоже, он уже имел дело с Билли.

– Ладно, – сказал он. – Еще увидимся. – Открыв двойные двери, он помахал рукой служителям, катившим помост, и, как только тот был приставлен, весело сошел по нему и зашагал к зданию аэропорта.

Поскольку мы прилетели по расписанию и благодаря отсутствию лошадей, с которыми мы провозились бы при выгрузке, мы с Джоном и Билли последовали за ним, чтобы перекусить. Я сел за один столик, а Джон и Билли демонстративно выбрали другой, как можно дальше от меня. Но если Билли таким образом собирался меня задеть, то он просчитался. Я был рад, что меня оставили в покое.

Наконец прибыли лошади, и мы быстро погрузили их в самолет. Затем я вошел в аэропорт, уладил с таможней все формальности на вывоз лошадей, оторвал пилотов от четвертой чашки кофе, и мы снова взмыли в чистое зимнее небо, перелетели через серый Ла-Манш и приземлились во Франции. Снова нас приветствовали те же таможенники, самым тщательным образом проверили груз и дали «добро». Мы выгрузили лошадей из боксов, предварительно разобрав последние, и проследили, как их грузят в автофургоны, дабы удостовериться, что они отбыли к своим новым владельцам. На сей раз четырехлетки оказались на месте, и мы сразу же занялись их погрузкой. Поскольку лошадей было всего четыре, надо было наладить два бокса – работа, на сей раз показавшаяся мне достаточно утомительной. Вклад Джона в четвертый рейс состоял в том, что он навесил сетки с сеном для четвероногих пассажиров, но и здесь он выказал удивительную медлительность и неуклюжесть.

Когда лошади спокойно устроились в боксах, мирно жуя сено, мы отправились в здание аэропорта. Впереди Джон с Билли, я сзади. Единственное слово, которое я услышал, когда они спускались из самолета, было «пиво».

Маленькая техническая неувязка с документами в одном из кабинетов привела к задержке. К таким неувязкам и задержкам я уже успел привыкнуть. Поездка без задержек – это вообще большой подарок судьбы. Когда ты везешь, скажем, двадцать лошадей, то стоит возникнуть каким-то вопросам в связи с одной из них, как рейс может отложиться на несколько часов. Как правило, дело бывает не столько в лошадях, сколько в том, заплатила ли фирма данному аэропорту за самолет или рейс. Обычно рейс задерживался до тех пор, пока не производилась оплата. Препирательства порой принимали такой ожесточенный характер, что просто хотелось выпрыгнуть в окно. Я очень гордился умением сдерживать себя, когда все вокруг бушевали и винили меня во всем. Киплинг остался бы мною доволен. На сей раз возникла проблема страховки, которую я не в силах был разрешить. Дело было в том, что одна из лошадей недавно при перевозке попала в автокатастрофу, получила небольшую травму, и ее хозяин потребовал от компании выплаты соответствующей суммы. Компания не хотела платить и не давала разрешения на то, чтобы лошадь покидала Францию. Я сказал, что лошадь продана, и осведомился, вправе ли страховая компания помешать продаже. Никто не мог ответить на этот вопрос, и начались бесконечные телефонные переговоры.

Я был очень недоволен – спорная лошадь находилась в одном из передних боксов, и если ее так и не выпустят, нам придется разбирать два задних бокса, выгружать лошадей и только после этого начать разборку ее бокса. Учитывая, что Билли и Джон к тому времени сильно накачались пивом, потрудиться мне предстояло крепко. Лошади стоили тысячи фунтов, конюхи и фургоны уже давно уехали. Кому мне было оставить их, чьей заботе поручить, если все-таки их отправка не состоится, удрученно размышлял я.

Первый пилот был страшно недоволен и заявил, что если мы в ближайшее время не вылетим, то нам придется заночевать во Франции. Либо мы вернемся в Кембридж к шести, либо он вообще не полетит, так как его рабочее время заканчивается. Я передал эту информацию чиновникам, но получил в ответ лишь пожимание плечами. Первый пилот выругался и сказал, что до без двадцати пять он пьет кофе, а потом уезжает в Париж. Мне же придется нанимать другого пилота, поскольку он отработал максимум и по закону имеет право на двое суток отдыха.

Мрачно глядя в окно на осиротевший самолет с ценным грузом, я проклинал на чем свет стоит сложившуюся ситуацию. Если нам придется здесь ночевать, то я буду спать вместе с лошадьми. Появятся новые яркие впечатления, думал я с мрачным юмором. Поступайте в фирму Ярдмана, и вы объездите весь мир с полным дискомфортом!

Вскоре, однако, страховая компания сменила гнев на милость и разрешила вылет. Я схватил бумаги, рассыпаясь в благодарностях, кинулся за пилотом, потом за Билли. Он сидел за пенистой кружкой пива, причем далеко не первой.

– Найдите Джона, – коротко сказал я. – Через десять минут мы вылетаем.

– Сами найдите, – сказал он с насмешливым довольством в голосе. – Если, конечно, сможете.

– Где он?

– На пути в Париж. – Билли спокойно прихлебнул пива. – У него там какая-то шлюха. Сказал, что вернется завтра, пассажирским рейсом. Такие вот пироги!

С точки зрения дела отсутствие Джона мало что меняло, и мне было решительно все равно, готов он платить за обратную дорогу сам или нет. Вольному воля. Как и все мы, он был при паспорте. Мой уже помялся и обтрепался от постоянного пользования. Мы предъявляли паспорта в секции паспортного контроля для пассажиров. Предъявляли их мельком, как заурядные пропуска, а не важные документы, и, надо сказать, чиновники не чинили нам препятствий. Они спокойно относились к тем, кто был связан с авиакомпаниями. Один летчик рассказывал мне, что однажды забыл свой паспорт в гостинице в Мадриде и целых три недели без помех летал по всему свету, пока наконец не вернул себе этот документ.

– Через десять минут вылет, – спокойно напомнил я Билли. – Через пятнадцать вы полетите за свой счет.

Билли посмотрел на меня своими круглыми глазами, потом поднял кружку и вылил пиво мне под ноги. На полу образовалась желтая лужица с пеной по краям.

– Зря добро переводите, – заметил я. – Ну, вы летите или нет?

Он не пошевелился. Было бы наивно с моей стороны предполагать, что он кротко встанет и пойдет за мной. Но поскольку в мои намерения не входило устраивать с ним стычку, я повернулся и пошел к самолету. Как я и предполагал, вскоре появился Билли. Впрочем, чтобы подчеркнуть свою независимость, он сделал это в самый последний момент. Когда он поднялся в самолет, двигатель уже работал, и как только мы закрыли двери, машина начала выруливать на взлетную полосу.

Как обычно, во время взлета и посадки Билли стоял и держал головы двух лошадей. То же самое проделывал я с другой парой. Самолет был теперь полупустой, и я думал, что Билли постарается устроиться подальше от меня. Но одиннадцать часов существования без присмотра Ярдмана и выпитое в аэропорту пиво сделали свое дело. Экипаж был в кабине, а Джон в гостях у своей шлюхи.

Я был в полном распоряжении Билли. И Билли решил не упускать такого удобного случая.