Текст книги "Бурный финиш"

Глава 4

– Такие, как ты, вообще не должны жить, – сказал он с очаровательной прямотой. Ему пришлось, правда, сказать это очень громко из-за шума моторов.

Я сидел на брикете сена, прислонившись спиной к задней стенке салона, и глядел на него. Он стоял в трех шагах от меня, широко расставив ноги, чтобы не потерять равновесия.

– А такие, как ты, стало быть, соль земли? – осведомился я.

Он сделал шаг в мою сторону, и тут самолет угодил в воздушную яму. Машину тряхнуло, и Билли полетел на пол, упав на бок. Шипя от злости, словно это я сбил его с ног, он поднялся на колено и, приблизив свое лицо почти вплотную к моему, сказал:

– …твою мать.

Вблизи я еще раз убедился, насколько он юн. Кожа у него была гладкая, как у ребенка, длинные густые ресницы окаймляли бледно-голубые пронзительные глаза. Русые волосы слегка завивались на затылке. Спереди он был подстрижен коротко, сзади длиннее. У него были мягкие полные губы, прямой нос. Удивительно бесполое лицо – слишком гладкое для мужчины, слишком грубое для женщины. В нем не было мощи, рождаемой мужским личностным накалом, но в то же время в его теле бушевала какая-то первобытная дикая сила. Достаточно было заглянуть ему в глаза, чтобы это почувствовать. Я ощутил какое-то странное леденящее шевеление в животе и в то же время понял, что расположения Билли добиться невозможно, сколько бы старания, теплоты и рассудительности я ни выказывал.

Он начал довольно кротко:

– Такие, как ты, – проорал он, – думают, что им принадлежит мир. Слюнтяи из чертова Итона.

Я промолчал. Он придвинул свое искаженное гримасой презрения лицо ближе:

– Думаешь небось, что ты что-то особенное, да? Ты и твои паршивые предки.

– Ничего в них особенного нет, – прокричал я ему в ухо.

– В ком?

– В моих паршивых предках.

У Билли отсутствовало чувство юмора.

Он никак не отреагировал на мои слова.

– Да и ты, кажется, родился не из желудя, – спокойно напомнил я. – У тебя предков столько же, сколько у меня.

Билли встал и отступил на шаг.

– Правильно, – сказал он. – Давай смейся над теми, кто ниже тебя.

Я тоже встал и, покачав головой, пошел проверить лошадей. Я терпеть не мог бессмысленных споров даже в спокойном тоне, а уж когда приходилось напрягать голосовые связки, и подавно. Все четыре наших пассажира спокойно стояли в боксах, пожевывая сено. Я похлопал их по шеям, удостоверился, что они в порядке, и уже подумывал, не пойти ли мне в кабину пилота, чтобы сменить общество на более дружеское, как тут опять возник Билли.

– Эй! – крикнул он, помахивая мне одной рукой и показывая другой в хвост самолета. – Погляди-ка, что там?

На лице его была тревога.

Я протиснулся между стеной самолета и боксом и оказался рядом с Билли. Как только я подошел к нему, тревога на его лице перешла в злобу.

– Ты только посмотри, – повторил он и ударил меня кулаком в живот.

За время весьма вялой академической карьеры в Итоне, если к чему-то я действительно и проявил талант, так это к боксу. Потом я перестал тренироваться, но за эти восемь лет все защитные рефлексы прекрасно сохранились. Неожиданный удар Билли не застал меня врасплох, я успел увернуться и потому лишил его шанса добить меня вторым ударом в челюсть или ребром ладони по затылку. Вместо этого он сам получил неплохой удар по ребрам. Он был удивлен, но это его не остановило. Скорее, наоборот, подхлестнуло. Он, похоже, даже обрадовался.

Самолет в воздухе – не самое удобное место для боксерских поединков. Пол нашего самолета был весь в тросах для крепления боксов и сидений, и потому оставалось только гадать, кто из нас первый споткнется о них и полетит на пол. Впрочем, гадать долго не пришлось. Уворачиваясь от руки, пытавшейся схватить меня за горло, я потерял равновесие и грохнулся навзничь. Билли упал на меня, ухмыляясь от злой радости, больно прижимая меня к креплениям на полу и впиваясь локтями в мои ребра. Мне было больно, а ему от этого приятно. Я попытался сделать так, чтобы Билли сам оказался внизу и попробовал, как сладко лежать на тросах. Но он отпрянул, как кошка, и, когда я поднимался, уже был готов ударить меня ногой. Удар пришелся мне по бедру, и я сделал ответный выпад, целя ему в голову. Он коротким движением парировал мой удар и заработал кулаком быстро, сильно и без соблюдения правил честного боя. Но улыбочка слетела с его физиономии, когда выяснилось, что он получает все обратно с процентами.

Внутренне благодарный Билли за то, что он не выхватил нож или велосипедную цепь, я хладнокровно отбивался, прекрасно сознавая, что даже победа в этом поединке мало что мне принесет. Если Билли проиграет тому, кого он презирает, это только усилит его ненависть.

В конце концов я победил, если тут вообще можно говорить о победе, да и то потому, что Билли до этого пил пиво, а я нет. Мне удалось ударить его изо всех сил в живот повыше пупка, отчего он отлетел к заднему боксу, рыгнул и осел на колени. Я ухватил его за запястья и завернул ему руку за спину.

– Ну а теперь, Билли, слушай меня внимательно, – сказал я, тяжело дыша. – Я не вижу смысла с тобой драться, но если ты меня опять вынудишь, пеняй на себя. Можешь забыть, что я сын графа. Принимай меня за того, кто я есть на самом деле. – Я дернул его руку вверх и добавил: – Не такой уж я маменькин сынок, верно?

Он промолчал, потому что, возможно, боролся с тошнотой. Я тряхнул его, поставил на ноги, толкнул по направлению к сортиру в хвосте, отворил дверь и пихнул туда. Поскольку запор был изнутри, я не мог проконтролировать его там, но по звукам, доносившимся через открытую дверь, я понимал, что он пока торопиться с выходом не будет.

У меня самого ныло и ломило все тело – и от его ударов, и от контактов с разнообразными металлическими предметами, в том числе и на полу. Я обессиленно опустился на брикет и стал потирать ушибленные места. Потом вдруг понял: что-то явно не так.

На лице у меня не было никаких следов драки.

Я ударился головой о металлический брус бокса, и чуть выше уха у меня набухала шишка, что верно, то верно. Но теперь я отчетливо вспомнил, что Билли ни разу и не подумал ударить меня по лицу.

Удивительная расчетливость для человека, охваченного приступом неудержимой ярости! Обычно в таких случаях нападающий горит желанием «набить морду». Билли же как раз очень старался, чтобы этого не произошло. Я не мог взять в толк почему, хотя и думал об этом остаток пути до Кембриджа.

Мы приземлились уже в потемках. В салоне зажегся свет. Веселый таможенник вошел в самолет, огляделся и, удивленно подняв брови, осведомился, где мои помощники.

– Билли вон там, – кивнул я в сторону сортира, – а Джон задержался во Франции. Обещал вернуться завтра.

– Ясно, – сказал он, небрежно поглядев документы, и буркнул: – Порядок, – а потом добавил: – Что-нибудь покупали?

Я отрицательно покачал головой, он весело присвистнул, помог мне открыть двойные двери и, как только подкатили трап, стал спускаться.

Билли заперся в уборной и не собирался вылезать. Поэтому мне пришлось призвать на помощь водителей автофургонов, приехавших за лошадьми. Разгружать легче, чем погружать, но тело у меня ныло от синяков, и я был просто счастлив, когда выгрузка закончилась. Водитель вывел последнюю лошадь, невзрачную гнедую кобылку, очень похожую на ту, которую мы сегодня доставили во Францию, хотя у этой была другая попона. Но это, разумеется, не могла быть опять та же лошадь. Кому нужно возить одну и ту же лошадь туда и обратно? Я отвернулся и стал складывать части боксов, со вздохом подумав, что Билли мог бы оказаться и не таким активным, и забыл о случившемся.

На следующий день я зашел в контору и пригласил Саймона на ланч в пивную. Мы устроились за стойкой, и он привычно сгорбился над своей кружкой, очень напоминая верблюда на водопое.

– Так-то лучше, – сказал он, когда в кружке пива сильно поубавилось. – Ну, как вчерашний перелет?

– Все в порядке.

Он задумчиво на меня посмотрел и спросил:

– Ты, часом, не падал с лошади в субботу?

– Нет, наоборот – выиграл, а что?

– Ты как-то скованно двигаешься.

– Ты бы поглядел на другого парня, – улыбнулся я в ответ.

Лицо Саймона расплылось в понимающей улыбке. Он усмехнулся:

– Я, кажется, уже поглядел. У Билли под глазом хороший фонарь.

– Ты его уже видел? – удивленно осведомился я.

– Да, – кивнул Саймон. – Он побывал у нас утром. Общался с Ярдманом.

– Излагал свою версию?

– А что случилось-то? – поинтересовался Саймон.

– Билли сам полез в драку, – ответил я, пожимая плечами. – Ему очень не нравится мое происхождение. Абсурд какой-то. Мы не выбираем себе родителей.

– Ты к этому слишком серьезно относишься, – заметил Саймон, заказывая еще кружку.

Я покачал головой в ответ на его приглашение повторить и сказал:

– А как бы ты себя чувствовал, если был бы вынужден сталкиваться с этим изо дня в день? Если бы к тебе относились как к негодяю, болвану или завидному жениху? – Я, конечно, преувеличивал, но не слишком.

– Последнее как раз не так уж плохо, – улыбнулся Саймон.

– Половина лондонских мамаш пытаются тебя заарканить, – мрачно продолжал я, – а твоя собственная их только поддерживает.

– Невелико горе! – отозвался Саймон, решительно отказывавшийся увидеть в этом нечто плохое.

– Им нужен не я, а мое имя. Титул. А остальные именно из-за этого титула и желают моей погибели.

– Ну, таких, как Билли, немного.

– А французы в конце восемнадцатого века? Или русские в тысяча девятьсот семнадцатом? Они как раз были такими же, как Билли.

– Англичане любят свою аристократию.

– Ничего подобного! Они, правда, не собираются ликвидировать ее как класс, но только потому, что из-за аристократов хроника светских скандалов получается еще пикантнее. Но они делают все, чтобы лишить аристократию малейшего влияния. Для них мы только курьез, анахронизм, старомодные болваны. Они убеждают в этом всех вокруг, чтобы обезвредить нас, чтобы никто и не думал принимать нас всерьез. Взять хотя бы сегодняшнее отношение англичан к палате лордов. Да и тебе кажется смешным, что я устроился на эту вот работу, хотя ты не удивился бы, если бы мой отец был фермером, учителем или владельцем пивной. Но я живу в сегодняшней Англии, а не в туманном прошлом. Я не анахронизм. Я Генри Грей, родившийся точно так же, как и все остальные. Я появился в этом мире и хочу жить, как все люди. Я хочу жить нормальной, а не призрачной жизнью, жизнью бездельника, от которого требуется только одно: родить наследника, чего так жаждут мои родители.

– Когда получишь титул, можешь от него отречься, – спокойно сказал Саймон. Он заметил на стойке булавку и, машинально подобрав ее, воткнул себе в лацкан. За ним водилась такая странная привычка, из-за чего он был утыкан булавками, словно портной.

– Могу, но не отрекусь, – отозвался я. – Единственное, ради чего такое следовало бы сделать, это если ты хочешь баллотироваться в палату общин, но мне это ни к чему. Я не политик. Отречение из-за других причин – это капитуляция. Я хочу, чтобы окружающие поняли: граф такой же человек, как и все остальные, и имеет с ними равные права.

– Но если ты преуспеешь, то все будут говорить, что дело в титуле, а не в таланте, – заметил Саймон.

– Верно, но есть парочка принцев, несколько сыновей герцогов, и я… мы живем похожей жизнью. Я думаю, если мы не сдадимся, в конце концов к нам будут относиться как к личностям, а не как к носителям титулов. Еще пива хочешь?

– Очень хочу, – усмехнулся Саймон и добавил: – Первый раз слышу, чтобы ты так много говорил.

– Это все из-за Билли. Не обращай внимания.

– Это будет не так-то просто сделать.

– Знаешь, какая странная вещь случилась? Я весь в синяках, но на лице у меня ни царапинки.

Саймон подумал, отпил пива и сказал:

– Если бы он тебя разукрасил, у него вышли бы неприятности.

– Скорее всего.

– Ты не расскажешь об этом Ярдману?

– Нет.

– А почему?

Я пожал плечами и сказал:

– Может, потому, что он ждал чего-нибудь такого. Он отнесся очень иронически к моей просьбе дать мне работу. Он, похоже, догадывался, что рано или поздно я столкнусь с Билли. А вчера он не сомневался, что Билли мне задаст. Он даже по-своему меня предупредил.

– Что ты станешь делать?

– Ничего.

– А что, если еще раз полетишь вместе с Билли? Ведь такое вполне может случиться.

– Может. Но тут уж все зависит от него. Я ему сказал это открытым текстом. Я никому ничего не скажу, как не сказал вчера. Но спускать ему такое не собираюсь. Полезет – получит сдачи. И уж из-за него я с работы не уйду.

– А на вид ты такой тихий и кроткий. – Саймон криво улыбнулся, уставясь опять в опустевшую кружку. – Похоже, – добавил он меланхолично, почти печально, – что кое-кто в фирме Ярдмана на твой счет сильно ошибся, Генри.

Я пытался заставить его объяснить, что он имел в виду, но из этого ничего не вышло.

До четверга поездок не было, и в среду я отправился на скачки. Мне предложили выступить в скачках молодых лошадей, и на сей раз отказ мне стоил особых усилий.

– Не могу, – сказал я, сделав все, чтобы мой отказ не был сочтен за грубость. – Я имел право участвовать в пятидесяти профессиональных скачках за сезон, а мне еще предстоит выступать в призах в Челтенхеме и Уитбреде. Если я буду выступать сейчас, то тогда придется отказаться от больших призов. Но все равно спасибо за приглашение.

Мой собеседник понимающе кивнул и поспешил на поиски кого-то еще. С немалым неудовольствием я наблюдал через два часа, как его лошадь оторвано выиграла скачку. Зато в виде утешения меня вскоре остановил грузный человек с проницательным лицом. Мы были знакомы весьма отдаленно, и я лишь знал, что это отец одного из весьма неплохих жокеев-любителей. Отец и сын владели полудюжиной скаковых лошадей, которых они заявляли только в любительских скачках, добиваясь неприлично высоких результатов. Но в тот день мистер Текери, крупный фермер из Шропшира, выказывал признаки нерешительности и беспокойства.

– Послушайте, – начал он, беря быка за рога. – Я человек прямой. А потому спрашиваю: что бы вы сказали, если бы я предложил вам выступать на всех моих лошадях до конца сезона?

Я был очень удивлен и забормотал:

– Я, конечно, с удовольствием… Но что с Джулианом? Он не расшибся?

Мистер Текери покачал головой:

– Падать он не падал, но у него желтуха. И в сильной форме. Бедняга выбыл на несколько месяцев. У нас в этом году отличные лошади, и Джулиан не хочет, чтобы они из-за него простаивали без дела. Он и предложил вас.

– Очень любезно с его стороны, – отозвался я. – Я с удовольствием. Когда буду свободен.

– Вот и отлично. – Поколебавшись, он продолжил: – И еще один вопрос. Джулиан просил передать вам – как насчет десяти процентов от стоимости приза?

– Спасибо, – сказал я. – Десять процентов меня устраивают.

Текери улыбнулся. По его тяжелому лицу побежали морщинки, отчего он помолодел лет на десять.

– Честно говоря, это Джулиан настоял, – признался он. – Он сказал: Генри парень что надо, и я вижу, он прав. Джулиан сказал: Генри не пьет. Генри не треплет языком, делает свое дело хорошо и рассчитывает, что ему за это заплатят. Генри – профессионал в душе. Кстати, мне надо оплачивать ваши расходы?

– Нет, – сказал я. – Десять процентов призовых сумм будет достаточно.

– Отлично. – Он протянул мне руку, и я ее пожал.

– Жаль, что Джулиан подхватил желтуху, – сказал я.

Мистер Текери скривил губы:

– Джулиан сказал, что если вы выразите такое сожаление, согласившись на наше предложение, то проявите неискренность.

– Тонкая мысль, – отозвался я. – Тогда передайте ему вот что. Пусть поскорее встает с постели, садится в седло и получает рецидив.

На следующий день я вылетел в Нью-Йорк.

Вместе с Билли.

В наших отношениях был такой же мороз, какой стоял за окном авиалайнера. Ярдман, подумал я, не проявил рассудительности, отправив нас вдвоем в двухдневную командировку.

Холодный взгляд больших голубых глаз Билли портил синяк от моих ударов. Билли явно держался осторожнее, чем во время командировки во Францию. На сей раз он оставил примитивные подначки, но всякий раз, обращаясь ко мне, заканчивал фразу словами «лорд Грей», что звучало в его устах как оскорбление.

На сей раз он не бросился на меня с кулаками, но, когда я прикрепил трос, он уронил мне на руку железный брус. Я злобно посмотрел вверх, сжимая левой рукой ушибленные четыре пальца правой руки, и натолкнулся на его взгляд. Он смотрел на меня с вызовом и насмешливым любопытством, пытаясь понять, как я на это отреагирую.

Если бы кто-то другой уронил брус, я мог бы отнести это за счет случайности, но, поскольку это сделал Билли, причем не уронил, а с силой бросил, я не сомневался, что ни о какой случайности речи быть не может. Но поездка только начиналась, да и груз был слишком ценным, чтобы рисковать им из-за личных амбиций, на что, похоже, Билли и рассчитывал.

Когда он увидел, что я не собираюсь предпринимать ответных шагов, по крайней мере сейчас, он довольно кивнул и с холодной улыбочкой стал прилаживать брус на место.

Погрузка закончилась, и самолет взлетел. На пальцах чуть пониже ногтей проступили красные полосы, и боль давала о себе знать до самой Америки.

В этот раз мы везли сразу двенадцать лошадей, и, кроме нас с Билли, летели глухой конюх от Ярдмана и человек, сопровождавший одну определенную лошадь. Владельцы иногда посылали с трудными или особенно ценными лошадьми своих конюхов, и Тимми и Конкер объяснили мне, что таких помощников можно только приветствовать.

Эта лошадь путешествовала из Норвегии. Проведя ночь в Англии, она снова отправилась в путь. Конечным пунктом была Виргиния. Новый владелец оплатил дорогу норвежскому конюху, с тем чтобы с его приобретением ничего не случилось. Покупка явно не стоила такой опеки, размышлял я, поглядывая на лошадь и проверяя ее соседку. Вялая кобыла со слабой шеей, с мохнатыми щетками, что заставляло заподозрить среди ее предков упряжных лошадей, да и угловатые подколенки никак не указывали на резвость.

Норвежские лошади давно утратили славу лихих скакунов, хотя скачки как спорт изобрели викинги. Они расставляли всевозможные ценные предметы на разных расстояниях от места старта. Затем лошади выстраивались в ряд, и скачка начиналась. Чем дальше находился предмет от старта, тем выше была его ценность, и потому каждый наездник мог заранее решить, на что способен его скакун, что в нем преобладало: резвость или выносливость. Ошибка в расчете означала, что наездник останется вообще без приза. В Норвегии тысячу двести лет назад быстрая, выносливая лошадь стоила целое состояние в самом прямом смысле. Но длинноногие гладкошерстные потомки тех косматых пони не очень котировались в сегодняшнем чистокровном коневодстве.

Похоже, размышлял я, американец заплатил за долгое путешествие такого невзрачного коня исключительно из сентиментальных соображений.

Я спросил у пожилого норвежского конюха, все ли в порядке, и тот ответил на ломаном английском, что он вполне доволен. Он остался сидеть на брикете сена, безучастно глядя перед собой, а я стал обходить лошадей.

Лошади мирно жевали и не подозревали, что несутся в вышине со скоростью шестьсот миль в час. Ощущение скорости пропадает, если за окном ничего не мелькает.

Без приключений мы совершили посадку в аэропорту Кеннеди, где в самолет поднялся жующий резинку таможенный чиновник с тремя помощниками. Говорил он медленно, через слово вставляя «э-э», но документы и лошадей осмотрел очень придирчиво. Наконец мы могли начать разгрузку. Прежде чем ступить на американскую землю, все лошади должны были пройти через площадку с дезинфицирующим средством, и пока я проводил через нее лошадей, то услышал, как таможенник спросил у норвежца, есть ли у него разрешение на работу, на что тот ответил, что едет не работать, а отдохнуть две недели благодаря любезности нового владельца. Я и сам оказался в Америке впервые и очень позавидовал норвежцу с его двухнедельными каникулами. Из-за пятичасовой разницы во времени сейчас было шесть часов по местному времени, а поскольку мы отправлялись назад в шесть утра, то у меня оставалось на Нью-Йорк девять часов. И хотя организм мой уже был готов отключиться, я не собирался тратить эти часы на сон.

Единственно неприятным было то, что мне не хотелось начинать новый рабочий день со слипающимися глазами. Билли зевал не меньше моего, сооружая очередной бокс, и только пожилой Альф успел отдохнуть. Поскольку он почти ничего не слышал, даже если кричать ему в ухо, то мы трудились в полном молчании, словно роботы, погрузившись каждый в свои мысли, далекие друг от друга, как полюса магнитов. Одинаковые полюса отталкиваются, разные притягиваются. Мы с Билли были два холодных Северных полюса. Обратно мы возвращались с полным грузом, как это было заведено у Ярдмана. Он не любил порожних рейсов, особенно межконтинентальных. Поэтому он не ленился обзванивать клиентов, чтобы обеспечить полную загрузку. Владельцев это устраивало – в таком случае Ярдман предоставлял им скидку. Тимми и Конкер не одобряли этой практики, и теперь я понял почему. Человеческий организм не любит фокусов со временем. Но где-то над Атлантикой мою сонливость и усталость как рукой сняло. Я впервые столкнулся с лошадью, разбушевавшейся в полете.

Старый Альф потряс меня за плечо, и, увидев в его глазах испуг, я мигом вскочил на ноги и поспешил туда, куда он показывал, – в переднюю часть салона.

Во втором от начала боксе увесистый трехлетний жеребец разломал свой хомут и теперь стоял в деревянной клетке, не сдерживаемый ничем. Его передние ноги были связаны, но он методично бил задними. Он был весь в мыле и время от времени тревожно ржал. Его соседи, прижавшись к краю бокса, пугливо закатывали глаза, стараясь не попасть под копыта буяна.

Тот же методично, как тараном, бил задними копытами в стенку бокса. Доски дрожали, дребезжали и начали трескаться. Еще несколько ударов – и все сооружение рухнет.

Рядом со мной возник второй пилот. Нервно теребя меня за рукав, он прокричал:

– Капитан говорит, что не может вести самолет, когда лошадь так прыгает. Он говорит, что надо заставить ее стоять спокойно, иначе нарушается баланс.

– А как ее заставишь?

– Это ваша проблема, – сказал он. – И бога ради, сделайте что-нибудь поскорее.

Задняя часть бокса была уже поломана. Цепи, правда, удерживали ее части на месте, но через минуту-другую все может развалиться. Тогда мы окажемся один на один с обезумевшим животным, и стоит ему заехать копытом в иллюминатор, герметизация нарушится и нам всем настанет конец.

– У вас на борту есть шприц и лекарство для усыпления?

– Нет. Обычно мы выполняем пассажирские рейсы. Почему вы не захватили?

Не было инструкций, предусматривавших наличие всего этого при перевозках животных. Это было, конечно, упущением, но рассуждать об этом было поздно.

– У нас есть в аптечке транквилизаторы, – сказал второй пилот, но я только покачал головой.

– Не пойдет. Они непредсказуемы. Могут успокоить, а могут, наоборот, возбудить, – сказал я и подумал, что, возможно, жеребец взбесился как раз от неправильной дозы. С лошадьми часто получается наоборот, к тому же просто невозможно сделать инъекцию из обычного шприца взбесившейся лошади.

– Принесите тогда нож, – сказал я. – Или что-нибудь длинное и острое. И поскорее.

Второй пилот повернулся и, спотыкаясь, побежал по проходу. Между тем жеребец начисто выломал заднюю стенку. Затем он развернулся, просунул голову между двух брусьев, пытаясь высвободиться. В его глазах была паника.

Билли вытащил из-за пазухи револьвер и стал целиться дрожащей рукой в голову жеребца.

– Не валяйте дурака, – крикнул я. – Мы на высоте тридцать тысяч футов.

В этот момент появился второй пилот с хлебным ножом-пилкой в руках. Увидев револьвер, он чуть не упал в обморок.

– Н-не н-надо, – пробормотал он. – Н-не н-надо.

Зрачки Билли расширились. Он не видел и не слышал ничего. Он впился взором в жеребца, готовый пустить в ход оружие, которое убьет всех нас.

Жеребец выбил чеку, скреплявшую брусья и, протиснувшись между ними, выскочил на свободу, словно поток, прорвавший плотину. Я сделал шаг вперед и ударил его ножом туда, где голова переходила в шею. Каким-то чудом я угодил в сонную артерию, но сам не успел отбежать.

Жеребец обрушился на меня, закатывая глаза, обливаясь кровью и тщетно пытаясь встать на ноги. Его грива забивалась мне в рот, лезла в глаза, а его тяжесть придавила к полу. Вздымающиеся бока жеребца словно делали мне искусственное дыхание, как в каком-то кошмарном сне. Он никак не мог подняться, постепенно его судороги ослабли, и он затих.

Тогда подошел второй пилот, схватил меня под мышки и выволок из-под жеребца. Кровь продолжала хлестать из его раны, растекаясь алыми ручейками по доскам пола. Альф распотрошил один из брикетов сена и стал забрасывать лужи. Сено тотчас же превратилось в бурую промокшую массу. Я не знал, сколько пинт крови в жеребце, но из этого, похоже, она вышла вся до капли.

Моя одежда намокла, от сладковатого запаха крови стала подступать тошнота. Шатаясь, я проследовал в уборную, сорвал с себя все, что на мне было, и стал отмываться. Я безудержно дрожал. Кто-то бесцеремонно распахнул дверь. Это был второй пилот. Он протянул мне брюки и свитер. Похоже, они были из его гардероба.

– Подарок фирмы, – сказал он.

Я кивнул в знак благодарности, оделся и пошел назад, успокаивая по пути прочих наших четвероногих пассажиров.

Второй пилот тем временем препирался с Билли насчет револьвера. Билли утверждал, что пуля не пробьет металлическую стенку. Пилот ругался и кричал, что нельзя так рисковать: мол, мог быть рикошет в стекла иллюминаторов. Меня же интересовало другое: почему Билли носит при себе заряженный револьвер так, словно это обычный бумажник?