Текст книги "Скажи смерти «нет!»"

– Да, я могла бы организовать это через бесплатную больницу.

Барт отмахнулся.

– Джэн не нужны никакие бесплатные больницы. Я хочу, чтоб она пошла в самую лучшую.

Врач пожала плечами и выключила зажигание.

– Как угодно, но только, по-моему, это глупо. Можно попасть на рентген через отдел здравоохранения, и это обойдется в десять шиллингов и шесть пенсов. В другом месте это будет вам стоить три гинеи.

Барт сжал челюсти, упрямые складки легли вокруг его рта.

– Послушайте, доктор, я беру это все на себя, и я не хочу ничего проворачивать по дешевке. Я хочу, чтобы Джэн получила все самое лучшее. Вы не могли бы устроить ее на просвечивание к самому лучшему врачу в городе, и как можно скорее?

– Конечно, если вы так хотите. Но это будет стоить вам три гинеи, и потом нужна будет еще консультация с врачом.

– О господи… – Барт выскочил из машины и теперь стоял, вцепившись руками в дверцу. – Не могли бы вы уразуметь своей милой головкой, что мне безразлично, сколько это будет стоить. В общем понятно, за кого вы меня принимаете. Дорин и здесь уже поспела. Вы думаете, я подонок. Ну что ж. Может, я и подонок, но все же не такой подонок, как вы думаете, и будьте уверены, я собираюсь оплатить все расходы на лечение и все счета, в том числе и ваш.

Врач сидела в машине, полузакрыв глаза. Руки ее свободно лежали на баранке руля, уголки губ были насмешливо вздернуты.

– Ну герой, просто герой! – голос ее звучал издевательски. – Позвоните мне завтра в десять утра, и я скажу вам, что мне удалось сделать.

Она еще раз насмешливо улыбнулась ему и помахала рукой на прощание.

Барт повернул обратно: в душе его боролись страх и злость. Когда он добрался до вершины холма, злость его испарилась и остался один страх. Свернув на улицу, которая вела к дому Джэн, он остановился. В его памяти всплыли слова молодой женщины о том, что не надо беспокоить Джэн, потом он почувствовал гнетущую пустоту в груди и зашагал дальше – вдоль Дарлингхёрст-Роуд, через перекресток у Уильям-стрит, где грохот случайного трамвая вдруг ворвался в сонную тишину воскресного утра. Сосисочная на углу была открыта. Барт зашел и заказал яичницу с беконом и чай, потом уселся за стол и попытался читать воскресную газету. Он пробегал глазами страницу за страницей, но до его сознания ничего не доходило.

Барт попробовал яичницу и отодвинул тарелку, потом долго сидел, глотая крепкий черный чай, чашку за чашкой, и безразлично размазывая скудную порцию масла по куску черствого хлеба.

Он чуть не подавился, попытавшись проглотить кусочек хлеба, потом отодвинул и его в сторону. Проведя рукой по подбородку, он ощутил жесткую щетину. Надо побриться и принять душ и, если удастся, еще поспать, прежде чем отправляться к Джэн. Тут он вспомнил о Чилле и о ветхой халупе Райэнов минутах в десяти ходьбы отсюда – на Гленмор-Роуд. Чилла – вот кто поможет ему в беде.

Глава 8

I

Барт в отчаянии опустился на траву под пальмами, окаймлявшими улицу Мэкуори возле ботанического сада. Он взглянул на часы. Казалось, что прошли уже сутки с той минуты, как Джэн и Дорин исчезли в подъезде многоэтажного здания, где жил доктор. «Что это может значить, что их нет так долго? Хорошо это или плохо?» – ломал он голову. Сомнение и отчаяние охватили его при воспоминании о том, как Джэн лежала тогда утром, в воскресенье, и какое у нее было исхудавшее, измученное лицо и синие круги под глазами. Потом он прогнал это видение и постарался припомнить ее такой, какой она была сегодня утром, когда она обернулась к нему со ступенек подъезда и улыбнулась, такая сияющая, полная жизни, что он отверг самую мысль, что она вообще может быть чем-то больна, и снова обругал молодого врача паникершей.

Солнце жарко палило с безоблачного полуденного неба, клочья света падали на Барта сквозь остроконечную пальмовую листву, а ее гофрированные тени, словно кружевные юбки, лежали на земле вокруг стволов. Синий крапивник заметался среди стеблей и защебетал что-то своей скромной коричневой подружке; голуби, воркуя, с важным видом разгуливали у ног Барта. И когда он ощущал под собой нежное тепло травы, а вокруг себя – целый мир, полный движения и звуков, ему не верилось, что где-то существует болезнь, и меньше всего верилось, что болезнь эта может быть у Джэн. Барт повернулся на другой бок и лежал теперь, не спуская глаз со ступенек, на которых она должна была появиться. Он представил себе, как зазвенит ее лукавый смех и как, взглянув на него со своей застенчивой, виноватой улыбкой, она скажет: «Ой, прости меня, пожалуйста, я тебе столько хлопот доставила».

Непослушными руками он скрутил сигарету.

А потом он увидел Джэн и Дорин. Они медленно вышли из дома и остановились на верхней ступеньке подъезда. Барт вскочил и бросился через дорогу навстречу им. Джэн взяла его под руку, и губы ее медленно тронула улыбка. Он взглянул на нее и почувствовал облегчение. Да она выглядит ничуть не хуже, чем всегда. Он же знал, что все будет в порядке. А потом он вдруг увидел, что Дорин плачет, и у него захватило дыхание, как будто его вдруг пнули ногой в живот.

Джэн взяла сестру под руку.

– Пойдем куда-нибудь позавтракаем, я просто умираю с голоду.

Язык у Барта словно прилип к гортани.

– Что он сказал?

Собственные слова резанули ему слух. Джэн продолжала смотреть на него, улыбка все еще блуждала у нее на губах.

– Поговорим об этом после чая, ладно?

– Но я должен знать.

На мгновение Барт даже сам испугался – так резко прозвучал его голос.

– Он сказал, что мне придется ехать в санаторий или еще куда-нибудь в этом роде.

На мгновение все поплыло у него перед глазами. Желтое платьице Джэн, ее светло-каштановые волосы, разметавшиеся по плечам, – все будто расплылось в ярком солнечном свете, потом туман рассеялся, и он снова увидел улыбающуюся Джэн.

– Он, должно быть, ошибся. Не может быть, чтоб у тебя…

Он запнулся.

Джэн мягко сжала его руку, увлекая его вниз по ступенькам.

– Нет, все так, у меня это есть.

II

Уже потом, когда они вернулись домой, об этом ему во всех подробностях рассказала Дорин. Джэн, вытянувшись, лежала на своей кровати, пристально глядя в потолок. Она, казалось, и не слышала, о чем они там говорят. Как будто ее все это не касалось.

Барт слушал Дорин, умоляюще заглядывая ей в лицо.

– Значит, у нее то, что называют затемнением в легких?

– Врач говорит, у нее затронуто легкое. Думаю, что это одно и то же. К счастью, у нее легкий случай, как он говорит. Правда ведь, Джэн?

Джэн кивнула. Наверное, так он и сказал. Все это прошло, как в тумане. Она ничего не могла припомнить после того, как первые слова врача опустились, словно стеклянная стена, отгородив ее от окружающего мира.

Дорин с трудом продолжала:

– Если она сейчас ляжет в больницу и немного подлечится, а потом поедет в санаторий, то все должно окончиться благополучно.

– …Окончиться благополучно, – слова медленно, с трудом доходили до его сознания.

– Он не сказал, надолго ли это?

– Насколько я поняла, на шесть месяцев или что-то вроде этого.

– Шесть месяцев! – Барт вскочил, будто эти слова обожгли его.

– Кажется, шесть, правда, Джэн? – Дорин повернулась к сестре.

– Да, шесть месяцев.

– Но это невозможно. – Барт отказывался принимать и сам приговор и вытекавшие из него последствия. – Нет, мы обратимся к другому врачу. И конечно…

Он постучал сигаретой по ногтю и стал отчаянно шарить по карманам в поисках спичек.

– Возьми на кухне, – сказала Дорин.

Он встал и направился в кухню, спотыкаясь и с трудом передвигая будто налитые свинцом ноги, потом шаги его стали тверже. На кухне он прикурил и несколько раз глубоко затянулся.

– Конечно же, нужно будет выслушать мнение и другого врача. Мне всегда казалось, что эта женщина просто-напросто паникерша.

Дорин посмотрела на него в упор.

– Насколько я понимаю, если бы Джэн, когда у нее был плеврит, лечила эта молодая паникерша, которая тебе так не понравилась, всего этого бы не случилось. Хотя сама она и не говорила мне этого. Эти доктора, все они друг за друга стоят. Но важно не то, что она сказала, а то, о чем она умолчала. Так или иначе, мы услышали мнение человека, который считается крупнейшим специалистом в Сиднее, и мнение это подтверждается рентгеновским снимком, так что, я думаю, нет никакого смысла тратить снова деньги.

В ее словах прозвучала горечь. Барт подошел к постели Джэн и, присев на край, накрыл ее руку своей. Рука ее пылала под его холодной ладонью. Он взял ее пальчики в свою руку, и собственный жест показался ему детским и глуповатым.

– Ну, ну, ничего, девочка, поедешь в санаторий. Что там сказал лекарь, когда нужно ехать?

Джэн облизнула пересохшие губы, но не ответила.

Заговорила Дорин:

– Он сказал, что сначала надо лечь на месяц на лечение в одну пригородную больницу, а потом уже в санаторий.

– Я не поеду, – голос Джэн задрожал, – я просто не смогу. Там надо шесть гиней в неделю платить, да еще за медицинское обслуживание. Мы себе просто не сможем позволить этого. Ведь у меня будет только туберкулезное пособие. Если уж обязательно надо куда-нибудь ехать, то я поеду только в государственную больницу. Там по крайней мере ни за что платить не надо.

– О Джэн, ну давай не будем возвращаться к этим спорам! Ты же слышала, как доктор сказал, что в бесплатный санаторий ты сможешь попасть не раньше чем через три месяца. А столько ждать мы не можем.

– Три месяца! Что за бред! Да если она сразу же туда поедет, то через три месяца пройдет половина всего срока. Ну уж нет, я не позволю, чтоб она три месяца ждала. Ведь это может стоить…

Он запнулся. Он хотел сказать «жизни», но это прозвучало бы слишком мелодраматично, и, подумав, он сказал вместо этого:

– Мы ее сейчас же устроим в частный санаторий. Где он находится?

– В Блю Маунтинз – Голубых горах.

– В Голубых горах! – повторил Барт с сомнением. – Бог ты мой, это ж почти за сто километров отсюда. Разве поближе нет?

– Думаю, что есть и поближе. Только там все равно свободных мест нет.

– Не поеду я ни в какой частный санаторий, мы себе не можем позволить этого. – Голос Джэн звучал вяло, невыразительно.

Барт почувствовал, что в нем закипает злость, совсем как тогда, когда молодой врач насмешливо глядела на него, сидя в машине.

– Я в счет задержанного жалованья денег получил целую пачку да еще пачку на черном рынке выручил за тот жемчуг, что я привез. Так что это, да еще плюс мое жалованье, да то, что я без тебя тут сэкономлю, – куча денег будет. В конце концов это же только на шесть месяцев. Джэн покачала головой.

– Я не могу у тебя денег брать.

– А ты и не будешь у меня ничего брать. Просто я делаю свой вклад в наше дело. И вообще, чтоб ты знала с сегодняшнего дня: все это и меня касается.

– Нет, – он скорее угадал по ее губам, чем услышал ото мягкое, но решительное «нет». – Нет, я не позволю тебе.

– О, бога ради, давай не спорить об этом. – Барт повернулся к Дорин. – Скажи же ей в конце концов, чтоб она не вела себя, как маленькая дурешка.

Дорин покачала головой.

– Это очень великодушно с твоей стороны, – сказала она холодно, и он почувствовал враждебные нотки в ее голосе, – но, конечно, она не сможет принять твоих денег.

Барт вскочил на ноги. В нем бурей бушевали какие-то совершенно незнакомые ему чувства.

– В жизни не слышал такой дурацкой белиберды. И вся эта ложная гордость – вот уж ерунда, дальше некуда!

Дорин пожала плечами.

– Попробуй сам уговорить Джэн, я-то тут ни при чем. Все, что у меня есть, все в ее распоряжении, где бы она ни была, да она и сама это знает.

– Но ведь это только разумно, как ты не видишь?

Он остановился, пораженный выражением ненависти, блеснувшим в глазах Дорин, повернулся и снова присел на краешек постели Джэн, склонившись к ее лицу и осторожно положив руки ей на плечи.

– Послушай, детеныш, – голос его прозвучал хрипло, – я хочу только, чтоб ты поправилась, ясно? И я это для себя делаю, а не для кого-нибудь, ясно? Да, да. Я именно такой подонок и есть, каким меня Дорин всегда считала.

Джэн смотрела ему прямо в глаза, и губы ее тронула слабая улыбка, от которой у него сжалось сердце.

– Если бы мы были с тобой помолвлены, то никакого бы шума не было оттого, что я за тебя плачу, а раз у нас не было этой драгоценной помолвки и разных там подписей и печатей, то вы все от меня нос воротите, – он остановился и перевел дух. – Так вот знай, что, насколько это меня касается, можешь считать, что мы все равно что помолвлены.

Джэн замерла, как будто перестала дышать.

– И если это имеет какое-то значение при твоем упрямстве и твоей гордости, то я здесь, сейчас же, и пусть твоя сестра будет свидетелем, по всей форме тебя спрашиваю: окажешь ли ты мне честь быть моей невестой? Что ты ответишь мне?

Джэн смотрела ему в глаза, улыбка сошла с ее губ, и слезы, наполнившие глаза, стекали теперь по ресницам.

– Не думал, что придется делать вам предложение именно в такой форме, мисс Блейкли. – Он с трудом заставил себя пошутить, чувствуя, как у него сдавило горло, защипало глаза. – Но я, так или иначе, собирался сделать это в ближайшее время.

Дорин поднялась и вышла в кухоньку. Барт слышал, как с хлопком вспыхнул газ, потом загремел чайник.

– Джэн, чудная моя, так давай считать, что мы помолвлены, правда?

Слова повисли где-то в пространстве. Джэн казалось, что она слышит, как они, натягиваясь, гудят, словно телеграфные провода на ветру. Джэн вытерла слезы тыльной стороной ладони, и улыбка снова тронула ее губы. Она долгим взглядом посмотрела на него, как будто стараясь проникнуть ему в душу, потом губы ее зашевелились, и прозвучал тихий, но решительный ответ:

– Нет.

Барт на мгновение был ошарашен. Потом он обрушился на них обоих. Он умолял. Он упрашивал Дорин помочь ему. Но в самой Джэн была какая-то упрямая решимость, которая совсем обескураживала его. Да и Дорин уговаривала сестру нехотя, без воодушевления. Наконец они пришли к компромиссному решению. Джэн согласилась, что глупо было бы ждать три месяца, пока освободится место в бесплатном государственном санатории, и потому она разрешит Барту оплатить ее пребывание в платном, но никакой помолвки у них не должно быть, никаких обязательств, никакой ответственности, от которой он не мог бы освободиться в любую минуту, он брать на себя не будет.

Когда наконец они договорились обо всем, он опустился на краешек ее постели совершенно обессиленный.

– О боже, никогда не думал, что так трудно уговорить девушку узаконить свои отношения с мужчиной и стать честной женщиной.

Джэн улыбнулась ему улыбкой, полной нежности и любви. Барт нагнулся, чтоб поцеловать ее, но она отвернулась.

– Тебе нельзя целовать меня – это опасно.

– Это чертовски опасно, – он прижался губами к ее губам, – если хочешь знать, это как взрыв бомбы.

Глава 9

I

Джэн лежала на узкой больничной койке, пытаясь как-то приспособиться к новой обстановке.

Ей была отвратительна маленькая темная комнатка, где только протяни руку – и сразу наткнешься на соседнюю койку. Ведь вся Локлинская больница умещалась в маленьком домике, битком набитом железными койками, стоявшими впритык, бок о бок, голова к ногам, так что едва оставалось место для прохода. Повсюду, примешиваясь к запахам приготовляемой пищи, носились затхлый запах одеколона, неистребимый дух тальковой пудры и острый запах антисептиков.

Но жаловаться не приходилось. Врач объяснил им, что достать где-либо место было исключительно трудно, и что хозяйка и так оказала им любезность, взяв ее сюда, и потому нужно лежать и помалкивать. И ни слова о туберкулезе – у нее бронхиальное расстройство. Пусть она запомнит – бронхиальное расстройство.

И она запомнила. Постоянно помнить об этом было все равно, что сыпать соль на открытую рану. И так тяжко, когда тебя вдруг приговаривают к долгим месяцам бездействия, потому что, как утверждают, у тебя болезнь, которой могло бы и не быть, но совсем уж плохо, когда с тобой из-за этого еще обращаются как с преступницей.

Она старалась не думать о предстоящих ей долгих месяцах болезни. Мысль эта была невыносима.

Хотя она приехала в Локлин только утром, ей уже казалось, что день этот никогда не кончится. Никогда еще день не тянулся так долго. Время казалось бесконечным. Когда ее положили сюда, она нарочно старалась не общаться со своими соседками.

Она попала сюда по ошибке. Она совсем не такая, как они. И она никогда не будет одной из них. Она была уверена, что и выглядит-то она по-другому. Право же, так хорошо она никогда еще не выглядела. «Врач ошибся, – горячо убеждала она себя, – все они ошиблись. Ничего у меня нет. Произошла ошибка».

Она лежала на жесткой койке, вытянувшись в неудобной позе. Жаркое солнце все сильней нагревало комнату, тело Джэн покрывалось мелким потом. Она притворялась, что читает, но смысл прочитанного не доходил до нее. Болтовня больных, лепет радиоприемника, когда-то включенного и забытого всеми, исторгающего потоки джазовой музыки и рекламных объявлений, – шум этот сводил ее с ума. Всю неделю, с той самой минуты, как она услышала приговор врача, она чувствовала себя отрезанной от жизни. Бывает же так. Видишь все, что происходит вокруг тебя, видишь, как люди разговаривают, как у них шевелятся губы, но ничего из того, что они говорят или делают, не доходит до твоего сознания. Ты вырван из окружающей жизни, отгорожен от нее. Жизнь проходит мимо, больше не затрагивая тебя. Чувства твои притупились. И вот теперь все эти раздражающие мелочи вторгаются в твое одиночество. Нервы твои напряжены. Это безумие – запирать человека в комнате, полной больных, когда он вообще-то, наверное, здоров.

Джэн украдкой бросила взгляд на девушку с соседней койки, повязывавшую ленточку на своих рыжеватых кудряшках, и вдруг, словно удар, ошеломила ее мысль: «Ведь глядя на эту девушку, да и на ее соседку тоже, не скажешь, что у них что-то не в порядке».

И, словно прочитав ее мысли, девушка обернулась к Джэн.

– Послушай, детка, – сказала она своей хрипловатой скороговоркой, глотая слова, – тебе не надо задаваться передо мной и Бетти. Ты, я и Бетти – нас тут только трое с ТБЦ, и ты лучше с самого начала уразумей, что нам, тубикам, надо держаться друг за друга. Чуешь?

Она щедро намазала губы яркой губной помадой и, остановившись в середине этой операции, сказала, глядя прямо в глаза Джэн.

– Меня зовут Линда, вон ту девчушку – Бетти. А тебя?

– Джэн.

– Ну, так вот, Джэн, нас тут, наверно, вместе на месяцы захоронили, так что нам уж придется самим как-то себя развлекать и веселить, потому что в этом чертовом заведении к нам сюда никто и носа не кажет. До смерти боятся этой самой инфекции, чуешь? Сколько ты здесь пробудешь?

– С месяц, я думаю.

– Мы уже тут с Бетти снюхались, так что тебе нас придется принимать такими, как есть.

Джэн покраснела.

– А я вовсе и не задаюсь, просто…

Она замолчала. Нужные слова не приходили ей в голову.

– Ты где была до того, как сюда попала?

– Как где? Дома, конечно.

С детски круглого личика Бетти на нее удивленно взглянули широко раскрытые голубые глаза.

– Бозе, – зашепелявила она, – так ты сто зе, в первый раз?

– Да.

Линда опустила глаза.

– Тогда понятно.

Голос ее потеплел.

– И когда ты об этом узнала?

– На прошлой неделе.

– Боже! – вырвалось у Линды. Она подняла зеркальце и стала подводить карандашом брови. – Ты прости, что я так говорила с тобой, просто я видела, как твоя сестра все вещички увязала и с собой забрала, и мне показалось, что вы знаете, что к чему. Тогда мы и подумали, что ты тоже не новичок в этих местах, как и мы.

– Господи бозе, – вступила в разговор Бетти, – я-то помню, какое это потрясение, когда в первый раз про это узнаесь. Я едва на ногах устояла, когда мне сказали. А перед этим играла в теннис, и хоть бы сто.

Линда грустно и понимающе кивнула головой.

– Когда к этой мысли привыкнешь, будет легче, детка, – ее хриплый голос стал мягче, добрее. – Мы все прошли через то, что ты сейчас переживаешь. И правильно Бетти говорит: когда мне об этом сказали в первый раз, то я подумала, что самое лучшее – это сразу же сесть в трамвай и ехать на берег к обрыву, откуда все сиднейские самоубийцы бросаются. Это было пять лет назад, а теперь погляди на меня. Даже срываю цветы удовольствия, если только какой-нибудь цветок посмеет тут вылезти на поверхность.

Ее жесткие карие глаза сверкнули.

– Жизнь неплоха, если только не раскисать. Мы тебе с Бетти все расскажем, только спроси. Мы здесь уже два месяца, и тут не так уж плохо.

– Здесь так тесно…

– Ну, так это они на нас зарабатывают. Наша хозяйка на каждом квадратном метре площади больше зарабатывает, чем любая хозяйка в Сиднее.

– Ей-ей, она в прослом году на путесествие в Англию заработала.

– Точно. А теперь мы здесь помираем, чтоб ее в Америку отправить, – и Линда горько засмеялась.

Джэн содрогнулась. Несмотря на удушливую послеполуденную жару, у нее даже мурашки пошли по коже. Трудно забыть о болезни, когда Линда и Бетти все время говорят о ней запросто, будто о каких-то самых обыденных вещах. Она содрогалась при мысли о том, что ей придется провести в Локлине долгие дни и недели – в этой душной комнате, в которую не проникает свежий воздух, потому что окна выходят на веранду; в этом домишке с темной прихожей, через которую надо проходить, чтобы попасть в ванную, где даже запахи духов и дезинфекции не могут заглушить тяжелого больничного смрада.

– Как это мерзко! – произнесла Джэн. – Это следовало бы запретить.

– Ах ты, бозе мой! – откликнулась Бетти. – После того как потаскаесься по разным местам, будес рада, что хоть сюда-то попала, правда, Лин?

Линда улыбнулась едва заметной холодной улыбкой.

– Конечно, еще радоваться будешь, что хоть дышать позволяют.

II

Джэн отодвинула поднос, едва притронувшись к еде. Линда то и дело отпускала грубоватые замечания по поводу пищи.

– Посмотри-ка на это, – восклицала она, поднимая на вилке ломтик солонины и глядя на него с отвращением. – Что толку, что нас с Бетти днем и ночью пичкают стрептомицином, если на обед нам дают вот эту фитюльку, которой и воробья не накормишь.

Взгляд ее остановился на тарелках Джэн, к которым та почти не прикоснулась.

– Ну-ка, глянь на мои тарелки, Джэнни, деточка, и доешь свои витамины. Хозяйка у нас жаднющая, как черт, и она ровно столько дает, чтоб не помереть с голоду, так что доедай все до крошки. Вот смотри.

Она тоненько намазала маслом два ломтика хлеба, потом положила сверху еще мясо и салат и разрезала на кусочки этот неуклюжий сандвич.

Джэн снова пододвинула к себе поднос с ужином и начала медленно есть.

Потом она наблюдала, как Бетти и Линда готовятся к инъекции стрептомицина, как они достают шприцы, стерилизуют иглы, как потом, набрав раствор, нажимают на поршень, чтобы в шприце не осталось пузырьков воздуха, и как они глубоко вонзают иглу в собственное тело. При виде этого Джэн стало дурно.

– Ну конечно же, – сказала Линда, заметив выражение ужаса в глазах Джэн. – Конечно же, мы это каждые четыре часа делаем, деточка, так что придется тебе к этому привыкать. А ты здесь зачем?

– Они собираются мне поддувание делать или что-то в этом роде.

У Джэн будто клещами вырвали эти страшные слова. Она чувствовала, что против ее воли они стараются сделать ее такой же, как они сами.

– А, значит, тебе пневмоторакс начнут? – Линда сказала это так просто, будто речь шла о самой обыкновенной вещи. – А куда тебя потом отправят?

– В санаторий в горах.

– В какой?

– В Пайн Ридж.

– Да ну! – У Бетти даже лицо просияло. – Это тебе повезло! Я там была, когда меня во второй раз положили, ну, там здорово.

Она вздохнула при этом воспоминании.

– Там тогда одна молодезь была среди больных, ну и веселились зе мы!

Она снова вздохнула.

– Это, наверно, самое лутсее время было в моей жизни.

Откинувшись на подушки, Джэн задумчиво глядела в потолок. Линда взглянула на нее с состраданием, и голос ее прозвучал мягче, чем обычно:

– Да, в этих смешанных санаториях совсем неплохо, хотя в самом лечении, конечно, приятного мало.

Она повернулась к Джэн.

– Твой врач, наверно, пользуется влиянием. Кто тебя лечит?

– Мёрчисон Лейд.

– А, старина Мёрч. Ну уж он для тебя что-нибудь да выцарапает.

– Он хороший врач?

– Считают, что он о ТБЦ больше всех в Австралии знает. Один у него недостаток: он так много пациентов набирает, что всегда есть опасность, что он тебя перепутает с кем-нибудь из тех сорока тысяч больных, которых он взял под свое высокое покровительство. Конечно, если у тебя есть кто-нибудь, кто мог бы дать ему вовремя под зад коленкой, когда он о тебе будто совсем забывает, то лучше него врача и не придумаешь.

Джэн погрузилась в молчание. Бетти и Линда измеряли себе температуру и записывали ее в график с такой же привычной небрежностью, с какой другие девушки собираются на танцы или в кино. Все, что Джэн видела и слышала здесь, только еще больше угнетало ее.

– Посетителям сюда часто разрешено ходить? – спросила Джэн, решив хоть в мире здоровых искать опоры.

– Да пусть хоть все время здесь сидят: и днем, и вечером, и ночью, коли тебе этого хочется. Они с собой еду приносят – значит для больничной кладовки экономия, если тебе что нужно – они сделают, – значит персоналу полегче.

– Каждый вечер!

– Факт, – отрезала Линда. – Зверски часто. Будь на то моя воля, я б в такую больницу легла, куда посетителей только по воскресеньям пускают, с восьми до девяти утра – и все.

Бетти взглянула на подругу с удивлением.

– Ой, Лин, – пропищала она. – Подумай, Лин, сто бы мы делали без посесений?

Линда взяла книгу.

– Не было бы приемных часов, не замечали бы, что никто к нам не приходит.

Она установила поудобнее настольную лампу, поправила подушку и погрузилась в чтение, повернувшись спиной к двери.

– Если ты ожидаешь кого-нибудь, то тебе лучше начать прихорашиваться, они могут в любую минуту появиться.

Джэн начала готовиться с лихорадочной поспешностью. Она расчесала волосы, спадающие на плечи, тщательно напудрилась и старательно накрасила губы. Она повязала бантик на свою больничную курточку, а потом подумала, не повязать ли ей новый, потому что этот немножко помялся, когда она дремала перед завтраком.

Зазвенел колокольчик у входной двери. Джэн в последний раз глянула на себя в зеркало и в ожидании откинулась на подушку.