Книга: В поисках утраченного времени. Книга 6. Беглянка - Марсель Пруст

Если вместе с автором проникнуться этим ощущением волн, этой "точкой зрения" на мир (скорее даже "точкой вслушивания" в мир), то в любом контрасте, в любом повторении, в любом переходе из крайности в крайность, которые встречаются во всех сферах нашей жизни и образуют какое-то вечное ницшевское повторение, какой-то маятник, сообщающий нашей жизни таинственный ритм во всех ее проявлениях, — во всем этом можно будет расслышать дыхание какого-то всеобщего, общечеловеческого моря. Пруст слышит эту стихию во всем - в перепадах настроения человека (его приливах и отливах), в текучести смысла языковых фраз и имен собственных (например, названий городов и мест), в цикличности исторических событий, в колебаниях из поколения в поколение стереотипов и пристрастий людей, в изобразительном искусстве (один из основных героев романа - художник, пишущий морские пейзажи, схваченные в тот момент восприятия, когда мы еще не можем четко провести грань между морем и между городом, и город напоминает море, а море - город), да и в самом теле человека (один из любимых образов Пруста - образ спящего человека, равномерное дыхание которого напоминает приливы и отливы волн, и главный герой, сидящий рядом со спящей Альбертиной, забывшись, долго вслушивается в это "море").

Постепенное погружение в эту систему морских образов вызывает у читателя не столь часто встречающееся в литературе - да и в жизни - чувство включенности обыденного в вечное, причем чувство, ненавязчиво, мимоходом возникающее на совершенно ровном месте и в совершенно бытовых ситуациях. В одном месте, как бы в шутку, Пруст характеризует работу одного героя романа как "труд, в котором рассматривается чувство бесконечности на западном берегу озера" - но эту странноватую характеристику можно применить и к самому роману "В поисках утраченного времени".

Переходя от одного образа моря к другому, от одного ощущения к другому, Пруст в последней части внезапно собирает все это в одну, центральную для романа, мысль. Если изложить ее с использованием известного из физики образа корпускулярно-волнового дуализма, она приобретает более отчетливую форму. Пруст, если так можно выразиться, обнаруживает, что моменты, в которых мы испытываем ощущение полного тождества себя текущего с моментом жизни давно минувшим, эти моменты находятся "внутри" одного и того же бытия, как моменты коллапса одной и той же волновой функции. Секунда, в которой мы испытывали впечатление в прошлом, и секунда, в которой мы вспомнили об этом сейчас, оказывается одной неделимой секундой, частицами одной волны, которая представляет из себя то, на что все эти совпавшие секунды как бы нанизаны, нечто вневременное. Добираясь своей интуицией до подобного волнового ядра, мы восстанавливаем, воскрешаем все эти моменты ушедшего от нас времени - и ушедшие вместе с временем части самих себя. И основным вопросом для Пруста становится вопрос, существует ли вообще метод, путь, позволяющий хотя бы в малой степени проделать этот "возврат к себе"? Ответ Пруста такой - да, такой путь существует, и процедура создания любого художественного произведения (книги, картины, музыки) и является тем таинственным методом, который вынуждает создающего их писателя, художника, музыканта вызвать этот процесс внутри самих себя. То есть, автор, пишущий книгу, впервые открывает самого себя самой этой процедурой написания.

И поэтому неслучайно центральное место в романе занимают образы морей, образы снов, образы Времени: море, как море волн, есть та стихия "подлинного бытия", в которую творчество способно нас вернуть; процедура возврата напоминает пробуждение из сна; а то, что мы обретаем в этом пробуждении - это и есть утраченное Время.

Совокупный образ "океана бытия" во всей его динамике, во всем его постоянстве и вечном возвращении, дает нам как бы метафору, позволяющую взглянуть в целом на нашу растрачиваемую по разным направлениям жизнь, и также как и всякая метафора имеет своеобразный просвет, разрыв, удерживающий смысл, который не удается разложить до конца, так и эта метафора пытается удержать ускользающее от нас бытие и время.

Пруст лечит душу морем и вечностью, и кажется, это можно выразить одной его фразой: "Я всегда старался, глядя на море, устранить из поля моего зрения не только купающихся на переднем плане людей, но и яхты с их ярко белыми парусами, похожие издали на белые курортные костюмы, и вообще все, мешавшее мне верить, что передо мною – те самые вековечные волны, которые катились здесь друг за другом, полные таинственной жизни, еще до появления человеческого рода."