Текст книги "Дом ужасов"

Глава 3

Войдя в дом без четверти двенадцать, Эми услышала доносящиеся из кухни приглушенные голоса. Подумала, что отец еще не спит, хотя по субботам он обычно ложился рано, чтобы успеть к первой воскресной мессе и посвятить день своему хобби: сборке миниатюрных моделей поездов. Но на кухне Эми нашла только мать. А голоса звучали по радио: какая-то станция транслировала очередное ток-шоу.

На кухне пахло чесноком, луком и томатной пастой.

Верхний свет не горел, только лампочка над раковиной и еще две – под вытяжкой. Дисплей радиоприемника излучал мягкое зеленое сияние.

Эллен Харпер сидела за кухонным столом. Точнее, ее руки лежали на столе, а голова – на руках. И лицом она повернулась не к двери, а в противоположную сторону. На столе стоял высокий стакан, наполовину заполненный желтой жидкостью. Что это за напиток, Эми могла сказать, не пробуя его. Ее мать всегда пила водку с апельсиновым соком, и в большом количестве.

«Она спит», – с облегчением подумала Эми.

И уже отвернулась от матери, собираясь подняться наверх и лечь спать, но Эллен подала голову: «Ты?»

Эми вздохнула и вновь посмотрела на мать.

Спиртное затуманило налитые кровью глаза Эллен. Тяжелые веки так и норовили их закрыть. Она в удивлении моргнула.

– Что ты делаешь дома? – спросила заплетающимся языком. – Ты вернулась слишком уж рано. До конца бала больше часа.

– Джерри стало нехорошо, – ответила Эми. – Ему пришлось отвезти меня домой.

– Но до конца бала еще больше часа, – мать в крайнем недоумении смотрела на нее, по-дурацки моргая, пытаясь разогнать алкогольный туман, застилавший мозг.

– Джерри стало нехорошо, мама. Что-то он съел на балу.

– Но бал – это танцы, не так ли?

– Конечно. Но была и еда. Закуски, пирожные, пунш, все такое. Вот он и съел что-то не то.

– Кто?

– Джерри, – терпеливо объяснила Эми.

Эллен нахмурилась.

– Ты уверена, что дело именно в этом?

– О чем ты?

– Мне кажется, это странно… – Она потянулась за стаканом. – Подозрительно.

– Что может быть подозрительного в разболевшемся животе Джерри? – спросила Эми.

Эллен глотнула водки с апельсиновым соком. Пристально посмотрела на Эми поверх стакана, и взгляд ее стал заметно острее.

В раздражении Эми заговорила до того, как на нее посыпались новые обвинения:

– Мама, я не пришла домой поздно. Я пришла домой раньше. Не думаю, что и по этому поводу я заслуживаю допроса с пристрастием.

– Не дерзи мне, – фыркнула Эллен.

Эми смотрела в пол, переминаясь с ноги на ногу.

– Или ты не помнишь, что сказал Наш Господин? – спросила Эллен. – «Почитай отца своего и матерь свою». Вот что Он сказал. Неужели после стольких лет посещения церковных служб и чтения Библии в голове у тебя ничего не отложилось?

Эми не ответила. По собственному опыту знала, что в такие моменты лучше всего помалкивать.

Эллен допила содержимое стакана и встала. Ножки отодвигаемого стула скрипнули по плиткам пола. Она обошла стол, чуть пошатываясь, остановилась перед Эми. От нее несло перегаром.

– Я старалась, очень старалась сделать из тебя хорошую девочку. Я заставляла тебя ходить в церковь. Я заставляла тебя читать Библию и молиться каждый день. Я до посинения наставляла тебя на путь истинный. Я учила тебя жить правильно. Я делала все, что могла, чтобы удержать тебя от греха. Я всегда знала, что ты можешь соскользнуть в любую сторону. Или к хорошему, или к плохому. – Ее качнуло, и, чтобы удержаться на ногах, она положила руку на плечо Эми. – Я видела это в тебе, девочка моя. Я видела, что ты можешь обратиться лицом ко злу. Я каждый день молилась Нашей Госпоже, чтобы она приглядывала за тобой и направляла тебя. Глубоко внутри у тебя есть тьма, и ей нельзя позволить подняться на поверхность.

Эллен наклонилась ближе, второй рукой, взявшись за подбородок дочери, приподняла ее голову, встретилась с ней взглядом.

Эми почувствовала, как внутри ее расползаются холодные змеи.

А Эллен сверлила ее душу горящим, пьяным взглядом, пытаясь высветить все секреты.

– Да, – прошептала Эллен, – в тебе есть тьма. Ты так легко можешь соскользнуть с пути истинного. Это в тебе есть. Слабина. Что-то плохое, с чем ты должна бороться каждую минуту. Ты должна быть осторожной, очень осторожной.

– Пожалуйста, мама…

– Ты позволила этому мальчику прикасаться к себе этим вечером?

– Нет, мама.

– Если только ты не замужем, это грязь, мерзость. Если соскользнешь, дьявол схватит тебя. Тьма, что таится внутри, выйдет на поверхность, и все ее увидят. А ее никто не должен увидеть. Никто не должен знать, что у тебя внутри. Ты должна бороться с этим злом, держать его в клетке.

– Да, мама.

– Позволять этому мальчику прикасаться к тебе – ужасный грех.

«Напиваться каждый вечер до беспамятства – тоже грех, мама. Уходить от тревог с помощью спиртного грешно. Ты используешь спиртное и церковь по одному назначению, мама. Ты используешь их, чтобы забыть свои проблемы, спрятаться от чего-то. От чего ты прячешься, мама? Чего ты боишься?

Как же Эми хотела задать все эти вопросы. Но не решалась.

– Он прикасался к тебе? – вновь спросила Эллен.

– Я сказала тебе… нет.

– Он прикасался к тебе.

– Нет.

– Не лги мне.

– Мы приехали на выпускной бал, ему стало нехорошо, он отвез меня домой. Это все, мама.

– Он не прикасался к твоей груди?

– Нет! – В Эми закипало раздражение.

– Ты не разрешала ему класть руки на твои ноги?

Эми покачала головой:

– Нет. Не разрешала.

Рука Эллен сжала ее плечо. Ногти впились в кожу.

– Ты не касалась его, – язык у нее опять начал заплетаться, – ты не касалась его между ног?

– Мама, я пришла домой рано!

Эллен несколько секунд смотрела на нее, пытаясь докопаться до правды, но наконец огонь в темных глазах потух. Выпитое спиртное взяло свое, веки накрыли глаза, лицо обвисло. Трезвой она выглядела очень даже неплохо, а вот пьяной – гораздо старше своих лет. Она отпустила Эми, развернулась, поплелась к столу. Взяла пустой стакан, с ним продолжила путь к холодильнику. Бросила пару кубиков льда, добавила апельсинового сока, для цвета, а потом много водки.

– Мама, я могу идти?

– Не забудь прочитать вечернюю молитву перед сном.

– Не забуду.

– Скажи и еще пару-тройку молитв. Они не помешают.

– Да, мама.

Шурша длинным платьем, Эми поспешила наверх. В спальне включила свет, села на кровать, дрожа всем телом.

Если ей не удастся достать деньги на аборт, если придется все рассказать матери, она не сможет рассчитывать, что отец встанет на ее сторону. На этот раз такого просто быть не может. Он разозлится и одобрит любое наказание, определенное матерью.

Пол Харпер был достаточно успешным адвокатом, в юридических битвах мог противостоять любому противнику, но дома передал жене практически всю полноту власти. Эллен принимала все домашние решения, большие или маленькие, и по большей части Пола радовало избавление от лишней ответственности. Если бы Эллен сказала, что Эми должна выносить ребенка, Пол Харпер поддержал бы это решение.

«И мама на этом настоит», – с тоской подумала Эми.

Она посмотрела на католические символы, которые мать развесила и расставила по комнате. Распятие висело над изголовьем кровати, еще одно, поменьше, над дверью. Статуэтка Девы Марии стояла на прикроватном столике. Еще две религиозные статуэтки – на комоде. Над ними висела картина, изображающая Иисуса. Он указывал на свое Священное сердце, выставленное на всеобщее обозрение и кровоточащее.

В голове Эми раздался голос матери: «Не забудь прочитать вечернюю молитву перед сном».

– Пошла она на хер! – воинственно воскликнула Эми.

О чем она могла попросить Бога? Чтобы Он дал ей деньги на аборт? Едва ли Он ответил бы на такую молитву.

Она разделась. Пару минут стояла перед высоким зеркалом, изучая свое обнаженное тело. Не видела никаких признаков беременности. Живот оставался плоским.

Но постепенно медицинская природа осмотра перешла в нечто более интимное, возбуждающее. Эми медленно провела руками по телу, обхватила ладонями полные груди, поиграла сосками.

Посмотрела на религиозные статуэтки, которые стояли на комоде.

Соски напряглись.

Руки пошли вниз, по бокам, сместились назад, сжали ягодицы.

Она посмотрела на картину, изображающую Иисуса.

Эми чувствовала, что, демонстрируя свое обнаженное тело образу Христа, она каким-то образом причиняет боль матери, глубоко ранит ее. Эми не понимала, откуда у нее такие ощущения. Вроде бы никакого смысла в этом не было. Картина – она и есть картина, сам Христос, конечно же, не мог лицезреть ее. Однако она продолжала крутиться перед зеркалом, принимая соблазнительные позы, лаская себя в интимных местечках.

Через пару минут поймала в зеркале отражение собственных глаз, и короткого мгновения, на которое она заглянула в собственную душу, вполне хватило, чтобы устыдиться. Эми быстро надела фланелевую ночную рубашку.

«Что со мной не так? – спросила она себя. – Внутри я действительно плохая, как и говорит мама? Я – зло?»

В замешательстве преклонила колени около кровати, помолилась.

Четверть часа позже, откинув с кровати покрывало, увидела на подушке тарантула. Ахнула, отпрыгнула и только потом поняла, что тарантул резиновый. Устало вздохнула, положила «паука» в ящик прикроватного столика и забралась в постель.

Ее десятилетний братец, Джой, никогда не упускал случая разыграть ее. Обычно, попавшись на один из его трюков, она отправлялась искать озорника, притворялась, будто страшно разозлена, угрожала поколотить. Конечно же, она не могла причинить ему вреда. Слишком сильно любила. Но ее напускная злость была той частью игры, которая Джою нравилась больше всего. Все заканчивалось тем, что Эми ловила его и щекотала, пока Джой не обещал быть хорошим мальчиком.

Сейчас он точно лежал в кровати, скорее всего, не спал, несмотря на поздний час, ждал, когда же она ворвется к нему в комнату. Но этой ночью его ждало разочарование. У нее не было ни настроения, ни сил для их привычной игры.

Эми выключила свет.

Но заснуть не смогла.

Думала о Джерри Гэллоуэе. Она сказала ему правду, когда высмеивала его любовное мастерство. Оргазм она получала редко. Он был неуклюжим, невежественным, эгоистичным партнером. И при этом она подпускала его к своему телу вечер за вечером. Получала от этого минимум удовольствия, но позволяла использовать себя на полную катушку. Почему? Почему?

Она не была плохой девчонкой. Не жаждала плотских утех, во всяком случае в глубине души. Даже позволяя Джерри пользоваться ее телом, ругала себя за то, что идет у него на поводу. И когда занималась этим с парнем в припаркованном в укромном месте автомобиле, у нее создавалось ощущение, что это кто-то другой, а вовсе не она.

Не была она и ленивой. Лелеяла честолюбивые замыслы. Хотела поступить сначала в колледж Ройял-Сити, потом в университет штата Огайо, получить диплом по живописи. Собиралась работать в какой-нибудь фирме дизайнером или художником, а в свободное время, вечерами или по уик-эндам, рисовать для себя. А потом, если бы выяснилось, что у нее есть талант и находятся люди, готовые покупать ее картины, ушла бы с работы и уже все время посвящала творчеству, передавая созданные ею прекрасные картины в галереи, где бы они продавались за хорошие деньги. Она собиралась достигнуть в жизни успеха.

И вот забеременела. Все мечты пошли прахом.

Может, она не заслуживает счастья? Может, глубоко внутри у нее червоточина?

Разве хорошая девочка чуть ли не каждый вечер раздвигала бы ноги на заднем сиденье автомобиля? Разве хорошая девочка залетела бы, не окончив учебу в школе?

Ночь нанизывала одну минуту темноты на другую, а мысли Эми все не давали ей уснуть. Она никак не могла решить, хороший она все-таки человек или плохой.

В ее голове звучал голос матери: «В тебе есть тьма. Ты так легко можешь соскользнуть с пути истинного. Это в тебе есть. Слабина. Что-то плохое, с чем ты должна бороться каждую минуту».

Внезапно Эми подумала: а может, она вела себя как шлюха в пику матери? Это была тревожная мысль.

– Я позволила Джерри накачать меня только потому, что знала, как эта новость потрясет мать? – прошептала Эми в темноту. – Я уничтожила собственное будущее, чтобы досадить этой суке?

Только она могла знать точный ответ на любой из этих вопросов. И ответы эти предстояло искать внутри.

Она застыла под одеялом, глубоко задумавшись.

За окном ветер шелестел листвой кленов.

Издалека донесся гудок поезда.

* * *

Сначала скрипнула открывающаяся дверь, потом половицы под ковром. Кто-то вошел в спальню.

Шум разбудил Джоя Харпера. Он открыл глаза и посмотрел на часы, которые стояли на прикроватном столике, в свете ночника разглядел время. 12:36.

Он спал всего полтора часа, но сонливости не было. Проснулся он бодрым и энергичным, предвкушая сначала услышать, а потом увидеть реакцию Эми на резинового тарантула. Он поставил будильник на час ночи, потому что ей велели вернуться в это время. Но, судя по всему, она вернулась раньше.

Шаги. Мягкие. Осторожные. Приближающиеся.

Джой напрягся под одеялом, но продолжал притворяться, будто спит.

Шаги остановились у самой кровати.

В Джое нарастал смех. Он прикусил язык, чтобы еще ненадолго сдержать его.

Почувствовал, как сестра наклоняется над ним. Решил продержаться еще несколько секунд, а потом, когда она уже соберется пощекотать его, закричать ей в лицо, напугать до смерти.

Глаза он не раскрывал, дышал медленно и ровно, отсчитывая секунды: одна… две… три…

И уже собрался закричать, когда осознал, что над кроватью наклонилась вовсе не Эми. Ощутил запах перегара, и сердце его ускорило бег.

– Сладкий, сладкий, маленький Джой, – заговорила Эллен, не подозревая, что сын проснулся. – Маленький крошка-ангел. С нежным личиком маленького ангела, – слова растягивались, наползали друг на друга, она не говорила – напевно шептала.

Джою так хотелось, чтобы она ушла. Она крепко набралась, даже сильнее, чем обычно. Она приходила в его комнату и в другие ночи, когда достигала такой кондиции. Говорила с ним, думая, что он спит. Может, приходила гораздо чаще, чем он себе представлял. Может, тогда он действительно спал. Так или иначе, он знал, что последует за ее приходом. Знал, что она будет говорить и делать, и его это пугало.

– Маленький ангел. Ты выглядишь как маленький ангел, крошка-ангел, лежишь здесь такой невинный, нежный, сладкий. – Она наклонилась ниже, обдав лицо сына перегаром. – Но какой ты внутри, маленький ангел? Такой же сладкий, хороший и чистый, как и снаружи?

«Прекрати, прекрати, прекрати! – думал Джой. – Пожалуйста, не делай этого, мама. Уйди. Оставь меня в покое. Пожалуйста!»

Но он не мог с ней заговорить, не мог шевельнуться. Не хотел дать ей знать, что не спит, потому что боялся ее, когда она была в таком состоянии.

– Ты выглядишь таким чистым, – от выпитого язык у нее заплетался, слова еще сильнее растягивались. – Но, может, это ангельское личико всего лишь… маска. Может, ты надеваешь ее для того, чтобы обмануть меня? А? Надеваешь? Может… под ней… ты совсем другой. Ты другой, маленький ангел? Под этим нежным личиком ты такой же, как тот монстр, тварь, которую он называл Виктором?

Джой понятия не имел, о ком она говорила, когда пьяная глубокой ночью заходила в его комнату. Кто был Виктором?

– Если я произвела на свет такого, как ты, почему не другого? – спросила она себя, повысив голос, и Джой подумал, что уловил в нем нотки испуга. – На этот раз… возможно, монстр внутри. В разуме. Внутренний монстр… прячущийся в нормальном теле… за этим ангельским личиком… он затаился и ждет. Ждет момента, чтобы выйти, когда его никто не заметит. Терпеливо ждет. И ты, и Эми. А? Волки в овечьей шкуре. Может, и так. Почему нет? Может, и так. И что, если так? А? Когда это случится? Когда тварь выйдет из тебя, чтобы все ее увидели? Могу я повернуться к тебе спиной, маленький ангел? Могу почувствовать себя в безопасности? Господи! Иисус, Иисус. Помоги мне. Мария, помоги мне. Не следовало мне иметь детей. После того, первого. Я никогда не буду уверена, кто вышел из меня. Никогда. Что, если…

Под воздействием выпитого язык и губы все в меньшей степени могли озвучивать слова, которые она хотела сказать, и она понизила голос до такого тихого шепота, что Джой едва разбирал их, хотя их лица разделял какой-то фут.

– И вдруг… мне придется… убить… тебя… как пришлось убить… того… другого?..

Эллен начала плакать.

Джой внезапно похолодел до костей и испугался, что дрожь, которая сотрясала его тело, привлечет внимание матери и она поймет, что он слышал каждое слово.

Плач прекратился.

Джой не сомневался, что она слышит грохочущие удары его сердца.

Смешанные чувства охватили его. Он боялся матери, но при этом и жалел ее. Хотел обнять, сказать, что все будет хорошо… но не решался.

Наконец – казалось, прошли часы, но уместились они в одной-двух минутах – Эллен ушла из спальни сына, мягко прикрыв за собой дверь.

Под одеялом Джой свернулся калачиком.

Что все это означало? О чем она говорила? Она просто напилась? Или сошла с ума?

Испытывал он не только страх, но и стыд. Разве можно так думать о собственной матери?

Тем не менее его радовал теплый, молочный свет ночника. Ему определенно не хотелось оставаться в темноте в полном одиночестве.

* * *

В кошмарном сне Эми родила какого-то странного, уродливого младенца, что-то мерзкое и отвратительное, больше похожее на краба, чем на человеческое существо. Она находилась с ним в маленькой, плохо освещенной комнатушке, и этот монстр преследовал ее, щелкая клешнями и раскрывая паучьи челюсти. В стенах были узкие окна, и, проходя мимо них, она видела по ту сторону стекла свою мать и Джерри Гэллоуэя, которые смотрели на нее и смеялись. А младенец прибавил скорости, настиг ее и ухватился клешней за одну из ее лодыжек.

Она проснулась, села с рвущимся из горла криком. Едва успела сдержать его.

«Всего лишь сон, – сказала она себе. – Всего лишь дурной сон, спасибо Джерри Гэллоуэю. Черт бы его побрал!»

В темноте, справа от нее, что-то шевельнулось.

Она включила лампу на прикроватном столике.

Занавески. Она приоткрыла окно на пару дюймов, чтобы обеспечить приток свежего воздуха, и легкий ветерок раскачивал занавески.

На улице, в одном или двух кварталах отсюда, протяжно завыла собака.

Эми взглянула на часы. Три ночи.

Посидела, пока не успокоилась, но, выключив свет, заснуть не смогла. Темнота давила, таила в себе угрозу. Такого она не испытывала с далекого детства.

У нее возникло ощущение, будто под покровом ночи к дому Харперов приближается что-то ужасное. Вроде торнадо. Но не торнадо. Что-то другое. Что-то странное, куда хуже природного катаклизма. У нее возникло предчувствие (не совсем правильный термин, но наиболее близкий к тому, что испытывала она в тот момент), леденящее душу предчувствие, что какая-то безжалостная сила надвигается на нее и всю ее семью. Она попыталась представить себе, что это может быть, но не нашла никакого объяснения. Ощущение опасности оставалось бесформенным, безымянным, но очень уж явным.

Не в силах отделаться от него, Эми поднялась и подошла к окну, пусть и чувствовала, что ведет себя глупо.

Кленовая аллея мирно спала, укутанная тенями. За их улицей южная окраина Ройял-Сити поднималась чередой пологих холмов, на которых в этот поздний час горела лишь редкая россыпь огней.

Дальше на юг, практически за городской чертой, располагалась территория окружной ярмарки. Сейчас она пряталась в темноте, но в июле, когда прибывало ярмарочное шоу, Эми из своего окна могла видеть множество огней и, само собой, ярко освещенное, вращающееся «Чертово колесо».

В эту ночь Эми видела только то, что и всегда. За окном не было ничего нового, ничего опасного.

Ощущение, что она стоит на пути надвигающегося разрушительного шторма, ушло, сменилось вдруг навалившейся усталостью. Эми вернулась в кровать.

Единственной угрозой, нависшей над домом Харперов, была ее беременность, следствие совершенного ею греха.

Эми положила руки на живот, подумала о том, что скажет мать, задалась вопросом, всегда ли сама она будет такой же одинокой и беспомощной, как сейчас, еще раз попыталась понять, что же грядет.

Глава 4

В очереди к лотку со сладостями, закусками и напитками, расположенному рядом с каруселью, перед Крисси Лэмптон и Бобом Дрю стояли пять человек.

– Разумеется, это ужасно – тратить время на очередь, – сказала Крисси, – но очень уж хочется печеного яблока в сахарной пудре.

– Долго стоять не придется, – заверил ее Боб.

– Нам нужно побывать еще в стольких местах.

– Расслабься. На часах только половина двенадцатого. Ярмарочное шоу не закроется раньше часа ночи.

– Но это их последняя ночь. – Крисси глубоко вдохнула, наслаждаясь смесью ночных ароматов: попкорна, сахарной ваты, картофеля-фри с чесноком, жареных орешков и многих других. – А-а-а-ах! У меня просто слюнки текут. Я ем весь вечер, но по-прежнему умираю от голода. Не могу поверить, что так много съела!

– Это все волнение, – ответил Боб. – Волнение сжигает калории. И все эти аттракционы. Каждый пугает до смерти, а страх сжигает калории быстрее тяжелого физического труда, – он на полном серьезе анализировал ее непомерный аппетит. Работал Боб бухгалтером.

– Послушай, почему бы тебе не постоять в очереди и не купить мне печеное яблоко, а я пока найду женский туалет. Встретимся у карусели через несколько минут. Таким образом мы одновременно убьем двух зайцев.

– Одним выстрелом.

– Что?

– Мы убьем двух зайцев одним выстрелом. Поговорка такая.

– Да, конечно.

– Я не думаю, что она здесь уместна, – продолжил Боб. – Не совсем. Но ты все равно иди. Встретимся у карусели, как ты и сказала.

«Дерьмо! – подумала Крисси. – Неужели все бухгалтеры такие?»

Она отошла от лотка, зашагала по влажным опилкам, лежащим на земле, сквозь грохот музыки, мимо аттракциона, где мускулистый молодой мужчина бил молотом по наковальне, измеряющей силу удара, дабы загнать шарик на максимальную высоту и тем самым произвести должное впечатление на свою девушку. Десятки зазывал приглашали посетителей шоу к различным игровым аттракционам, где те могли выиграть множество призов, от плюшевого мишки и большой куклы до всякой ерунды. Из сотни павильонов доносилась сотня различных песен, и вся эта какофония каким-то образом ублажала слух, сливалась в единую, странную, но приятную мелодию. Ярмарочное шоу являло собой звуковую реку, и Крисси с наслаждением плыла по ее водам, улыбаясь во весь рот.

Нравилась Крисси Лэмптон Весенняя ярмарка Угольного округа. Она относила ярмарку к главным событиям года. Ярмарка, Рождество, Новый год, День благодарения, ночь Хэллоуина с танцами в клубе «Лось», ночи Лас-Вегаса в церкви Святого Томаса (одна – в апреле, вторая – в августе) – вот и все интересное, что случалось за год, и больше за весь год в Угольном округе ничего не происходило.

Она вспомнила смешную песенку, которую пели в те времена, когда она училась в школе. Речь в ней шла о том, что все умные давно сбежали из Угольного округа, а остались лишь те, у кого одна извилина, да и та прямая.

В школе она смеялась над этой песенкой. Теперь, в двадцать один год, прекрасно отдавала себе отчет в том, какое ее ждало будущее, если она и дальше останется в этом Богом забытом месте.

Конечно, со временем она хотела уехать в Нью-Йорк или Лос-Анджелес, где возможностей было куда больше. Собиралась сделать это, как только на ее банковском счету набралась бы сумма, на которую она смогла бы прожить шесть месяцев в одном из этих мегаполисов. На пять месяцев денег Крисси уже накопила.

Подсвеченная ярким, многоцветным сиянием павильонов, Крисси продвигалась к концу центральной аллеи, где и ожидала найти нужное ей заведение. Общественные туалеты, здания, построенные из шлакоблоков, располагались по периметру территории, отведенной под ярмарочное шоу.

Когда она лавировала в толпе, зазывала тира громко свистнул ей чуть ли не в ухо.

Она улыбнулась, помахала рукой.

Настроение у Крисси было преотличным. Пусть пока она и застряла в Угольном округе, ее ожидает самое радужное будущее. Она знала, что смотрится очень даже неплохо. И ума ей тоже хватало. Так что не приходилось сомневаться, что с такими достоинствами уж за шесть-то месяцев она найдет себе место в любом большом городе. Пока она работала машинисткой, но, конечно же, временно.

Другой зазывала, приглашавший на игру «Колесо фортуны», тоже свистнул ей. Потом третий.

Ну разве можно было пожаловаться на такую жизнь?

Впереди пронзительно рассмеялось большое лицо клоуна, вознесенное над «Домом ужасов».

Располагался он рядом с павильоном «Шоу уродов», на восточном конце центральной аллеи, и Крисси полагала, что найдет туалет где-то за ними. Поэтому и свернула в узкий проулок между павильонами, уходя от толпы, света, музыки.

Воздух более не благоухал ароматами готовки. Здесь пахло мокрыми опилками, маслом и выхлопными газами, которые в немалом количестве исторгали большие гудящие генераторы.

В самом «Доме ужасов» звякали цепи, вопили баньши, жутко смеялись призраки, визжали вампиры. Загробная музыка набирала силу и затихала, набирала силу и затихала. Закричала девушка. Потом вторая. Наконец три или четыре вместе.

«Они ведут себя как маленькие дети, – пренебрежительно подумала Крисси. – Им так хочется испугаться, что они готовы принять за правду любую иллюзию, лишь бы на какое-то время уйти от серых реалий жизни в Угольном округе, штат Пенсильвания».

Часом или двумя ранее, проезжая по «Дому ужасов» с Бобом Дрю, она тоже кричала. И теперь не без стыда вспоминала собственные крики.

Переступая через веревки и кабели, осторожно продвигаясь к заднему фасаду «Дома ужасов», Крисси вдруг осознала, что несколько лет спустя, после того как она побывает в стационарных парках развлечений больших городов, познакомится с куда более изощренными аттракционами, такое вот ярмарочное шоу покажется ей безвкусным и занюханным, а отнюдь не экзотическим и великолепным.

Она добралась практически до конца длинного, узкого проулка. Здесь было куда темнее, чем она ожидала.

Споткнулась о толстый электрический кабель.

– Черт!

Крисси удержалась на ногах, вглядываясь в темноту.

Света определенно не хватало. Со всех сторон к ней подступали непроницаемые лилово-черные тени.

Она уж подумала, а не повернуть ли назад, но очень хотелось облегчиться, и она не сомневалась, что за павильонами окажется туалет.

Наконец Крисси вышла из проулка и сразу повернула в темноту за «Домом ужасов», в полной уверенности, что увидит поблизости один из ярко освещенных туалетов.

И чуть не столкнулась с мужчиной.

Тот стоял, привалившись к заднему фасаду «Дома ужасов», практически полностью скрытый тенями.

От удивления Крисси вскрикнула.

Лица мужчины она разглядеть не могла, но увидела, что мужчина крупный. Очень крупный. Просто гигант.

А через мгновение после того, как обнаружила мужчину, когда поняла, какой он огромный, до нее дошло, что мужчина подкарауливал ее. Она начала кричать.

Он ударил ее в висок с такой силой, что только чудом не сломал ей шею.

Крик застрял в горле. Она упала на колени, потом повалилась в грязь, потрясенная, обездвиженная, из последних сил пытаясь не лишиться чувств. Перед глазами все поплыло.

Смутно она осознала, что ее подняли с земли и куда-то несут.

Сопротивляться она не могла; полностью лишилась сил.

Шумно скрипнула дверь.

Она заставила глаза открыться, увидела, что из темной ночи ее принесли в еще более темное место.

Сердце билась так сильно, что, казалось, вышибало воздух из легких всякий раз, когда она пыталась вдохнуть.

Мужчина грубо бросил ее на твердый деревянный пол.

«Вскакивай! Беги!» – сказала она себе.

Не могла шевельнуться. Ее словно парализовало.

«Такого просто не может быть!» – подумала она.

Зашуршал засов, отрезав их от окружающего мира, и мужчина, как ей показалось, удовлетворенно буркнул. Она осталась с ним наедине в запертой комнате.

С путающимися мыслями, слабая, как младенец, но уже не боясь, что потеряет сознание, Крисси попыталась сообразить, где же она находится. В комнате царила абсолютная тьма, словно они попали в карман к дьяволу. Деревянный пол из необструганных досок вибрировал, слышался приглушенный гул работающей техники.

Кто-то закричал. Потом кто-то еще. Раздался маниакальный хохот. Громыхнула музыка. Послышался стук стальных колес по рельсу.

Она находилась в «Доме ужасов». Вероятно, в служебном помещении. Недалеко от рельсового пути, по которому двигались гондолы.

Сил у Крисси чуть прибавилось, хватило на то, чтобы поднять руку к ушибленному виску. Она думала, что кожа и волосы будут влажными и липкими от крови, но нашла их сухими. Боль от ушиба чувствовалась, но и кожа, и кости остались целыми.

Незнакомец опустился рядом с ней на колени.

Она слышала его, чувствовала, но не видела. Однако и в кромешной тьме ощущала его габариты. Он навис над ней.

«Он собирается меня изнасиловать, – подумала Крисси. – Господи, нет. Пожалуйста. Пожалуйста, не позволяй ему».

Дышал незнакомец как-то странно. Сопел. Фыркал. Как животное. Как собака, пытающаяся поймать ее запах.

– Нет, – прошептала она.

Он пробурчал что-то неразборчивое.

«Билл будет меня искать и придет сюда, – сказала она себе с надеждой. – Билл придет, должен прийти. Должен прийти и спасти меня, старина Билли. Пожалуйста, Господи, пожалуйста».

Охватившая ее паника нарастала по мере того, как развеивался туман, застилавший мозг после удара, и приходило осознание нависшей над ней чудовищной опасности.

Незнакомец коснулся ее бедра.

Она попыталась отодвинуться.

Он ее удержал.

Она тяжело дышала, дрожа всем телом. Временный паралич отступил, онемение в конечностях исчезло. Боль сосредоточилась в области виска, куда пришелся удар.

Незнакомец переместил руку с ее живота на грудь, разорвал блузку.

Она вскрикнула.

Он отвесил ей оплеуху.

Крисси понимала, что звать на помощь в «Доме ужасов» бесполезно. Если бы люди и услышали ее крики, прорвавшиеся сквозь музыку и записанные на магнитофонную пленку вопли и завывания призраков и монстров, они бы подумали, что кричит еще одна искательница острых впечатлений, напуганная вдруг возникшим перед ней пиратом или вампиром.

Мужчина сорвал с нее бюстгальтер.

Силы, конечно, были неравные, но не могла же она просто лежать и ждать, пока он овладеет ею. Крисси схватила его за кисти рук, попыталась их отвести и тут же испытала еще одно потрясение: кисти были не человеческими. Какими-то другими.

Боже!

И тут же она увидела в темноте два зеленых овала. Две светящиеся в темноте точки. Плавающие над ней.

Глаза.

Она смотрела в глаза незнакомца.

«Что же это за человек, у которого глаза светятся в темноте?»

* * *

Боб Дрю стоял у карусели, держа в каждой руке по печеному яблоку в сахарной пудре, дожидаясь Крисси. Через пять минут принялся есть свое яблоко. Через десять от нетерпения заходил взад-вперед. Через пятнадцать уже злился на Крисси: девушка, конечно, роскошная, проводить с ней время – одно удовольствие, но иногда взбалмошная и частенько не думающая о других.