Текст книги "Дом ужасов"

Через двадцать минут злость начала сменяться сначала озабоченностью, потом тревогой. Может, ей стало нехорошо. Она же столько съела! А ведь качество ярмарочной еды оставляло желать лучшего. Вдруг ее сейчас выворачивает наизнанку. Может, ей попался тухлый хот-дог или просто кусок земли в чилибургере.

От таких мыслей его самого начало поташнивать. Он посмотрел на недоеденное печеное яблоко и бросил его в урну.

Он хотел найти Крисси и убедиться, что с ней все в порядке, но не думал, что ей захочется его видеть, пока от нее воняло блевотиной. Если ее вырвало в женском туалете, ей, конечно, требовалось время, чтобы прийти в себя и подкраситься.

Через двадцать пять минут печеное яблоко, купленное для Крисси, полетело в ту же урну.

Через полчаса, когда ему до смерти надоели вращающиеся лошадки и медные стойки, а тревога за Крисси все возрастала, он отправился на ее поиски. Ранее, наблюдая, как отходит она от лотка с едой и напитками, он восхищался ее круглой попкой и стройными ножками. Потом Крисси затерялась в толпе, но через минуту-другую он вроде бы заметил, как ее золотистая голова свернула налево за «Домом ужасов». Там он и решил начать поиски.

Между «Домом ужасов» и павильоном, где желающие могли посмотреть на уродов, проулок шириной в пять футов уходил к периферии территории ярмарки. Там и располагались туалеты. В дальнем конце проулка тени так сгустились, что напоминали черные портьеры, и Боба охватило острое чувство одиночества, хотя запруженная людьми центральная аллея находилась в каких-то пятидесяти или шестидесяти футах за его спиной.

Вглядываясь в темноту, Боб задался вопросом: а вдруг у Крисси возникли более серьезные неприятности, чем внезапный приступ рвоты? Она была очень красивой девушкой, а в эти дни, когда столько людей потеряли всякое уважение к закону, хватало мужчин, которые думали только о том, как бы получить от красотки то, что им хочется, независимо от ее желаний. И Боб подозревал, что на территории ярмарочного комплекса таких могло быть даже больше, чем на городских улицах.

С нарастающей тревогой он добрался до конца проулка и вышел на открытое пространство за «Домом ужасов». Посмотрел направо, налево, увидел туалет, расположенный в каких-то шестидесяти ярдах, сложенный из серых блоков, залитый ярким желтым светом. Здание он видел не все, только треть, остальную часть загораживали выстроившиеся в ряд десять или двенадцать большущих грузовиков, на которых разобранные павильоны перевозили из одного города в другой. За «Домом ужасов» темнота еще больше сгустилась, и Боб с трудом различал только силуэты грузовиков, которые напоминали спящих доисторических животных.

Он сделал только два шага к туалету, когда его нога за что-то зацепилась, и он едва не упал. Удержавшись на ногах, он наклонился и поднял предмет, который чуть не поверг его на землю.

Это была красная сумочка Крисси.

Сердце Боба Дрю ухнуло и упало в бездонную пропасть.

Над фасадом «Дома ужасов», в другом конце проулка, у центральной аллеи, гигантское лицо клоуна в очередной раз дико захохотало.

Во рту у Боба пересохло. Он шумно сглотнул, попытался выжать из себя капельку слюны.

– Крисси?

Она не ответила.

– Крисси, ради бога, где ты?

За спиной, открываясь на несмазанных петлях, скрипнула дверь.

При открытой двери музыка и крики, доносящиеся из «Дома ужасов», стали громче.

Боб повернулся на шум, охваченный чувством, которого не испытывал много лет. Последний раз такое случилось, когда маленьким мальчиком, в темной спальне, он вдруг осознал, что в шкафу затаилось жуткое чудовище.

Он увидел лес теней, все неподвижные, за исключением одной, но эта единственная перемещалась очень уж быстро. Надвигалась на него. Схватила могучими руками.

– Нет.

Боба бросили в стену «Дома ужасов» с такой силой, что у него перехватило дыхание. И затылком он крепко приложился к стене. Пытаясь прийти в себя, он жадно хватал ртом ночной воздух.

Тень опять надвинулась на него.

Боб понял, что имеет дело не с человеком.

Не могло быть у человека зеленых светящихся глаз.

Он поднял руку, чтобы защитить лицо, но нападающий нанес удар ниже. Боб почувствовал, что на живот обрушился паровой молот. По крайней мере, в тот момент он подумал, что это был паровой молот. Потому что неведомое существо ударило его не кулаком. Если бы. Оно разорвало ему живот. Разорвало, оставив жуткую дыру. Потрясенный, он поднес руку к животу, обмер от отвращения и ужаса, нащупав вываливающиеся из брюшины кишки, осознав размеры раны.

«Боже, сейчас они все вывалятся!»

Тень отступила, пригнулась, наблюдая, сопя и принюхиваясь, как собака, хотя для собаки была слишком уж велика.

Истерически визжа, Боб Дрю пытался удержать вылезающие из брюшины внутренности. Если бы они окончательно вывалились, никто не смог бы вернуть их на место, зашить рану и спасти его.

Тень зашипела на него.

В таком шоковом состоянии Боб практически не чувствовал боли, но красная пелена уже застилала глаза. Ноги превратились в воду, а потом просто начали испаряться. Он привалился спиной к заднему фасаду «Дома ужасов», понимая, что у него мало шансов на выживание, если он устоит на ногах, и полностью отдавая себе отчет: если упадет, лишится и этих шансов. Что от него требовалось, так это не дать вывалиться внутренностям. И добраться до врачей. Может, они сумеют зашить ему живот. Может, вернут все на место и не допустят перитонита. Вероятность такого исхода была невелика. Очень невелика. Но… если он не упадет… Он не мог позволить себе упасть. Он не должен падать. Ему нельзя падать.

Он упал.

* * *

Эту ночь карни называли «ночью выползка» и ждали ее, как настоящие цыгане. Последняя ночь на старой площадке. Ночь, когда они сворачивали шатры и павильоны. Паковали вещички и готовились к переезду на новую площадку. Ярмарочное шоу оставляло за собой город точно так же, как змея сбрасывает старую кожу, отмершую, грязную, ненужную.

В половине второго ночи последний посетитель покинул территорию ярмарки Угольного округа, штат Пенсильвания. Но даже раньше некоторые заведения завершили работу, хотя основные сборы начались, само собой, когда посторонних не осталось.

Конрад, которому, помимо огромного «Дома ужасов», принадлежали тир и киоск, торгующий закусками и напитками, закрыл оба еще около часа ночи.

Убедившись, что их разборка близится к завершению, вернулся к «Дому ужасов», где уже вовсю трудились Гюнтер, Призрак, другие постоянные сотрудники, а также тройка местных жителей, решивших заработать по сорок долларов за одну ночь, и парочка карни, путешествовавших с ярмарочным шоу, но не имевших постоянного места работы. Они разбирали «Дом» и укладывали составные элементы на два грузовика, которым предстояло отвезти их на следующую площадку.

«Дом ужасов» Конрада по праву считался самым большим в мире. Посетители действительно получали острые ощущения, экскурсия длилась достаточно долго, темных мест хватало для того, чтобы юноши-подростки могли вдоволь полапать своих подружек, так что этот аттракцион пользовался популярностью и приносил приличный доход. Конрад потратил немало времени и денег на его усовершенствование и гордился своим творением.

Тем не менее всякий раз, когда «Дом ужасов» разбирали на составные части, Конрад испытывал к нему дикую ярость. Хотя инженеры неплохо поработали над конструкцией «Дома ужасов» и разборка (соответственно, и сборка) не требовала сверхъестественных усилий и не представляла особой сложности, Конраду казалось, что задача эта соизмерима со строительством египетской пирамиды.

Еще четыре часа Конрад и его команда из двенадцати человек разбирали «Дом» при свете работающих от генераторов фонарей центральной аллеи. Спустили на землю и размонтировали лицо клоуна, гирлянды цветных огней, смотали пару тысяч ярдов тросов. Сняли и сложили парусиновую крышу. Пыхтя и потея, разобрали и перенесли на грузовики рельсы, по которым гондолы передвигались по «Дому ужасов». Вынесли механических вампиров, призраков, убийц с топорами, которые пугали посетителей, уложили их в специальные коробки или завернули в одеяла. Сняли деревянные панели, балки и стойки, разобрали пол, унесли будку кассира, запаковали все генераторы и трансформаторы и загрузили в грузовики, к которым иногда подходил Макс Фрид или один из его помощников.

Макс, суперинтендант по перевозкам Большого американского ярмарочного шоу, БАЯШ для его участников, руководил разборкой и погрузкой гигантского комплекса. Своими размерами БАЯШ могло потягаться с крупнейшими передвижными развлекательными парками Соединенных Штатов, а следовательно, и всего мира. Для перемещения БАЯШ из одного в города в другой требовалось более сотни большегрузных восемнадцатиколесных трейлеров. Хотя некоторые аттракционы принадлежали независимым владельцам, а не БАЯШ, загрузка каждого из трейлеров проходила под контролем Макса Фрида, поскольку за любое происшествие на дороге ответственность несло именно БАЯШ.

Пока Конрад и его люди демонтировали «Дом ужасов», работа кипела на всей центральной аллее. Сотни две других карни занимались тем же самым, благо павильонов и аттракционов хватало. В работе участвовали все: владельцы павильонов и аттракционов, повара, их сотрудники, стриптизеры, танцовщицы, карлики, даже слоны. Крепко спали только те мужчины, которым через несколько часов предстояло сесть за руль громадных грузовиков. А вот из работающих никто не собирался лечь спать до завершения подготовки к отъезду.

Разбиралось и «Чертово колесо». Часть диска уже сняли, и теперь оно напоминало гигантские челюсти, кусающие небо.

Так же быстро шел демонтаж и других движущихся аттракционов: «Петли в петле», «Ракетного круга», карусели… Технические устройства, приводящие их в движение, обеспечивающие работу и безопасность, исчезали в кузовах трейлеров.

Парусиновые стены шатров и павильонов, которые только что высились вдоль центральной аллеи, уже лежали на земле, ожидая, пока их сложат. Гротескные транспаранты «Шоу уродов», нарисованные знаменитым Дейвидом Уайэттом, все еще трепыхались на ветру. На некоторых красовались жуткие физиономии участников шоу, и они, казалось, подмигивали и улыбались карни, работавшим внизу. Но растяжки ослабили, и по тросам, натянутым вдоль стоек, транспаранты сползли на землю, где их скатали и убрали в большие картонные тубусы.

В половине шестого утра, вымотанный донельзя, Конрад оглядел участок, на котором стоял «Дом ужасов», и решил, что может идти спать. Разборка практически завершилась. Оставшуюся кучку оборудования убрали бы за полчаса, и в этом он мог положиться на Призрака, Гюнтера и других постоянных сотрудников. Конрад расплатился с местными жителями и карни, пришедшими со стороны. Дал Призраку последние инструкции, в том числе распоряжение получить у Макса Фрида «добро» на отъезд, велел Гюнтеру в точности выполнять указания Призрака. Заплатил авансом и двум свеженьким водителям, которые, хорошо выспавшись, готовились к тому, чтобы перегнать грузовики в Клиафилд, штат Пенсильвания, где предстояло вновь собирать «Дом ужасов». Конрад намеревался приехать туда позже, в своем большущем, длиной в тридцать четыре фута, «Тревелмастере». Наконец, на гудящих ногах, выжатый как лимон, он поплелся к дому на колесах, припаркованному среди двух сотен жилых трейлеров на задней стоянке, в восточном конце территории ярмарочного комплекса.

Чем ближе он подходил к «Тревелмастеру», тем заметнее замедлялся его шаг. Он откровенно тянул время. Наслаждался тишиной и спокойствием ночи. Ветер отправился на прогулку в другую часть страны, так что воздух вокруг застыл. Приближалась заря, хотя небо на востоке еще не просветлело. Совсем недавно по небу плыла луна, но она уже успела закатиться за горы. Так что на небе он видел лишь чуть фосфоресцирующие облачка, серебристо-черные на совсем уж черном фоне. Он остановился у двери дома на колесах, несколько раз глубоко вдохнул чистый, прохладный воздух. Ему не хотелось входить в дом, он боялся того, что может там найти.

Наконец понял, что тянуть дальше нельзя. Приготовившись к худшему, открыл дверь, забрался в «Тревелмастер», включил свет. В кабине – никого. Кухня пустовала. Как и другие миниатюрные помещения дома на колесах.

Конрад двинулся в заднюю часть жилого трейлера, остановился перед сдвижной дверью в спальню. Дрожа всем телом, открыл ее. Включил свет.

Увидел аккуратно застеленную кровать, в том самом виде, в каком он оставил ее вчерашним утром. На матрасе не лежала мертвая женщина, как он того ожидал.

Конрад облегченно выдохнул.

Последнюю мертвую женщину он нашел неделей раньше. Знал, что скоро найдет еще одну. Нисколько не сомневался в этом. Жажда насиловать, калечить и убивать теперь приходила с недельными перерывами, гораздо чаще, чем раньше. Но, судя по всему, в эту ночь ничего такого не произошло.

Настроение у него разом улучшилось, он направился в крохотную ванную, чтобы принять горячий душ перед тем, как улечься в постель… и увидел, что раковина забрызгана кровью. А полотенца, все в темных пятнах, брошены на пол.

Значит, произошло.

В углублении для мыла кусок «Айвори» лежал в коричнево-красной жиже.

С минуту Конрад стоял на пороге, подозрительно глядя на задернутую шторку душевой кабины. Знал, что должен отдернуть ее и посмотреть, нет ли чего за шторкой, но не решался протянуть руку.

Закрыв глаза, привалился к дверному косяку, собираясь с духом, говоря себе: это нужно сделать.

Уже дважды в душевой его ждал неприятный сюрприз. Что-то изорванное, изувеченное, измочаленное, искусанное. Это что-то в свое время было живым человеческим существом, но до того, как очутилось в душевой.

Конрад услышал, как застучали колечки шторки, перемещаясь по металлическому стержню.

Тут же открыл глаза.

Шторка висела в прежнем положении, отгораживая душевую. Источником звука было его воображение.

Он шумно выдохнул.

«Закончи с этим», – сердито сказал себе.

Нервно облизнул губы, оттолкнулся от дверного косяка, шагнул к душевой кабинке. Схватился за шторку одной рукой и резко отодвинул ее.

Увидел, что душевая пуста.

На этот раз, по крайней мере, тела не было. За это стоило поблагодарить судьбу. Конрад терпеть не мог избавляться от человеческих останков.

Разумеется, предстояло выяснить, что сталось с последним трупом. Если его не унесли достаточно далеко от территории ярмарки, подозрения могут пасть на участников шоу, а вот тогда ему следовало бы побыстрее убираться отсюда.

Он отвернулся от душевой и взялся за уборку ванной.

Пятнадцать минут спустя, ощущая острую необходимость выпить, принес из кухни в спальню стакан, вазочку с ледяными кубиками и бутылку виски «Джонни Уокер». Сел на кровать, налил в стакан две или три унции шотландского, привалился спиной к подушкам, приставленным к изголовью, попытался успокоиться хотя бы до такой степени, чтобы кубики льда в стакане, который он держал в руке, не стучали о стекло.

На прикроватном столике лежал лист бумаги с расписанием сезона Большого американского ярмарочного шоу. Измятый и затертый от частого использования. Конрад взял его свободной рукой.

С начала ноября до середины апреля БАЯШ, как и другие парки развлечений, не работало. Большинство карни, из самых разных передвижных шоу, собирались в Гибсонтоне, штат Флорида (карни называли его Гибтаун). Там они чувствовали себя как дома, и понятно почему: в Гибтауне бородатая дама и джентльмен с тремя глазами могли зайти в бар и пропустить по стаканчику-другому, не привлекая к себе изумленных взглядов. Но с апреля по октябрь Большое американское ярмарочное шоу непрерывно переезжало из города в город, появлялось в новом каждую неделю, чтобы по прошествии шести дней сняться с места.

Стрейкер маленькими глотками пил шотландское, скользил глазами по строчкам, внимательно прочитывал название каждого города, пытаясь предугадать, в каком же (в конце концов) он найдет детей Эллен.

Он надеялся, что у нее будет хотя бы одна дочь. Знал, что сделает с ее сыном, если у Эллен есть сын, но насчет дочери строил особые планы.

Постепенно, уже после того, как Конрад добавил в стакан еще пару унций, виски начало оказывать требуемый эффект. Но, как всегда, череда названий городов, которые еще предстояло посетить в текущем сезоне, успокаивала его нервы даже лучше, чем спиртное.

Наконец он положил список на прикроватный столик, посмотрел на распятие, которое висело над изножием его кровати. Головой вниз. И лицо страдающего Христа тщательно закрасили черной краской.

На прикроватном столике в стеклянном стаканчике горела свеча. Круглыми сутками. Черная свеча, которая давала необычное, черное пламя.

Конрад Стрейкер был человеком верующим. Молился каждый вечер. Но не Иисусу.

Двадцатью двумя годами раньше он стал сатанистом, вскоре после того, как Зена развелась с ним. С нетерпением ждал смерти, ему очень хотелось спуститься в ад. Он предвкушал вечность, которую ему предстояло там провести. В аду. Его истинном доме. Ада Стрейкер нисколько не боялся. Знал, что душа найдет там мир и покой. А Сатана примет его с распростертыми объятьями. Если на то пошло, с того самого трагического кануна Нового года, когда ему было двенадцать лет, он жил то в одном аду, то в другом, днем и ночью, ночью и днем.

Наружная дверь дома на колесах, в его передней части, открылась, дом качнулся, словно в него вошел еще один жилец, дверь закрылась.

– Я здесь! – позвал Конрад, не потрудившись встать с кровати.

Ответа не последовало, но он и так знал, кто пришел.

– Ты напакостил в ванной, когда мылся! – крикнул Конрад.

Тяжелые шаги двинулись к спальне.

* * *

В следующее воскресенье мужчина, которого звали Дейвид Клипперт, и его собака по кличке Лось гуляли по холмам Угольного округа примерно в двух милях от территории ярмарочного комплекса.

Около четырех часов дня, когда они поднимались на покрытый весенней травкой холм, Лось, обогнавший своего хозяина, нашел в маленьком островке кустов что-то интересное. Он обежал островок по кругу, оставаясь на траве, не залезая в кусты, но и не отходя от них. Гавкнул несколько раз, остановился, что-то вынюхивая, вновь обежал островок и наконец громким лаем объявил о своем открытии.

Находясь в двадцати ярдах позади собаки, Дейвид не мог понять, чем вызвана вся эта суета. Однако кое-какие идеи у него появились. Возможно, в кустах летали бабочки. Или ящерица замерла на ветке, но не укрылась от зорких глаз пса. Но, скорее всего, Лось заметил мышь-полевку. Рядом с более крупкой живностью он бы не остался. Этот большой, с шелковистой шерстью ирландский сеттер мог похвастаться силой, дружелюбием, добрым сердцем, но не храбростью. Наткнувшись на змею, лису и даже зайца, он убегал, поджав хвост.

Когда Дейвид приблизился к кустам, как выяснилось, ежевики (высотой они доходили до груди), Лось попятился от них и заскулил.

– Что ты нашел, малыш?

Собака остановилась в пятнадцати футах от находки, умоляюще посмотрела на хозяина, продолжая скулить.

«Странное поведение», – нахмурившись, подумал Дейвид.

Обычно Лося бабочки или ящерицы не пугали. Для такой дичи он был страшным противником, бросался на нее яростно, не ведая страха.

Еще через несколько секунд Дейвид добрался до кустов, увидел, что привлекло внимание пса, и остановился как вкопанный.

– Господи…

Казалось, ледяной воздух с заоблачных высот вдруг спустился к самой земле, потому что теплый майский день вдруг сменился январской стужей.

Два мертвых тела, мужчины и женщины, полулежали в гуще кустов. Лицом вверх, с раскинутыми руками, словно их распяли на утыканных шипами ветках. Мужчине вспороли живот.

По телу Дейвида пробежала дрожь, но он не отвел глаз от страшного зрелища. В конце 1960-х он служил военным медиком и воевал во Вьетнаме, пока его не ранили. Так что ему доводилось видеть животы, вспоротые и пулями, и штыками, и осколками противопехотных мин. Этим его пронять не представлялось возможным.

Но когда он посмотрел на женщину и увидел, что с нею сделали, с губ сорвался непроизвольный крик, он быстро развернулся, пошатываясь, отошел на несколько шагов, упал на колени, и его начало рвать.

Глава 5

«Погребок» – так назывался бар, где собирались подростки Ройял-Сити. Располагался он на Главной улице, в четырех кварталах от средней школы. По мнению Эми, ничего особенного в нем не было. Стойка с газировкой. Прилавок блюд быстрого приготовления. Десять столиков под клеенкой. Восемь кабинок с красной дерматиновой обивкой. У задней стены ниша с пятью автоматами для пинбола. Музыкальный автомат. Вот и все. Ничего необычного. Эми полагала, что в стране миллион таких баров. Она могла назвать четыре только в Ройял-Сити. Но по какой-то причине, вероятно благодаря стадному инстинкту, подростки Ройял-Сити собирались именно здесь, а не в каком-нибудь другом месте.

Два последних лета Эми проработала в «Погребке» официанткой, намеревалась работать и в это. С первого июня до начала учебы в колледже, в сентябре. Подрабатывала она в «Погребке» и во время учебы, несколько часов по уик-эндам и во время каникул. Из этих денег брала самую малость, которой не хватало даже на карманные расходы, остальное шло на банковский счет, для оплаты будущей учебы в колледже.

В воскресенье, на следующий после выпускного бала день, Эми работала с полудня до шести вечера. Народу в «Погребок» набилось даже больше, чем всегда. К четырем часам она совершенно вымоталась. В пять удивлялась, что еще может держаться на ногах. В последний час смены заметила, что смотрит на часы каждые несколько минут, мечтая о том, чтобы стрелки ускорили свой бег.

Она задалась вопросом: а не является ли этот упадок сил следствием беременности? Решила, что такое возможно. Ребенок мог отбирать часть энергии. Даже такой маленький. Почему нет?

Мысли о беременности вгоняли Эми в депрессию. А время, когда она пребывала в таком состоянии, ползло медленнее.

За несколько минут до шести вечера в «Погребок» зашла Лиз Дункан. Выглядела она сногшибательно. Во французских джинсах, которые обтягивали ее, как вторая кожа, и розовато-лиловом свитере, связанном, похоже, прямо на ней. Ослепительно красивая блондинка с потрясающей фигурой. Эми видела, как на ней скрестились взгляды всех парней, которые сидели в зале.

Лиз пришла одна: одного бойфренда бросила, следующего еще не нашла. Такое случалось часто, но одна она оставалась недолго. Бойфрендов она меняла постоянно. Вот и того, с кем приходила на выпускной бал, ей хватило только на одну ночь. Эми казалось, что и со всеми другими Лиз расставалась так же быстро, хотя некоторым парням удавалось удержаться месяц, а то и два. Лиз не терпела постоянства. В отличие от других выпускниц школы, ее ужасала сама мысль об обручальных кольцах и необходимости все время видеть рядом с собой одно и то же мужское лицо. Она любила разнообразие. По праву считалась «Плохой девчонкой» выпускного класса, а о ее похождениях ходили легенды. Но она плевать хотела на то, что о ней думают.

Эми наливала две кружки рутбира, когда Лиз подошла к стойке.

– Привет, детка, как дела?

– Я в запарке.

– Скоро освободишься?

– Через несколько минут.

– Есть потом дела?

– Нет. Я рада, что ты пришла. Мне нужно с тобой поговорить.

– Звучит загадочно.

– Дело важное.

– Думаешь, заведение может угостить нас стаканом вишневой колы?

– Наверняка. Вот там пустая кабинка. Ты ее займи, а я приду, как только закончится смена.

Через несколько минут Эми принесла два больших стакана вишневой колы и села напротив Лиз.

– Что случилось? – спросила та.

Эми поболтала колу соломинкой.

– Ну… мне нужно…

– Что?

– Мне нужно… занять денег.

– Нет проблем. Могу дать десятку. Это поможет?

– Лиз, мне нужно триста или четыреста баксов. Может, больше.

– Ты серьезно?

– Да.

– Господи, Эми, ты меня знаешь. Когда дело касается денег, руки у меня становятся скользкими, как лед. Деньги просто из них выскальзывают. Мои старики мне никогда не отказывают, но проходит какое-то мгновение… и остается только гадать, куда что подевалось. Просто чудо, что сейчас я могу одолжить тебе десятку. Но три или четыре сотни!

Эми вздохнула.

– Я боялась, что ты так и скажешь.

– Послушай, если б у меня были такие деньги, я бы тебе одолжила.

– Я знаю.

Какими бы ни были недостатки Лиз (а у нее их, само собой, хватало), жадность в этот перечень не входила.

– А твои сбережения? – спросила Лиз.

Эми покачала головой.

– Я не могу снять деньги без ведома матери. И я надеюсь, что она об этом не узнает.

– О чем? Для чего тебе такие бабки?

Эми начала говорить, но у нее перехватило горло. Не хотелось ей выдавать свой секрет, особенно Лиз. Она пила колу, тянула время, гадая: а мудро ли довериться подруге?

– Эми?

«Погребок» бурлил: гремела музыка, звякали автоматы, на которых подростки играли в пинбол, звенел смех, кто-то пытался перекричать весь этот шум.

– Эми, что не так?

Эми залилась краской.

– Я понимаю, это нелепо, но… я… я просто… мне стыдно рассказывать тебе.

– Конечно, нелепо. Мне ты можешь рассказывать все. Я же твоя лучшая подруга, не так ли?

– Да.

И действительно, Лиз была ее лучшей подругой. Более того, единственной подругой. Эми не проводила много времени с девушками своего возраста. Общалась исключительно с Лиз, и вот это, если вдуматься, казалось довольно странным. Очень уж сильно отличались они друг от друга. Эми усердно училась и получала хорошие отметки; Лиз отметки совершенно не волновали. Эми собиралась идти в колледж; Лиз эта идея повергала в ужас. Эми нравилось побыть одной, в компании она часто стеснялась; Лиз всегда старалась быть на виду, со свойственной ей смелостью, а иногда и безрассудством. Эми любила книги; Лиз предпочитала фильмы и глянцевые журналы. Несмотря на тот факт, что Эми не нравился избыточный религиозный фанатизм матери, она по-прежнему верила в Бога, Лиз же заявляла, что сама концепция Бога и загробной жизни – чушь собачья. Эми прекрасно обходилась без спиртного и травки, могла выпить и покурить только по настоянию Лиз, которая говорила: если и есть Бог (она заверяла Эми, что Бога нет), ему стоит поклоняться только за то, что он создал алкоголь и марихуану. Но, несмотря на бессчетные различия, дружба девушек только расцветала. Прежде всего по той причине, что Эми прилагала к этому немало усилий. Делала то, что хотела делать Лиз, говорила то, что Лиз хотела услышать. Никогда не критиковала Лиз, всегда старалась ее рассмешить, смеялась над ее шутками и практически всегда соглашалась с ее мнением. Эми тратила массу времени и энергии для того, чтобы укрепить их отношения, но не переставала спрашивать себя: а почему, собственно, ей так уж хочется быть лучшей подругой Лиз Дункан?

Прошлой ночью Эми спросила себя: а не возникало ли у нее подсознательного желания залететь от Джерри Гэллоуэя, чтобы досадить матери? Тогда эта мысль поразила ее. Теперь же пришла другая: может, и дружбу с Лиз Дункан она водила по той же причине? В школе у Лиз (и ее это только радовало) была самая худшая репутация. Она сквернословила, с учителями вела себя вызывающе, была неразборчива в связях. И, общаясь с ней, Эми тем самым могла бунтовать против традиционных ценностей и морали матери.

Как и прежде, Эми обеспокоилась: получила еще одно подтверждение, что могла поставить под удар свое будущее, лишь бы причинить матери боль. Если так оно и было, тогда негодование и злость, которые она испытывала по отношению к матери, сидели в ней гораздо глубже, чем она это осознавала. Опять же получалось, что она не контролировала свою жизнь: контроль принадлежал черной ненависти и горечи, которые ей не подчинялись. Эти умозаключения так разволновали Эми, что она не пожелала их развивать; быстренько вышвырнула из головы.

– Так ты собираешься рассказать мне, что случилось? – спросила Лиз.

Эми моргнула.

– Э… ну… я порвала с Джерри.

– Когда?

– Прошлой ночью.

– После того, как вы ушли с бала? Почему?

– Он глупый, злобный сукин сын.

– Он всегда таким был, – указала Лиз. – Но раньше тебя это не волновало. С чего такая перемена? И какое это имеет отношение к трем или четырем сотням баксов?

Эми огляделась, боясь, что кто-то еще услышит ее слова. Они сидели в последней кабинке, так что позади нее никого не было. А впереди, за спиной Лиз, четверо футболистов мерялись силой рук. За ближайшим столиком две пары увлеченно и, похоже, со знанием дела обсуждали последние фильмы. Никто не подслушивал.

Эми посмотрела на Лиз.

– В последнее время меня тошнит по утрам.

Лиз сразу все поняла.

– Ох, нет. А месячные?

– Не пришли.

– Срань господня.

– Теперь ты понимаешь, почему мне нужны деньги?

– Аборт, – кивнула Лиз. – Ты сказала Джерри?

– Потому мы и расстались. Он говорит, что ребенок не его. И помогать не будет.

– Он просто мерзкая тварь.

– Я не знаю, что мне делать.

– Черт! – вырвалось у Лиз. – Лучше бы ты пошла к врачу, которого я тебе рекомендовала. Взяла бы рецепт на противозачаточные таблетки.

– Я боюсь этих таблеток. Ты слышала все эти истории о раке и тромбах.

– Как только мне исполнится двадцать один, я собираюсь стерилизоваться. Но пока таблетки – необходимость. Что хуже – риск тромба или залет?

– Ты права, – вздохнула Эми. – Не знаю, почему я не последовала твоему совету.

«Да только, возможно, я хотела забеременеть, пусть даже не догадывалась об этом».

Лиз наклонилась к ней.

– Господи, детка, я сожалею. Чертовски сожалею. Мне просто дурно. Действительно дурно. Дурно от того, что ты вляпалась в эту историю.

– Представляешь себе, что чувствую я?

– Господи, вот уж не повезло так не повезло.

– Я не знаю, что мне делать, – повторила Эми.

– Я скажу тебе, что тебе делать. Ты пойдешь домой и расскажешь обо всем отцу и матери.

– Ох, нет. Я не смогу. Это будет ужасно.

– Слушай, я понимаю, веселого тут мало. Будут крики, вопли, обзывания. Они вывалят на тебя кучу вины. Это будет что-то, можешь не сомневаться. Но они не поколотят тебя и не убьют.

– Моя мать может.

– Не говори ерунды. Старая сука станет рвать и метать, так что какое-то время ты будешь чувствовать себя самой несчастной на земле. Но не стоит забывать о том, что у нас самое главное. А самое главное – доставить тебя в клинику и выскрести этого ребенка как можно быстрее.

От такого подбора слов Эми передернуло.

– Все, что от тебя требуется, – продолжала Лиз, – так это стиснуть зубы и молчать, пока на тебя будут лить помои, а потом они заплатят за аборт.

– Нет. Ты забываешь, что мои родители – католики. Они думают, что аборт – грех.

– Они могут думать, что это грех, но они не заставят такую молодую девушку, как ты, сломать себе жизнь. Католики постоянно делают аборты, что бы они там ни говорили.