Текст книги "Маска"

Дин Кунц
Маска

Эта книга посвящается Уиллоу и Дейву Робертсам, а также Кэрол и Дону Маккуинам, единственная беда которых заключается в том, что они живут слишком далеко от нас

 
Так пусть, творя святой обряд,
Панихиду поют для той,
Что в гроб легла вдвойне мертва,
Когда умерла молодой.
Эдгар Аллан По. «Линор»
Безумие, немалый Грех
И Ужас полнят его суть.
 

Эдгар Аллан По. «Червь-завоеватель»

Жуткий страх возвращает нам детские повадки.

Чезал

Пролог

Лора делала в подвале генеральную уборку, и каждая минута этого занятия была ей ненавистна. Причина состояла не в самой работе – по натуре она была трудолюбивой девочкой и с превеликой радостью бралась за любые домашние дела. Она боялась подвала.

Место и впрямь было мрачным. Четыре узких оконца, расположенных под самым потолком, по размерам напоминали бойницы, и лишь слабый бледный свет проникал сквозь плотную пелену пыли на стеклах. Даже несмотря на две горевшие лампы, этому большому помещению удавалось сохранять свои тени, словно оно не желало полностью разоблачаться. Неровный желтый свет ламп освещал сырые каменные стены и громоздкую печь. Печь топили углем, но в этот ясный и теплый майский день она стояла холодной и заброшенной. На многочисленных длинных полках тускло поблескивали ряды стеклянных литровых банок, однако их содержимое – домашние консервированные фрукты и овощи, заготовленные девять месяцев назад, – оставалось неосвещенным. Совершенно темными оставались и углы подвала, а с балок низкого потолка тени свисали, точно фалды длинного траурного крепа.

В подвале неизменно отдавало какой-то затхлостью, и из-за этой вони он был похож на известняковую пещеру. Весной и летом, когда влажность сильно возрастала, по углам помещения иногда возникала отвратительная, похожая на корку, пестрая серо-зеленая плесень, окаймленная сотнями крошечных белых спор, по виду напоминающих откладываемые насекомыми яйца. Эта уродливая поросль тоже добавляла свой мерзкий запашок к и без того противному воздуху подвала.

Однако не мрак с гнусным запахом и плесенью служил поводом для Лориных страхов – ее пугали пауки. Пауки были хозяевами подвала: одни – маленькие, коричневые и шустрые; другие – серо-угольного цвета, чуть больше коричневых, но такие же шустрые, как и их меньшие собратья. А встречались там еще и иссиня-черные гиганты величиной с Лорин большой палец.

Вытирая пыль и паутину с банок домашних консервов и опасаясь наткнуться на удиравших от нее пауков, Лора все сильнее злилась на свою мать. Лучше бы мама поручила ей убраться в комнатах наверху, а подвал могла бы почистить или она сама, или тетя Ракель, потому что никто из них не боялся пауков. Но мама знала, что подвал пугал Лору, и хотела ее наказать. В такие минуты у мамы было жуткое настроение, оно напоминало сгущение грозовых туч. Лоре оно уже было хорошо знакомо. Слишком хорошо. С каждым годом мама все чаще пребывала в нем и, оказываясь в его власти, переставала быть похожей на себя, такую улыбчивую, всегда что-то напевающую женщину. И хотя Лора любила свою мать, она не могла любить ту злобную, раздражительную женщину, в которую та подчас превращалась. Она не любила эту озлобленную женщину, отправившую ее в подвал к паукам.

Протирая банки с персиками, грушами, помидорами, свеклой, фасолью и солянкой, нервно ожидая неизбежного столкновения с пауком и мечтая о том, чтобы поскорее вырасти, выйти замуж и жить самостоятельной жизнью, Лора вздрогнула от неожиданно резкого звука, раздавшегося в сыром подвальном воздухе. Поначалу он был похож на далекий крик одинокой экзотической птицы, но быстро становился более громким и более назойливым. Она замерла и, подняв глаза к темному потолку, внимательно прислушалась к жутковатому завыванию, доносившемуся сверху. Через несколько секунд Лора узнала голос тети Ракель и поняла, что он был полон тревоги.

Наверху что-то с треском грохнулось, словно там разбили какую-то посуду. Наверняка это мамина ваза в виде павлина. Если это так, то ее крайне мрачное настроение продлится до конца недели.

Отойдя от полок с консервами, Лора направилась к лестнице, ведущей из подвала наверх, но тут же остановилась, услышав мамин крик. Это не был крик негодования по поводу разбитой вазы, в нем слышался какой-то ужас.

Через гостиную в направлении входной двери простучали шаги. Судя по знакомому пению длинной пружины, входная дверь открылась и затем захлопнулась. Теперь крик тети Ракель доносился уже с улицы, слова были неразборчивы, но в них безошибочно угадывался все тот же страх.

Лора почувствовала запах дыма.

Подбежав к лестнице, она увидела наверху бледные языки пламени. Дым был не густым, но едким.

С колотящимся сердцем Лора добралась до верхней ступеньки. Ее обдало жаром. Невольно сощурившись, она все же увидела, что делалось на кухне. Пламя еще не полыхало сплошной стеной. Еще можно было убежать по узкому проходу – маленькому коридорчику спасительной прохлады, – выскочить через расположенную в противоположном конце дверь, ведущую на задний двор.

Лора подобрала свою длинную юбку, стянула ее на бедрах и, удерживая получившийся узел обеими руками, чтобы он не размотался и не загорелся, опасливо ступила на уже окаймленную пламенем площадку лестницы, которая под ее весом тут же заскрипела. Она еще не успела добраться до открытой двери, когда кухня вдруг полыхнула языками желто-голубого пламени, быстро ставшего оранжевым. От стены до стены, от пола до потолка все превратилось в преисподнюю, и через это пекло было уже не пройти. Девочка в ужасе смотрела на объятый пламенем дверной проем, и он вдруг напомнил ей горящий глаз фонарика-тыквы.

На кухне вышибло стекла, и под действием неожиданно изменившегося направления сквозняков огонь устремился в дверь подвала, на Лору. Вздрогнув, она отпрянула назад и, оступившись, полетела вниз. Падая, она пыталась ухватиться за перила, но не смогла и скатилась по короткой лестнице, сильно ударившись головой о каменный пол.

Она старалась не терять сознания и отчаянно цеплялась за свои мысли, словно они были плотом, а она – тонущим пловцом. Она решилась подняться на ноги. Боль точно рассекла ей макушку. Дотронувшись рукой до брови, Лора ощутила кровь – небольшая ссадина. У нее кружилась голова, и она плохо соображала.

Прошло не более минуты с момента ее падения, а огонь уже успел распространиться по всей верхней площадке лестницы и теперь спускался вниз на первую ступеньку.

Девочке никак не удавалось сосредоточить свой взгляд. Уходящие вверх ступени и опускающееся по ним пламя то и дело сливались в одно светящееся оранжевое марево.

Дым скользил вниз по лестнице, подобно привидениям. Они протягивали свои длинные призрачные руки, словно стремясь обнять Лору.

Сложив руки рупором, она закричала:

– Помогите!

Никто не ответил.

– На помощь, кто-нибудь! Я в подвале!

Молчание.

– Тетя Ракель! Мама! Господи, да помогите же мне!

Единственным ответом был все усиливавшийся рев пламени.

Лора еще никогда не чувствовала себя такой одинокой. Несмотря на обдавшие ее волны жара, она вся похолодела внутри. Она задрожала.

Хотя в голове стучало еще сильнее и из ссадины над правым глазом продолжала сочиться кровь, ей все же удалось несколько сконцентрировать свой взгляд. Но то, что она увидела, ей совсем не понравилось.

Пораженная смертоносным фейерверком, Лора точно окаменела. Пламя, подобно ящерице, сползало вниз по ступеням, обвиваясь вокруг перил и опускаясь по ним с похожим на хихиканье потрескиванием.

Дым уже добрался до основания лестницы и окутал Лору. Она закашлялась, и кашель еще усилил боль в голове, и она вновь почувствовала дурноту. Чтобы сохранить равновесие, она оперлась рукой о стену.

Все происходило слишком быстро. Дом полыхал как хорошо высушенный трут.

«Мне суждено здесь погибнуть».

Вздрогнув от этой мысли, Лора вышла из оцепенения. Она вовсе не собиралась умирать. Она была еще слишком молода. У нее впереди почти целая жизнь, столько всего замечательного, столько такого, о чем она давно мечтала. Нет, это несправедливо. Она совсем не хотела умирать.

Она задохнулась дымом. Отвернувшись от горящей лестницы, она закрыла нос и рот рукой, но это не слишком помогло.

Лора увидела огонь в противоположном конце подвала, и на какое-то мгновение ей показалось, что пламя окружило ее и нет никакой надежды на спасение. От отчаяния она закричала, но затем поняла, что пожар еще не успел проникнуть в противоположный конец помещения. Теми двумя огнями, что она видела, были масляные лампы, освещавшие подвал, и пламя в них было совершенно безобидным, заключенным в высокие стеклянные плафоны.

Она вновь закашлялась, и боль в голове опустилась куда-то за глаза. Ей было трудно сосредоточиться. Ее мысли, как ртуть, сливались одна с другой и менялись так быстро, что она не могла уследить за ними.

Она беззвучно и страстно молилась.

Прямо над ней потолок, застонав, будто зашевелился. На какое-то мгновение Лора затаила дыхание, стиснула зубы и вытянула сжатые в кулаки руки по швам, ожидая, что на нее сейчас упадет груда обломков. Но потолок пока еще держался. Пока еще.

Дрожа и тихо поскуливая, она в панике бросилась к ближайшему из четырех высоко расположенных оконцев. Оно было прямоугольным, около восьми дюймов высотой и дюймов восемнадцать в ширину – слишком мало́, чтобы дать ей возможность спастись. Остальные три окна такие же, и не было никакого смысла приближаться к ним, чтобы убедиться в этом.

Дышать с каждой секундой становилось все труднее. Горячий воздух обжигал ноздри. Во рту стояла отвратительная горечь.

Лора уже слишком долго стояла под окном, в отчаянии и смятении глядя на скудный бледный свет, проникавший сквозь грязное стекло, и скопившуюся возле окна дымовую завесу. Ей казалось, что она вот-вот вспомнит о каком-то запасном выходе, простом и удобном; она даже была уверена в этом. Такой выход существовал, и он никоим образом не был связан с окнами, но девочка никак не могла от них оторваться. Она словно приросла к ним взглядом, точно так же, как пару минут назад к ползущему на нее пламени. Пульсирующая боль в голове стала еще сильнее, и с каждым мучительным толчком у Лоры все больше путались мысли.

«Мне суждено здесь погибнуть».

Ей вдруг представилась жуткая картина. Она увидела себя, охваченную огнем, темные волосы становились светлыми от пожирающего их пламени и вставали дыбом у нее на голове, будто это были не волосы, а фитиль свечи; лицо, словно восковое, начало размягчаться, пузырясь и растекаясь, черты сливались воедино, и оно уже переставало быть похожим на человеческое, а превращалось в отвратительную гримасу жуткого демона с пустыми глазницами.

«Нет!»

Лора потрясла головой, отгоняя страшную картину.

Головокружение и дурнота все сильнее одолевали ее. Только струя свежего воздуха могла бы прочистить ее отравленные легкие, но с каждым вдохом она вбирала в себя все больше дыма. Она почувствовала боль в груди.

Где-то недалеко послышался ритмичный стук. Он был даже громче стука сердца, просто грохотавшего у нее в ушах.

Она стала поворачиваться вокруг, кашляя и задыхаясь, пытаясь определить, откуда доносится этот стук, отчаянно пытаясь взять себя в руки и разобраться в своих мыслях.

Стук прекратился.

– Лора…

Сквозь непрекращающийся рев огня она услышала, как кто-то позвал ее:

– Лора…

– Я здесь… в подвале! – закричала она. Но вместо крика у нее вырвался лишь едва слышный хрип. Ее сдавленное горло саднило от едкого дыма и жаркого воздуха.

От нее требовалось слишком много усилий, чтобы оставаться на ногах. Опустившись на каменный пол на колени, она прислонилась к стене и продолжала сползать вниз до тех пор, пока не оказалась лежащей на боку.

– Лора…

Вновь раздался стук. Это били кулаком по двери.

Лора обнаружила, что воздух возле пола был чище того, которым она дышала. Она судорожно вдохнула, благодаря бога за эту отсрочку удушья.

На несколько секунд пульсирующая боль за глазами поутихла, в голове прояснилось, и она вспомнила об уличном входе в подвал – о двух покосившихся дверях в северной стене дома. Они были заперты изнутри, и никто не мог зайти, чтобы спасти ее; в смятении и панике девочка забыла про эти двери. Но теперь, если она сохранит присутствие духа, она сможет спастись.

– Лора! – Это был голос тети Ракель.

Лора поползла к северо-западному углу подвала, где маленькая лесенка вела к покосившимся дверям. Держа голову возле пола, она старалась не поднимать ее и дышала гниловатым, но все же достаточно чистым воздухом. Выступающие из цементного пола края камней разорвали ей платье и разодрали колени. Слева от нее уже вся лестница была объята пламенем, и огонь распространялся, перекинувшись на потолок. Преломленный и рассеянный в дымном воздухе свет пламени пожара окружал Лору со всех сторон, создавая впечатление того, что она ползет по узкому огненному коридору. При такой скорости распространения огня эта иллюзия вскоре грозила стать реальностью.

Ее глаза опухли и слезились, и она отчаянно терла их, медленно продолжая свой путь к спасению. Почти ничего не было видно, и приходилось ориентироваться лишь на голос тети Ракель, а в остальном полагаться на инстинкт.

– Лора! – Голос был совсем близко. Прямо над ней.

Она стала ощупывать стену, пока не нашла проем. Она двинулась туда, на первую ступеньку, подняла голову, но ничего не увидела – здесь была кромешная тьма.

– Лора, отзовись же мне, детка. Ты там?

Ракель была в истерике, она так истошно кричала, так колотила по дверям, что не услышала бы Лору, даже если бы та и была в состоянии ей ответить.

Но где же мама? Почему мама тоже не стучала по двери? Разве это маму не тревожило?

Извиваясь в этом тесном жарком темном пространстве, Лора протянула руку наверх к одной из перекошенных дверей, находившихся над ее головой. Надежная преграда подрагивала под натиском маленьких кулачков тети Ракель. Лора вслепую пыталась нащупать засов. Она почувствовала под рукой теплую металлическую щеколду и явно что-то еще. Нечто неожиданное и незнакомое. Что-то живое и шевелящееся. Маленькое, но живое. Она судорожно вздрогнула и отдернула руку. Но то, до чего она дотронулась, решило перебраться со щеколды на ее ладошку и покинуло дверь вместе с ее рукой. Выскользнув из ее ладони, оно быстро побежало по ее большому пальцу, по тыльной стороне руки, по запястью и юркнуло под рукав ее платья прежде, чем она успела его смахнуть.

«Паук».

Лора не видела его, но знала, что это он. Паук. Один из самых крупных, величиной с ее большой палец, с круглым и пухлым туловищем, блестящим, словно масляным, иссиня-черным и безобразным. На какое-то мгновение она застыла, не в состоянии даже вздохнуть.

Она чувствовала, как паук поднимается по ее руке, и его дерзость побудила ее к действию. Лора попыталась прихлопнуть его через рукав платья, но промахнулась. Паук укусил ее чуть выше локтя, она поморщилась от этой похожей на укол боли, а мерзкое создание стремительно перебралось к ней под мышку и укусило ее еще и там. Ей вдруг показалось, что она переживает самый страшный из кошмаров, потому что пауков она боялась больше всего на свете, и, разумеется, больше пожара. В своем отчаянном стремлении убить паука она даже и думать забыла о том, что дом над ней превращается в горящие руины. Она в панике колотила себя, потеряв равновесие, упала, вновь скатилась в подвал и больно ударилась бедром о каменный пол. Паук уже забрался под лиф ее платья и добежал до груди. Она вскрикнула, но никакого звука не последовало. Подняв руку к груди, она сильно надавила и даже через ткань почувствовала яростное сопротивление паука под своей ладонью. Лора еще отчетливей ощущала своей голой грудью, к которой он был прижат, его отчаянные попытки вырваться, но она не отпускала его до тех пор, пока не раздавила; и вновь чуть не задохнулась, но на этот раз не только от дыма.

Убив паука, она несколько секунд лежала на полу, сжавшись в эмбриональной позе, сильно и безудержно вздрагивая. Гадкие мокрые остатки раздавленного паука очень медленно сползали по ее груди. Ей хотелось залезть под лиф и стряхнуть с себя эту мерзость, но она не решилась, потому что вопреки здравому смыслу боялась, что он вдруг как-то оживет и укусит ее за пальцы.

Она почувствовала вкус крови. Она прикусила губу.

Мама…

Все это случилось с ней из-за мамы. Мама послала ее сюда, зная, что здесь пауки. Почему мама всегда была так нетерпима к проступкам, почему всегда так стремилась наказать?

Заскрипев, над головой прогнулась балка. В полу кухни появилась трещина. Ей показалось, что она смотрит прямо в преисподнюю. Вниз посыпались искры. На ней загорелось платье, и она стала его тушить, обжигая руки.

«Все это случилось из-за мамы».

Она уже не могла ползти на четвереньках, потому что обожженная кожа на ладонях и пальцах покрылась волдырями и стала слезать. Ей пришлось подняться на ноги, хотя для этого потребовалось больше сил и упорства, чем, как ей казалось, у нее было. Она шаталась от дурноты и слабости.

«Мама послала меня сюда».

Лора видела лишь колеблющееся, всеохватывающее оранжевое зарево с дымом, похожим на бесформенных скользящих и кружащихся призраков. С трудом передвигая ноги, она направилась к маленькой лестнице, ведущей к дверям из подвала на улицу, но, пройдя не больше двух ярдов, поняла, что шла не в ту сторону. Повернувшись, она стала возвращаться туда, откуда пришла, – по крайней мере туда, откуда, как ей показалось, она пришла, – но через два шага наткнулась на печь, возле которой и в помине не было никаких дверей. Она совершенно запуталась.

«Это все из-за мамы».

Лора сжала свои обожженные руки в окровавленные, с облупившейся кожей кулаки. Она в исступлении забарабанила по печи, представляя, что каждый из этих ударов она наносит своей матери. Она страстно желала этого.

Пошатнувшись, верхняя часть дома с грохотом рухнула. Вдалеке, где-то за нескончаемой толщей дыма, как наваждение, эхом раздавался голос тети Ракель:

– Лора… Лора…

Но почему же мама не помогает тете Ракель сломать двери в подвал? Где же она, в конце концов? Подбрасывает уголь, подливает масло в огонь?

Хрипя и задыхаясь, Лора оттолкнулась от печи и попыталась идти на голос тети Ракель.

Одна из балок, сорвавшись, упала, ударила ее в спину и отбросила на полки с домашними консервами. Банки попадали, разбиваясь вдребезги. Лора упала под градом стекла. Запахло солянкой, персиками.

Прежде чем она успела понять, есть ли у нее какие-нибудь переломы, прежде чем она даже успела поднять лицо из месива консервов, еще одна балка, сорвавшись, придавила ей ноги.

Боль была настолько сильной, что ее рассудок словно отключился, не в состоянии воспринять все это. Ей еще не исполнилось и шестнадцати, и большего она вынести не могла. Она замуровала боль где-то в отдаленном уголке своего рассудка и, не поддаваясь ей, истерично билась и извивалась, негодуя на свою судьбу и проклиная свою мать.

Ее ненависть к матери, лишенная здравого смысла, была настолько сильной и искренней, что полностью затмила боль, которую она не могла позволить себе чувствовать. Ненависть переполняла ее, она заряжала ее такой демонической энергией, что ей казалось, она вот-вот сбросит со своих ног эту тяжелую балку.

«Провались ты пропадом, мама».

Верхний этаж дома обвалился на нижний с грохотом, похожим на пушечную канонаду.

«Будь ты проклята, мама! Будь ты проклята!»

Пылающие обломки двух этажей проломили уже ослабленный потолок подвала.

«Мама…»

Часть первая
Что-то близится дурное…

 
Пальцы чешутся. К чему бы?
К посещенью душегуба.
Чей бы ни был стук,
Падай с двери, крюк.
 

Шекспир. «Макбет»

Глава 1

Молния рассекла мрачные серые тучи, словно трещина фарфоровую тарелку, резко осветив грозовыми отблесками машины, стоявшие без всякого укрытия во дворе перед офисом Альфреда О’Брайена. На деревья налетел порыв ветра. Дождь с неожиданной яростью забарабанил по трем высоким окнам кабинета, размывая открывавшийся из них вид.

О’Брайен сидел спиной к окнам. Пока слышались раскаты грома, будто стучавшего по крыше здания, он читал поданное ему Полом и Кэрол Трейси заявление.

«Какой аккуратный человечек, – думала Кэрол, наблюдая за О’Брайеном. – Когда он сидит вот так неподвижно, его можно принять за манекен».

Он выглядел необычайно ухоженным. Глядя на его тщательно уложенные волосы, можно было подумать, что он не больше часа назад побывал у хорошего парикмахера. Его усы были подстрижены настолько мастерски, что их половинки смотрелись абсолютно симметричными. На нем был серый костюм, и стрелки брюк напоминали острые лезвия, а черные ботинки просто сияли. Ногти на руках носили следы маникюра, и его розовые, словно надраенные, руки казались стерильными.

Когда меньше недели назад Кэрол представили О’Брайену, он показался ей чересчур официальным и даже чопорным, и она почувствовала к нему антипатию. Однако он тут же расположил ее к себе своей улыбкой, любезностью и искренним желанием помочь.

Она взглянула на Пола. Обычно изящный, он сидел возле нее на стуле в несколько угловатой позе, что свидетельствовало о его волнении. Он внимательно смотрел на О’Брайена, но, почувствовав на себе взгляд Кэрол, повернулся и улыбнулся ей. Его улыбка была еще приятнее улыбки О’Брайена, и от этого у нее, как обычно, стало спокойнее на душе. Человека, которого она любила, нельзя было назвать ни красавцем, ни уродом; скорее его даже считали некрасивым, однако в его лице было нечто невероятно привлекательное благодаря приятным чертам, свидетельствовавшим о его необычайной нежности и чуткости. Его карие глаза обладали удивительной способностью передавать все малейшие оттенки чувств и эмоций. Шесть лет назад на университетском симпозиуме под названием «Психопатология и современная американская литература», где Кэрол и познакомилась с Полом, ее привлекли в нем именно эти теплые выразительные глаза, и все последующие годы они не переставая завораживали ее. Сейчас, подмигнув ей, он словно хотел сказать: «Не волнуйся, О’Брайен на нашей стороне; наше заявление будет принято, все сложится хорошо, я тебя люблю».

Она подмигнула ему в ответ, пытаясь придать своему виду уверенность, хотя почти не сомневалась, что он видит всю ее браваду насквозь.

Как бы ей хотелось быть уверенной в положительном ответе О’Брайена! Она знала, что не должно было быть и места для сомнений, потому что у О’Брайена просто не найдется причин отказать им. Они были молоды и здоровы. Полу было тридцать пять, ей – тридцать один – замечательный возраст для совершения такого смелого шага, который они собирались сделать. Им обоим повезло с работой. Они были материально обеспечены и даже преуспевали. Они пользовались авторитетом в тех кругах, где вращались. Их брак был счастливым, безоблачным и с каждым годом становился все крепче. Одним словом, их показатели для усыновления ребенка были просто безукоризненными, и тем не менее она все-таки волновалась.

Она любила детей и очень хотела сама воспитать одного или двоих. За последние четырнадцать лет, в течение которых она получила три степени в трех университетах и утвердилась профессионально, ей множество раз приходилось отказывать себе в маленьких радостях и удовольствиях. На первом месте всегда стояло получение образования и начало карьеры. Она пропустила слишком много веселых вечеринок и бесчисленное количество развлекательных поездок на выходные и каникулы. С усыновлением ребенка ей больше тянуть не хотелось.

Она ощущала сильную психологическую – чуть ли не физическую – потребность стать матерью, направлять и воспитывать детей, дарить им свою любовь и чуткость. Она была достаточно умна и довольно хорошо разбиралась в себе, чтобы понять, что эта сильная потребность, по крайней мере отчасти, была связана с ее собственной неспособностью родить ребенка.

«Всегда больше всего хочется того, чего не можешь получить», – рассуждала она.

Она сама была виновата в бесплодии, явившемся результатом непростительной глупости, совершенной ею много лет назад; и, разумеется, сознание собственной вины только усугубляло ее страдания, переносить которые было бы легче, если бы природа, а не ее дурость лишила ее способности к деторождению. Она была весьма неуравновешенным ребенком из-за тех многочисленных психологических истязаний, которым подвергалась со стороны своих родителей-алкоголиков, часто прибегавших даже к физическим расправам. К пятнадцати годам она превратилась в непримиримую бунтарку, отчаянно конфликтовавшую как со своими родителями, так и со всем миром вообще. В те годы ее ненависть не щадила никого, а тем более себя. И вот в самый разгар своей бурной и полной страданий юности ее угораздило забеременеть. В страхе и панике, не зная никого, к кому бы она могла обратиться за советом, Кэрол пыталась скрыть свое положение, затягиваясь эластичными поясами, ремнями, нося плотную облегающую одежду и сильно ограничивая себя в еде, чтобы не набирать вес. В конце концов она едва осталась жива после осложнений, вызванных ее попытками скрыть свою беременность. Ребенок родился преждевременно, но был здоров. Отдав его в приют, она пару лет почти не вспоминала о нем, но теперь эти мысли все чаще посещали ее и она жалела, что не оставила его. То, что в результате перенесенных ею мучений она осталась бесплодной, не особо угнетало ее в те дни, так как она не представляла себе, что ей вновь когда-нибудь захочется забеременеть. Но общение с детским психологом по имени Грейс Митовски, безвозмездно занимавшейся работой с неблагополучными подростками, забота и любовь этой женщины полностью изменили жизнь Кэрол. Ее ненависть по отношению к себе исчезла, и годы спустя она уже раскаивалась в своем бездумном поступке, сделавшем ее бесплодной.

К счастью, усыновление ребенка она рассматривала как более чем просто приемлемый вариант решения этой проблемы. Она была способна подарить усыновленному ребенку не меньше любви, чем своему собственному. Она знала, что сможет стать хорошей заботливой матерью, и ей не терпелось доказать это – не всему миру, а просто себе; ей никогда ничего не нужно было доказывать никому, кроме себя, потому что именно она была самым беспощадным критиком по отношению к себе.

Подняв глаза, мистер О’Брайен улыбнулся. У него были исключительно белые зубы.

– Здесь все просто замечательно, – сказал он, показывая на их заявление, которое только что закончил читать. – Просто превосходно. Не многие из тех, кто к нам обращается, имеют такие характеристики.

– Благодарю вас за комплимент, – ответил Пол.

О’Брайен покачал головой:

– Отнюдь. Это действительно так. Весьма впечатляюще.

– Спасибо, – в свою очередь, поблагодарила его Кэрол.

Откинувшись на спинку стула и сложив руки на груди, О’Брайен продолжил:

– У меня есть к вам пара вопросов. Уверен, что именно их мне и зададут на рекомендательной комиссии, так что мне лучше узнать ваши ответы сейчас, чтобы потом избежать лишней волокиты.

Кэрол вновь напряглась.

Очевидно, заметив ее реакцию, О’Брайен поспешил тут же оговориться:

– Ничего страшного. Поверьте, я не задам вам и половины тех вопросов, которые обычно задаю приходящим к нам супружеским парам.

Несмотря на заверения О’Брайена, Кэрол не удалось расслабиться.

Грозовое небо за окном все темнело по мере того, как тучи меняли цвет с серого на иссиня-черный, сгущались и все сильнее прижимались к земле.

О’Брайен развернулся на своем стуле лицом к Полу.

– Доктор Трейси, вам не кажется, что вы, так сказать, несколько «перевыполнили программу»?

Вопрос, похоже, весьма удивил Пола.

– Я не совсем вас понимаю, – поморгав, ответил он.

– Ведь вы возглавляете отделение английского языка в колледже, не так ли?

– Да. В этом семестре я взял отпуск и основную часть работы выполняет мой заместитель. А так я возглавляю это отделение на протяжении полутора лет.

– Вы довольно молоды для такой должности, вам не кажется?

– В общем-то, да, – согласился Пол. – Однако это для меня не большая честь. Понимаете, должность-то весьма неблагодарная – дел невпроворот. Это мои старшие коллеги по отделению постарались уговорить меня, чтобы самим не завязнуть в этой работе.

– Не скромничайте.

– Нет-нет, абсолютно, – возразил Пол. – Эта должность действительно не большая честь.

Кэрол знала, что он скромничает. Возглавлять отделение считалось почетным. Но ей было понятно, почему Пол старался это как-то принизить: его несколько смутило выражение О’Брайена «перевыполнили программу». Признаться, и ее оно тоже смутило. До сего момента она никак не могла себе представить, что длинный список заслуг может вдруг в чем-то стать им помехой.

За окном молния вновь зигзагом рассекла небо. Дневной свет на улице мигнул, как электричество в кабинете О’Брайена.

– Вы еще и автор нескольких книг, – продолжал О’Брайен, по-прежнему обращаясь к Полу.

– Да.

– Вы написали очень хороший учебник для изучающих американскую литературу, с десяток монографий на разные темы и историю графства. Кроме этого, на вашем счету две детские книги и роман…

– Ну, моя попытка написать роман похожа на попытку лошади пройтись по трапеции, – заметил Пол. – Один из критиков «Нью-Йорк таймс» назвал его «наглядным примером академической претенциозности, изобилующим символикой и глубокомыслием, с полным отсутствием сути и сюжетной увлекательности, воплощением бесконечной наивности».

О’Брайен улыбнулся:

– Интересно, всем писателям так запоминаются критические обзоры?

– Думаю, нет. Но у меня он отчетливо запечатлелся на коре головного мозга, потому что в нем до смешного много правды.

– Вы сейчас работаете над очередным романом? Вы ведь поэтому взяли отпуск?

Пол не был удивлен этим вопросом. Он теперь ясно понимал, куда клонит О’Брайен.

– Да, я действительно пишу следующий роман. И на этот раз в нем будет сюжет.

Он рассмеялся с легким оттенком самоосуждения.

– Помимо всего прочего, вы еще занимаетесь благотворительностью.

– В довольно скромных масштабах.

– В весьма внушительных, – возразил О’Брайен. – Фонд детской больницы, Объединенный благотворительный фонд, Фонд поощрительных стипендий для студентов – все это вдобавок к вашей повседневной работе и творческой деятельности. И вы тем не менее не считаете себя, так сказать, «перевыполнителем программы»?

– Нет, должен вам честно признаться, что нет. Вся благотворительная деятельность сводится к двум заседаниям в месяц. Это не слишком утомительно. Учитывая мое положение, делать меньший вклад было бы просто неловко. – Пол немного подался вперед. – Может быть, вас беспокоит, что я не смогу уделять ребенку достаточно времени? Если так, то можете отбросить на этот счет всяческие сомнения. Я добьюсь того, что время у меня будет. Этот шаг для нас крайне важен, мистер О’Брайен. Мы оба очень хотим ребенка, и, если нам выпадет такое счастье, он никогда не будет страдать от недостатка внимания.