Текст книги "Ключи к полуночи"

Глава 10

Алекс отвел Джоанну к садовой скамейке и сам сел около нее. Ее глаза были открыты неестественно широко, а лицо было бледным и заострившимся. Он держал ее руку; пальцы были такими холодными и белыми, как мел, что, казалось, в них совсем не было ни крови, ни жизни. Но Джоанна не была расслабленной или оцепеневшей. Она так сильно сжала его руку, что ногти впились ему в кожу. Тем не менее он ничего не сказал на это из страха, что она убежит. Что бы с ней ни произошло, сейчас она нуждалась в человеческом сочувствии, и Алексу хотелось успокоить ее.

– Может вас отвезти в больницу?

– Нет. Все прошло. Мне уже хорошо.

– Скажите мне, что вы хотите?

– Только еще немножко посидеть здесь.

Близко склонясь, некоторое время он внимательно смотрел на нее и решил, что она говорит правду: она чувствовала себя лучше. Она выглядела больной, но ее щеки постепенно приобретали свой естественный цвет.

– Джоанна, что произошло?

Ее нижняя губа дрожала, как подвешенная капля воды, готовая сорваться, влекомая силой тяжести. Крупные слезы заблестели в уголках глаз.

– Э-эй. Ну вот, – нежно произнес Алекс.

– Алекс, извините меня.

– За что?

– Извините, что я выглядела такой дурой перед вами.

– Тс-с.

– Для меня было так важно… так важно, чтобы вы обо мне хорошо подумали, а теперь…

– Не говорите глупостей. Вы не дура. Ни в коем разе. Я знаю, кто вы: вы красивая, талантливая и очень интеллигентная женщина, самая загадочная женщина, которую я только встречал бог знает за сколько лет. И если бы я думал о вас как-либо иначе, то я должен быть дураком.

Джоанна слушала с очевидной надеждой и сомнением, даже не пытаясь вытереть слезы. Алексу захотелось поцеловать ее красные, припухшие веки. Она сказала:

– Вы действительно думаете так, как говорите?

Алекс пальцем смахнул с ее лица одинокую слезинку.

– Должен ли я напомнить, что мы договорились быть предельно честными друг с другом? В конце концов, это была ваша идея. – Он вздохнул, притворяясь сердитым. – Разумеется, мне пришлось взвешивать каждое слово.

– Но я же убежала оттуда…

– Уверен, на то были причины.

– Я не так уверена, как вы, но я рада, что вы не считаете меня дурочкой. – Она вздохнула и свободной рукой вытерла глаза.

Алекс был тронут детской хрупкостью, которая лежала под маской самоуверенности, которую она надела с самого начала их знакомства.

Она ослабила держащую его руку, но лишь настолько, чтобы ногти не впивались в кожу до крови.

– Извините, я вела себя, как сумасшедшая.

– Неправда, – сказал Алекс терпеливо, – вы вели себя, как будто увидели самый большой ужас вашей жизни.

Джоанна удивилась:

– Откуда вы знаете?

– Я детектив.

– Все точно так и было. Я очень испугалась.

– Чего? – спросил Алекс.

– Корейца.

– Не понимаю.

– Человека с одной рукой.

– Он был кореец?

– Думаю, да.

– Вы его знаете?

– Никогда раньше не видела.

– Тогда почему? Он что-нибудь вам сказал?

– Нет, – ответила Джоанна, – то, что случилось, было… он напомнил мне нечто ужасное… и я очень испугалась.

Ее рука снова сильно сжала его руку.

– Может, вы поделитесь со мной?

Она рассказала ему о ночном кошмаре.

– Вы видите его каждую ночь? – спросил Алекс.

– Да, сколько себя помню.

– И когда вы были ребенком?

– Думаю… нет… тогда нет…

– А точно, как давно вы его видите?

– Семь… может быть, восемь или десять лет.

– Любопытная частота, – сказал Алекс. – Каждую ночь. Это же невыносимо должно истощить вас. Фактически сам сон ничего особенного не представляет. Я видел и хуже.

– Я знаю, – сказала Джоанна, – все видели хуже. Когда я пытаюсь описать этот кошмар, он, конечно, не звучит так пугающе и ужасающе. Но ночью… Я чувствую, как будто умираю. Нет таких слов, которые могли бы передать весь ужас того, через что я прохожу и чего мне это стоит.

Алекс почувствовал ее напряжение, будто бы она заставляла себя забыть ночное испытание. Она закусила губу и некоторое время беззвучно смотрела на мрачные серо-черные облака, гонимые ветром с востока на запад через город. Когда она наконец снова посмотрела на Алекса, ее глаза горели.

– Годы назад, просыпаясь от кошмара, я обычно была так испугана, что у меня начиналась рвота. Я физически была больна от этого страха, до истерик. С тех пор я узнала, что люди действительно могут быть напуганы до смерти. Я была близка к этому, ближе, чем хотелось бы думать. Теперь я редко реагирую так сильно. Хотя все чаще не могу снова заснуть. По крайней мере, сразу. Механическая рука, игла… это все заставляет меня чувствовать… гнусно… больной душой.

Теперь Алекс держал ее руку в своих, наполняя теплом замерзшие пальцы.

– Вы кому-нибудь еще рассказывали об этом сне?

– Только Марико… и вот теперь вам.

– Я имею в виду доктора.

– Психиатра?

– Знаете, это могло бы помочь.

– Он попытался бы освободить меня от этого сна, ища причину его, – ответила напряженно Джоанна.

– И что же в этом плохого?

– Я не хочу знать эту причину.

– Если это поможет выздоровлению…

– Я не хочу знать.

– Ладно. Но почему нет?

– Это убьет меня.

– Как? – спросил Алекс.

– Я не могу объяснить… но я чувствую это.

– Это нелогично, Джоанна.

Она не ответила.

– Хорошо, – сказал Алекс. – Забудьте о психиатре. Что, вы сами полагаете, может быть причиной этого кошмара?

– Ни малейшего предположения.

– Вы, должно быть, многое передумали за эти годы, – сказал он.

– Да, немало, – уныло ответила Джоанна.

– И? Ни одной идеи?

– Алекс, я устала. И еще растеряна. Можно, мы больше не будем говорить об этом?

– Ладно.

Она по-птичьи склонила голову набок:

– Вы действительно так легко отступитесь?

– Какое право я имею спрашивать?

Джоанна слабо улыбнулась. С тех пор как они присели на скамейку, это была ее первая улыбка, и давалась она ей нелегко.

– Разве неумолимый и любопытный частный детектив не должен усилить напор в такой момент, как сейчас?

Несмотря на то, что вопрос Джоанны прозвучал с юмором, Алекс почувствовал страх, что подошел слишком близко к ее тайне. Он ответил:

– Здесь я не как частный детектив и не допрашиваю вас. Я всего лишь друг, который предоставит вам плечо, если захотите поплакаться на нем. – Говоря так, он почувствовал укол совести, потому что в действительности он вел расследование: он звонил в Чикаго и заказал дело Шелгрин.

– Может, пойдем на улицу и возьмем такси? – спросила Джоанна. – Сегодня я не обещаю вам больше достопримечательностей.

– Конечно.

Алекс встал, помог ей подняться. Она оперлась на его руку, когда они пересекали дворцовый сад по направлению к Карк-Мон – украшенным внутренним воротам.

Над их головами в угрюмом небе, пронзительно крича, кружились две большие птицы, опускаясь и снова взмывая ввысь.

Алекс, желающий продолжить разговор, но уступающий ее молчанию, был удивлен, когда она внезапно снова начала говорить о кошмаре. Очевидно, какая-то частичка ее души хотела, чтобы он настойчиво расспрашивал ее, это стало бы для нее предлогом рассказать ему больше.

– Очень долгое время, – рассказывала Джоанна на ходу, – я считала, что это был символический сон в лучших традициях Фрейда. Я думала, что механическая рука и шприц для подкожных инъекций были не тем, чем казались, а представляли другие явления. Я пришла к выводу, что этот кошмар был символическим отражением реального события и это событие было настолько травматическим, что я не могла постигнуть его без иносказаний, даже во сне. Но… – Она запнулась, на нескольких последних словах ее голос задрожал и стал слабнуть.

– Продолжайте, – заботливо сказал Алекс.

– Несколько минут назад, в замке, когда я увидела однорукого человека… ну, который так испугал меня, я впервые осознала, что этот сон не символ, это память, которая приходит ко мне во сне, точный, полностью реалистический кусочек памяти.

Они миновали Карк-Мон. Поблизости не было других туристов. Алекс остановил Джоанну между внутренними и внешними воротами замка. Даже прохладный бриз не освежил цвет ее щек: она была белолицая, как напудренная гейша.

– Так вы говорите, что где-то в вашем прошлом на самом деле был человек с механической рукой?

Джоанна кивнула.

– И для каких-то целей, которых вы не понимаете, он применял к вам шприц для подкожных инъекций?

– Да. Положительно так. – Она тяжело вздохнула. – Когда я увидела того корейца, что-то оборвалось во мне. Я вспомнила голос того человека из сна. Он снова и снова говорил: «Еще стежок, еще стежок».

Предчувствие близкой развязки забилось в груди Алекса.

– Но вы не знаете, кто он был?

– Или где, или когда, или почему, – с несчастным видом произнесла Джоанна. – Я страдаю амнезией. Но, клянусь богом, это было. Я не сумасшедшая. Это было. И это… что-то было сделано со мной против моей воли… что-то я не… не могу вспомнить.

– Попытайтесь.

Она говорила шепотом, как будто боялась, что существо из ночного кошмара могло услышать ее.

– Этот человек нанес мне вред… что-то сделал со мной, что было… это звучит мелодраматично, но я чувствую это… что-то такое же плохое, как смерть, может, в каком-то смысле хуже, чем смерть.

Ее голос наэлектризовал Алекса; каждый шипящий согласный звук, как поток, врывался в маленький промежуток между двумя арками. На ее лице, хорошеньком, но потерянном, отразились следы ужаса, который он никак не мог понять до конца.

Джоанна затрепетала.

Алекс тоже.

С милой робостью она сделала шаг к нему. Инстинктивно Алекс раскрыл объятия, и она прижалась к нему. Он обнял ее.

– Это звучит странно, – сказала она, – я знаю, это звучит совершенно невозможно. Человек с механической рукой, как злодей из книжки комиксов. Но я клянусь, Алекс…

– Я верю вам, – сказал он.

Все еще в его объятиях, Джоанна взглянула снизу вверх:

– Правда?

Внимательно глядя на нее, он произнес:

– Да, правда, мисс Шелгрин.

– Кто?

– Лиза Шелгрин.

В замешательстве она отступила от него на шаг.

Он подождал, наблюдая.

– Алекс, я не понимаю.

Он ничего не сказал.

– Кто это Лиза Шелгрин?

– Полагаю, что вы честно не знаете.

– Вы собираетесь сказать мне?

– Вы – Лиза Шелгрин, – сказал Алекс.

Он хотел поймать мимолетное выражение, которое выдало бы ее, тот взгляд заговорщика, загнанного в угол, или, возможно, выражение вины, спрятанное в складочках уголков ее милого рта. Но даже когда он искал эти знаки, он уже потерял свою убежденность, что найдет их. Джоанна совершенно сбивала его с толку. Если она и была потерявшейся Лизой Шелгрин – а теперь Алекс был уверен, что никем иным она и не могла быть, – значит, вся память ее настоящей личности случайно или намеренно была стерта.

– Лиза Шелгрин, – сказала она изумленно, – я?

– Вы, – ответил Алекс, но на этот раз без обвинительного тона.

Она медленно покачала головой:

– Не понимаю.

– Я тоже, – сказал он.

– Это шутка?

– Это не шутка, Джоанна. Это долгая история. Слишком долгая для меня, чтобы рассказывать ее, стоя здесь на холоде.

Глава 11

На пути обратно в «Лунный свет» Джоанна забилась в уголок заднего сиденья такси, в то время как Алекс рассказывал ей, кем, по его мнению, она была. Ее лицо оставалось бледным, темные глаза были настороженны. Нельзя было определить, как его слова воздействуют на нее.

На переднем сиденье рядом с шофером стоял транзисторный приемник, который и занимал его внимание. Водитель подпевал какому-то японскому шлягеру, который передавали по радио, достаточно громко, чтобы было слышно, но не так, чтобы беспокоить своих пассажиров. Он не умел говорить по-английски. Алекс убедился в этом, прежде чем приступить к истории, которую он должен был рассказать Джоанне.

– Не знаю, откуда начать, – сказал Алекс, – думаю, с самого начала. Нашим главным действующим лицом в этом странном повествовании будет Томас Морли Шелгрин. Он сенатор от штата Иллинойс уже почти четырнадцать лет. До этого он был два… нет, один срок в палате представителей. Это человек, придерживающийся умеренных взглядов, не консерватор, не либерал, хотя у него есть тенденция к либерализму в социальных вопросах и сдвиг вправо в области обороны и внешней политики. Около четырех лет назад он выступил одним из организаторов резолюции Кеннеди – Шелгрина, которая привела к большим перестановкам в сенате. По моим сведениям, его неплохо принимают в Вашингтоне, в основном потому, что он заработал себе репутацию надежного игрока законодательной команды. И хотя я никогда не был у него, я слышал, что он один из лучших устроителей приемов в столице, а это также поддерживает его авторитет на высоком уровне. В Вашингтоне много бездельников, которых интересуют только вечеринки. Они ценят человека за то, что он знает, как устроить стол и налить виски. Очевидно, Том Шелгрин тоже удовлетворяет их складу. Должна же быть какая-нибудь причина, что они обеспечивают ему постоянно растущее число голосов. Уверен, что никогда не видел более тонкого политика, и искренне надеюсь, что никогда не увижу! Он знает, как обращаться с избирателями, как собрать их вместе, как будто они – животные; черных, белых и коричневых, католиков и протестантов, евреев и атеистов, молодых и старых, правых и левых, никто не спасется от него. Из пяти выборных кампаний он проиграл только одну – самую первую. Шелгрин – очень импозантный мужчина: высокий, стройный, с хорошо поставленным голосом актера. Когда ему было чуть больше тридцати, его волосы слегка поседели, и фактически все его оппоненты приписывали его успех тому факту, что он действительно выглядит как сенатор. Это звучит несколько цинично и, конечно, упрощенно, но, я полагаю, в этом есть и доля истины. – Он остановился и подождал ответа Джоанны.

Единственное, что она произнесла, было:

– Продолжайте.

– Вы все еще не можете определить ему место в вашей жизни?

– Я никогда не встречалась с ним.

– Я думаю, вы знаете его так же хорошо или даже лучше, чем кто бы то ни было.

– Вы ошибаетесь.

Водитель такси попытался проскочить на меняющийся свет светофора, но потом решил не рисковать и нажал на тормоза. Когда машина остановилась, он взглянул на Алекса и, виновато улыбаясь, извинился.

Алекс опять повернулся к Джоанне:

– Возможно, я привел недостаточно деталей для того, чтобы освежить вашу память. Позвольте мне еще рассказать о Томасе Шелгрине.

– Смело продолжайте. Я хочу знать, к чему вы ведете, – сказала Джоанна. – Но я еще раз повторяю, у меня нет никаких воспоминаний, связанных с этим человеком, чтобы освежать их.

– Когда Шелгрину было двенадцать или тринадцать лет, его отец умер. Его семья имела достаток ниже среднего уровня, а оставшись без кормильца, совсем впала в откровенную бедность. Тому Шелгрину с трудом удалось окончить колледж и получить степень управляющего производством. Вскоре по окончании, когда ему было около двадцати, он завербовался в армию и в первых же рядах войск Объединенных Наций был заброшен в Корею. Это был август 1950-го. Где-то в сентябре, после захвата Иншона, он был схвачен корейскими коммунистами. Вы знаете что-нибудь о Корейской войне?

– Только то, что она была.

– Одним из самых любопытных и волнующих аспектов было то, как вели себя американские военнопленные. Во время обеих мировых войн все наши солдаты, попавшие в плен, упорно продолжали вести борьбу. Их было трудно содержать в заключении: они устраивали заговоры, сопротивлялись, разрабатывали побеги. В Корее все было по-другому. С помощью жестоких физических расправ и тонко разработанных идеологических методик, а может, свою роль сыграл и продолжительный психологический стресс, как бы то ни было, но коммунистам удалось сломить дух наших солдат. Немногие пытались бежать, а тех, кому действительно удалось спастись, можно пересчитать по пальцам. Шелгрин был одним из немногих, кто отказался от покорности и сотрудничества. Через семь или восемь месяцев после заключения ему удалось бежать из концентрационного лагеря и чудом добраться до войск ООН. Позже он написал имевшую большой успех книгу о своих военных приключениях. Весь этот жизненный опыт дал ему приличный политический капитал, очень пригодившийся несколькими годами позже. Шелгрин был героем войны во времена, когда это что-нибудь да значило, и он использовал это для завоевания каждого поистине бесценного голоса.

– Я никогда не слышала о нем, – сказала Джоанна.

Когда такси пробиралось по запруженной машинами улице Хорикава, Алекс сказал:

– Немного терпения. Эта история становится значительно более интересной и имеющей отношение к делу. Когда Шелгрин демобилизовался, он женился и стал отцом. Пока он был в плену, его мать умерла, и молодой Том получил небольшое наследство: что-то около 30 000 долларов, что по тем временам было более чем скромно. Он сложил эти деньги вместе со своими сбережениями и тем, что удалось занять – его репутация героя войны помогала ему договариваться и с банкирами, – и приобрел лицензию на торговлю «Фольксвагенами», построил автосалон и огромный гараж. Через пару лет дело Тома расширилось, он стал продавать «Рено», «Триумфы» и «Ягуары», затем так же успешно стал заниматься и другими видами бизнеса, и к концу 50-х Шелгрин был богатейшим человеком. Он занимался благотворительностью, и в своих кругах прослыл филантропом и наконец, в 1958 году выдвинул свою кандидатуру в качестве конгрессмена. Как я уже сказал, в тот первый раз он проиграл, но в 60-м вернулся и победил. В 62-м он был перевыбран и в 64-м избран в сенат, и с тех пор он на этом посту и поныне.

Джоанна прервала его:

– Повторите имя, которым вы назвали меня?

– Лиза Шелгрин.

– Да. И какое отношение она имеет ко всему этому?

– Она была единственным ребенком Томаса Шелгрина.

Джоанна широко открыла глаза и уставилась на него, будто ожидая, что он рассмеется, но он даже не улыбнулся, и она с чувством неловкости поерзала на сиденье. И снова Алекс не почувствовал лжи в ее ответе. Она была удивлена.

– Вы хотите сказать, что я дочь этого человека?

– Да. По крайней мере, я верю: девять шансов из десяти, что это так.

– Невозможно.

– Но откуда вы знаете…

– Я знаю, чья я дочь.

– Или вам кажется, что вы знаете.

– Моими родителями были Роберт и Элизабет Ранд.

– И они умерли в результате несчастного случая возле Брайтона.

– Да. Много лет тому назад.

– И у вас нет живых родственников.

– Вы что думаете, я говорю неправду?

Водитель уловил в ее голосе нотки враждебности. Он бросил на них взгляд в зеркальце заднего обзора, а затем стал смотреть прямо вперед, из вежливости напевая вместе с радио чуть громче, чтобы не подслушать, даже если он и не знал языка.

– Джоанна, вы воспринимаете все в штыки.

– С чего вы взяли?

– У вас нет причины сердиться на меня.

– А я и не сержусь, – резко произнесла Джоанна.

– По вашему тону этого не скажешь.

Она не ответила.

– И вы боитесь того, к чему я все это веду, – добавил Алекс.

– Это смешно. И вы не ответили на мой вопрос: вы думаете, что я говорю неправду?

– Нет, я не могу обвинить вас в этом. Я только…

– Тогда в чем вы обвиняете меня?

– Ни в чем, Джоанна, если вы…

– А я чувствую себя так, как будто вы обвиняете меня.

– Извините, я не хотел произвести на вас такое впечатление. Но вы реагируете так, как будто я сказал, что вы виноваты в каком-либо преступлении. Я совершенно в это не верю. На самом деле я думаю, что другие люди повинны в преступных действиях по отношению к вам. По-моему, вы – жертва.

– Жертва чего?

– Я не знаю.

– Кого?

– Я не знаю.

– Господи, да что же это! – закричала Джоанна, выйдя из себя, и, кажется, при этом она поняла всю неловкость своего поведения. Через боковое окно автомобиля она стала смотреть на проходящие по улице Шийо машины и мотоциклы, а когда снова повернулась к Алексу, уже держала себя в руках: – Это невозможно. Но, как бы то ни было, вы меня заинтриговали. Я должна знать, как вы пришли к столь странному выводу.

Алекс продолжал как ни в чем не бывало:

– Однажды ночью в июле 1972 года, летом, когда Лиза Шелгрин окончила первый курс Джорджтаунского университета, она исчезла с виллы ее отца на Ямайке, где находилась на каникулах. Кто-то проник в ее спальню через незапертое окно. И хотя повсюду были видны следы борьбы и пятна крови на постельном белье и на подоконнике, никто в доме не слышал ее криков. Стало ясно, что ее похитили, но никакого требования выкупа не было. Полиция считала, что она была похищена и убита. Сексуальный маньяк, решили они. С другой стороны, они не смогли найти ее тело, поэтому и не могли утверждать, что она мертва. По крайней мере, не сразу до того, как они провели тщательнейшее расследование. Имея дело с сенатором США, власти Ямайки делали все возможное, чтобы найти девушку. Через три недели Шелгрин потерял всякое доверие к полиции острова. Будучи сам из окрестностей Чикаго и по рекомендации одного из его друзей, кто пользовался услугами моей компании, Шелгрин попросил меня вылететь на Ямайку на поиски Лизы. Мои люди работали по этому делу в течение десяти месяцев, пока Шелгрин не сдался. Мои самые лучшие восемь или девять человек отдавали все время и силы, как и местные полицейские, чтобы выяснить на месте все, что можно. Для сенатора это было недешево, но он не скупился. В этом ему надо отдать должное. Он очень волновался о своей дочери. Но дело не продвигалось ни на йоту, задействуй мы хоть десять тысяч человек. Я имею в виду, что это дело было из нераскрываемых – идеальное преступление. Это было одно из двух крупных расследований, в которых мы потерпели полный провал, с тех пор как я взял дело в свои руки.

Такси повернуло за угол, «Лунный свет» находился за квартал впереди.

– Но почему вы думаете, что я – Лиза Шелгрин?

– У меня по крайней мере две дюжины причин на это. Например, вам столько же лет, что и ей, если бы она все еще была жива. Самое главное, вы – вылитая она, только десять лет спустя.

Насупившись, Джоанна произнесла:

– У вас есть ее фотография?

– Не со мной. Но я скоро получу ее.

Такси остановилось около тротуара перед «Прогулкой в лунном свете». Водитель выключил счетчик, открыл дверь и начал выходить.

– Когда у вас будет фотография, – сказала Джоанна, – мне бы очень хотелось увидеть ее. – Она протянула руку в почти царственном жесте, подразумевая, что Алекс возьмет ее. Когда он коснулся ее руки, Джоанна сказала: – Благодарю за чудесный обед. Надеюсь, он вам понравился так же, как и мне, и извините за испорченную прогулку по городу.

Алекс понял, что она прощается с ним, и произнес:

– Может быть, выпьем и…

– Не сейчас, Алекс. – Внезапно она отдалилась, как будто хотела и могла дать ему не более чем маленькую частичку своего внимания. – Я чувствую себя нехорошо.

Водитель открыл ее дверцу, и она начала выбираться из машины.

Алекс держал ее руку в своей до тех пор, пока она, остановившись, не оглянулась на него.

– Джоанна, нам надо много о чем поговорить.

– Нельзя ли сделать это в другой раз?

– А разве вам не интересно?

– Мне не настолько интересно, насколько я больна: подташнивает, голова болит… Должно быть, я что-то съела не то, а может, переволновалась.

– Хотите, пошлю за доктором?

– Нет, нет. Мне надо всего лишь прилечь.

– Когда мы сможем поговорить? – Он почувствовал, что их разделяет целый океан, чего не было всего минуту назад, и с каждой секундой этот океан становился все шире и глубже. – Сегодня? Между вашими выходами?

– Да, – сказала она рассеянно, – тогда и поговорим.

– Обещаете?

– Обещаю, – ответила она. – Ну, правда, Алекс, бедный шофер умрет от воспаления легких, если еще хоть чуть-чуть подержит дверцу. Сейчас, пожалуй, все пятнадцать градусов мороза.

Неохотно Алекс отпустил ее руку.

Когда Джоанна выходила из такси, порыв ледяного ветра ворвался внутрь и ударил Алекса в лицо.