Текст книги "Апокалипсис Томаса"

Глава 11

Держала пистолет рука с длинными, тупыми пальцами и жесткими черными волосами, растущими между костяшками. Лицо человека, которому принадлежала рука, чем-то напоминало последнюю: суровые, каменные черты и пробивающаяся сквозь кожу борода, которую полностью не сбрить даже топором.

Паули Семпитерно возглавлял службу безопасности Роузленда, но даже в серых брюках, белой рубашке и синем блейзере выглядел так, будто проводил все свое время в темных проулках, где разбивал людям колени бейсбольной битой и разукрашивал их лица кастетом.

– Ты мне не нравишься, красавчик, – и испуганные его грубым голосом поползни, сидевшие на ветвях дубов у него за спиной, перестали посвистывать.

Хотя я видел Семпитерно лишь однажды и не делал ничего такого, чтобы обидеть его, я поверил, что говорит он искренне и действительно сильно меня не любит. Даже если бы он не произнес ни слова, я бы понял его отношение ко мне по толстым пурпурным губам, которые чуть разошлись, открывая зубы, которые могли грызть не только мясо, но и кости. Да и пистолет, нацеленный мне в лицо, не сулил ничего хорошего.

– Волфлоу безмозглый идиот, он всегда был идиотом, но такого я не ожидал, даже от него. Пригласить гостей! И не на одну ночь! О чем он думал? Чего на этом останавливаться? Почему теперь не сыграть твою свадьбу с этой брюхатой милашкой? Позвать сотню ваших тупоумных родственников, нанять оркестр, предложить губернатору прекратить брать взятки на время поездки из Сакраменто сюда и обратно, чтобы он смог вас расписать.

Невысокий, с грудью колесом, с толстой шеей, грубый, Семпитерно смотрелся классическим мафиози, только в отличие от последнего очень уж много говорил. Но он был в бешенстве, хотел, чтобы я знал, что он в бешенстве, но, очевидно, считал, что я слабоумный и не смогу понять его состояния, пока он не произнесет тысячу слов, чтобы мне все разъяснить.

– В любом случае, ты не просто наш гость, красавчик. Ходишь здесь, ходишь там, вынюхиваешь, обследуешь конюшни, говоришь с Шилшомом о лошади, когда нет здесь никакой лошади, давным-давно не было никаких лошадей, а теперь еще ходишь по стене. Кто, черт побери, ходит по стене высотой в девять футов? Никто не ходит. За исключением тебя. Какого черта ты ходишь по стене?

Тут он сделал паузу на быстрый вздох, и я решил, что от меня ждут ответа.

– Видите ли, сэр, сверху открывается очень красивый вид. Такая панорама.

Придвинув пистолет к моему левому глазу, на случай, что я о нем забыл, начальник службы безопасности продолжил:

– И как панорама? Тебе понравилась панорама? Красивее Большого Каньона. Я не знаю, что у тебя на уме, стеноходец, но ты определенно что-то задумал. Я не люблю людей, которые что-то задумывают. Ты знаешь, сколько я готов терпеть людей, которые что-то задумывают?

– Нисколько? – догадался я, уверенный, что этим ответом выиграл приз, если таковой полагался.

– Меньше, чем нисколько. Так что у тебя на уме?

– Ничего, сэр. Если откровенно, я здесь случайно. Мистера Волфлоу очаровала девушка, с которой я путешествую, и меня пригласили сюда за компанию. Не могли бы вы убрать пистолет? Я никакой угрозы не представляю. Это правда.

Он уставился на меня. От такого взгляда у полярного медведя растаяли бы яйца.

Будь у него на губе герпесная язва, мы бы уже стали друзьями.

– Я знаю, что ты еще обернешься для нас серьезной проблемой. Мне очень хочется пустить пулю тебе в лицо.

– Да, сэр. Я знаю, что хочется. Понимаю вас. Но у вас нет причины пустить пулю мне в лицо.

– Причина в том, что мне все это не нравится.

– Кроме того, если вы убьете меня, девушка, которая со мной, расстроится, и мистер Волфлоу, который ею очарован, тоже расстроится, и вы останетесь без работы. Не говоря уже о тюрьме, групповом изнасиловании и потере избирательных прав.

Но даже перспектива лишиться возможности отдать голос за своего кандидата не испугала его.

– Девушка не в его вкусе. Она ни в чьем вкусе. От этой суки у меня по коже бегут мурашки.

– Ох, сэр, это уж очень грубо. Она, конечно, не манекенщица, но по-своему мила.

– Я говорю не о том, как эта девица выглядит. Или ты думаешь, что с таким лицом я буду высмеивать внешность других людей?

– Логично.

Наконец он опустил пистолет.

– Дело в том, как посмотрела на меня она при нашей первой встрече. Словно читала мысли, и история моей жизни оказалась не длиннее перечня ингредиентов на коробке с сухим завтраком.

Я кивнул.

– Она заглядывает прямо в сердце.

– Это тебе не сцена из любовного романа, – покачал головой Семпитерно. – Я словно вошел через пост безопасности в аэропорту и через девять секунд вышел просвеченный, ощупанный и голый.

Если вы любите улыбаться, улыбка может найти вас в самый неподходящий момент.

– Мне нравится, как вы это описываете, сэр.

Вновь он одарил меня замораживающим арктическим взглядом.

– И что, черт побери, это должно означать?

– Ничего. Просто мне нравится, как вы описали свои чувства.

– Да, я говорю то, что чувствую. И мне без разницы, что ты об этом подумаешь, – он сунул пистолет в кобуру. – Если Ной Волфлоу, этот идиот, хочет, чтобы ты находился здесь, я не могу заставить тебя уйти. Но тебе лучше понять, красавчик, он не любит девушку, и ему не нравишься ты, а интересует его только он сам. И чего бы он ни хотел от вас двоих… когда он это возьмет, ты горько пожалеешь о том, что не послушал меня и не ушел гораздо раньше.

Он уже отворачивался от меня, когда я решил его порадовать.

– Наверное, мы уйдем завтра утром.

Отойдя на два шага, он остановился, повернулся ко мне:

– Уйдите сегодня. Не оставайтесь на ночь. Уйдите сейчас.

– Может, после ленча.

Он бросил на меня яростный взгляд, а после паузы процедил:

– Возможно, я знаю, почему ты нужен Волфлоу здесь.

– Почему?

Вместо ответа я услышал:

– Если ты что-то ищешь в Роузленде, то обязательно найдешь противоположное. Если хочешь выжить, поищи свою смерть.

Он вновь повернулся и зашагал в дубовую рощу. При его приближении насвистывающие на ветвях поползни опять замолчали. Когда он ступил в тень деревьев, стая сорвалась с ветвей, устремилась в небо, забыв про существование сапсанов.

Среди деревьев я увидел мини-пикап с электродвигателем, какие часто используются ландшафтными специалистами. Побольше тележки для гольфа, но меньше пикапа, без крыши, с двумя сиденьями и открытым кузовом. Этот оснастили большущими шинами низкого давления, придававшими ему сходство с вездеходом.

Паули Семпитерно уселся за руль. Мягко урча, мини-пикап, казалось, поплыл среди деревьев, выкатился на золотистый луг и взял курс на подъем, за которым находился особняк.

Я не обижаюсь на грубые слова, которыми меня обзывают. От «красавчика» только погрустнел, потому что внешность у меня самая ординарная, словно у любого актера, который играет в фильме напарника Тома Круза, и задача у него – своей ординарностью добавить экстраординарности звезде, чтобы в фильме тот выглядел даже лучше, чем в жизни.

Когда мистер Семпитерно выплюнул это слово, он не насмехался надо мной: удачная насмешка отталкивается от толики правды. Нельзя насмехаться над собакой, потому что она собака, и тот, кто пытается это сделать, сам становится смешным. Начальник службы безопасности полагал меня «красавчиком» в сравнении с собой, показывая, что он очень уж низко оценивает собственную внешность, и это вызывало грусть.

В его случае термин «красавчик» мог означать и что-то еще. Люди иной раз говорят кодовыми словами, не замечая, что это делают, и для них это такая же загадка, как для остальных. Учитывая, что внешность у меня ничем не примечательная, возможно, я обладал какими-то другими достоинствами, которые мистер Семпитерно разглядел во мне. Сам он ими не обладал – и завидовал. Если бы я мог определить, о чем он вел речь, возможно, я бы смог ухватиться за ниточку и, потянув за нее, распутал бы клубок тайн Роузленда.

Когда начальник службы безопасности проехал половину луга, я решил продолжить поход по периметру, а также целиком и полностью сдаться третьей и последней составляющей моего сверхъестественного шестого чувства.

В дополнение к изредка случающимся пророческим снам и способности видеть задержавшиеся в этом мире души мертвых, я обладаю, по терминологии Сторми Ллевеллин, «психическим магнетизмом». Если мне надо найти человека, местонахождения которого я не знаю, я сосредотачиваюсь на его имени или лице и, полагаясь на интуицию, иду или еду вроде бы наугад, – на своих двоих, на скейтборде, на автомобиле, все равно на чем, – пока не нахожу нужного мне человека. Крайне редко на это уходит более получаса.

Поиск обычно заканчивается успешно, – обломы, правда, случаются, – но я не могу контролировать или предвидеть, где и когда эта встреча произойдет. Если бы паранормальные способности продавались в магазине, то в моем случае покупка делалась в «Доллар-март»[9]9
  «Доллар-март/Dollar Mart» – магазин одной цены, где все товары стоят 1 доллар.


[Закрыть], а не в «Тиффани».

В данном случае я не мог сконцентрироваться ни на имени, ни на лице. Оставалось только позволить словам Аннамарии снова и снова прокручиваться в памяти: «Здесь смертельная угроза нависла над кем-то еще, и этот кто-то отчаянно нуждается в твоей помощи», – и надеяться, что рано или поздно я выйду на этого индивидуума.

Когда все горячо рекомендуют мне покинуть поместье и дают такой необычный совет: искать смерть, чтобы выжить, поневоле в голову приходит мысль, что оставшееся в моем распоряжении время уходит, как песок из разбитой колбы песочных часов. В прошлом я подводил людей, включая ту, кого любил больше жизни. Каждая неудача еще больше опустошает мое сердце, и никакой успех не может заполнить собой эту пустоту. Едва ли я умру от рук какого-нибудь злодея. Скорее, стенки моего сердца сложатся в пустоту, которую они окружают. Наверное, еще одной неудачи я бы не пережил. И если время убегало, мне не оставалось ничего другого, как бежать быстрее времени.

«…здесь смертельная угроза нависла над кем-то еще, и этот кто-то отчаянно нуждается в твоей помощи…»

Я вернулся к стене, двинулся туда, где над ней нависали ветви дубов.

Из теней, отбрасываемых деревьями, внезапно вырвался черный жеребец, поднялся на задние ноги, молотя по воздуху передними.

Сидящая на коне босоногая блондинка указала на меня, как это было и в прошлый вечер. Только на ее лице теперь не отражалась душевная боль – его перекосило от страха.

Как бы она ни боялась уйти на Другую сторону, в этом мире ей ничего не грозило. Поэтому я понял, что боится она за меня и пришла, с тем чтобы предупредить о нависшей надо мной угрозе, куда более конкретной и близкой, чем та, о которой говорили Генри Лоулэм и Паули Семпитерно.

Иссиня-черный жеребец опустился на все четыре ноги и беззвучно замахал хвостом, взгляд женщины сместился куда-то мне за спину. Ее лицо перекосило еще больше, теперь уже от отвращения, а не от страха, рот открылся в молчаливом крике ужаса.

Я оглянулся, но увидел только сухую, высотой по колено, траву, позолоченную утренним солнцем: цветом она теперь не отличалась от волос женщины, склон, полого спускающийся к северу, и первую дубовую рощу, в которой я забирался на стену.

Но я ощутил какое-то неприятное чувство, сродни тому, которое испытывает каждый из нас, обнаруживая в утренней почте письмо из департамента налогов и сборов. Возникла стопроцентная уверенность, что я увидел бы то, что видела женщина-призрак, если склонил голову под определенным углом, или надел очки с правильно подобранными линзами, или, всматриваясь в солнечный свет, сумел бы разглядеть сумерки, до которых оставались еще долгие часы.

Когда я повернулся к лошади и наезднице, они уже не возвышались надо мной. Находились в двадцати футах, на опушке рощи. Женщина смотрела на меня, подзывала взмахами правой руки, ее жесты и поза говорили о том, что времени терять нельзя.

Никто не знает лучше меня, что реальность куда более сложная, чем описывается нашими пятью чувствами. Наш мир, со всеми его тайнами, всего лишь луна в сравнении с куда большим и более загадочным невидимым миром, вращающаяся так близко к планете, что иногда они сталкиваются, не причиняя вреда друг другу, но вызывая странные эффекты.

Не решаясь тратить время на оглядывание, я побежал к жеребцу и наезднице.

Глава 12

Высокий потолок этого дубового кафедрального собора напоминал церковные окна, только с меньшим количеством цветного стекла и более темные, а солнечно-золотые и лиственно-зеленые свет и тени могли отдаленно напоминать райский пейзаж.

Петляя между высокими деревьями, черный жеребец практически растворялся в темноте, открывая свое местонахождение, лишь когда на него падал солнечный луч. Мне ориентиром служила наездница, которую я мог разглядеть без труда. Ее шелковая белая ночная рубашка ярко сверкала под солнцем и мягко светилась в темноте.

Я не знаю, почему тень и свет проявляются на призраках, соответственно, затемняя и открывая их, точно так же, как на живых людях и всех объектах этого мира. У призраков нет субстанции, чтобы отражать свет и создавать поверхность, на которую может упасть тень.

Психиатр скажет, что эта особенность призраков доказывает, что они не из Другого мира. Он может даже предположить, что эти призраки – психологический обман, и мне просто не хватает воображения, чтобы представить их нечувствительными к свету и тени, какими должны быть настоящие призраки, при условии, что они существуют.

Я иногда задаюсь вопросом, почему те, кто строит гипотезы о человеческом разуме, столь легко верят в существование того, что нельзя увидеть, измерить или надежным способом подтвердить их реальность, призраков, – это я об эго, бессознательном «я» – но, тем не менее, обзывают суеверными тех, кто верит, что у тела есть душа.

Женщина остановила жеребца под деревом. Когда я догнал ее, указала наверх, на разлапистые ветви дуба, определенно предлагая мне залезть на него.

Страх на ее лице – страх за меня – я отчетливо видел и здесь, в царстве переплетения света и теней.

Хотя в прошлом мне приходилось встречаться со злобными душами, которые иногда устраивали для меня полтергейст, швыряясь всем, от мебели до замороженных индеек, я не могу припомнить ни одной души, задержавшейся в этом мире после смерти тела, пытавшейся обмануть меня. Обман – эта та особенность человека, которая, похоже, остается с телом.

Убежденный, что женщина знает об ужасной угрозе, которая вот-вот обрушится на меня, я полез на дерево. Сначала по стволу до первой ветви, потом от ветви к ветви, так и поднялся до первой развилки в четырнадцати футах над землей.

Когда посмотрел вниз, увидел сквозь ветви и листву то место, где стояли жеребец и наездница. Они исчезли.

Разумеется, призраки свободны в выборе: могут оставаться, а могут и исчезнуть, и поскольку ни жеребец, ни женщина не говорили, они никак не могли сообщить о своих намерениях.

Сидя на первой развилке, я скоро начал ощущать себя дураком. Я – типичный представитель человечества, а потому кладезь глупости во мне бездонный, и меня постоянно тянет испить из него. Да, я еще не встречал душу, которая бы обманула меня, но это не означало, что таких душ нет и до конца моих дней ни одна из них так меня и не обманет.

Души мертвых, отказывающиеся покинуть этот мир, обычно не склонны к путешествиям, практически всегда остаются в том месте, где умерли. Они не могут отправиться в мультикомплекс, чтобы посмотреть последнюю голливудскую комедию дурных манер и насладиться тридцатидолларовым ведерком попкорна, поджаренным на рыбьем жире, соответствующем всем установленным государством стандартам. После долгих лет постоянного волнения о том, что их ждет на Другой стороне, после долгих лет цепляния за этот мир в надежде увидеть, как их убийцы понесут заслуженное наказание, они имеют право немного поразвлечься.

Я мог представить себе, как эти две души, женщины и коня, мчатся по Роузленду и весело смеются – пусть и беззвучно, – радуясь тому, как легко им удалось убедить простодушного Одда Томаса забраться на дерево и дрожать в ожидании появления несуществующего страшилы, тогда как на самом деле грозило мне только одно: птичка с верхней ветви могла накакать на меня.

А потом страшила появился.

Много страшил.

Первым признаком того, что я не жертва розыгрыша призраков, стал слабый, едкий запах, пробивающийся сквозь листву, добавившийся к ароматам коры, зеленых листьев и желудей, которые все еще висели на дереве.

Хотя не такой насыщенный, как в конюшне, запах озона казался здесь совершенно неуместным. Разумеется, на открытом воздухе им не могло пахнуть так же сильно, как в закрытом помещении. Но так же, как раньше, я не испытывал никаких сомнений в том, что запах этот – предвестник появления чего-то более странного и опасного, чем души мертвых.

Начавшееся изменение освещенности подтвердило мое предположение, что мне предстоит еще одна встреча с теми вонючими тварями, которые могли видеть в темноте. Золотистый утренний свет, сверкающий в зазорах между листьями, стал желто-оранжевым, словно его источник заметно сместился с востока на запад.

Я могу не понимать загадочных фраз, которые слышу от половины встреченных мною людей, но мне по силам достаточно точно определить, когда действительно грядет беда. Если бы я смог найти национальный чемпионат параноиков, то без труда бы выиграл первый приз и удалился на покой.

С лежащим на земле ковром маленьких, овальных, сухих листьев дубовая роща не позволяла живому существу передвигаться бесшумно. Но в любом случае компанию, которая пыталась извлечь меня из ларя для фуража, ни в коей мере не заботила скрытность. Они явились шумною толпой, топая среди деревьев, и сухой треск листьев маскировал разве что их рычание и фырканье.

Я пристально всматривался сквозь листву, но на тех участках земли, которые оказывались в моем поле зрения, не видел ничего путного. Тени от дубовых крон заметно потемнели, все более смещающийся к оранжевому свет не пробивал листву с легкостью лучей утреннего солнца, а просачивался сквозь него, слабый и тусклый, словно отблески пламени, которого я не видел.

Так что пришельцев я разглядеть не мог, передо мной были только бесформенные тени. Некоторые передвигались быстро, другие – неуклюже, но чувствовалось, что все возбуждены и что-то ищут. И, скорее всего, искали они не девственниц с хорошей репутацией, чтобы жениться на них и нарожать детей, которые потом проводили бы с ними вечера, играя на флейтах и скрипках на семейных концертах.

И проворные, и неуклюжие метались среди дубов, словно безумные, вместе бросаясь то на восток, то на север, то на юг. Проследить за их хаотическими перемещениями не составляло труда по треску сухих дубовых листьев.

Всякий раз, когда они подходили ближе, я вновь слышал их хрипы и рычание, совсем как в конюшне. Но теперь, когда я сидел над ними, эти горловые звуки воспринимались совсем не так, как в прошлый раз, когда доносились до меня через вентиляционные отверстия, забранные сетчатыми экранами.

Они по-прежнему звучали, будто их издавали животные, но только не те, которые встречаются в природе. Я подумал, что порою слышу в этих восклицаниях человеческие интонации: бессловесное выражение отчаяния, печальный вой озабоченности, какой подсознательно мог издать и я в момент серьезной опасности, сдавленный вскрик злости, выражающий не чисто животную ярость, а горькое негодование, то есть эмоции, на которые способно только разумное существо.

Холоднее не стало. Мой легкий свитер и джинсы соответствовали температуре воздуха этого дня. И, тем не менее, меня начал бить озноб.

Тех, кто находился внизу, я, похоже, мог называть как стаей, так и толпой.

Звериная стая – группа индивидуумов, относящихся к одному виду, действующих исходя из инстинктов и привычек, свойственных этому виду.

С другой стороны, людская толпа беспорядочна и беззаконна. На пик возбуждения ее выводит не охота, как это бывает у животных, не вполне достойное стремление добыть пропитание, а идея, которая может оказаться как правдивой, так и лживой… и последнее случается немного чаще. Когда это злая идея, а ложь – всегда зло, те, кто ею захвачен, куда более опасны, чем любое животное, когда-либо жившее на земле за всю историю планеты. Люди, объединившиеся в движимой ложью толпе, дикие, жестокие и способны на такое насилие, что лев в ужасе убежит от них, а злобный крокодил будет искать спасения в болоте.

Судя по звукам, доносившимся снизу, тварей этих собралось больше, чем в конюшне, возможно, двадцать, может, и чуть ли не сорок.

По их действиям чувствовалось, что они очень спешат. К этому времени звуки, которые твари издавали, свидетельствовали о том, что разъярены они сверх всякой меры и успокоить их может только кровь, много крови.

Три раза они пробегали мимо дерева, на котором я спрятался, и их обоняние – или тот орган чувств, который служил им лучше остальных – пока им не помогло. Когда пронеслись в четвертый раз, я по-прежнему видел только их тени, которые говорили разве что о бесформенности моих врагов. Они сталкивались друг с другом, спеша отыскать меня.

Желто-оранжевый солнечный свет уже переходил в темно-оранжевый. И я, конечно, не мог получше разглядеть этих тварей, пока они не сменили бы вектор поиска на вертикальный и не оказались бы со мной лицом к лицу в моем дубовом укрытии.

Если мы чего-то очень боимся, то зачастую накликиваем это на себя.

Они уже убегали на север рощи, но внезапно повернули назад. Все тени, все мрачные темные формы накатили на дерево, как морской прилив на одиноко стоящую скалу.

Последний присоединился к остальным, и треск листьев прекратился. Они молчали, как те монстры, которые прячутся под детской кроваткой, и их молчание искушало почувствовать себя в полной безопасности, высунуться из-под одеяла, перегнуться через край кровати, заглянуть под нее.

Но я не чувствовал себя в безопасности. Они меня нашли.