Текст книги "Дракон должен умереть. Книга III"

– Я не проверяла. Месяц – точно. Наверное, могу и дольше.

– И тебе не становится… плохо?

Джоан долго молчала, и Генри решил было, что она решила не отвечать.

– Становится, – произнесла она наконец тихо. – Но не плохо. Я просто перестаю быть человеком. И это куда проще – не быть им. Поэтому я все время заставляю себя быть. Есть, спать. Дышать. Делать вид, что я обычный человек.

Теперь настала очередь Генри молчать. Джоан вернулась к чтению и пирогу. Он долго смотрел на нее, пытаясь понять, что видит – обычного человека? Или нет?

«Точно не обычного», – подумал Генри, а вслух сказал, слегка улыбнувшись:

– Все равно я не понимаю, как в тебя столько влезает.

Джоан тихо фыркнула, не поднимая глаз:

– Уходит в сущность дракона.

– Тогда ты его явно не докармливаешь. Он же ого-го какой.

– Ого-го, – сухо согласилась Джоан. Генри показалось, что ей не нравится говорить о драконе. Но, с другой стороны, кто-то же должен с ней об этом говорить?

– А как это работает? – спросил Генри, присев на край стола. – Когда в один момент ты – маленький человек, а в другой – огромный дракон?

На этот раз Джоан оторвалась от документа.

– Подмена настоящей сущности, – пояснила она спокойно. – Момент превращения обусловлен моим выбором – человек я или дракон. Но на самом деле существуют обе сущности, просто одна становится сначала прошедшей, а затем – будущей. Поэтому я, кстати, превращаюсь вместе со всей одеждой и прочим барахлом, – добавила Джоан.

– То есть меч, доспехи?..

– Ага.

– …Лошадь? – таким же беспечным тоном продолжил Генри.

Джоан скептически поджала губы.

– Нет. Все-таки без лошади.

– Почему?

– Не знаю. Может, потому, что у нее есть своя воля?

– Может, – согласился Генри. – А если посадить на тебя улитку, ты превратишься вместе с ней?

Джоан приподняла брови:

– А что, у улитки воли нет?

– Я что-то с трудом могу представить себе волевую улитку.

– А волевого хомячка?

– Предлагаю проверить, – предложил Генри. – Мы будем сажать тебя на разных животных и проверять, превращаются они вместе с тобой или нет.

Брови Джоан как будто спрашивали: «Ты издеваешься?»

Генри сделал убийственно серьезное лицо и произнес:

– И будешь сидеть ты – огромный могущественный дракон, а напротив тебя маленький, но гордый и волевой…

– Хомячок, – столь же серьезно кивнула Джоан.

И расхохоталась.

Сон и бессонница

Джоан соврала Генри – она давно разучилась спать.

Иногда ей удавалось задремать на час или два, но это не приносило облегчения – и очень часто оканчивалось кошмаром, который снова начал ее преследовать. Она вскакивала, испуганная, растерянная, несчастная, а вокруг была лишь темнота ночного замка – которой, строго говоря, тоже не существовало для Джоан. Как-то раз она не выдержала и пошла бродить по пустым коридорам и переходам, чтобы хоть как-то прийти в себя. В замке было очень тихо – правда, не для ушей Джоан. Но она старалась не слушать.

Позже она не могла себе сказать, оказалась ли здесь случайно, или подсознание вело ее сюда вполне целенаправленно – но в конце концов Джоан обнаружила себя стоящей перед дверью в комнату Генри. Если бы она полностью владела собой, то, разумеется, тут же ушла бы. Но ей было очень одиноко, в замке было очень пусто… Джоан посмотрела по сторонам и бесшумно проскользнула в комнату.

Уже закрывая дверь, она подумала, что Генри вполне может оказаться не один. Мысль эта сковала ее ужасом, и она прислушалась. Но в немного душной тишине было слышно только одно дыхание – и она слишком хорошо знала его.

Джоан видела и слышала Генри спящим бессчетное количество раз. На протяжении всего их знакомства она ложилась позже, а вставала раньше – и потому знала наизусть, как он засыпает и как просыпается, на каком боку спит и как он дышит.

Сейчас Генри лежал на спине, закинув руку за голову. У него было странное для спящего напряженно-сосредоточенное выражение лица. Джоан постояла над ним, потом отошла к креслу, стоящему справа от окна, забралась в него с ногами и положила подбородок на колени. Она сидела, не шевелясь, всю ночь, до самого утра, пока где-то в отдалении не пропел петух, а далеко внизу не послышались голоса замковой челяди. Тогда Джоан невидимой тенью выскользнула из его комнаты и, никем не замеченная, вернулась в свой кабинет. Спустя несколько часов она встретила Генри на заседании Совета. Его лицо было таким же серьезным и сосредоточенным, как во сне.

С тех пор каждый раз, когда ей снился кошмар, Джоан приходила к нему. И чем дольше она смотрела на него, тем больше чувствовала себе не драконом и не королевой, а маленькой девочкой из хижины Сагра, к которой вернулся ее друг. Иногда, посидев немного у Генри, Джоан уходила к себе и засыпала – глубоко, спокойно, без снов. И утром просыпалась совсем другим человеком. Вернее, просто человеком.

Поначалу они не очень часто виделись днем. Генри проводил почти все свое время в библиотеке, а ее времени хватало только на то, чтобы устроить перенос книг оттуда в кабинет. Когда библиотекарь доложил, что лорд Теннесси читал одну из книг, которую она просила достать, Джоан стало любопытно, и она приказала отправлять ей все книги, которыми интересовался Генри. Библиотекарь повиновался, со свойственной своей профессии скрупулезностью составляя для нее списки с указанием даты и количества прочитанных страниц. Позже Джоан просматривала эти списки со странным ощущением причастности, возникавшим от знания, что именно и когда Генри читал. Как и звук его дыхания во сне, это чувство успокаивало ее.

Пару недель спустя Генри пришел к ней в кабинет, молчаливый и вежливый, с совершенно невозмутимым видом взял книгу с полки и сказал просто «я еще не дочитал», и Джоан страшно испугалась – как тогда, когда он застал ее за чтением писем. Она боялась предположить, что он мог про нее думать.

Джоан перестала забирать книги, и после этого долго видела его только на заседаниях Совета – и по ночам, когда его молчание было естественным и не могло означать, что он что-то от нее скрывает. А потом она совершенно случайно встретила Генри на галерее, и у него был такой растерянный вид, напрочь лишенный его обычного выверенного спокойствия, что она сама растерялась в первое мгновение. Джоан не могла предположить, что могло с ним случиться, а он явно не хотел, чтобы она знала – и это ранило, саднило, мешало спокойно разговаривать с ним. Но он пошел вместе с ней, и просидел в кабинете всю ночь, – это тоже успокаивало. Как и много лет назад, молчание вместе с ним имело свою ценность.

С тех пор он стал часто приходить к ней в кабинет. Они не договаривались об этом, никто никого ни о чем не просил – просто иногда Генри появлялся, и Джоан каждый раз незаметно вздыхала, испытывая чувство непонятного облегчения. Она снова стала спать – все еще сильно меньше, чем спали все нормальные люди, но достаточно, чтобы приходить к нему по ночам все реже и реже. Иногда, впрочем, Джоан все равно не могла уснуть – тогда она бесшумно проскальзывала по коридорам, пробиралась в его комнату и там сворачивалась в кресле, глядя на его напряженное лицо и ожидая, когда он вздохнет и его лицо расслабиться. После этого она неслышно поднималась и уходила, забирая с собой часть его спокойствия и оставляя вмятину в мягкой обивке кресла, которая успевала выправиться до того, как он просыпался.

Каждый раз после ночи у него Джоан не сразу могла посмотреть Генри в лицо. В этот момент она обладала тайным знанием, как будто оставив себе часть несуществующей между ними близости, и ей требовалось время, чтобы напомнить себе, что между ними ничего не существовало. Вероятно, она не вполне владела собой тогда – потому что Генри в таких случаях пристально глядел на нее, и его лицо было таким же сосредоточенным и серьезным, как ночью.

Джоан старалась реже смотреть на него днем – потому что уже привыкла смотреть на него ночью часами и боялась, что привычка может взять свое. И только это могло объяснить, почему она не заметила сразу.

Это случилось нечаянно, как всегда случаются такие вещи, – Генри протянул руку через стол в тот момент, когда она ставила горячий чайник, и кипяток плеснул ему на руку. Джоан бросила взгляд, чтобы убедиться, что ничего страшного не случилось, – и вдруг увидела уродливые отметины, идущие через пальцы, скрытые загаром и потому не такие заметные.

– Генри, – позвала она тихо, и он тут же вскинул на нее глаза, потому что ее голос звучал не совсем обычно. – Что случилось с твоей рукой?

Он удивленно поднял бровь:

– Ты же сама только что облила меня кипятком.

– Нет, не это, – возразила она, не обращая внимания на свежее красное пятно и не сводя глаз со старых шрамов.

Он недоуменно посмотрел на свою руку, неожиданно понял, о чем она, и поднял глаза, холодные и настороженные.

– Я не помню, – сказал он наконец спокойно, но это было совсем не то спокойствие, за которым Джоан приходила к нему по ночам.

– Покажи мне вторую руку.

Он молчал.

– Генри, покажи мне вторую руку, – приказала она тихо, и он поднял и повернул к ней кисть тыльной стороной. Джоан долго смотрела на полосы.

– Ты не помнишь, – повторила она.

– Нет, – отрезал Генри, убирая обе руки и быстро вставая из-за стола. – Я вернусь позже.

Она ничего не ответила, глядя прямо перед собой, а тошнотворный ужас ворочался внутри нее, сковывая конечности и наполняя жутким бессилием.

⁂

Кошмар был таким же ярким и настоящим, как обычно – еще более настоящим оттого, что весь вечер она смотрела на Генри и на его руки всякий раз, когда он не мог этого видеть.

Джоан проснулась растерянная и расстроенная, и тут же пошла к нему, быстро проходя по пустым коридорам. В комнате Генри она забралась в кресло привычным движением. Мягкая подкладка слегка поддалась, принимая форму ее ног, которые Джоан подобрала под себя.

Лицо Генри снова было сосредоточенным, напряженным, и Джоан стала ждать, когда он вздохнет и расслабится. Она знала, что рано или поздно это должно произойти, и замерла, глядя на него и отмеряя время его ровными вдохами и выдохами. Тишина была разлита в воздухе комнаты, обволакивая ее, как клубы дыма без цвета и запаха, и она впитывала ее кожей, с каждым вдохом и выдохом все больше успокаиваясь.

⁂

Ночной полумрак, так до конца и не ставший тьмой, медленно проползал по небу следом за блеклой перламутровой полосой, оставшейся после солнца, постепенно превращаясь в холодные застывшие предрассветные сумерки, как будто впитавшие в себя бесцветность ночи. Он растворялся в густом тумане, оседая на земле, крышах, стенах домов напоминанием о темноте, – а потом солнце продралось сквозь серое небо, и реальность кристаллизовалась под его мягкими, неуверенными лучами. Генри глубоко вдохнул, выдохнул – и открыл глаза.

Он посмотрел в окно, на небольшой квадрат бесцветного неба, до которого солнце еще не успело добраться, – и внезапно почувствовал, что в комнате есть кто-то еще. Генри резко сел, кровать скрипнула – Джоан вскинула голову, просыпаясь, и тут же наткнулась на дикий взгляд его серых глаз, еще находившихся где-то на грани сна и реальности и потому особенно пронзительных. Бесконечно долгое мгновение она не могла пошевелиться, совершенно оцепенев от ужаса, и от этого взгляда, лишенного всякого прикрытия его обычного вежливого спокойствия и потому пробирающего ее насквозь, до самых глубин ее запуганного и запутанного естества.

– Джоан? – спросил Генри незнакомым, хриплым и тяжелым голосом, таким же безумным и безжалостно честным, как его глаза, и тогда она вскочила и выбежала из комнаты так быстро и резко, что почти снесла на ходу тяжелую дверь.

Сначала Генри хотел броситься за ней. Но он был слишком ошарашен и слишком долго собирался с мыслями. Генри лежал на кровати с открытыми глазами, глядя в потолок и не видя ничего, кроме испуганного лица Джоан, с которым она вскочила из его кресла. Само по себе ее появление в его комнате уже не удивило бы Генри – но выражение лица показывало, что по каким-то причинам он не должен был сейчас ее видеть. И эта мысль все не давала ему покоя, она свернулась тугим скользким жгутом в районе солнечного сплетения и при малейшем движении сжималась еще сильнее. Он лежал, безуспешно пытаясь снова уснуть или хотя бы убрать это напряжение внутри, но чем дольше Генри ворочался с боку на бок, тем сильнее оно мешало, и в конце концов Генри встал, оделся и вышел из комнаты. Дверь все-таки пострадала, когда на нее налетела Джоан, потому что жалобно скрипнула и открылась под странным углом, беспомощно повиснув на вывернутых петлях. Генри на мгновение задержался, рассматривая ее – и быстро пошел в сторону королевского кабинета.

Он привычным движением толкнул большие тяжелые двери кабинета – но они не поддались. Генри тихо выругался и толкнул еще сильнее, затем отошел на шаг и недоверчиво осмотрел темное резное полотно, на котором странным образом сплетались львы, лошади и драконы.

Драконы.

Генри никогда раньше не видел эти двери запертыми. И был уверен, что они будут открыты в любое время дня и ночи. Он провел рукой по гладкому дереву, еще раз безуспешно дернул дверь – и пошел прочь. За поворотом встретил стражника и спросил, не видел ли он королеву.

– Видел, а как же, – отозвался тот. – Проходила здесь недавно.

– Куда?

Стражник махнул рукой дальше по коридору, в сторону перехода в нижний замок. Генри направился туда, по дороге задавая каждому встречному все тот же вопрос. Так он спускался все ниже – сначала в полуподвал, в котором находилась и его бывшая камера, а затем – в склеп.

Джоан была там. Она сидела на полу рядом с гробницей – но не отца, а брата. При звуке его шагов она подняла голову. Генри присмотрелся, и в свете одинокого факела, оставленного, вероятного, провожавшим королеву стражником, он увидел, что ее лицо утратило всякий намек на испуг и неуверенность. Оно было спокойным и собранным.

– Джоан… – начал Генри, но тут же понял, что от любых его слов станет только хуже.

– Ты знаешь, от чего умер Джон? – Она повернула голову к пышному надгробию, и он почувствовал ее желание перевести тему разговора.

– От лихорадки вроде бы?

– Все так говорят, – вздохнула Джоан. – Но с чего началась эта лихорадка?

– Не знаю. У тебя есть какие-то предположения?

– Нет. Я просто думаю, что все это очень странно. И то, как он умер – и то, что он хотел меня убить. Ты знаешь, что он был очень хорошим старшим братом?

Генри изумленно уставился на нее. Сказанное никак не подходило к образу Джона, который сложился у него.

– Он хотел тебя убить, – пробормотал Генри.

– Да. Но это было после того, как я очень долго его не видела. И после того, как он попытался покончить с собой. Мне кажется, он был чем-то серьезно болен. И от этого умер.

– Генри вспомнил свою последнюю встречу с принцем – горящие глаза, резкая смена настроения…

– Может быть, – согласился он. – Но ведь Джон и в детстве тебя задирал.

– Какой старший брат не задирает младших? – грустно улыбнулась Джоан.

– О да, – усмехнулся Генри понимающе.

Слишком понимающе. Она заметила и тут же слегка прищурилась.

– Прозвучало так, как будто ты знаешь, о чем говоришь.

Генри небрежно пожал плечами.

– Я повидал в своей жизни много чьих-нибудь старших и младших братьев.

Он не был уверен, поверила ли она ему – Джоан поднялась, глянула на надгробие и пошла к выходу из склепа.

– Джоан, – позвал Генри еще раз, уже настойчивее. Она остановилась, обернулась. – Что ты делала у меня?

Она вопросительно подняла брови.

– У тебя?

– Сегодня утром… – В голосе Генри появилось сомнение.

– Я не была у тебя сегодня утром, – твердо ответила Джоан. – Возможно, тебе приснилось.

Когда дверь за ней захлопнулась, факел потух под порывом сквозняка. Генри вздохнул – и осторожно направился к выходу в полной темноте.

Предел

Время шло, тихо и размеренно, как песок в часах. Раз в три дня Генри присутствовал на заседаниях Совета и внимательно следил за холодным, невозмутимым лицом королевы. Иногда его вызывали на встречи королевы с послами, представителями гильдий, учеными. Генри стоял в пяти шагах от трона, внимательно следя за величественным, спокойным лицом королевы.

Она больше не вызывала его к себе в кабинет, и Генри не заходил сам, не желая снова наткнуться на запертые двери. Большую часть времени делать ему было катастрофически нечего, и Генри вместе с Ленни уезжал за город – просто чтобы сменить обстановку. Здесь не было гор, и широкая гладь Ина оставалась самой живописной частью пейзажа – но это было все равно лучше каменных стен замка. За городом Генри мог дышать. И старался делать это как можно чаще.

И однажды он уехал в тот день, когда делать этого не стоило.

⁂

– Где тебя носило? – прошипел Бертрам, схватив Генри за локоть и чуть ли не силой потащив за собой.

– В чем дело? – Генри вывернулся из хватки лорда дознания, когда они подошли к дверям тронного зала.

– Привезли наконец этого идиота.

Генри вздохнул и толкнул дверь. В зале было много народу, но большая часть отошла к стенам, оставив центр пустым. Лорд Монтгомери стоял посреди зала, надменностью и неприступностью готовый соперничать с высокими каменными сводами. Его внешность оставляла желать лучшего – черные как смоль волосы свисали грязными патлами, а одежда испачкалась и истрепалась, но лицо все равно светилось горделивой красотой, вызывающей и яркой.

Когда стало ясно, что с наскока Инландию завоевать не удалось, а дальнейший конфликт может дорого стоить уже самой Империи, кресский посол попросил аудиенции с королевой. Ее требования были просты – чтобы на территории ее страны не осталось ни одного кресского солдата. Когда же посол упомянул кресских пленных, захваченных армией во время снятия осады Риверейна, королева заявила, что готова их выдать – если Империя в ответ выдаст трех лордов, предавших ее.

И вот теперь одного из них под конвоем доставили в столицу. Генри не знал, что королева собиралась с ними делать, но предчувствие было очень нехорошее. Он подошел поближе, внимательно рассматривая пленника, окруженного стражей. Распахнулись двери. Генри не стал оборачиваться – он знал, кто ходит так бесшумно.

При виде королевы Монтгомери слегка изменился в лице, позволив губам сложиться в тонкую любезную улыбку. Генри пристально следил за ним. Лорду уже нечего было терять – лучшее, на что он мог рассчитывать, это возможность безболезненно умереть. Однако Монтгомери, в роду которого были крессы, славился вспыльчивым характером и своеобразной манерой общения.

И Генри знал, что королева могла на подобное отреагировать не менее своеобразно.

– Лорд Монтгомери, – поприветствовала она, и от звука голоса королевы мгновенно подтянулись все присутствовавшие в зале. Все, кроме лорда. Он продолжал стоять, уперев одну руку в бок и посматривая на вошедших из-под пушистых черных ресниц.

– Мы должны были встретиться с вами намного раньше, – продолжала королева спокойно, подходя еще ближе. Сейчас ее и Монтгомери разделяло несколько шагов.

– Может, расскажете мне, что задержало вас и не позволило принести присягу своей королеве?

Лорд молчал.

«Неужели пронесет?» – промелькнуло в голове у Генри. Он пока ничего не чувствовал – но, возможно, опять стал хуже понимать Джоан за эти дни.

Монтгомери вдруг усмехнулся, сверкнув белыми зубами.

– Присягать женщине? – протянул он язвительно.

«Идиот», – подумал Генри обреченно.

Королева, впрочем, лишь слегка прищурилась:

– Вот это зря. Я ведь до сих пор не решила, что с вами делать.

Монтгомери надменно взглянул на нее. Генри поморщился. Он чувствовал, что сейчас лорд допустит роковую ошибку. Монтгомери сделал шаг вперед навстречу королеве, игнорируя стражу, которая мгновенно напряглась, и протянул на кресском:

– Кеасс ферх наар-рагадим?

Генри вспыхнул и, не думая, шагнул вперед – но Джоан опередила его. Она мгновенно оказалась прямо перед Монтгомери – а в следующий момент буквально впечатала его в пол.

Но Генри и не думал ее останавливать. Он тоже хорошо помнил значение слова «ферх». Кресский поэт Усса ар-Хафи любил его использовать в своих любовных стихах. Правда, в его текстах оно никогда не звучало так грубо.

Королева замерла рядом с Монтгомери, который пытался подняться. Генри не мог видеть ее лица, а надо было. Судя по силе, с которой она ударила лорда, Джоан была в ярости, а значит, опасно приблизилась к превращению – но Генри по-прежнему ничего не чувствовал.

Монтгомери смог подняться на четвереньки – но Джоан пнула его в живот так, что лорд отлетел под ноги стражникам, стоявшим до того у него за спиной. Те тут же отступили на шаг.

Лорд лежал на боку, сжимая руками живот. От былой надменности не осталось и следа – его красивые темные глаза были широко раскрыты от боли и изумления. Он снова попытался подняться – и снова королева его опередила. На этот раз удар сапога пришелся по лицу, и Монтгомери вскрикнул, закрыв его ладонями. Генри увидел кровь.

Джоан по-прежнему стояла спиной к нему – прямая, собранная, совершенно спокойная. Монтгомери больше не пытался встать – но королева наклонилась, схватила его за ворот и рывком подняла на ноги. Занесла руку – и тогда у Генри вырвалось:

– Джоан.

Она полуобернулась к нему – он видел щеку, уголок тонких губ.

– Я в порядке, Генри.

Она повернулась к Монтгомери и снова ударила его под дых, на этот раз сама не давая тому упасть.

Генри невольно поморщился. Первый удар он считал заслуженным – да что там, жалел, что королева успела ударить Монтгомери раньше него. Второй удар тоже можно было оправдать. Но даже без третьего можно было обойтись. В движениях Джоан была не злость, а расчетливая, изощренная жестокость, право сильного, вседозволенность власти. Смотреть на то, как сильный молодой мужчина не может сопротивляться, не может избежать унизительного избиения на глазах у всех, становилось все труднее – а Джоан и не думала останавливаться. Она наносила удары снова и снова, сильные, точные, неотвратимые… И Генри снова не выдержал:

– Джоан.

На этот раз она даже не обернулась.

– Я в порядке, – ее голос был совершенно спокойным. И это вывело Генри из себя.

– Джо!

Она все-таки повернулась, выпустив Монтгомери, который тут же упал на колени. Ее глаза были холодными – но без малейшего намека на желтизну. Обычные человеческие глаза.

Холодные, равнодушные и злые.

– Хватит, – сказал Генри тихо, вложив в одно слово, все, что он чувствовал при виде ее ледяного, совершенно чужого ему лица. Чувствовал каждый день с момента их встречи – ненависть, горечь, боль, неверие, тоску и отчаяние.

И Джоан вздрогнула. Быстро отвела взгляд к стоящему на коленях Монтгомери, который, казалось, вот-вот упадет. Генри решил было, что она снова ударит лорда – но вместо этого она вдруг резко повернулась на месте и выбежала из зала. Джоан не посмотрела на него – но теперь Генри наконец почувствовал дракона и выругался про себя. Он хотел было побежать за ней, но понял, что все равно не успеет. Оставалось надеяться, что она найдет окно быстрее, чем превратится.

Монтгомери громко сплюнул кровь на пол. Тяжело поднялся, опираясь на руки. Выпрямился, пытаясь вернуть горделивую осанку, – но сломанный нос, кровь из которого заливала рот и подбородок, сильно портил картину. Генри безучастно смотрел на него, прислушиваясь к тому, что происходило в замке. Ему показалось, что очень далеко раздался приглушенный грохот.

Монтгомери снова сплюнул кровь и внезапно прошипел, глядя на Генри в упор:

– Ферх аарит. Ферх перкан аарит.

На этот раз Генри уже никто не опередил – стража не понимала ни слова по-кресски. Монтгомери снова упал – не так эффектно, как после удара Джоан, но в его глазах читалось такое же изумление. Генри тряхнул рукой – на костяшках пальцев теперь тоже была кровь.

– Нэа ар омо каафи? – буркнул он. Монтгомери, кажется, хотел что-то ответить – но в этот раз снова в отдалении послышался грохот. Генри повернулся к Уорсингтону и Бертраму, которые все это время хранили молчание: один – мрачное, второй – равнодушное.

– Уведите его отсюда, – бросил Генри им, совершенно наплевав на то, что у него не было никакого права отдавать этот приказ. Но ему было уже все равно. Он быстро вышел из зала и направился туда, откуда доносился грохот – к королевскому кабинету.

⁂

В кабинете было не пусто – опустошенно. Выпотрошенные стеллажи тяжело опирались на перевернутые кресла, на полу вперемешку с книгами валялись бумаги с опрокинутых столов. В комнате было темно и холодно – одно из окон осталось распахнутым настежь.

Генри не стал звать никого из слуг. Наоборот, запер дверь изнутри, зажег свечу и начал медленно и методично наводить порядок. Окно не закрыл. Работа занимала руки – но в голове оставалось много места для мыслей, и потому Генри никак не мог не вспоминать лицо Джоан перед тем, как она убежала – в тот момент, когда, как ему показалось, она испугалась. Испугалась себя.

Ему давно нужно было поговорить с ней. Сагр сделал бы это первым делом – узнал все, что могло Джоан волновать, злить. Пугать. Узнал бы, что она чувствует и к чему совершенно равнодушна.

«Ну конечно», – мрачно усмехнулся Генри, расставляя книги по полкам и стараясь делать это по цвету, размеру и названию. – «Сагр не боялся, что она может быть равнодушной к нему. Наоборот, он бы всячески это приветствовал».

«Но ведь Сагр сам сказал, что я ее предел», – возразил Генри сам себе.

«Это было тогда. А сейчас?»

Генри тяжело вздохнул и опустился на пол, опершись спиной об одно из перевернутых кресел. Свеча тихонько трещала – больше в комнате не было ни звука.

«Но ведь я остановил ее сейчас. И раньше».

«Я всегда мог ее остановить».

– Генри.

Он поднял глаза. Она стояла у окна, уже плотно прикрытого. Одинокой свечи, которую Генри поставил на каминной полке, не хватало для того, чтобы он смог как следует разглядеть ее лицо – но голос звучал мягко.

– Не надо больше ничего тут делать – я все уберу. Спасибо.

Он кивнул – но не встал. Вдруг накатилась жуткая усталость, и Генри понял, что больше всего на свете хотел бы остаться тут, на полу разгромленного кабинета, и никуда не уходить.

Он думал, что она сама потребует от него уйти – но вместо этого Джоан подошла и опустилась на пол рядом с ним. Генри почувствовал ее плечом и вздрогнул. И только для того, чтобы не обращать внимания на эту неожиданную близость, спросил:

– Что будешь делать с Монтгомери?

– У меня немного вариантов, – ответила Джоан. – Ты ведь понимаешь, что оставлять его в живых нельзя?

– Понимаю. Я имел в виду, каким образом…

– Самым простым. Я ведь не чудовище, Генри. Ну, почти. Просто он меня разозлил, и я не сдержалась. И мне теперь очень стыдно.

– Я прекрасно тебя понимаю, – улыбнулся он.

Она внимательно посмотрела на него.

– Что за история с тобой и Гелленхортом?

Генри сухо усмехнулся:

– А что тебе успел рассказать Бертрам?

– Ничего. Заявил, что мне следует узнать это у тебя.

«Хитрый лис», – мрачно подумал Генри. Вздохнул – плечи расправились, он снова почувствовал, что она рядом, и это придало сил:

– Всю свою юность я разрывался между двумя занятиями – служением оруженосцем и изучением драконов у Сагра. На первом настаивал, разумеется, отец, на втором – мать, которая искренне считала, что умение разговаривать с драконами – куда более полезный навык для северного лорда, чем рыцарская наука. По большому счету она оказалась права, – Генри слегка улыбнулся.

– Когда мне было восемнадцать, отец внезапно скончался. Это означало, что теперь мне положено стать новым лордом Теннесси – а он, разумеется, не мог сидеть в горах, изучая драконов. Я радостно покинул Сагра, так и не закончив свое обучение, – рыцарские турниры и придворная жизнь привлекали тогда куда больше, чем книги, коза и бесконечные лекции.

Джоан фыркнула.

– У меня неплохо получалось – и побеждать на турнирах, очаровывать всех при дворе. Мать как-то заметила, что мое обаяние меня однажды погубит. Как ни странно, тут она тоже оказалась права. На пятом моем турнире меня неожиданно вызвал старый лорд Гелленхорта, отец Джима и Алисии. Я сразу понял, что все дело в его дочери, и мне стало неловко – и за эту историю, и за то, что у него не было против меня никаких шансов. Мне было двадцать один, ему под пятьдесят. Но все закончилось еще печальнее. Он упал с лошади, хотя я едва коснулся его копьем – когда с него сняли шлем, он был уже мертв. Меня убеждали, что лорда хватил удар, что я был ни при чем – но я-то знал, как все было на самом деле. И семнадцатилетний Джим, который был свидетелем нашего поединка, возненавидел меня и жаждал отомстить.

– А Алисия? – тихо спросила Джоан.

– Я долго не видел ее после этого. После турнира я сразу уехал в Тенгейл, а вернулся в столицу с просьбой к королю принять мой обет. Я клялся никогда больше не взять в руки оружия и не лишать жизни человека.

– Что сказал мой отец?

– Покрутил пальцем у виска и отослал подумать еще, – улыбнулся Генри. – Я вернулся полгода спустя, со слегка измененной формулой – что я откажусь только от рыцарского оружия и что во время войны мой обет не имеет силы. Король не был в восторге – но видел, что я совершенно уверен в своем решении. С тех пор я почти не появлялся при дворе – и потому не скоро узнал, что Джим Гелленхорт мечтает вызвать меня на поединок. Но я уже принес свой обет – а ему недостаточно было просто убить меня. С тех пор он находил утешение в том, чтобы при каждой встрече доставать меня – но я научился терпеть это. И тогда поехал к Дернбийским воротам – зная, что тут я уже не смогу отойти в сторону.

Он замолчал, Джоан тоже долго ничего не говорила.

– На что же так разозлился старый лорд Гелленхорт? – спросила она наконец.

Генри поморщился. Эту часть истории ему рассказывать совершенно не хотелось.

– Я думаю, до него дошли слухи о моем романе с Алисией, – сухо ответил он.

– Слухи? – Генри слышал недоверие в голосе Джоан. Мысленно выругался.

– Она была старше меня на пару лет и очень красива. Было сложно устоять.

Джоан только хмыкнула, но Генри не рискнул на нее посмотреть.

– Спасибо за рассказ, – сказала она, однако он не услышал в голосе злости и с облегчением вздохнул. Внезапно она поднялась – плечу, возле которого она сидела, стало прохладно, и Генри подумал, какой же он несусветный идиот. Не разговаривать надо было, пока она сидела рядом. Он был уверен, что сейчас был тот самый нужный момент – и он его только что бездарно упустил.

Генри прикрыл глаза – и это оказалось ошибкой, потому что веки мгновенно отяжелели, и сознание начало проваливаться в мягкую темноту… Он заставил себя открыть глаза. Джоан внимательно смотрела на него, подсвеченная мягкими предрассветными сумерками. Усталость навалилась очередной тяжелой волной, и Генри пробормотал: