Текст книги "Поиску Нет Конца"

НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ
зарисовка

Всё происходит та-а-ак некстати; жуткая паника – первая моя реакция, и сердце бьётся вдвое быстрее. Постепенно это проходит. Пожалуй, та лёгкость, с которой я смиряюсь с произошедшим, достойна наивысшей похвалы.

Но я всё ещё не уверена в его реакции.

Мне даже кажется, что я могу сокрыть это от его внимания, но – процесс идёт, и с каждым часом головная боль мучает меня лишь сильнее и сильнее из-за невысказанной тайны. И следующим вечером, за ужином, меня прорывает.

Я подсаживаюсь к нему чуть ближе и улыбаюсь, стараясь скрыть некоторую нервозность.

Мы с ним обручены ещё с прошлой зимы, и наши отношения – не пустяк. Он любит меня, и, я верю, он меня поймёт. Рано или поздно.

– Жизнь такая насыщенная, родной, согласись? – заговариваю я намеренно спокойным тоном. Вкрадчиво, дружелюбно. – Столько всего случается в ней. Большие события. Маленькие происшествия.

Он размеренно кивает в такт моим словам и накалывает на вилку кусочки тушёных овощей. Я храбро подвожу его к главному.

– К примеру, вчера: ты принимал гостей издалека, а я так и вовсе – пришла к своему логическому завершению.

Его рука замирает, не донеся столовый прибор до рта. Лицо моего жениха тоже шокировано застывает, когда он полностью осознаёт, что я сказала, и я спешу продолжить, опережая любую его устную реакцию:

– Да, представляешь, уже вчера. Я сама не ожидала. Удивительно, как быстро кончается отпущенный нам срок…

Он молчит.

– Я, каюсь, поначалу хотела хранить всё в секрете, пока это представлялось возможным, но сейчас вот очень захотелось поделиться, – оповещаю я торопливо. Я не извиняюсь; этого не требуется сейчас.

Продолжая отмалчиваться, он поднимается из-за стола и выкидывает недоеденный ужин в мусорное ведро под раковиной. Я робко иду за ним, надеясь прочитать его взгляд, но тот тёмный и непонятный.

– Как ты могла скрывать такое от меня целые сутки? Почему, почему ты сразу мне не рассказала? – безжизненно спрашивает он (будто, узнай сразу, мог бы что-то изменить), а я отчего-то начинаю плакать. Мне тяжко.

– Пожалуйста, – всхлипываю я, – пойми.

Он опускается на пол, прижимаясь спиной к дверце кухонной тумбы, и глядит прямо перед собой глазами печальными и сухими. Я сажусь рядышком, и он моментально ловит мою руку, сжимая пальцы до онемения.

Я тихонько плачу, чтобы нам стало легче; моя голова буквально взрывается болью, которую уже почти невозможно переносить – всё закончится очень, очень скоро. Других знаков не требуется.

Несколько часов спустя, он всё ещё растерян, и продолжает держать меня за руку. Он не то утешает, не то молит об утешении.

– Когда ты совсем завершишься, как я буду продолжаться без тебя? – выдыхает мой жених, но я никак не отзываюсь, просто целую в висок с сочувствием. Потому что мне искренне жаль, но мне нужна вся его выдержка. И кое-какая помощь.

Поскольку всё произошло слишком быстро и внезапно, а потом я ещё и потратила оставшиеся считанные часы на то, чтобы просто дожить своё в покое, то на нормальную подготовку времени практически и не остаётся.

Выслушав мою скромную просьбу, он уходит на задний двор нашего маленького дома и на скорую руку вырывает неглубокую продолговатую яму. Когда он демонстрирует мне плоды своего труда, в его взгляде тоска: он никогда и предположить не мог, что из нас двоих я завершусь раньше.

Подумав, он выносит несколько подушек и чистенькое покрывало с узорами в виде райских птиц, чтобы выстелить яму понизу. Я растроганно наблюдаю за его стараниями и по-новому сильно горжусь тем, что была обручена с таким славным, таким заботливым человеком.

Мы обнимаемся на прощание, прежде чем я неловко укладываюсь в яму, пытаясь найти наиболее комфортное положение. Земля холодная, это чувствуется даже через покрывало, и мой несостоявшийся супруг любезно приносит ещё один плед, шерстяной и тёплый, в который я благодарно укутываюсь со вздохом облегчения.

Он не уходит, продолжая возвышаться надо мной, и мне чуть-чуть не по себе.

– Что-то ещё, милый?

– Э-э-эм… – сконфуженно тянет тот. – Насчёт, э, некролога. Что ты хочешь, чтобы я объявил в нём? Какую причину смерти?

Ох, я совершенно об этом не подумала. Это, в конце концов, моё первое завершение, бога ради, я совсем не умею делать этого правильно, а оттого в спешке просто выпустила из внимания эту деталь.

– Ну, не знаю. Придумай сам, только что-нибудь незамысловатое, – прошу я. – Ничего экстраординарного, ладно? Не терзай людям сердца. Хм. Что там указывают обычно?.. Простенький несчастный случай. Или какую-нибудь болезнь.

– Окей, – кивает он и, наконец, возвращается в дом. Ему придётся привыкнуть снова жить там одному.

Я же лежу ещё какое-то время, перебирая в уме бытовые мелочи (список покупок на неделю, дни рождения родных, друзей и сослуживцев, ингредиенты для приготовления фруктового торта…), чтобы с помощью этих отвлечённых мыслей притупить головную боль. Земля поглощает меня медленно, беззвучно и легко. Погружаясь всё глубже и задрёмывая, я почти не замечаю, как перестаю видеть небо. Боли стихают сами собой.

<7 апреля 2013>

часть 3: ВПОЛГОЛОСА И ВКРАТЦЕ

БЕЗ ФОТОСНИМКОВ И СУВЕНИРОВ

 
Запомнится всё, и пускай я ушла,
Тебе ни мгновенья не жаль,
Ведь яркости я привнесла и тепла
В твой скучный, промозглый февраль.
 

02.02.18

ПРОВОДНИЦЫ КАРАВАНОВ/ТЕКСТОВ

 
из пункта Мозг в пункт Неизвестность мы
пускаем слова вереницами
такое у нас ремесло
слова строят там смыслов крепости
ведь их не стесняют границами
им больше чем нам повезло
 

01:06, 03.02.18

ДУЮЩИЕ НА ВОДУ

 
Улыбкой маскируем травмы,
Итог – затишье за затишьем:
Так, мы уже два года с лишним
Дрейфуем в этой дружбе странной
 
 
Как в затяжном анабиозе.
Что предпринять – сама не знаю,
Но, детской веры не теряя,
Жду бури, что приходит после.
 

02:44, 04.02.18

ОТ ОДИНОЧЕСТВА

 
Ей внимания недоставало,
Руки опускались, дух поник,
И она созвездия сметала,
Ставя астрофизиков в тупик.
 

22.06.18

СОЮЗ, ЗАКЛЮЧЁННЫЙ НА НЕБЕСАХ

 
Я искренне сочувствую:
на третьем же свидании,
как я ни отговаривал,
ты твёрдо всё решила.
Боюсь, ты нечто страшное
в той жизни совершила,
раз в этой бог тебе меня
отправил в наказание.
 

00:56, 24.06.18

НЕ ВСТРЕЧА, А СУЩИЙ КОШМАР

 
Нет шансов: совсем плохи наши дела,
Их больше твои не исправят «прости».
Так смысл?.. Не знаю, зачем ты пришла,
Но будь же ты другом и просто уйди.
 

01:30, 24.06.18

РАСХОЖДЕНИЯ ВО МНЕНИИ

 
Меня так легко обвинить
(ведь мне же потом с этим жить),
А легче ещё – наказать.
 
 
Но, в сущности, кто в дураках?
Все думают, я не права;
Я думаю, мне наплевать.
 

02:46, 24.06.18

КАРТОННЫЕ

 
То они наглеют, а то трусят,
То сквозь зубы пробуют юлить.
Уж не знаю даже: есть кто в курсе,
Как друг с другом надо говорить?
 

10:29, 24.06.18

МЕТАМОРФОЗА

 
Что ни говори, а Динна помнит Надю:
Яркие черты лица, тоску во взгляде,
 
 
Юбки чёрные до пят, косу по пояс,
Волю твёрже, чем алмаз, но робкий голос.
 
 
Динна, правда, на неё весьма похожа —
Мысли их одни роднят, и внешность тоже;
 
 
Обе в поисках себя прошли немало.
Надя не исчезла, только Динной стала.
 

11:33, 13.07.18

7, 6, 5, 4, 3, 2, 1, ЗАМРИ

 
наши жизни пустеют
и ты вместе со всеми
 
 
могла бы так тоже
свою сбросить кожу
 
 
враз отказаться
собой остаться
 
 
маску сменить
просто забыть
 
 
переждать
не дыша
 
 
с кем-то
был кто
 
 
не
я
 

12:43, 07.08.18

РОДСТВЕННЫЕ

 
Никогда не встречала ещё красоты,
Что хотя бы на четверть подобна твоей.
Я знавала несчётную прорву людей,
Все – не ты, и не ты, и не ты, и не ты.
 
 
Я дичилась всего, вечно настороже,
Но однажды, в толпе, ты мне сил придала;
Дальше – больше. С годами я вдруг поняла:
Я с тобою уже родилась на душе.
 

23:04, 19.12.18

ИНТЕРЛЮДИЯ, под фортепианную музыку

ПОЛНОЧНАЯ ГЛУБИНА
рассказ

Душный день конца июня.

«Жаркий день, сухой, неподвижный, ленивый. В такие дни ни единой птицы не имеется возможности увидеть на девственно-чистом, почти белом небе. Воздух раскалённый и спёртый, он опаляет лёгкие со всей безжалостностью, на какую только способен…» – Странное приглушенное бормотание с широтой интонаций, позволяемой шепотом, и привлекло его внимание. Он встрепенулся, выпрямил спину, будто впервые за триста лет, и завертел головой. Шейный позвонок отвратительно хрустнул, видимо, тело устало от длительного пребывания в одном положении, но, в целом, почти два с половиной часа неподвижного созерцания одной точки на горизонте никак не отразились на нем: не запутали, но и не прояснили.

Бормочущий шепот продолжался: «…казалось, монотонная бесконечность каким-то образом умеет влиять на умы человеческие, на рассудок уж наверняка, так как в подобные дни в городах резко повышалось число отчаявшихся людей и самоубийц…»

Источником его было маленькое худощавое существо в клетчатой бело-синей рубашке, джинсовых шортах до колен и плетёных сандалиях медового цвета на не по-летнему бледных ножках-палочках. Очень коротко остриженные темные волосы падали на высокий лоб, а вследствие необычайно усердного склонения существа над тетрадью, сложенной на коленях, густые пряди челки полностью скрывали все кругленькое детское лицо. Рассудив по росту, телосложению и тонкости голоса, он решил, что существу никак не больше восьми лет, и это очень щуплый маленький мальчик.

– Нет! – вдруг охнуло существо громко с трогательной досадой. – Упоминать самоубийц нельзя. Слишком грубо. Фи! Нет, начинать с этого нельзя.

Он искоса поглядел, как существо яростно зачеркнуло что-то в тетради.

– «…повышалось число отчаявшихся людей …точка!»

Он подумал не без мрачной иронии, что оно и правильно – не упоминать о самоубийцах, а не то можно кого-нибудь и соблазнить. Существо, словно почувствовав, что персоной своей привлекает внимание, оторвало взгляд от тетради и устремило его на сидящего рядом мужчину.

Они сидели на разных концах одной скамейки в городском парке (одной-единственной в этой местности, которая, по счастью, скрывалась в тени, обманчиво суля прохладу, но бессовестно обманывая), между ними с успехом могло бы поместиться еще человек семь, но парк был пуст. Все скрывались от жары в домах с кондиционерами и льдом в морозильных камерах.

Существо поглядело на соседа исподлобья с лёгким оттенком любопытства. В лице юного существа сочетались находящиеся в извечном противоборстве озорство и робость, и вдруг мужчина понял, что перед ним – девочка, а вовсе не мальчик.

Ещё около двадцати секунд существо… точнее, девочка смотрела на него, не бормоча, но то сжимая пальцами края тетрадных листов, то отпуская. Тишина, разносящаяся по пустынной округе звонкими и мощными звуковыми потоками, не нарушаемая ни единым звучанием человеческой жизнедеятельности, замерла в воздухе нерушимой стеной. Потом девочка так же стремительно опустила голову, как ранее подняла, чтобы удостоить соседа взглядом, и принялась писать так лихорадочно, судорожно вцепляясь побелевшими от напряжения пальцами в основание карандаша, словно боялась, что, не запиши она сейчас свои мысли, они моментально выскочат из её головы.

Она писала так долго (и так безбоязненно, что ли), что он утратил интерес к ней и, отвернув от неё лицо, стал снова вглядываться вдаль, видя, однако же, только то, что было в тот час внутри него, в самом центре его потерявшей покой души.

Доносившееся издалека бессвязное бормотание девочки, похожее на приятное тихое жужжание, успокаивало его. Но вдруг оно прервалось фразой, произнесенной в полный голос и обращенной, соответственно, напрямую к нему:

– Я кое-что закончила. Хотите услышать?

Он поглядел на девочку сперва чуть даже свысока, но лишь оттого, что её образ ещё не до конца сформировался в его глазах после продолжительного и самозабвенного смотрения никуда. Потом его взгляд обрёл некую теплоту, которую подчас даже против воли, но испытываешь к милым и оригинальным детям столь юного возраста.

– Разумеется, мисс.

Девочка глубоко вдохнула в себя воздух, и стала быстро-быстро читать, как если бы выдавала пулеметную очередь.

– «На старой, испещрённой банальными надписями скамейке, перед которой открывался вид на парковую поляну, залитую позолотой жгучих солнечных лучей, одиноко сидел мужчина. Весь вид его говорил не только о задумчивости и природной склонности к приступам меланхолии, но и об идущей изнутри, тайной, необъяснимой скорби. Его облик без слов передавал трудность какого-то выбора первостепенной важности, либо сделанного им недалекое время назад, либо такого, который лишь предстояло сделать, но оттого не менее судьбоносного. На вид же ему было, вероятно, тридцать два – тридцать три года, впрочем, в тот день из-за груза возложенной на него ответственности он выглядел гораздо старше. Но он не был жалок, отнюдь: в осанке его, в устремленном за горизонт взгляде чёрных глаз сквозила неподдельная величественность, достойная и горделивая. Лицо имело черты благородные, однако, ему не хватало чёткости, чтобы быть красивым. Окружающие этого загадочного мужчину сочные деревья отбрасывали на его волосы цвета печной сажи непостижимые ни для кого, кроме какого-нибудь талантливого художника, зеленоватые рефлексы, замершие неподвижно. Случайному прохожему, окажись он, конечно, поблизости в этом месте, насквозь отравленном июньским маревом, одежда мужчины показалась бы неуместной для состоявшихся погодных условий: синий вязаный жилет поверх рубашки из плотного хлопка, тёплые брюки, ботинки, которых бы не устрашила ни одна на свете лужа, и плащ, небрежно брошенный на скамейку подле руки. Создавалось впечатление, что этот господин либо прибыл сей же день откуда-то издалека, либо попросту свихнулся от жары. А звали его мистер…» Как ваша фамилия?

– Нейт.

– «…А звали его мистер Нейт» – фи, как просто звучит, простите, конечно. – Добавила она в сторону, прежде чем пояснить непосредственно собеседнику: – Ну, это описание героя, разумеется, ещё в общих чертах, и нуждается в доработке.

– А, по-моему, очень удачный портрет. – Справившись, наконец, с удивлением, отреагировал мистер Нейт.

– Да что вы, – скромно порозовела девочка. – Всего лишь набросок. Я ещё поработаю над ним – где-то урежу, где-то добавлю, где-то заменю. Вот тогда можно будет и похвалить. А пока – я всего лишь записала первые очевидные впечатления, чтобы не растерять потом среди других впечатлений, более новых. У меня дырявая голова, – призналась девочка шепотом.

– И всё же, мисс, я останусь при своем мнении: вышло весьма замечательно. – Мистер Нейт, сам того не заметив, улыбнулся девочке, возвращая ей уверенность в себе, которая в её возрасте непрестанно колебалась от безудержной любви к собственной персоне до страшной ненависти к ней же. – Вы не профессионал, но, признаться, очень талантливы.

– Моя сестра утверждает, что у меня занудный стиль, – произнесла девочка негромко и как будто больше для своих внутренних монстров, нежели для соседа.

Мистер Нейт показательно оценивающе посмотрел на неё и покачал головой:

– Он не зануден. Это замечательный, вдумчивый стиль скрупулезного анализа любых мелочей, которые на поверку могут оказаться куда более говорящими, чем поверхностный лёгкий слог, и порой важнее лихо закрученной интриги или юмористических диалогов. И поверьте мне: читателей подобных текстов наберется великое множество. Я, естественно, способен понять, что в ваши восемь лет круг знакомств таков, что этим людям кажется ваша манера письма занудством, растянутостью, но в мои годы (вы верно подметили, мисс, мне тридцать три) и в моей профессии узнаешь тысячи людей, способных оценить по достоинству именно такой вот, как ваш, стиль.

Девочка внимательно выслушала и, казалось, воспрянула духом.

– Согласна, сэр. Но, во-первых, мне уже одиннадцать, и не все мои знакомые так недальновидны, как вы полагаете. – Это наивное изъявление задетой гордости повеселило мужчину, но он спрятал улыбку, дабы девочка не подумала, чего доброго, что её подвергают еще большему унижению – не воспринимают всерьёз. – А во-вторых, меня зовут Натали Деллен. Я ведь еще не успела представиться?

– В самом деле, мисс Деллен, нет.

Натали мистер Нейт нравился. Несмотря на то, что воздух вокруг него был подёрнут таинственностью и печалью, он располагал её к себе тем, что, зная её возраст, он общался с ней, как с респектабельной ровесницей, уважаемой и взрослой дамой, чьи слова имели значение. Это не могло не льстить девочке, которой окружающие всю её жизнь старались, словно нарочно, подчеркнуть, что она младшая дочка в семействе, младшая сестра, несмышлёныш. Одна только миссис Деллен, к её чести надо признать, чаще всего пресекала подобные разговоры других, говоря, что в Нати гораздо больше самостоятельности и здравого смысла, чем можно себе вообразить.

Однако теперь достоинства «маленькой мисс Деллен» подмечал незаинтересованный человек со стороны, а поскольку в порядочности и компетентности этого джентльмена сомневаться не приходилось, Натали гордилась собой – она автоматически как бы поднималась на одну ступеньку выше, чем была доселе.

«…Воздух вокруг него был подернут таинственностью и печалью…» – пискнув, как от открытия, девочка вновь уткнулась носом в свою тетрадь.

– Ох… «подёрнут»…а, может, «пропитан таинственностью»?.. Так всё же «подернут» или «пропитан»?.. – спрашивала она себя, грызя кончик своего карандаша.

– А вы бросьте монетку, – подсказал мистер Нейт, проявляя участие.

– Что, монетку?! Фи, какой пошлый способ!

– Вы злоупотребляете восклицанием «фи», мисс Деллен. Оно как будто вульгарно и не украшает вашу речь частотой появления.

– Вы думаете? Я даже не замечала. Отныне и на всю жизнь: я буду стараться избавиться от «фи»! – торжественно объявила Натали, подняв левую руку вверх, а правую вместе с карандашом прижала к сердцу.

«Это к лучшему, – подумал мистер Нейт. – К лучшему». В это время девочка, все еще колеблющаяся между двумя глаголами, пришла к единственно верному решению – она записала оба их на полях тетради, поставив под ними большой вопросительный знак. Она разберется с ними потом, на досуге. Может, если никто не будет её видеть, даже бросит монетку – чем чёрт ни шутит, а?

– Вы всегда ходите с тетрадью, как я погляжу?

– Точно. Потому что никак нельзя понять, в котором из мест и при каких обстоятельствах придет хорошая мысль, достойная записи. А я не хочу, чтобы, когда она приходит, я её упускала. Я ничего не хочу упустить. Всё так интересно! И мне хочется, чтобы люди тоже могли это прочесть и пережить, как я это вижу. И я просто без ума от любых подробностей, мелочей, того, что не каждый отметит, но что бывает более значительным, нежели поверхностное описание. Мне нравится описывать всё, что, по моему мнению, заслуживает внимания. Существует, сдается мне, три категории людей. Поднимается сильный ветер – представили? Первые ПРОСТО ПОСМОТРЯТ или же предпримут попытки обезопасить себя. Образно назовем их «категорией читателей». Не конкретно типичные черты, а если судить в целом, ведь в определенном смысле каждый в этой категории даже посмотрит на разном уровне тонкости восприятия, и рационализм поступков в данной бедственной ситуации окажется зависимым от силы из воображения. Вторые УВИДЯТ и ПРОНИКНУТСЯ. «Категория ценителей». Они напишут, что «был сильный ветер, и дорожная пыль скрипела на зубах». Это, разумеется, верно и образно. Не описание, а мечта романиста. Третьи же еще и ЗАМЕТЯТ, ПРОЧУВСТВУЮТ – «категория писателей». Пронесут через себя и через параллели рассудков всего мира, понимаете? Может, я и слишком много на себя беру. Я бы написала: «Природа бесновалась, будто бы мстя человечеству за его недостатки. Мощные потоки стылого ветра с угрожающим рёвом бросались на случайных путников, затрудняя им прохождение пути, поднимали в воздух облака дорожной пыли, что, казалось, грудь вот-вот переполнится этой прозрачной серо-коричневой массой…». Я вижу это так. Мне кажется, так видеть и проще, и интереснее. Инесс – моя сестра – утверждает, что я болтливая зануда, и что читать мои объёмные тома, которые с таким-то количеством пространных описаний будут весить не меньше тонны, никто не будет. Знаете, мистер Нейт, – вдруг призналась девочка с грустью в голосе. – Мне иногда кажется, что я ей не нравлюсь. Как человек. Я имею в виду, что она любит меня, потому что я её сестра, но вот если бы не столь близкое родство, я бы ей… не нравилась.

– Вы ошибаетесь, мисс Деллен! Я, признаться, ни разу не видел вас вместе с сестрой, и, разумеется, не был свидетелем вашего общения и взаимного поведения. Но, сколько я могу судить по вашему характеру и по тому, что вы очень сильно любите Инесс – не надо стесняться этого, дитя! – я могу делать вывод, что и ваша сестра души в вас не чает и уважает вас, как человека. Возможно, ей просто сложно понять вашу натуру и сразу свыкнуться с нею. Ведь ваш характер представляет собой суть чудачество, завораживающее и совсем не отталкивающее. Поэтому вам не о чем тревожиться. Просто вы с сестрой сейчас на той… стадии жизни, когда вам обеим в силу возраста кажется, что выражение ваших тёплых чувств друг к другу открыто – это непозволительная вольность или слабость. Согласитесь, гораздо проще издеваться над сестрой и язвительно подшучивать в знак симпатии, чем сказать что-то приятное?

– Вы правы… Да. Я когда-нибудь напишу в своей книге об этой странности. Инесс тоже прочитает это, и будет знать, отчего так бывает. И узнает, что я люблю её. Я вообще обо всем важном напишу. – Запальчиво воскликнула Натали, хлопнув ладошкой по своей тетради.

– Тогда вам придется основательно трудиться, – засмеялся мистер Нейт. – Ближайшие восемьсот лет, минимум. Но, мисс Деллен, не расстраивайтесь: написать обо всём не выйдет ни у кого – все мы смертны. Зато вы можете успеть написать о том, что будет тревожить вашу душу, а также и душу мира, в течение вашей жизни. Это будет не менее ценный труд, чем тот, на который вы так решительно нацелены.

– Мне, конечно, не понравилось, что вы смеётесь надо мной, но нельзя не признать – ваше предложение не лишено смысла… О, как же невыносимо душно сегодня! Какой ужасный, длинный день. Он кончится когда-нибудь?

– Кончится, – ответил мистер Нейт с какой-то фатальной убеждённостью. – Он кончится. И гораздо быстрее, чем вам кажется… Всё закончится сегодня, я вам обещаю… Я обещал…

Натали наблюдала не без беспокойства, как взгляд собеседника теряет ясность, опускаясь всё глубже в мир собственных мыслей. Слова мужчины смутно, на уровне интуиции, немного испугали девочку, но, проглотив страх, она напомнила себе, что её жизнь и всё, что окружает её – это книга, сюжет о Натали, прежде всего, а, значит, многое зависит непременно от неё, главной героини, от её поступков и реплик. Необходимо было сделать что-то, изменить, сказать, наполнить смыслом новую страницу повествования.

– А я и о вас в своей книге напишу.

Он медленно, словно движения причиняли ему боль, снова обернулся на нее.

– Вам это надо? Не думаю, чтобы это было интересно.

– Об этом не переживайте, – отмахнулась Натали небрежно. – Ещё как интересно. Когда я закончу этот роман, я пошлю вам копию текста, хотите?

– Нет, мисс Деллен, благодарю. Мне кажется, я к тому времени могу оказаться прописан по новому адресу, а туда ваш текст вряд ли дойдет.

На мистера Нейта уставилась пара огромных округлившихся глаз.

– Вы едете далеко на север? Или в пустыню? О, как любопытно!

– Скорее… в пустыню, да.

– Мистер Нейт, я придумала: когда вы приедете назад, вы привезете мне что-нибудь в подарок, наподобие сувенира, а я вручу вам свою книгу. Как вам?

– Жаль вас разочаровывать, мисс Деллен. Но, боюсь, маловероятно, что я когда-либо вернусь сюда. Я намереваюсь навсегда остаться в пустыне.

– Что? Фи!.. Простите, я хотела сказать, что это же глупо! Очень, очень, очень глупо. Ну, подумайте сами: какой смысл уезжать куда-то далеко, если не имеешь намерения вернуться назад? Не пройдет и года в этой вашей пустыне, как вы начнете строить планы возвращения.

– Нет, мисс, нет, – качая головой, мужчина выслушал истины Натали, но оказался непреклонен.

– Тогда… это значит, вы уезжаете… так надолго, навсегда… потому, что так сильно не хотите, чтобы я о вас писала? – отчего-то подумалось девочке, и она в ужасе всплеснула руками.

– Вы ошибаетесь, дитя. Причины совсем иные. Мне, напротив, очень приятно, что вы решились обо мне написать. И мне действительно жаль, что вы не сможете послать мне копию, а я не смогу прочесть её.

– Но что же мне тогда для вас сделать?

– А вы, Натали Деллен, напишите на первой страничке… напишите… «Памяти Силка Нейта». Я буду… польщён.

– «Памяти Силка Нейта»?! Нет, это невозможно. Так пишут только о мёртвых. Боюсь, с моей стороны написать подобное будет невежливо.

– Вы находите? Ну, что же, тогда придумайте какое-нибудь подходящее посвящение сами.

Девочка тряхнула волосами в знак согласия.

– Кстати, хотите, я расскажу вам секрет? Я почти придумала название для книги. Я хочу, чтобы оно было объёмным и развёрнутым. Так, чтобы можно было сразу, не читая аннотацию, по одной лишь силе названия понять – хочешь ты это прочесть или это не твоё. Я думаю, назову как-то вроде «На самой пугающей глубине полуночи». Тогда будет понятно, что это изложение и обдумывание событий человеческой жизни в момент, когда уже всё прошло, и настал настоящий покой, повествование в самом глубоком восприятии. Будет понятно, что мы вместе – писатель, читатель и персонаж, – учимся думать. Сознавать что-то важное и тонкое. Я столько пытаюсь вложить в это! Да, кажется, «На самой пугающей глубине полуночи» подходит моей будущей книге как ничто иное.

– На самой пугающей глубине… что вы знаете о пугающих глубинах, мисс? Откуда вы столько знаете? Что есть на самом деле пугающие глубины? – Затем он прервался и стал мечтателен. – Полночная глубина… её глаза…

– Вы влюблены, мистер Нейт? – несколько неделикатно вслух догадалась Натали, подаваясь к нему. Её собеседник уклончиво опустил взгляд. – Фи (простите!), не хорошо обманывать ребенка. Вы влюблены! Ведь влюблены?

Пойманный на слове мужчина словно бы обдумывал идеальный ответ, а девочка тем временем ловко записала в тетрадь одним росчерком: «Полночная глубина—её глаза—»

– А много ли вы уже успели написать, мисс Деллен? – уходя от ответа, поинтересовался мистер Нейт после паузы. То ли он на самом деле не слышал её вопроса, то ли так похоже сделал вид. И Натали непременно дозналась бы до правды, если бы не смутилась.

– Гм… ну… я уже закончила один рассказ… остальное находится на разных степенях написания: где-то я только на уровне сбора материала, где-то – на компоновке событий, а кое-что дописано на четверть. – Она спрятала покрасневшее лицо в ладонях и уже оттуда глухо, будто оправдываясь, повторила. – Но я закончила один рассказ.

– Но это же просто чудесно. В ваши юные годы иметь целый рассказ! О чём он, если не секрет?

– Не секрет. – Придя в себя и поняв, что её не собираются укорять, сказала Натали. – Он об одной женщине. Очень несчастной женщине. Она потеряла то, что являло смысл её жизни, потому что… вовремя не начала бороться, наверное. В двух словах и не рассказать.

– О, понятно, – абсолютно серьёзно подтвердил мистер Нейт. – Значит, о несчастной женщине. Это актуально. Несчастных женщин во все времена было предостаточно. Более того, ещё и печально сверх меры: не существует чётко определённого вида несчастья, зная который можно было бы избежать его. Или хотя бы морально подготовиться.

– От чего это зависит?

– Ни от чего, дитя, ни от чего… Ох, зря я вам наговорил всё это, вы такая маленькая, вы, наверняка, расстроились.

– Ложь. Разумеется, мне нужно говорить. Всё говорить. Мне надо как можно больше узнать, иначе как я буду писать? Как я буду жить? В конце концов, не сказали бы сейчас вы, я бы… однажды я сама об этом узнала бы. И, поверьте, была бы гораздо старше и расстроилась бы сильнее. Я не просто маленькая, если вам будет угодно, я собираюсь стать писательницей!

– Я был не прав, признаю. Перестаньте дуться, друг мой.

– А я не дуюсь, уже не дуюсь – поглядите. С этой секунды вы – тоже мой друг. И мой персонаж. Поэтому я не могу на вас обижаться. Фи – то есть, «надо же!» – как я стала высокопарно выражаться. – Она усмехнулась. – А всё-таки: на что вам плащ в такую жару, сэр?

– Как верно вы заметили и записали ранее, я приехал сюда лишь сегодня ранним утром оттуда, где прохладная погода и льёт дождь.

– Откуда? Из другого штата?

– Из другой страны. Из Великобритании.

– Да что вы говорите! Из Великобритании? Вы не похожи на англичанина! – оживленно выпалила Натали и сделала быструю пометку в тетради.

– Я и не англичанин. Я просто жил в Лондоне последние два месяца. Работал. Я… немного сочиняю музыку. Для кинофильмов. Я, в некотором смысле, композитор. – Мистер Нейт поморщился, как от зубной боли.

– Пишете музыку? Что же вы молчали, ведь мы с вами оба творцы: вы тоже писатель, только звуков, а не слов, мелодий, а не книг! Какое совпадение. Мы почти коллеги с вами, друг. – Гордо закончила девочка.

– Не буду спорить, – невесело засмеялся мистер Нейт.

– А в каких фильмах звучит ваша музыка?

– Эти фильмы вам не нравятся, мисс Деллен.

– Жалко. А вам, надо думать, не нравится то, что вы пишете?

– Нет, я от этого в ужасе.

– Вы очень неправильный композитор, мистер Нейт: у вас плохая музыка и вы как будто больны грустью.

– Не буду спорить, – повторил неправильный композитор Силк Нейт.

– Так не годится! Я – и та написала один хороший рассказ за одиннадцать лет. Не может же быть так, что за всю свою жизнь вы не создали ни единого стоящего произведения?

На какую-то минуту этот вопрос завис в тишине.

– Дайте подумать. Ах, одно было. Все-таки было. – Мистер Нейт улыбнулся самому себе.

– Как оно называется?

– «Лилиан». Оно называется «Лилиан».

– А, – протянула девочка понятливо. – Тогда, стало быть, оно было не для фильма, верно?

– В точку, друг мой.

Натали почувствовала, что её персонаж не жаждет расспросов, и с удовольствием прервал бы эту тему. Разочарованно вздохнув, она послушно сказала первое, что пришло на ум:

– Скорее бы уже вечер наступил.

Он задумчиво разглядывал дрожащее жаркое марево, в котором трепетал окружающий мир, после чего заключил:

– Я тоже думаю так, мисс Деллен. Но не будут ли о вас беспокоиться? Вы столько времени провели одна в парке.

– Ну, скажем, я была не одна, а с композитором, сочинившим «Лилиан». Не будут обо мне беспокоиться! Пока не стемнеет, меня даже не хватятся.

– Миссис Деллен так легкомысленно относится к вашему воспитанию, дружок? – мистер Нейт вскинул брови, радуясь возможности поговорить о чём-то по-своему важном, не думая о том, что ему предстояло совершить сегодня ночью.

– Нет, нет, нет. Мама здесь ни при чём. Мама сейчас дома, в Литтлтоне. Будь и я там, мне бы и в голову не пришло сбежать от неё и вот так запросто просиживать тут, практически в одиночку. Скорее, мы бы сейчас вместе гуляли в парке, и она слушала бы, как я читаю ей что-нибудь незначительное, отрывки или маленькие сюжеты. А здесь я гощу у тётки, у маминой сестры. Единственная тема, о которой она может говорить, это её персона, ручаюсь. Я не могу выдержать в её обществе дольше четырех минут: я пробовала – попытки проваливались одна за другой.