Текст книги "О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов"

Солон, сын Эксекестида, с Саламина, прежде всего произвел в Афинах «снятие бремени»[55]55
  Подробнее о снятии бремени (сисахфии) см.: Плутарх. Солон, 15; Аристотель. Афинская полития, 6.


[Закрыть], то есть освобождение от кабалы людей и имуществ. Дело в том, что многие занимали деньги под залог самих себя и потом по безденежью попадали в кабалу. Солон первый отказался от долга в семь талантов, который причитался его отцу, и этим побудил к тому же самому и остальных. Закон этот был назван «снятием бремени» – причины такого названия понятны. А потом он издал и начертал на вращающихся столбах[56]56
  Законы Солона были вырезаны на деревянных четырехгранных столбах, которые можно было поворачивать, и поставлены близ афинской площади (агоры) (Аристотель. Афинская полития, 7).


[Закрыть] остальные законы, перечислять которые было бы слишком долго.

Самое же главное: так как Саламин, его родное место, был предметом спора между афинянами и мегарянами и афиняне, претерпев в этой войне много поражений, постановили казнить смертью всякого, кто предложит вновь воевать за Саламин, – то Солон, притворившись сумасшедшим, в венке[57]57
  Древние греки надевали венки по случаю всякой праздничной радости. – Солон, притворяясь сумасшедшим, надел его по случаю поражения в войне.


[Закрыть] ворвался на площадь, огласил перед афинянами через вестника свою волнующую элегию о Саламине и этим возбудил в них такой пыл, что они тотчас пошли войною на мегарян и благодаря Солону одержали победу. Строки, более всего воспламенившие афинян, были такие:

 
Лучше бы мне позабыть об Афинах, оставить отчизну,
Лучше бы родиной мне звать Фолегандр и Сикинн[58]58
  Фолегандр и Сикинн – очень маленькие острова в Эгейском море.


[Закрыть],
Чтобы за мною вослед худая молва не летела:
Вот из Аттики трус, вот саламинский беглец!
 

И затем:

 
На Саламин! Поспешим и сразимся за остров желанный,
Чтобы с отчизны стряхнуть горький и тяжкий позор.
 

Он же убедил афинян захватить и Фракийский Херсонес. А чтобы стало ясно, что Саламин приобретен не только силою, но и по праву, он раскопал там несколько могил и показал, что мертвые лежат в них головою на восток, по афинскому обычаю, и сами гробницы обращены на восток, и надписи на них высечены с упоминанием демов[59]59
  Дем – «селение», административная единица в Аттике; «такой-то, сын такого-то, из дема такого-то» – назывались афинские граждане во всех документах.


[Закрыть], как водится у афинян. Некоторые даже утверждают, будто в гомеровский перечень кораблей он после стиха:

 
Вывел Аянт Теламонид двенадцать судов саламинских —
 

вставил стих:

 
И с приведенными стал, где стояли афинян фаланги[60]60
  Гомер. Илиада II 557–558.


[Закрыть].
 

С этих пор афинский народ шел за ним и с радостью принял бы даже его тиранническую власть. Однако он не только сам от нее отказался, но и Писистрату, своему родственнику, препятствовал в его замыслах, о которых догадался (как пишет Сосикрат): ворвавшись в народное собрание с копьем и щитом, он предостерег о злонамерении Писистрата и провозгласил, что готов помогать против него. «Граждане афиняне, – сказал он, – иных из вас я умней, а иных из вас я храбрей: умнее тех, кто не понимает Писистратова обмана, и храбрее тех, кто понимает его, но боится и молчит». Совет, стоявший за Писистрата, объявил Солона сумасшедшим; Солон на это ответил:

 
Точно ли я сумасшедший, покажет недолгое время:
Выступит правда на свет, сколько ее ни таи.
 

А элегические стихи, в которых он предсказал тираннию Писистрата, таковы:

 
Из нависающей тучи рождается снежная буря,
Яркой молнии блеск гром за собою ведет.
Так от сильных мужей погибают целые грады,
Так ослепленный народ стал властелину рабом.
 

По приходе Писистрата к власти Солон, не сумев вразумить народ, сложил свое оружие перед советом военачальников и сказал: «Отечество мое! я послужил тебе и словом и делом!» – и отплыл в Египет, на Кипр и к царю Крезу. Здесь-то на вопрос царя: «Кого бы ты назвал счастливым?» – он сказал: «Афинянина Телла», «Клеобиса и Битона» и все прочее, что известно каждому. Некоторые добавляют, что Крез, воссев на трон в пышном наряде, спросил Солона, видел ли он что-нибудь прекраснее; а Солон ответил: «Видел – и петухов, и фазанов, и павлинов: их убранство дано им природою и прекрасней в тысячу раз»[61]61
  О встрече Солона с Крезом и позднем вразумлении Креза подробнее всего рассказано у Геродота (Ист. I 29–33); ср. Плутарх. Солон, 37–38.


[Закрыть].

Покинув Креза, он явился в Киликию, основал там город и назвал по своему имени «Солы»; там он поселил и тех немногочисленных афинян, речь которых с течением времени испортилась и стала называться «солецизмом». Жители этого города называются «солейцами», тогда как жители Сол на Кипре – «солийцами»[62]62
  Были Солы в Киликии, колония дорян, и Солы на Кипре, построенные местным царем по совету Солона (Плутарх. Солон, 26); слово солецизм («погрешность против языка») обычно возводится к первым Солам.


[Закрыть]. А когда Солон узнал, что Писистрат уже стал тиранном, он послал в Афины вот какие стихи:

 
Если дурные плоды принесло вам злонравие ваше,
Не возлагайте вину на промышленье богов.
Сами сдались вы беде, несчастья умножили сами.
И оттого-то на вас горького рабства ярмо.
Порознь каждый из вас – как лис, по пятам за добычей,
Вкупе же все и всегда праздны и тупы умом.
Только гибкий язык и льстивая речь вам по духу,
А на поступки льстеца ваши глаза не глядят.
 

Таков был Солон. Писистрат ему в изгнание послал такое письмо:

Писистрат – Солону. «Я не единственный среди эллинов посягнул на тиранническую власть, и я достоин ее, ибо я из потомков Кодра; я лишь вернул себе то, что афиняне обещали воздавать Кодру и его роду, но не сдержали обещания. В остальном же на мне нет греха перед богом или перед людьми. Афинянам я оставляю тот же государственный уклад, какой установил им ты, и управляются они лучше, чем при народовластии, ибо я никому не дозволяю превозноситься. Хоть я и тиранн, но не пользуюсь сверх меры ни званием, ни почестью, а только тем, что издревле причиталось царям. И хотя каждый афинянин платит десятину со своего надела, но не мне, а на расходы по всенародным жертвоприношениям и на другие общие траты, или же на случай войны. Тебя я не виню, что ты обличал мой умысел, – ибо делал ты это, желая добра отечеству, а не желая зла мне. Ты не знал, какое я установлю здесь правление, а если бы знал, то, быть может, и примирился бы с ним и не уходил бы в изгнание. Так воротись домой, поверь мне без клятвы, что ничего дурного Солону не будет от Писистрата. Знай, что даже из врагов моих никто не потерпел вреда, – если же ты почтёшь за благо стать одним из моих друзей, то будешь между них первым; ибо знаю, ты верен и нековарен. Если, наконец, захочешь ты жить в Афинах как-нибудь по-иному, то и на это будет тебе дозволение. Только не ожесточайся на отечество из-за нас». Таково письмо Писистрата.

Меру человеческой жизни Солон определил в семьдесят лет[63]63
  Геродот. Ист. I 32; ср., однако, стихи к Мимнерму ниже, I 60–61.


[Закрыть].

Некоторые законы его представляются превосходными: например, кто не кормит родителей, наказуется бесчестьем; кто растратит отцовское имущество – также; кто празден, на того всякий желающий вправе за это подать в суд. Впрочем, Лисий в речи против Никида говорит, что последний закон издан Драконтом. Солон же запретил говорить в собрании продажным распутникам.

Далее, Солон сократил награды за гимнастические состязания, положив 500 драхм за победу в Олимпии, 700 драхм – на Истме и соответственно в других местах: нехорошо, говорил он, излишествовать в таких наградах, когда столько есть граждан, павших в бою, чьих детей надо кормить и воспитывать на народный счет. Оттого-то и явилось столько прекрасных и благородных воинов, как Полизел, как Кинегир, как Каллимах, как все марафонские бойцы, как Гармодий, и Аристогитон, и Мильтиад, и тысячи других. Гимнастические же борцы и в учении недешевы, и в успехе небезопасны, и венцы принимают за победу не столько над неприятелем, сколько над отечеством; в старости же они, по Еврипидову слову,

 
Изношены, как плащ, рядном сквозящий[64]64
  Отрывок из несохранившейся трагедии «Автолик» (пространнее цитируется у Афинея. – «Пир софистов» Х 413)


[Закрыть], —
 

это и имел в виду Солон, когда поощрял их столь сдержанно.

Превосходен и такой его закон: опекуну над сиротами на матери их не жениться; ближайшему после сирот наследнику опекуном не быть. И такие: камнерезу не оставлять у себя отпечатков резанных им печатей; кто выколет глаз одноглазому, тому за это выколоть оба глаза; чего не клал, того не бери[65]65
  Ср. Платон. Законы, 913 с


[Закрыть], а иначе смерть; архонту, если его застанут пьяным, наказание – смерть.

Песни Гомера он предписал читать перед народом по порядку: где остановится один чтец, там начинать другому; и этим Солон больше прояснил Гомера, чем Писистрат[66]66
  Писистрату приписывается организация первой записи полного и связного текста гомеровских поэм; то чтение по порядку, которое описывает Диоген Лаэртский, Элиан возводит к сыну Писистрата, Гиппарху («Пестрые рассказы» VIII 2).


[Закрыть] (как утверждает Диевхид в V книге «О Мегарах»), – главным образом в тех стихах, где говорится: «Но мужей, населяющих град велелепный, Афины…»[67]67
  Гомер. Ил. II 546 и далее.


[Закрыть] и далее.

Солон впервые назвал тридцатый день месяца старым и новым[68]68
  Лунный месяц состоял из 29,5 суток, так что 30-й день причислялся наполовину к старому месяцу, наполовину к новому.


[Закрыть]. Он первый завел собрания девяти архонтов для собеседований (как говорит Аполлодор во II книге «О законодателях»). А когда начались раздоры, он не примкнул ни к городской стороне, ни к равнинной, ни к приморской[69]69
  «Диакрии», «педиеи» и «паралии» – три партии, спорившие за власть перед установлением тираннии Писистрата. По Плутарху («Солон», 20), Солон, наоборот, законом велел каждому примыкать к какой-нибудь партии, а не отсиживаться в стороне.


[Закрыть].

Он говорил, что слово есть образ дела; что царь лишь тот, кто всех сильней; что законы подобны паутине: если в них попадается бессильный и легкий, они выдержат, если большой – он разорвет их и вырвется. Он говорил, что молчание скрепляет речи, а своевременность скрепляет молчание. Те, кто в силе у тираннов, говорил он, подобны камешкам при счете: как камешек означает то большее число, то меньшее, так они при тираннах оказываются то в величии и блеске, то в презрении. На вопрос, почему он не установил закона против отцеубийц, он ответил: «Чтобы он не понадобился». На вопрос, как изжить преступления среди людей, он ответил: «Нужно, чтобы пострадавшим и непострадавшим было одинаково тяжело» – и добавил: «От богатства родится пресыщение, от пресыщения – спесь».

Афинянам он присоветовал считать дни по лунным месяцам. Феспиду он воспретил представлять трагедии, полагая, что притворство пагубно; и когда Писистрат сам себя изранил[70]70
  См. ниже, I 66.


[Закрыть], Солон сказал: «Это у него от трагедий!»

Заветы его людям Аполлодор в книге «О философских школах» передает так: «Прекрасным и добрым верь больше, чем поклявшимся. Не лги. Пекись о важном. Заводить друзей не спеши, а заведши не бросай. Прежде чем приказывать, научись повиноваться. Не советуй угодное, советуй лучшее. Ум твой вожатый. С дурными не общайся. Богам – почет, родителям – честь». Говорят, когда Мимнерм написал:

 
Если бы на земле без тяжких забот и страданий
Лет шестьдесят прожить, чтобы потом умереть! —
 

то Солон побранил его так:

 
Если готов ты послушать меня, переделай все это
И не сердись, если я лучше придумал, чем ты.
Лигиастад! Измени свою песню и пой теперь вот как:
«Восемь десятков прожить – и лишь потом умереть!»[71]71
  Лигиастад (мастер пения?) – обращение к Мимнерму. Пер. стихов В. Вересаева (с изменениями).


[Закрыть]
 

Из песен ему принадлежит такая:

 
Со всеми людьми осторожен будь —
Не таят ли злобу в сердце своем
За светлым лицом,
И из черной души
Не двойной ли язык лукавит?
 

Бесспорные его писания – это законы, речи к народу, наставления самому себе, элегические стихи о Саламине и об Афинском правлении, в которых 5000 строк, ямбы и эподы.

На изваянии его надпись такая:

 
Здесь, в Саламинской земле, сокрушившей мидийскую
                                                         дерзость,
Законодатель рожден – богохранимый Солон[72]72
  ПА VII 86.


[Закрыть].
 

Расцвет его приходится на 46-ю олимпиаду, в 3-й год которой он был архонтом в Афинах (по словам Сосикрата); тогда он и издал свои законы. Скончался же он на Кипре, прожив восемьдесят лет, и завещал ближним отвезти его останки на Саламин и пеплом развеять по всему краю. Оттого и Кратин в «Хиронах» говорит от его лица:

 
Гласит молва, что я живу на острове,
Развеянный по всей земле Аянтовой.
 

Есть и у нас эпиграмма в названной книге «Все размеры», где я писал о смерти всех знаменитых людей всеми размерами и ритмами, как в эпиграммах, так и в песенных стихах:

 
Тело Солона огонь на Кипре пожрал отдаленном,
Кости приял Саламин, злаки из праха взросли,
Дух же его к небесам вознесли скрижальные оси,
Ибо афинянам был легок Солонов закон[73]73
  ПА VII 87. Игра слов: axones означает и «оси колесницы», и «столбы с законами».


[Закрыть].
 

Изречение его, говорят, было: «Ничего слишком!»

Диоскурид в «Записках» рассказывает, что, когда он оплакивал сына (о котором более ничего не известно), кто-то ему сказал: «Ведь это бесполезно!» – «Оттого и плачу, что бесполезно», – ответил Солон.

Известны такие его письма.

Солон – Периандру. «Ты пишешь, что против тебя есть много злоумышленников. Не медли же, если хочешь от них отделаться. Ведь злоумыслить против тебя может самый негаданный человек (иной – боясь за себя, иной – презирая тебя за то, что ты всего боишься), потому что, подстерегши миг твоего невнимания, он заслужил бы благодарность всего города. Самое лучшее для тебя – отречься, чтобы не осталось причин для страха; но если уж быть тиранном во что бы то ни стало, то позаботься, чтобы чужеземное войско при тебе было сильнее, чем гражданское, – тогда никто тебе не будет страшен и никого не понадобится изгонять».

Солон – Эпимениду. «Вижу: ни мои законы не были на пользу афинянам, ни ты твоими очищениями не помог согражданам. Ибо не обряды и законодатели сами по себе могут помочь государству, а лишь люди, которые ведут толпу, куда пожелают. Если они ведут ее хорошо, то и обряды и законы полезны, если плохо, то бесполезны. Мои законы и мое законодательство ничуть не лучше: применявшие их причинили пагубу обществу, не воспрепятствовав Писистрату прийти к власти, а предостережениям моим не было веры: больше верили афиняне его лести, чем моей правде. Тогда я сложил свое оружие перед советом военачальников и объявил, что умнее тех, кто не предвидел тираннии Писистрата, и сильнее тех, кто убоялся ей воспротивиться. И за это Солона объявили сумасшедшим. Наконец, я произнес такую клятву: «Отечество мое! я, Солон, готов тебя оборонять и словом и делом, но они меня полагают безумным. Поэтому я удаляюсь отселе как единственный враг Писистрата, они же пусть служат ему хоть телохранителями. Ибо надобно тебе знать, друг мой, что человек этот небывалыми средствами домогался тираннии. Поначалу он был народным предводителем. Потом он сам себя изранил, явился в суд и возопил, что претерпел это от своих врагов, в охрану от которых умоляет дать ему четыреста юношей. А народ, не послушав меня, дал ему этих мужей, и они стали при нем дубинщиками. А достигнув этого, он упразднил народную власть. Так не вотще ли я радел об избавлении бедных от кабалы, если ныне все они рабствуют Писистрату?»

Солон – Писистрату. «Верю тебе, что не претерплю от тебя худого – ибо и до тираннии твоей я был тебе другом и теперь враждебен тебе не более чем любой из афинян, кому не мила тиранния. Лучше ли быть под владычеством единого, лучше ли под всенародным – об этом пусть из нас каждый судит сам. Я согласен, что из всех тираннов ты – наилучший; но возвращаться в Афины, думается, мне не к лицу, чтобы меня не попрекнули, будто я дал афинянам равноправие, отклонил возможность стать тиранном, а теперь-де вернулся одобрить твои дела».

Солон – Крезу. «Я счастлив твоим добрым расположением ко мне; и, клянусь Афиною, не будь мне дороже всего жить под народовластием, я охотнее принял бы кров в твоем дворце, чем в Афинах, где насильственно властвует Писистрат. Однако житье мне милее там, где для всех законы равные и справедливые. Все же я еду к тебе, готовый стать твоим гостем».

Хилон, сын Дамагета, лакедемонянин. Он сочинил элегические стихи в двести строк; он говорил, что добродетель человека в том, чтобы рассуждением достигать предвидения будущего. Когда брат его сердился, что Хилон стал эфором, а он нет, Хилон ответил: «Это потому, что я умею выносить несправедливости, а ты нет». Эфором он стал в 55-ю олимпиаду (или в 56-ю, как уверяет Памфила); а Сосикрат говорит, что он первым стал эфором в архонтство[74]74
  Эфорами называлась ежегодно сменяемая коллегия правителей в Спарте, архонтами – в Афинах; именами старшего эфора и старшего архонта обозначался счет годов.


[Закрыть] Евфидема – именно он учредил должность эфоров при царях, тогда как Сатир утверждает, что это сделал Ликург.

Это он, по словам Геродота (в I книге), когда при жертвоприношении в Олимпии у Гиппократа[75]75
  Геродот. Ист. I 59; Гиппократ – отец Писистрата.


[Закрыть] сам собою закипел котел, посоветовал Гиппократу не жениться, а если он женат, то жену отпустить и от детей отречься. И это он, говорят, спросил Эзопа, чем занимается Зевс, а Эзоп ответил: «Высокое принижает, низкое возвышает». На вопрос, что отличает людей с воспитанием от людей без воспитания, он ответил: «Подаваемые надежды». А на вопрос, что трудно, – «Хранить тайну; не злоупотреблять досугом; терпеть обиду».

Вот его предписания. Сдерживай язык, особенно в застолье. Не злословь о ближнем, чтобы не услышать такого, чему сам не порадуешься. Не грозись: это дело бабье. К друзьям спеши проворнее в несчастье, чем в счастье. Брак справляй без пышности. Мертвых не хули. Старость чти. Береги себя сам. Лучше потеря, чем дурная прибыль: от одной горе на раз, от другой навсегда. Чужой беде не смейся. Кто силен, тот будь и добр, чтобы тебя уважали, а не боялись. Хорошо начальствовать учись на своем доме. Языком не упреждай мысль. Обуздывай гнев. Гадательству не перечь. На непосильное не посягай. Не спеши в пути. Когда говоришь, руками не размахивай – это знак безумства. Законам покорствуй. Покоем пользуйся.

Из песен его известнее всех такая:

 
На пробном камне испытуют золото —
Нет надежней пробы;
А золотом испытывают разницу
Меж добрым и недобрым.
 

Говорят, в старости он признался, что не знает за собою ни единого противозаконного поступка за всю жизнь, а сомневается только в одном: когда судили его друга, он осудил его по закону, но товарища своего уговорил его оправдать; так он услужил и закону и дружбе.

Особенную славу меж эллинов доставило ему пророчество о Кифере, лаконском острове; познакомившись с тем, каков он есть, Хилон воскликнул: «Лучше бы ему не возникать или, возникнув, утонуть!» И предвидение это было верным: сперва Демарат, спартанский изгнанник, посоветовал Ксерксу остановить там корабли, и если бы Ксеркс послушался, то Греция была бы в плену; а потом Никий в Пелопоннесскую войну, отбив этот остров и посадив там афинскую засаду, причинил лакедемонянам великий вред.

Отличался он немногословием, и Аристагор Милетский даже называет такой слог «Хилоновым»; [а другие зовут его «Бранховым», от того][76]76
  Лакуна, восполняемая по поздним рукописям; имеется в виду ложная этимология слова «брахилогия» (краткая речь).


[Закрыть] Бранха, который основал святилище в Бранхидах.

Он был уже старцем в 52-ю олимпиаду, когда в расцвете сил был баснописец Эзоп. А умер он (по словам Гермиппа) в Писе, приветствуя своего сына после олимпийской победы в кулачном бою, от избытка радости и от старческого слабосилия; и все, кто был на празднествах, с честью предали его земле. У нас о нем есть такие стихи:

 
Благодаренье тебе, Полидевк светоносный, за то, что
Сын Хилона стяжал славу в кулачной борьбе!
Умер счастливый отец, на дитя-победителя глядя:
Надо ли плакать о нем? Мне бы подобную смерть!
 

А на изваянии его написано вот что:

 
Этого мужа взрастила себе копьеносная Спарта —
Был из семи мудрецов в мудрости первым Хилон[77]77
  ПА VII 88 и IX 596.


[Закрыть].
 

Изречение его было: «За порукой – расплата».

Есть и от него такое письмецо:

Хилон – Периандру. «Ты мне пишешь о походе на внешнего врага, где сам воевал; а по мне, так и домашние дела для единодержца опасны. Счастлив тиранн, который умрет у себя дома своею смертью!»

Питтак, сын Гиррадия, из Митилены; отец его (по словам Дурида) был фракиец. Это он вместе с братьями Алкея низложил лесбосского тиранна Меланхра. А когда афиняне воевали с митиленянами за Ахилеитиду, то Питтак начальствовал над митиленянами, а Фринон, олимпийский победитель-пятиборец, – над афинянами; Питтак вызвался с ним на поединок и, спрятавши под щитом своим сеть, набросил ее на Фринона, убил его и тем отстоял спорную землю. Однако и после этого (говорит Аполлодор) афиняне с митиленянами тягались за ту землю, а решал тяжбу Периандр, который и отдал ее афинянам.

С тех пор Питтак пользовался у митиленян великим почетом, и ему была вручена власть. Он располагал ею десять лет; а наведя порядок в государстве, он сложил ее и жил после этого еще десять лет. Митиленяне дали ему надел земли, а он посвятил его богам; земля эта доселе называется Питтаковой. А Сосикрат говорит, что он отделил себе от нее лишь малую часть и сказал: «Половина – больше целого!»[78]78
  Пословица (ср. Гесиод. Труды и дни, 40).


[Закрыть] Не принял он денег от Креза, сказав, что у него и так вдвое больше, чем хотелось бы, – дело в том, что он был наследником брата, скончавшегося бездетным.

Памфила во II книге «Записок» говорит, что сына его Тиррея убил топором один кузнец, когда тот был в Киме и сидел у цирюльника. Граждане Кимы отослали убийцу к Питтаку, но тот, узнав обо всем, отпустил его со словами: «Лучше простить, чем раскаяться». А Гераклит говорит, что это Алкея, попавшего к нему в руки, он отпустил со словами: «Лучше простить, чем мстить».

Законы он положил такие: с пьяного за проступок – двойная пеня, чтобы не напивались пьяными оттого, что на острове много вина[79]79
  Лесбосское вино считалось одним из лучших в Греции.


[Закрыть]. Он говорил: «Трудно быть хорошим»; это изречение упоминает и Симонид:

 
Истинно добрым трудно стать – завет Питтака.
 

Упоминает его слова и Платон в «Протагоре»[80]80
  Платон. Протагор 34 4bd: здесь пересказывается поэтическая полемика Симонида с Питтаком о том, как вернее сказать – «трудно быть» или «трудно стать» добрым, а сентенция о неизбежности приписывается Симониду.


[Закрыть]: «С неизбежностью и боги не спорят». И: «Человека выказывает власть». На вопрос, что лучше всего, он ответил: «Хорошо делать, что делаешь». На вопрос Креза, какая власть всего сильней, – «Та, что резана на дереве», то есть законы. Победы, говорил он, должны быть бескровными. Один фокеец сказал, что нужно отыскать дельного человека. «Если искать с пристрастием, то такого и не найти», – сказал Питтак.

На вопрос, что благодатно, он ответил: «Время». Что скрыто? – «Будущее». Что надежно? – «Земля». Что ненадежно? – «Море». Он говорил: дело умных – предвидеть беду, пока она не пришла, дело храбрых – управляться с бедой, когда она пришла. Задумав дело, не говори о нем: не удастся – засмеют. Неудачей не кори – бойся себе того же. Доверенное возвращай. Не злословь ни о друге, ни даже о враге. В благочестии упражняйся. Умеренность люби. Храни правду, верность, опытность, ловкость, товарищество, усердие.

Из песен его самая знаменитая такая:

 
С луком в руках и с полным стрелами колчаном
Пойдем на злого недруга:
Нет у него на устах ни слова верного —
Двойная мысль в душе его.
 

Сочинил он и элегические стихи в 600 строк, и книгу прозою «О законах» для своих сограждан.

Он был в своем расцвете в 42-ю олимпиаду; а умер он при архонте Аристомене, на 3-й год 52-й олимпиады[81]81
  Разночтения в рукописях; может быть, следует читать: «51 олимпиады».


[Закрыть], прожив более семидесяти лет, в глубокой старости. На памятнике его написано:

 
Как неутешная мать рыдает о сыне любимом,
Плакал, Питтак, о тебе Лесбос, угодный богам[82]82
  АПл. II 3.


[Закрыть].
 

Изречение его: «Знай всему пору».

Был и другой законодатель, Питтак (как сообщают Фаворин в I книге «Записок» и Деметрий в «Соименниках»), по прозванию Малый.

О мудреце рассказывают, будто один юноша спросил у него совета о женитьбе и получил такой ответ, который передает Каллимах в эпиграммах[83]83
  Каллимах. Эпиграммы I.


[Закрыть]:

 
Из Атарнея пришел в Митилену неведомый странник.
Сыну Гиррадия он задал Питтаку вопрос:
«Старче премудрый, скажи: двух невест я держу на примете,
Родом своим и добром первая выше меня,
Вровень вторая со мной; которой отдать предпочтенье?
С кем отпраздновать брак? Дай мне разумный совет».
Поднял Питтак, отвечая, свой посох, оружие старца:
«Видишь мальчишек вдали? Вняв им, узнай обо всем».
Верно: мальчишки гурьбой на широком тройном перепутье
Метким ударом хлыстов гнали свои кубари.
«Следуй за ними!» – промолвил Питтак. И странник услышал:
Мальчику мальчик сказал: «Не за свое не берись!»
Слыша такие слова, оставил мечты о чрезмерном
Гость, в ребячьей игре остережению вняв;
И как на ложе свое возвел он незнатную деву,
Так и ты, мой Дион, не за свое не берись?[84]84
  Ср. ниже, I 92, конец.


[Закрыть]
 

Сказал он это, видимо, по опыту, ибо сам имел жену знатнее себя – сестру Драконта, сына Пенфила, высокомерно презиравшую его.

Алкей[85]85
  Поэт Алкей принадлежал к числу политических противников Питтака, отсюда его бранные слова; см. выше, I 76.


[Закрыть] обзывал его «плосконогом», потому что он страдал плоскостопием и подволакивал ногу; «лапоногом», потому что на ногах у него были трещины, называемые «разлапинами»; «пыщом» – за его тщеславие; «пузаном» и «брюханом» – за его полноту; «темноедом», потому что он обходился без светильника; «распустехой», потому что он ходил распоясанный и грязный. Вместо гимнастики он молол хлеб на мельнице[86]86
  Тоже намек политических противников на низкое происхождение Питтака. Песенка с упоминанием тиранна Питтака, моловшего хлеб, сохранена Плутархом («Пир семи мудрецов», 14).


[Закрыть], как сообщает философ Клеарх.

И от него есть такое письмецо:

Питтак – Крезу. «Ты зовешь меня в Лидию посмотреть на твое изобилие – но я, и не видя, верю, что сын Алиатта – многозлатнейший из царей. Ехать в Сарды мне корысти нет, ибо денег мне не надобно – на себя и на друзей у меня хватает. И все же я приеду – ради общества такого гостеприимца, как ты».