Текст книги "Жестокие люди"

– Ап-чхи… Черт! А-а-п-чхи… Черт!

Он чихал, прикрывая рот рукой. Во второй раз из ноздри у него вылетела длинная сопля и приземлилась прямо на морде ротвейлера. Собака зарычала. Этот мужик напомнил мне одного человека племени яномамо, которого я видел на фотографии. Он только что засунул в нос хорошую понюшку энеббе. Когда они нанюхаются наркотиков, то всегда видят своих богов. Интересно, что же он видел? Что видела мама? Мысли о «жестоких людях» сделали место не таким пугающим.

– Я хочу купить… – Мне не нужно было повторять два раза. Даже собака знала, зачем я здесь.

– Esta detras de los [3]3
  Это [находится] за… (исп.)


[Закрыть] сухими завтраками «Лаки Чармс».

– «Лаки Чармс»? – Я сделал вид, что прекрасно понимаю, о чем идет речь, и пошел туда, куда он указывал.

Я стоял в дальнем углу ресторанчика, уставившись на упаковки крупы на полках, недоуменно размышляя о том, что будет дальше. Наверное, сейчас ко мне кто-нибудь подойдет. Может, тут есть какая-то дверь, которую я не вижу? Вдруг чей-то голос просипел: «Тебе же сказали: за «Лаки Чармс», придурок!». Я чуть не подпрыгнул от испуга. Потом взял изрядно потрепанную коробку сухих завтраков с полки, и с удивлением увидел улыбающееся лицо продавца. Он смотрел на меня из дыры, которая было проделана в стене. На голове у него была надета сеточка для волос, которая сидела на его черепе, словно огромный паук.

– Сколько? – спросил он.

Я поднял один палец. Продавец сказал, что это будет стоить 50 долларов. Я передал ему двадцатку и три бумажки по десять долларов, а он вручил мне почти полный пакетик. Потом я всучил коробку следующему покупателю, который уже стоял за мной сзади, сунул пакетик в карман и пошел домой, думая о том, как маме повезло, что у нее такой сын. И тут на моем пути появился какой-то здоровяк, одетый в кофту с капюшоном.

– Простите, – сказал я, пытаясь его обойти.

Но он схватил меня за запястье. Мне стало страшно. Потом я увидел, что на шее у него болтается полицейский значок, и тогда на спине у меня выступил холодный пот.

В мгновение ока пивнушку заполнили полицейские в штатском. Ротвейлер бешено лаял.

– Угомони собаку, засранец, или я ее пристрелю! – злобно сказал один из них.

– Руки вверх! – заорал другой человек в штатском.

Парень у кассы изрыгал ругательства на испанском.

– Как я могу держать собаку с поднятыми руками?

Двое полицейских в задней части заведения при помощи электропилы и кувалды расправлялись с полкой, на которой стояли хлопья. «Тазером» они усмирили собаку, а дубинкой – ее владельца.

– Покажи, что у тебя в кармане, малый. – Полисмен засунул руку мне в карман и вытащил оттуда банку кока-колы и библиотечный билет с моим адресом.

– Ты здесь живешь?

– Да, – улыбаясь, чтобы не заплакать, прошептал я.

– Ты что, решил, что я с тобой буду шутки шутить? – Я начал бешено вырываться, чтобы убежать, так что он мог сделать вывод, что происходящее вовсе не кажется мне таким уж забавным. – Если это окажется сахарной пудрой, то ты, считай, в рубашке родился. – Он открыл конверт и попробовал порошок языком. – Не похож ты на везунчика.

Полицейский посмотрел на меня и улыбнулся. Внезапно я подумал, что сейчас он меня отпустит. Но вместо этого на меня надели наручники и усадили на заднее сиденье патрульной машины. Мы поехали на запад от Третьей улицы. Он явно собирался отвезти меня в Управление по работе с малолетними правонарушителями. Несмотря на то, что я сидел в машине, меня затошнило так, будто я падал с большой высоты. Мне было нужно хоть за что-то ухватиться. Что же мне сказать дедушке? Ведь, в любом случае, придется звонить ему и умолять, чтобы он вытащил меня оттуда. Вскоре он уже будет стоять у двери нашего дома. Потом увидит, в каком состоянии находится мама. Интересно, сколько часов на этот раз нам придется общаться с психологом, чтобы он помог установить утраченные семейные связи? Что ж, как бы то ни было, но самое ужасное позади. И тут машина остановилась прямо у нашего дома.

– Вылезай. – Полицейский открыл дверцу машины.

– Зачем мы сюда приехали?

– Родители сейчас дома?

– Нет.

Он знал, что я лгу.

– Ладно, давай, вылезай из машины. – Сопротивляться не было смысла. – Все равно они об этом узнают, рано или поздно. Твоя мама может поехать в отделение вместе с нами.

– Нет, лучше без нее.

– Ничем не лучше.

Пожарный, которого я послал куда подальше, наблюдал за тем, как мы с офицером поднимаемся по лестнице. Он нажал кнопку звонка и снял с меня наручники.

Домофон нам так и не поставили, и поэтому у меня не было никакой возможности предупредить маму. Как только она откроет дверь, полицейский сразу поймет, в каком она состоянии. Увидит, что творится в доме. И сразу сообразит, что было в той измятой бумажке, которая лежит в пепельнице у кровати. Он же полицейский.

Мама встала на пороге, широко раскрыв дверь. Она выглядела… как другой человек: помыла голову, сделала что-то с лицом, так что следы щетины превратились в задорный румянец. Господи, она даже успела нарядиться в клетчатую юбку!

– Ваша мать дома? – Полицейский решил, что это моя старшая сестра.

– Это я его мать. – Ей сразу стало ясно, что что-то случилось.

Заглянув в комнату, я увидел, что шкаф уже стоит у стены, книги – на полках, а на журнальном столике красуется букет цветов и клин сыра бри, вокруг которого были красиво разложены крекеры. Видимо, она все-таки нашла свою заначку, и это придало ей сил, чтобы привести все в порядок. Если бы не эта полицейская облава, все было бы просто чудесно. Офицер показал ей свой значок и перешел к делу.

– В двенадцать часов сорок пять минут ваш сын был арестован при покупке наркотика.

Вид кокаина снова зажег в ней тот яркий внутренний свет, который сделал ее улыбку ослепительной. Мама заплакала, и поэтому ни я, ни полицейский не заметили, что ее зрачки уменьшилась до размеров булавочной головки. Сегодня утром она не просто нуждалась в очередной дозе. Она, кажется, пьянела от самого запаха наркотика.

– Ваш сын сказал, что покупал кокаин для другого человека, – сказал полицейский, пытаясь заполнить неловкую паузу.

– Если он так сказал, значит, это правда. – Наши взгляды скрестились. Мы с мамой смотрели друг другу прямо в глаза. Нас разделяли четыре фута, но, думаю, что никогда я не понимал с такой ясностью, что мама – самый близкий для меня человек на земле. Та связь, которая возникла между нами в эту минуту, была не просто узами крови. Думаете, хуже того, что произошло, ничего не может быть? Как бы не так. Я не сразу заметил, что за маминой спиной стояли ее родители.

– Скажи, для кого ты покупал… это? – строго спросила бабушка.

– Скажи им, Финн. – Мама покорно ожидала заслуженной кары.

Я отрицательно покачал головой. Так просто она не отделается.

2

Мама не хотела, чтобы бабушка и дедушка ехали с нами, но они очень настаивали. Мы поехали к зданию Управления по работе с малолетними правонарушителями, которое находилось на Центральной улице. Я ехал в патрульной машине, а они следовали за нами в зеленом фургончике «Вольво». На бампере было несколько наклеек, выражающих их кредо: «Маккарти-1972» [4]4
  Маккарти, Джозеф Реймонд (1908 – 1957) – политический деятель, сенатор; лидер наиболее реакционных сил США начала 1950-х годов, инициатор гонений на многих прогрессивных деятелей страны.


[Закрыть], «Прекратите сбрасывать бомбы!», «Спасите китов», «Не теряйте головы». В зеркало заднего вида я мог наблюдать за тем, как они наседают на маму. Каждый раз, когда полицейский проезжал на желтый свет, ему приходилось притормаживать, подъезжая к тротуару, чтобы подождать их. Дедушка очень гордился тем, что никогда не попадал в дорожные аварии. Он был готов осторожничать и за себя, и за того парня.

Управление по работе с малолетними правонарушителями. Фотографии в профиль и анфас, отпечатки пальцев, садисты-полицейские, которые будят заблудших дитятей, стуча дубинками по железным прутьям решеток, за которыми они сидят, тщательные личные обыски, во время которых находят наркотики, спрятанные в укромных уголках человеческого тела, и, разумеется, групповое изнасилование юными бандитами в камере. Сегодня утром судьба была не особенно благосклонна ко мне. Поэтому казалось вполне естественным, что в довершение всех несчастий я расстанусь со своей девственностью в объятиях стокилограммового малолетнего правонарушителя по имени Рашид, у которого на груди будет вытатуировано «Ненавижу беложопых». Бабушка с дедушкой, наверное, сказали бы, что так может думать только расист. Но как раз на этой неделе я смотрел один очень популярный телефильм, и там показывали, как это случилось с братишкой Мэтта Диллона. «Хватит дурить, сосунок», – этот эпизод не выходил у меня из головы.

Но управление оказалось еще более зловещим, чем я представлял себе в своих кошмарах. Это касается и других душераздирающих, горестных приключений, которые выпали на мою долю. Кошмары безобиднее реальности по той простой причине, что они существуют только в вашем воображении. Никаких снимков, отпечатков пальцев и осмотров. Был там, правда, человек, который еще мог сойти за садиста-полицейского с дубинкой – это моя бабушка. Она настаивала, чтобы ее называли Нана. Так вот, она решила «составить мне компанию». Мы вместе сидели в комнате без окон, пока дедушка «помогал» маме, полицейскому и социальному работнику по имени мисс Пайл заполнить все необходимые бумаги, которые нужны были, чтобы отпустить меня под мамину ответственность.

Теперь, когда я вспоминаю свою бабушку, я понимаю, что она в принципе была довольно разумной шестидесятивосьмилетней женщиной, которая всем сердцем верила, что она замечательный человек. А все потому, что на ее свадьбе присутствовала ее подруга-негритянка, и потому, что она голосовала за Эдлай Стивенсона [5]5
  Стивенсон, Эдлай Юинг (1900-1965) в 1948 году стал губернатором штата Иллинойс. В 1952 и 1956 году выдвигался на пост президента. Выступал как представитель либерального крыла демократической партии, проиграл оба раза Д. Эйзенхауэру.


[Закрыть]. Кроме того, Нана получила степень магистра социологии. Она никогда не делала прическу в салоне красоты и никогда не играла в гольф в частных клубах, но зато купалась нагишом в озере на глазах у своих внуков и носила джинсы. Так вот, на основании всех этих причин она считала себя более выдающимся человеком, чем окружающие. Разумеется, будучи таким прекрасным человеком, Нана никогда не заявляла об этом во всеуслышание, и если вы признавали ее моральное превосходство, она вполне могла отнестись к вам с участием.

Когда мы вместе вошли в темную комнату в Управлении, она для меня была всего лишь пожилой седовласой женщиной с коронками на зубах, чьи подарки были лучше дедушкиных. Мы поговорили о том о сем, съели на двоих шоколадный батончик, а потом она придвинула свой стул поближе.

– Мы же с тобой друзья, правда, Финн?

– Ну да… Мы же родственники.

– Вот именно. Поэтому я надеюсь, что своему другу, точнее, бабушке, ты расскажешь все без утайки.

Я посмотрел вниз на свои ботинки. Она, видимо, решила, что говорит очень убедительно. На самом-то деле я просто думал о том, забрали бы у меня шнурки, если бы ее не было здесь, со мной. (В том фильме, о котором я рассказывал, один парень повесился на своих шнурках.)

– Обещаю тебе, что никто не узнает о том, что ты мне рассказал.

Мне было прекрасно известно, что она врет, поэтому мне не было стыдно за то, что я собирался ее одурачить.

– Знаю, бабушка.

– Вот и хорошо! – Она обняла меня и поцеловала в щеку. От нее пахло крекерами, сыром и духами «Шанель № 5».

– Так скажи мне, Финн, для кого ты покупал… это? – Нана боялась произнести слово «кокаин».

– Для себя. – В каком-то смысле, это была правда.

– Но ты же сказал полицейскому, что…

– Я наврал, бабушка. Он же полицейский. Мне нужно было придумать хоть что-то, чтобы он меня отпустил.

– Может, ты думаешь, что этому человеку будет лучше оттого, что ты берешь его вину на себя?

Мне не очень понравилось то, как она сказала «этому человеку».

– Ничью вину я на себя не беру.

Нана приподняла мое лицо и заставила посмотреть ей в глаза.

– Ты думаешь, что мы с дедушкой вообще уже ничего не соображаем?

Мне стало ясно, что ей все известно.

– Да нет.

Меня поташнивало, и я был напуган тем, как много мне приходится врать. Я ужасно устал. Мне казалось, я копаю какую-то траншею, из которой мне потом придется долго выбираться. В конце концов, это проблемы моей мамы, а не мои. Мне вспомнилась скрипящая кровать, потом этот чертов англичанин со своим вазелином, и когда Нана взяла меня за руку, я уже готов был рассказать ей все.

– Скажи мне правду, и я куплю тебе билет, чтобы ты мог повидаться с отцом. Это твой последний шанс.

Если бы не этот торжествующий тон, если бы не ее уверенность в том, что она меня раскусила – хотя вообще-то она меня и впрямь раскусила, – нет никакого сомнения в том, что я сказал бы ей то, что она так жаждала услышать.

– Представляешь, яномамо думают, что ведьмы прячут волшебные палочки у себя между ног.

– Ты такой же сумасшедший, как твоя мать. – Серые глаза бабушки затуманились от слез. Она посмотрела на меня так, как, бывало, смотрела на свою дочь. – Зря ты думаешь, что таким образом помогаешь своей матери или себе.

Тут дверь открылась. На пороге стояла мисс Пайл, а за ней – мама, полицейский и дедушка. Мама двумя руками крепко держала документы о моем освобождении. Выглядела она не лучшим образом. Девушка напомнила маме, что теперь мы должны появляться в суде по делам несовершеннолетних каждые три недели. Полицейский предупредил меня, что, если меня еще раз поймают, когда я буду покупать наркотики, он сделает все от него зависящее, чтобы меня отправили в колонию для несовершеннолетних. Я пожал ему руку и поблагодарил, как будто, арестовав меня, он совершил большое благодеяние.

Мне хотелось как можно быстрее убраться отсюда, пока не произошло еще что-нибудь похлеще, поэтому я схватил маму за руку и потянул ее к двери. Мисс Пайл тем временем говорила дедушке, что читала его книги, когда училась в университете. Она трясла его руку.

– Для меня такая честь познакомиться с вами, доктор Эрл.

Дедушка быстро поправил свой галстук-бабочку.

– Мне жаль, что это случилось при таких печальных обстоятельствах…

Потом он протянул ей свою визитную карточку и сказал, что она может всегда звонить, если ей потребуется его помощь. Тут бабушка прошептала что-то ему на ухо. Полицейский уже стоял у входа, скармливая монеты автомату с кока-колой; когда мы подошли к нему, дедушка прочистил горло и громко сказал:

– Я должен заявить, офицер, что, по-моему, вы арестовали не того человека. Я заявляю это в присутствии мисс Пайл.

– Понимаете, я сам там был, и… – Вначале он вел себя очень дружелюбно, но теперь явно разозлился.

– Я хочу сказать, что мальчик покупал наркотики для своей матери… Мне очень неприятно говорить такие вещи о своей собственной дочери, но…

– Да как ты можешь… – Мама задрожала от негодования.

– Почему же вы раньше этого не сказали? – Полицейский всегда остается полицейским.

– Я надеялся, что, когда она увидит, как мучается ее ребенок, это будет для нее сильным потрясением и она наконец поймет, что нуждается в помощи. И научится брать на себя ответственность.

Понимаете, дедушка много раз проводил эксперименты, в которых крыс «тренировали» при помощи электрического тока.

Офицер подошел к маме и искоса посмотрел на нее. На этот раз ее слезы его не одурачили. Он видел, какого размера у нее зрачки. Подозрительным теперь казалось и то, как она хлюпает носом. Он глядел на нее так, будто она уже лежала под могильной плитой.

– И что, по-вашему, я должен сделать?

– Я считаю, что моя дочь должна сегодня же обратиться в реабилитационный центр для наркоманов. О мальчике мы сами позаботимся. Если же она не согласится, вы можете обыскать ее квартиру. Наверняка обнаружите там наркотики, и тогда…

– Для этого нужен ордер на обыск.

Я дернул маму за руку. Нам пора. Но полицейский преградил дорогу. Так просто нас не отпустят.

– Почему бы вам не проверить ее сумочку?

Бабушка потянулась за ней, и тогда мама резко отпрянула назад, нечаянно опрокинув стул.

– Лиз, зачем ты создаешь нам дополнительные проблемы?

Мама прижимала сумочку к груди. Теперь она не просто дрожала – она тряслась всем телом. Открыла рот, но ничего не сказала. Тогда я заорал: «Хватит!» Завопил во всю глотку.

Яномамо верят, что, когда ребенок кричит, его душа может вылететь из тела и тогда ее съедят его враги. Не знаю, так это или нет, но сердце у меня и правда чуть не выскочило из груди.

Мама потянула меня назад.

– Успокойся, Финн, все нормально. – Я знал, что это не так, но голос моей матери звучал очень уверенно – не то что раньше.

Дедушка сделал шаг вперед. Он чуть не уткнулся носом в мамин лоб и, глядя на нее сверху вниз, сказал:

– Если бы ты знала, какую боль причиняешь нам.

Мама ненавидела, когда на нее так смотрели. Я знал, что он специально ее выходит, разговаривая таким невозмутимым тоном. Дедушка, видимо, хотел, чтобы она разъярилась и стала осыпать его ругательствами прямо на глазах у полицейского и мисс Пайл, которая читала его дурацкие книги. Дедушка, наверно, надеялся, что мама отпихнет его или, еще лучше, ударит. Ее смогут арестовать за словесное оскорбление или угрозу действием. А его ярая поклонница уж конечно не откажется выступить в роли свидетеля. Маму задержат, а меня заберут. Все ясно: эти амахири-тери на «вольво» собираются похитить меня и увезти в свой пригород, в котором нет джунглей.

Мама протянула полицейскому сумочку. Она сдалась – это было написано у нее на лице. Полицейский вытряхнул на стол содержимое. В ней лежало семь однодолларовых счетов, тридцать семь центов, расческа и презерватив. Больше там ничего подозрительного не было. Свидетели, кажется, потеряли дар речи. Мы с мамой прошли к двери; там она на секунду остановилась, чтобы бросить собравшимся: «Вы, вероятно, разочарованы?» Похоже, мы победили. Но особой радости я что-то не испытывал. Когда мы шли домой, мне пришло в голову, что наша жизнь уже никогда не будет прежней.

– Теперь все будет по-другому. – Мама крепко вцепилась в мою руку, как будто боялась, что кто-то из нас может потеряться. – У нас все получится. – Эту фразу она твердила уже несколько лет.

– Точно.

Последний раз я держал ее за руку в детстве, когда носил варежки.

Когда мы вернулись домой, мама полюбовалась на себя в зеркало, висящее в ванной, а потом вытащила из сумочки щетку и осторожно сняла резиновую пластинку, к которой крепилась металлическая щетинка. Внутри было два белых пакетика, сложенных конвертом (в них был кокаин), и сверток из желтоватой упаковочной бумаги с героином. Раньше я и не знал, что она смешивает наркотики. Странно, но мама и не подумала закрыть дверь в ванную. Видимо, решила, что родственники не должны ничего друг от друга скрывать, в том числе и наркотики.

Так вот что она имела в виду, когда говорила, что теперь все будет по-другому. Мне хотелось заорать: «Что, по-твоему, произошло бы, если бы полицейский, когда обыскивал сумочку, обнаружил, что в массажной щетке что-то есть?» В общем, когда мама выкинула всю эту дрянь в унитаз и смыла водой, я был, мягко говоря, удивлен.

Потом она взяла телефон, опять прошла в ванную и закрыла дверь. Все личные разговоры по телефону велись именно в этой части наших апартаментов. Я был настолько изумлен тем, что она уничтожила свою заначку, что стал даже медленнее соображать и поэтому не сразу догадался прислонить ухо к двери. Как и большинство подростков, я был свято убежден: на свете не должно быть никаких секретов. Кроме моих собственных, разумеется.

К сожалению, начала разговора я не слышал и поэтому не понял, кому она звонит. Разобрал только, как мама быстро сказала: «Не могу достать свои патроны». Какие еще патроны? У меня волосы встали дыбом: наверное, она жалеет о том, что смыла свое барахло в унитаз, и теперь звонит драгдилеру. А «патроны» – это их секретное слово. Патроны, значит. Боже! А может, она имеет в виду, что собирается застрелиться? Мне стало дурно. Правда, у нас не было пистолета, но какое это имеет значение. Кроме того, мама испытывала такое отвращение к оружию, что не разрешила мне оставить пневматическое ружье, которое подарил мне один ее бьющий приятель в попытке завоевать мою симпатию – вполне успешной попытке, кстати. Я не знал, можно ли верить собственной матери. Полагаться на свое воображение я тоже не решался. Поэтому, будучи от природы любознательным ребенком, заглянул в ванную через замочную скважину.

Она сидела на унитазе, снова зажигая последнюю сигарету из пачки, которую уже докурила до самого фильтра. Мама знала, что я за ней шпионю.

– Подожди, не вешай трубку… хорошо? – сказала она тому, с кем говорила по телефону, потянулась, чтобы открыть дверь, и опять тяжело опустилась на сиденье унитаза. – Слушай, Финн, я не собираюсь ничего от тебя скрывать. – Было заметно, что ей стоит больших трудов держать глаза открытыми. Она не спала уже больше сорока часов. Язык У нее заплетался, под глазами были огромные мешки, а шея, казалось, стала резиновой – она запрокинула голову так, что ударилась о стену, и этот глухой удар, кажется, возвратил ее к реальности. – Я как раз занимаюсь устройством наших дел.

– А с кем ты говоришь?

– Потом расскажу. Будь паинькой, принеси маме кофе и сбегай за сигаретами.

Я пошел в закусочную, которая находилась на углу улицы Лафайет. По пути мне пришла в голову приятная мысль: а что, если она говорила с моим отцом, который находится сейчас в Южной Америке? Может, я просто неправильно расслышал ее слова. Наверное, она сказала: «Ты что, не можешь достать свои патроны?» А что, если он попал в какую-то переделку? Вдруг эти яномамо на него ополчились? Конечно, я понимал, что воображение у меня разыгралось как у ребенка, но перестать мечтать так же тяжело, как перестать смотреть какой-нибудь слезоточивый эпизод в телесериале «Уолтоны». Пялишься в телевизор, словно дурак какой, и слезы выступают на глазах, хоть и стыдишься того, что тратишь время на такую ерунду.

Я купил кофе, сигареты и порцию хорошо прожаренной картошки-фри себе на обед и подумал, что хоть мама и не говорила с отцом, но все-таки это не такая уж глупая фантазия. Может, как раз сейчас настал подходящий момент, чтобы позвонить ему. Он писал, что на базе в Венесуэле есть радиотелефон. Я быстро сосчитал, сколько у них там сейчас времени. Он уже проснулся. Так что мама может позвонить ему и обрадовать, сказав, что она тоже приедет навестить его.

Я пришел домой слишком поздно. Мама уже не могла пить кофе или звонить отцу – она вырубилась, лежа прямо на полу в ванной. А телефонная трубка лежала у нее на груди, словно уснувший младенец.