Текст книги "Жестокие люди"

3

Проснувшись на следующее утро, я обнаружил у себя эрекцию – что, в общем, абсолютно нормально. Но, кроме того, мама упаковывала чемодан в моей комнате, а это уже было весьма подозрительно. Выглядела она как человек, который пытался избавиться от гриппа, спрыгнув с лестницы.

– Ты что, заболела?

Мама хлюпала носом и сгибалась вдвое от кашля.

– Это называется абстинентный синдром. – Я стал натягивать джинсы. Ее честность меня поразила. – Сначала мне будет очень плохо. Потом лучше. Через пару дней буду в полном порядке.

Я указал ногой на чемодан.

– Куда ты собираешься меня отправить?

– Ты поедешь со мной.

– Куда же?

Явно не в Южную Америку, это я знал наверняка: она положила в чемодан все мои свитера. Потом она сунула в него мой единственный галстук, забрызганный мясной подливкой. Черт! Неужели она сдалась и теперь мы едем к ее родителям?

– Я же вчера вечером все тебе объяснила, Финн.

– Ничего подобного. – Меня это взбесило: она даже не помнит, что захрапела прямо на полу в ванной! – И куда же мы направляемся? – нетерпеливо спросил я.

– Это место называется Флейвалль. – Мама произнесла это слово с особой значительностью.

– И где же, черт побери, оно находится?

– Оно находится… – От ломки у нее сдавливало все внутренности. Ее мучили приступы кашля и диарея – и она, прихрамывая, поспешила в ванную. Я услышал шум воды в туалете, а потом мама наконец ответила: – В Нью-Джерси.

– Нью-Джерси? – Я произнес эту фразу с таким выражением, будто меня решили сослать на Чертов остров, куда ссылали преступников. Мне казалось, что Нью-Джерси находится от Южной Америки дальше, чем любая другая точка на земном шаре. – И сколько мы там пробудем?

– Некоторое время.

– Но зачем нам туда ехать? Именно в Нью-Джерси?

– Потому что мне предложили там работу.

– Когда?

– Вчера вечером.

– Ненавижу эту занюханную деревню! Это же не штат, а задрипанная бензоколонка, где только водители грузовиков останавливаются!

– К Флейваллю это не относится. Там все по-другому.

– И кем же ты будешь работать?

– Буду лечить. – Ее опять скрутило.

– Кого?

– Одного… мужчину. У нас будет свой дом и… – Мама быстро села на кровать. Казалось, она сейчас упадет.

– То есть ты просто позвонила какому-то мужику посреди ночи – и он уже готов взять тебя на работу и предоставить жилье?

– Мне не нравится, что меня допрашивает пятнадцатилетний… да что ты о себе вообразил?

– Позвольте представиться: я ребенок, которого арестовали, когда он покупал… – Мама подняла руку. Что ж, мне были известны и другие способы подействовать ей на нервы. – Он что, твой близкий друг?

– Да.

– Вроде англичанина? – Мама отрицательно покачала головой. – Мне придется ходить в школу в Нью-Джерси?

– Не знаю, Финн. Решим, когда наступит осень.

– Но я хочу знать… – Меня бесило, что я так зависел от матери, от бабушки, от дедушки, и вообще от взрослых. От них можно было ожидать только одного – придумают очередную гадость. Тут они не подведут. Уж лучше водиться с «жестокими людьми», живущими в дебрях Амазонки. Которых я, кстати, так никогда и не увижу, наверное. Эти люди привыкли здороваться так: «Привет! Мне нравится твой фонарик, и если ты мне его не отдашь, то я тебе топором уши обрублю». А если ваш ответ им не понравится, вполне могут ткнуть вас горящей палкой. Но они, по крайней мере, всегда ведут себя одинаково. Кроме того, я был подростком. И девственником. – Все девчонки в Нью-Джерси красят губы ярко-розовой помадой. И у них у всех дурацкие прически.

– Ну же, не у всех, Финн, – засмеялась мама.

А я нахмурился. Мы, наверное, были похожи на героев какой-то буффонады. Правда, мамы в семейных комедиях не решают завязать с наркотиками, а у их сыновей не возникает желания дать им пощечину, чтобы они прекратили улыбаться.

– А как же мои друзья?! – возмущенно крикнул я.

– Кого ты имеешь в виду? – Мама вовсе не хотела меня обидеть, как могло показаться. У меня и в самом деле никаких друзей не было. – Гектора? – Этот тот самый парень, в которого стреляли. – Хлюпика, может быть? Нет, скажи: ты правда будешь по нему скучать? – Мама относилась к нему с большим сочувствием, но воспринимала его чавканье как личное оскорбление. Хотя, казалось бы, у такого торчка, как моя мама, есть заботы и поважнее, чем хорошие манеры. – Там, где мы будем жить, у тебя будут настоящие друзья.

В дверь кто-то позвонил, и мама чуть не подпрыгнула от неожиданности.

– А, наверное, это водитель приехал. Посмотри, пожалуйста. – Она сказала это таким тоном, будто водители являются за нами каждый божий день.

– Какой еще водитель? – Что это она опять затеяла?

– Тот человек, который предложил мне работу, сказал, что пришлет за нами машину.

– А зовут-то его как?

– Мистер Осборн.

Тот самый богатей, который платил ей за сеансы массажа столько денег, что она стала спускать их на наркотики. Мне стало стыдно из-за того, что я предположил, будто наш благодетель – любовник моей матери. Понимаете, он был чуть ли не в сто раз старше ее. Кроме того, его совсем недавно выписали из больницы. И все-таки было подозрительно, что он решил взять ее на работу так внезапно.

– Финн, крикни ему в окно, что мы спустимся через десять минут.

– А дедушка с бабушкой знают об этом?

– Нет… – Было заметно, что даже упоминание о родителях испугало ее. – Мы потом им все расскажем, когда я… выздоровею.

И все-таки они, видимо, как-то прознали об этом, потому что перед нашим домом стояла полицейская машина. Правда, судя по номерам, она была из другого штата. У двери стоял чернокожий полицейский. На голове у него была широкополая шляпа. Он настойчиво жал на кнопку звонка. Когда я сказал маме о том, кто поджидает нас внизу, она завопила так, будто кто-то только что прищемил ей пальцы, с силой захлопнув дверцу машины, и теперь собирается нажать на газ.

– Снова они, – прошептала она, сотрясаясь от рыданий.

– Кто?

– Мои родители.

Теперь в комнате было целых два напуганных подростка.

– Что значит «снова»? Тебя что, уже арестовывали?

– Меня посылали на лечение в Оук-Нолл.

Так называлась навороченная лечебница, которую мы проезжали по дороге в Коннектикут, когда направлялись в гости к дедушке.

– Почему?

– Потому что я не хотела от тебя избавиться. А звонок все заливался.

– Они что, хотели, чтобы меня кто-нибудь усыновил?

– Нет. Родители хотели, чтобы я сделала аборт. Говорили, что ребенок испортит мне жизнь. А теперь – что это я разрушаю твою жизнь.

Мне было сложно переварить то, что она только что мне сообщила. Потом я вспомнил о яномамо. Там женщины абортов не делают. Если они не хотят иметь детей, то просто относят их в джунгли, а когда те умирают, их тела сжигают, а пепел съедают. Для всего этого даже слово специальное есть, только я его не помню.

– Но если тебя заперли в эту лечебницу, то как же тебе удалось…

– Я договорилась с женой твоего отца. – Мама рыдала так сильно, будто делала это за нас обоих.

– С этой богатой стервой?

– Деньги могут здорово облегчить жизнь.

– Эндоканнибализм.

– Что?

– Яномамо съедают пепел, который остается от умерших детей.

Полицейский перестал звонить. Достаточно на сегодня историй. Больше мне не хотелось задавать ей вопросы. Я жалел себя, но еще больше – маму:

– Нам надо бежать.

Но она меня не слушала.

– Я не хотела тебя терять, – вот и все, что она сказала, всхлипывая.

Внезапно мне показалось, что на нас с мамой ополчился весь мир. Наверное, так оно и было с самого начала. Теперь мне стало известно такое, о чем я и не подозревал. Надеюсь, самое плохое уже позади. Меня это даже радовало: значит, сюрпризов больше не будет. Это была последняя подлянка.

– Нам нужно забраться на крышу, перелезть на соседнюю, проскользнуть вниз, а потом… – Когда я начал говорить о бегстве, то сам поверил в возможность спасения. Я потянул маму за руку, но она сидела, словно парализованная, бессмысленно глядя прямо перед собой.

А полицейский обнаглел настолько, что стал карабкаться по нашей пожарной лестнице, заглядывая в окна. Можно было подумать, что он собирался на парад – у него была новехонькая, хорошо отглаженная форма. Он заглянул в окно моей спальни с таким выражением лица, будто перед ним был загаженный террариум. Потом кольцом на пальце постучал по стеклу, чтобы привлечь наше внимание, а затем достал из нагрудного кармана своей рубашки маленький блокнот. На плечах его рубашки цвета хаки были погоны.

– Вы Элизабет Эрл?

Мама оглядела комнату, словно он обращался к кому-то другому. Тем временем полицейский открывал окно.

– А ты, видимо, Финн Эрл.

Тут негр стал просовывать через него ногу.

– А ордер на арест у вас есть? – промямлил я.

Услышав это, офицер скорчил такую гримасу, будто только что наступил на собачьи какашки.

– Никакого ордера у меня нет. – Мой дерзкий выпад его не остановил. – Мистер Осборн не предупредил меня, что он может понадобиться.

Мама вскочила с кровати, вытерла слезы (теперь она делала вид, что плакала не она, а кто-то другой) и улыбнулась.

– А меня мистер Осборн не предупредил, что за нами приедет полицейский. Извините, что мы вели себя как…

Но он не стал выслушивать извинений, а просто протянул ей свою визитную карточку. На ней было написано: «Реджинальд Т. Гейтс, шеф полиции г. Флейвалль, Нью-Джерси». А ниже был девиз: «Служить и защищать».

В моей спаленке размером не больше сортира в нормальных домах он выглядел как-то странно. Здоровый, как будка общественного туалета, с бритой наголо головой, темнокожий, весь какой-то лоснящийся, словно бильярдный шар, – он кого-то мне напоминал. Кого же? Тюленя? А может, Иди Амина? [6]6
  Диктатор Уганды, обвиняемый в убийствах десятков, если не сотен тысяч соотечественников в 1970-е годы.


[Закрыть]

– Он думал, что вам может потребоваться моя помощь. – Голос Гейтса звучал вяло и монотонно. Он специально говорил медленно, чтобы было время подумать о том, что он сказал, и побеспокоиться о том, что он решил пока оставить при себе. – Мистер Осборн велел передать, что вы вовсе не обязаны принимать его предложение. Он не рассердится, если вы передумали.

– Пойду возьму чемоданы. – Я решил ответить за нас обоих.

4

Мы попрощались с Нью-Йорком, сидя на заднем сиденье полицейской машины, когда проезжали по туннелю Холланд. Нас с Гейтсом разделяла металлическая решетка. Выглядело это так, будто мы преступники, готовые на что угодно, лишь бы выбраться на волю. Мама по-прежнему мучилась от ломки: наверное, внутренности у нее узлом завязывались. Несколько раз она пыталась заговорить с шефом, но, сказав несколько предложений, начинала извиняться и просила его остановиться у ближайшего туалета. Мы проехали двадцать миль и за это время остановились трижды. Когда мы поджидали маму у первой закусочной, я спросил Гейтса:

– А мистер Осборн часто так делает?

– Если ты хочешь услышать правду, – сказал он, щелкая семечки подсолнечника, – то я скажу так… – он раскусывал их золотыми зубами, одну за другой, а потом сплевывал шелуху в стаканчик с логотипом сети супермаркетов, – и да и нет.

Когда мы сделали вторую остановку, я, будучи непонятливым и обиженным подростком, снова смело к нему обратился:

– Скажите, а этот старикан… – Гейтс немедленно выплюнул шелуху чуть ли не мне в лицо, словно предостерегая меня от неуместной фамильярности. Мы стояли, прислонившись к капоту машины. – Я хочу сказать – мистер Осборн. Он, конечно, миллионер, но все-таки чем вообще занимается?

– Быть миллионером – значит работать двадцать четыре часа в сутки.

Это был умный ответ. Правда, тогда я этого не понимал.

У третьего дорожного ресторанчика я уже собирал силы для следующего дерзкого вопроса. Меня интересовало, как мистер Осборн разбогател. Но у нашего увлеченного поеданием семечек полицейского нашелся вопрос для меня:

– А что с твоей мамой случилось? – Спросив, Гейтс не смотрел на меня. Он переводил взгляд с дороги на пашню и свалку, видневшиеся на горизонте.

– Она отравилась, – буркнул я. Говорят, детали делают ложь более убедительной, поэтому я пролепетал: – Наверное, креветки были несвежие. Вчера вечером мы заказывали ужин из китайского ресторана на дом. Блинчики с овощами пахли как-то странно.

Вдалеке бульдозер сгребал в кучу мусор.

– Твоей маме еще повезло.

– Почему это?

– Многие люди, которые травились, как твоя мама, попадали в больницу.

– На самом деле ничего страшного. Просто кажется, что это серьезно.

– А мистер Осборн думает, что серьезно. В Флейвалле никакой китайщины быть не должно, – предупредил он меня.

– А мне нравится, как они готовят.

– Правда?

Тут мама вышла из туалета. К туфле прилип кусочек туалетной бумаги. Но это еще ничего: Гейтс сделал вид, что не заметил, как мама проглотила таблетку валиума, запив ее шоколадным коктейлем.

Честно говоря, сначала он показался мне еще противнее, чем тот полицейский, который меня задержал. Но потом негр сказал:

– Молодой человек, садитесь вперед, рядом со мной, чтобы ваша мама могла прилечь и немного отдохнуть.

И это были не просто слова: он сложил свою форменную куртку, чтобы она могла подложить ее под голову.

По мере того как мы гнали на запад, мусорные свалки, аллеи и пышные прически постепенно встречались все реже. Мы проезжали по пригородам. Там девушки носили университетские куртки своих парней и слонялись без дела перед магазинами и автоматами с содовой водой. Гейтс срезал дорогу где только можно. Сначала мы проскользнули по окраинам Нью-Йорка, застроенным типовыми домиками с лужайками размером не больше почтовой марки; затем промчались по предместьям побогаче – их улицы были засажены кленами, а в домах было по шесть спален. По мере продвижения вперед блондинок попадалось все больше и больше.

Вскоре на нашем пути стали появляться городки, в которых не было тротуаров, все жители, казалось, ездили на «мерседесах» и «БМВ». Даже парни, сидящие за рулем автофургонов различных служб доставки, выглядели так, будто одевались в самых дорогих и престижных магазинах. Пешеходов там вообще не было. Мне захотелось опять оказаться в Нью-Йорке. Такой тоски я не испытывал и тогда, когда мы жили в Ньюарке. Это чувство не было похоже на ностальгию: мне больше хотелось хорошенько лягнуть пару-тройку мусорных бачков так, чтобы отбросы усыпали все эти аккуратненькие газоны. Если бы Нью-Джерси действительно оказался одной огромной дырой, как я полагал, мне было бы гораздо легче.

Мама, лежавшая на заднем сиденье, не подавала никаких признаков жизни. Слава богу, хотя бы не храпела. Я очень надеялся, что она придет в себя, когда мы прибудем к месту назначения. Не хотелось, чтобы Гейтс помогал мне тащить ее. Теперь мы неслись по автостраде с тремя полосами движения. Нам частенько попадались дорожные знаки, на которых было написано, как далеко мы отъехали от городков, чьи названия мне ничего не говорили. В общем, я понятия не имел, где мы находимся. Вскоре зеленые просторы площадок для игры в гольф уступили место лоскутному одеялу полей, принадлежащих фермерам. По обеим сторонам дороги стояли прилавки с помидорами и кукурузой, выращенной в Нью-Джерси. Заправляли там бледнолицые джерсийские девки, наряженные в шорты из полиэстера и майки. Они с гордостью демонстрировали бретельки своих лифчиков. Вообще-то, они были похожи на двоюродных деревенских сестриц тех девиц с пышными прическами, которые живут неподалеку от нью-йоркских свалок. Мне стало очень не хватать девушек в форменных университетских куртках, хоть я и знал, что ни одна из них не стала бы со мной встречаться.

Потом я увидел дорожный знак, на котором было написано, что до Флейвалля осталось семнадцать миль. Кто-то дважды прострелил жесть этого плаката. У меня появилась иллюзия того, что я знаю, куда мы направляемся, и это навело меня на мысль о том, что неплохо бы возобновить разговор.

– А почему у города, который находится в американском штате, немецкое название?

– Не немецкое, а голландское. Флейвалль значит «Мушиная долина».

Гейтс протянул мне пакетик с семечками. Я взял пригоршню, но пренебрег его стаканчиком, полным лузги, и стал выплевывать ее из окна.

– А что, там много мух?

– Когда мой отец был ребенком, там было полно огромных мух. Он рассказывал, что если вечером входную дверь оставляли открытой, то утром, проснувшись, человек обнаруживал на себе целую дюжину мух, пьющих его слезы. – Шеф полиции опять отсыпал мне семечек и продолжил скармливать ту же туфту: – До того как к нам приехал мистер Осборн, мы просто не знали, что делать с этими мухами.

– Он что, переловил их всех?

– Ну, не сам, конечно.

Я представил, как этот зажравшийся старый хрен нанимает шайку бездельников, которые заливают всю его долину ДДТ и другими вызьшающими рак пестицидами. Что ж, я рад, что у меня появилась еще одна причина ненавидеть Осборна.

– Ему прислали каких-то жучков, которые живут в Южной Америке. И они съели все мушиные личинки еще до того, как они стали превращаться в насекомых. Представляешь: еще в прошлом году их было множество, а на следующий год уже ни одной не найти.

– Эти жучки называются клопы-хищнецы.

– Ты-то откуда знаешь?! – восхищенно спросил Гейтс.

– Ну, у меня довольно хорошие отметки в школе. – Это, конечно, полная чушь, но авось пригодится. На самом деле я прочитал об этих жучках в том же журнале, в котором была напечатана статья моего отца. – То есть Осборн использовал других насекомых, чтобы избавиться от мух. Это круто.

– Да, особенно если тебе не нравятся божьи коровки.

– В каком смысле?

– Когда клопы прикончили всех мух, они принялись за божьих коровок.

– И что?

– Божьи коровки питаются пауками. – Гейтс посмотрел на меня, как на дурака.

– А у вас их там много? – Я обожал все, что связано с Южной Америкой, за исключением тамошних змей и пауков.

– Раньше было много. Бывало, засыпаешь и думаешь только об одном: что утром между пальцами на руках и ногах будет полно паутины.

А не смеется ли надо мной Гейтс? Похоже на то.

– И что предпринял мистер Осборн?

– Тогда ему доставили этих тварей из Африки. С хохолком.

– Каких еще тварей?

– Птиц. Они похожи на ласточек, но клюв у них больше.

– И что они?

– Ничего. Едят пауков и гадят на мою машину. – Хотел бы я знать, для решения какой проблемы понадобились Осборну мы с мамой. Мы-то кем будем питаться? И кто потом будет питаться нами? Гейтс, видимо, забыл, что я здесь на вторых ролях. – Мистеру Осборну нравится вмешиваться в пищевую цепь.

– А что он за человек, этот Осборн?

– Ты маму свою спроси об этом, ей лучше знать. А мне только стало казаться, что наш провожатый не такой уж урод.

– Нам еще далеко?

– Мы уже три мили по Флейваллю проехали.

На первый взгляд казалось, что местность ничем не отличается от фермерских полей, которые мы миновали, прежде чем свернуть на дорогу из щебня. Правда, нам постоянно попадались таблички, на которых крупными печатными буквами было написано:

ЧАСТНЫЕ ВЛАДЕНИЯ.

ОХОТНИЧИЙ КЛУБ ГОРОДА ФЛЕЙВАЛЛЬ.

НЕЗАКОННОЕ ВТОРЖЕНИЕ ПРЕСЛЕДУЕТСЯ ЗАКОНОМ.

– Много в этом охотничьем клубе членов?

– Все, кто живет в городе, являются его членами.

– Должно быть, это большая организация.

– Двадцать восемь семей.

– Что? Во Флейвалле живет только двадцать восемь семей? – Я был не просто удивлен, я был в ужасе.

– Ну, еще в клуб принимают и тех людей, которые проживают у нас временно.

– И сколько таких?

– Два человека, – ответил Гейтс, с улыбкой посмотрев на меня.

Мне никак не удавалось рассмотреть дома, в которых жили обитатели Флейвалля. Приблизительно каждую четверть мили от шоссе отходила небольшая асфальтированная дорожка, которая затем исчезала между деревьями или скрывалась из виду за насыпным холмом, который искусно маскировал то, что за ним таилось. Были видны усадьбы, которые окружали высокие кованые железные ограды, украшенные колоннами и увенчанные скульптурными изображениями лошадей, собачьих голов, козерогов, львов и даже парой ананасов из цемента. Таблички у ворот гласили, что назывались эти дворцы Беллевю, Сан-Суси, Драмсвекет [7]7
  Резиденция губернатора штата Нью-Джерси.


[Закрыть]. Все в таком духе. Хозяева других домов, наверно, считали, что архитектура загородных домов не требует такого широкого размаха. У входа в эти особняки обычно скромно стояла пара валунов размером с «фольксваген» или деревенские деревянные ворота, окрашенные белой краской, тем не менее открывавшиеся при помощи пульта дистанционного управления. Вероятно, эти камни должны были отвлекать внимание от камер внешнего наблюдения. Дома окружали заборы (тоже белые) длиной в полмили, из-за которых пробивались колючие ветки розовых кустов. Рядом находились таблички с аккуратными надписями, гласившими, что эти замки являются фермами. Назывались они так: «Лесная», «Холодный ручеек», «На семи ветрах». Честно говоря, я плохо разбирался в деревенской жизни; все мои знания на эту тему были почерпнуты из комедийного телесериала «Зеленые просторы» с Эвой Габор и Эдди Арнольдом, который недавно показывали по телевизору. Но что-то мне подсказывало, что люди, живущие во Флейвалле, несколько отличаются от телевизионных богачей.

В центре города находилась церковь, украшенная шпилем, и кладбище – там было немало свежих цветов и маленьких американских флажков у старых надгробных плит. Рядом находилась почта, пожарное депо без пожарных (их роль должны были выполнять сами жители) и универсальный магазин под названием «Кладовая дворецкого». Несмотря на то что на дворе было лето, выглядело все холодным и окоченевшим, как слова, которые бабушка писала на рождественских открытках. Я сидел в бело-зеленой патрульной машине, сзади, без чувств, лежала моя мама. Ощущение было такое, будто я являюсь участником программы по защите свидетелей.

Мы проехали еще милю, а потом свернули на дорожку, ведущую к дому в викторианском стиле с огромным крыльцом. На этом доме даже позолота была! Во дворе стояли турники и качели.

– Чей это дом? – спросил я у Гейтса.

– Мистера Осборна. – В это было трудно поверить. И не только потому, что там не было ворот. – У него надувной бассейн! – Именно такой бассейн я видел в рекламе, которую показывали по телевизору во время бейсбольного чемпионата.

– Да нет. Это мой бассейн. – Этот высоченный темнокожий бритоголовый полицейский, кажется, ужасно обрадовался тому, что сумел дать мне понять, что я уже успел превратиться в сноба. Гейтс притормозил, высунулся из окна и крикнул: – Эй! Муж дома? – Он обращался к стройной величавой женщине. Кожа у нее была золотистого оттенка, а профиль был достоин того, чтобы его выгравировали на какой-нибудь монете.

– Нет, – ответила она. Вообще-то это была его жена.

На заднем дворе его сын, парнишка где-то одного со мной возраста, забавлялся тем, что пинал футбольный мяч, ударяя его так, чтобы он попадал прямо в середину старой шины, привязанной к ветке дерева. Он был, пожалуй, старше меня на год или два, а весил на сорок фунтов больше. В общем, был из тех парней, перед которыми я стеснялся снимать футболку. Он, громко ухая, с ужасной силой ударял по мячу и выглядел со стороны довольно устрашающе, если бы не круглые очки с толстыми линзами, нацепленные на нос. Гейтс медленно подъехал поближе и опустил стекло в машине. Я решил, что он собирается познакомить меня со своим сыном.

– Ну, так каждый дурак может! – выкрикнул он.

– Я не могу.

Эти слова прозвучали слишком громко. Гейтс посмотрел на меня с таким выражением, что я немедленно заткнулся. Мы наблюдали за тем, как чернокожий парнишка сначала раскачивал шину, потом быстро бежал к тачке, в которой лежало несколько футбольных мячей, а затем, глухо считая «и раз… и два… и три…», посылал крученым ударом белые кожаные мячи сквозь раскачивающуюся шину. Они пролетали, даже не задевая внутренних краев. Проделывал он это с редким усердием. Я просто обалдел. Гейтс выплюнул шелуху, а потом важно сказал, ни к кому конкретно не обращаясь: «Что ж, жизнь не стоит на месте», – и нажал на газ.

Дорога, по которой мы доехали до его дома, не заканчивалась у его гаража. Она вела к другой дороге длиной в милю. Это была одна из частных дорог, которые пересекали владения мистера Осборна. Их общая протяженность составляла семь миль. Теперь Гейтс только и говорил о том, какого размера его владения и какая у них география. Тем временем мы съехали на просеку, разделяющую сосновый лес на две части. Дорога была ужасная, одни лужи да выбоины, и из-под колес разлетались брызги. Теперь, когда мы оказались на территории поместья Осборна, шеф полиции стал больше похож на экскурсовода.

– Размер территории – девять тысяч триста пятьдесят шесть акров, то есть больше десяти тысяч квадратных миль. Имение мисс Дьюк еще больше, но размер не всегда имеет значение.

Я не знал, что он говорит о Дорис Дьюк, но все равно находился под впечатлением. Сказать по правде, я был так ошеломлен, что мне казалось, будто меня заманили в ловушку.

Когда мы проезжали по металлическому мосту через стремительную речку, Гейтс сообщил мне, с трудом перекрывая скрежет шин:

– Эта речка называется Хаверкилл. Форели в ней больше, чем в любой другой реке к востоку от Миссисипи. – Потом мы приблизились к саду с грушевыми деревьями, к веткам которых были привязаны пузатые стеклянные бутылки. Внутри этих бутылок зрели плоды. – Мистер Осборн делает свой бренди таким же способом, каким делают его во Франции. – Я уже благоговел перед этим миллионером.

Наконец мы остановились у желтого коттеджа, рядом с которым росли клены. Он был обнесен изгородью оливкового цвета. Дом странно выделялся среди идеально ровного прямоугольного поля кукурузы, которая доходила мне почти до пояса. Поле было величиной в пятьдесят акров, не меньше. Впечатление создавалось такое, словно этот домик упал с неба. Знаете, когда я был ребенком, то ненавидел книгу «Волшебник страны Оз». Она мне страшные сны навевала.

– Вот и приехали, – объявил Гейтс.

Мама не шелохнулась. На ее губах и шее выступили бисеринки пота. Юбка задралась, и через колготки синего цвета, которые так натянулись на ее довольно крупных, как ни странно, бедрах, что стали почти прозрачными – мы оба могли видеть, что трусики у нее белые. Я был рад, что она вообще позаботилась надеть нижнее белье. Потом полицейский вышел из машины и сказал мне: «Бери ее за ноги». Я почувствовал большое облегчение, потому что прекрасно знал: одному мне ее не дотащить. Вчера мне это не удалось, во всяком случае.

Я подошел к ней и поправил юбку. Гейтс деликатно отвернулся. Когда мама засыпала так раньше (это случалось много раз, когда она лежала на диване, а один раз в ванной), так вот, каждый раз, когда я притрагивался к ней, она сразу начинала бормотать, поворачивалась на другой бок и приходила в себя. Хотя бы для того, чтобы сказать: «Что случилось, ягненок?» Еще она называла меня «толстунчик» и «малыш». Последнее мне нравилось меньше всего. Но в этот раз она не двинула ни рукой, ни ногой, даже не шелохнулась. Я прикоснулся к ее лицу тыльной стороной руки: кожа была холодной, сырой и какой-то безжизненной, словно у лягушки в формальдегиде. Господи, надеюсь, она не отравилась таблетками. Она ведь не могла выпить все таблетки валиума вместе с шоколадным коктейлем? Я не мог понять, дышит ли мама, и поэтому посмотрел на ее грудь, но ничего, кроме лямки от лифчика, не увидел. Потом протянул руку, чтобы почувствовать удары сердца, но тут же отдернул, потому что на меня уставился Гейтс. Я не хотел, чтобы мы с мамой показались ему еще более подозрительными личностями, чем он мог решить с самого начала. Тут мама внезапно открыла глаза. От неожиданности я отпрянул назад и ударился головой о дверцу машины.

– Ох, черт!

– Что такое? – Выражение лица Гейтса не оставляло никаких сомнений в том, что он готовился к самому худшему.

– Все в порядке, – спокойно заявила моя мама.

Мы с Гейтсом открыли рты, увидев, как она, улыбаясь, вылезает из машины. Обрывка туалетной бумаги на ее туфле уже не было.

– Какой прелестный домик, – промурлыкала эта удивительная женщина.

На моих глазах она превращалась в Джун Эллисон [8]8
  Американская актриса, урожденная Элла Гайсмэн. Сыграв в мюзикле «Лучшие ножки – вперед» (1941), она повторила ту же роль в кино (1943). Хрипловатый голос и сверкающая улыбка сделали ее любимой исполнительницей во многих мюзиклах компании «MGM».


[Закрыть]. Каким-то волшебным образом липкий пот исчез с ее лица, причем без помощи бумажных салфеток или пудры. Она протягивала вперед руки, словно намереваясь обнять этот сливочно-желтый дом в колониальном стиле с зелеными ставнями.

– Просто мечта! Правда, Финн?

Когда я думаю об этом моменте сейчас, то понимаю, что моя мать превзошла тогда саму Одри Хепберн, и уж тем более какую-то Джун Эллисон. Мне уже случалось наблюдать за тем, как она собирается с силами в самые важные моменты своей жизни, но ничего подобного мне видеть не приходилось. Может, ей помог глоток свежего воздуха, ворвавшийся в легкие? А может, маму приободрил вид дома, в котором была бы счастлива пожить Нана?

– Вам уже лучше? – Гейтс все еще не верил в то, что моя мама волшебница.

– Намного лучше! – Мама передернула плечом и потянулась как кошка. – Я так крепко заснула в дороге… Извините меня. Вчера вечером у нас был ужин в стиле chinoise [9]9
  Китайский (фр.).


[Закрыть], и моему желудку это не понравилось. – Она всегда утверждала, что, если вставлять время от времени французские слова, тебя будут принимать за утонченного человека.

– Да, ваш сынишка говорил мне, что блинчики были не очень свежими.

– Да, видимо, это креветки виноваты, – добавила мама.

Она так ясно улыбнулась и взъерошила мне волосы, что я сам чуть не поверил, будто в этом и заключалась наша проблема.

Мы с Гейтсом вытащили из машины чемоданы и ее черный складывающийся массажный столик на колесиках. Я стал толкать его по направлению к входной двери, и одно колесико застряло в траве, проросшей между камешками, которыми была посыпана дорожка. Я попытался приподнять его, и тут он, естественно, раскрылся. В воздухе разлился запах пота и массажного масла «Оранжгазм». Мама расхохоталась. Наблюдать со стороны, как это случается с кем-то еще, всегда весело. Бормоча ругательства, я попытался опять сложить его и забыть о том, на что намекал этот противный запах, и уже собирался сказать маме, чтобы она сама несла свой стол, как вдруг она закричала:

– Недотрога! Обожаю эти цветы!

Только тогда я понял, что она говорит о белых цветах, которые росли у дорожки. Интересно, как называется спектакль, который она сейчас разыгрывает? Когда Гейтс стал отпирать дверь, мы услышали чей-то топот. Насторожившись, он прислонил ухо поближе. Мы вошли внутрь. Он включил свет. Ничего не было слышно.

– Наверное, птица в трубу забралась.

В доме было темно и прохладно, а запах навевал воспоминания о набитых хвоей подушечках, которые продают в сувенирных лавках штата Мэн.

– Прелестно… восхитительно… поразительно… мне просто не хватает слов. – Стоило нам войти в следующую комнату, как мама выдавала новый набор фальшивых восторгов. Понимаете, это был хороший дом. Но не более того. Мебель в нем была под старину, и все-таки он не выглядел как дом-музей Бетси Росс [10]10
  Росс, Элизабет Гриском (1752-1836) – владелица обивочной мастерской и магазина тканей в г. Филадельфия. Долгое время считалась изготовительницей (по просьбе и по рисунку Дж. Вашингтона) первого национального флага США в 1776 году – 13 полос и 13 звезд по числу объявивших независимость колоний.


[Закрыть]. Меня раздражала не его обстановка, а эпитеты, подбираемые мамой.