Текст книги "На ДРУГОЙ СТОРОНЕ"

Остановился он только на минуту: посмотреть на магнитики и значки, выставленные возле сувенирной лавки для туристов.

Эта часть города в самом деле будто другой мир. Здесь много упитанных кошек, которые лежат на подоконниках и нагретых солнцем откосах. Много бездомных бродяг и пьяных забулдыг. Вообще-то мама не разрешала Денису ездить сюда одному, но запрет этот был из категории "за закрытыми глазами": то есть глаза на него закрывали и мальчик, и она сама. Что может случиться с ребятишками в людном месте, где к тому же машины не ездят, а крадутся?

Однако Денис видел множество странных и местами пугающих, будоражащих детский организм вещей, и каждая поездка сюда, в одиночку ли, или (что чаще) с Митяем была для него волнительным событием.

Он поднялся по Крепостной улице, звеня в звонок и объезжая прохожих, повернул в арку, в скромный внутренний двор башни, где делалась добрая треть фотографий, увозимых туристами домой (большую их часть снимали с другой стороны, откуда были видны часы). Железный конь нашёл себе убежище в узком пространстве между подсобными постройками.

– Здесь я тебя и оставлю, – прошептал Денис, приложив палец к губам. – Смотри не выдай меня!

Немногочисленные туристы рассеянно бродили по двору, некоторые тянули за ручку кованой двери, которая, конечно же, была заперта. Иногда сверху появлялась краснощёкая физиономия смотрителя башни в кепке, которую можно было увидеть в старых советских фильмах. Снизу он походил на ожившего садового гнома – одного из тех, наткнувшись на которого в темноте можно напрочь лишиться речи. Денис почувствовал, как начинают стучать друг о друга голые коленки. Ему, быть может, придётся встретиться с этим существом там, внутри.

Но потом он подумал о Масимбе, который заперт наверху, за "замершим временем" циферблата, и стиснул кулаки. "Я тебя вызволю! Вызволю, во что бы то ни стало…"

У них с Митяем давно уже был готов план. Как и любое недоступное для ребятни место, башня с часами была, помимо легенд и преданий, шёпотом пересказываемых друг другу, десяток раз выдвинута на должность вершины, которую необходимо покорить, и десяток раз восхождение откладывалось. Потому что, одно дело – представлять, как ты обозреваешь сверху город, посмеиваясь над малышнёй и даже взрослыми, что ползают внизу как муравьи, и совсем другое – получать от сторожа, а потом и родителей всамделишные подзатыльники.

Все обходные пути, какими можно воспользоваться, чтобы проникнуть внутрь, были сейчас перед Денисом как на ладони. С этой стороны к башне примыкали одноэтажные строения, хозяйственные и местами жилые, которые в свою очередь сообщались с соседними двухэтажными домами. Попасть труда внутрь проблем не составляло, деревянные резные двери, ведущие в покосившиеся парадные, просто невозможно было запереть. Слушая за стенкой голоса жильцов, лай собак и капризы детей, а также звуки, которые издавало радио, где как раз начиналась передача "Детективы для домоседов", и глухой стук, похожий на стук зубов, который мог издавать старый, исполненный маразма и банок с консервами, холодильник, вжимая голову в плечи, Денис взлетел на второй этаж. Уронил прислоненную к стенке метлу, поднял её тихо-тихо, слушая, какие изменения в повседневных делах жильцов он произвёл, потом снял с подоконника кактус. Подъездное окно выходило ровнёхонько на крышу пристроя; башня возвышалась прямо перед ним, вонзаясь медным шпилем в небо.

Кашляя от поднятой пыли, мальчик распахнул окно и свесил ноги наружу. Ступни даже сквозь подошву сандалий жгло от нагретого солнцем ската крыши. Денис спрыгнул вниз, опустился на корточки, чтобы не попасться на глаза туристам, и к тому времени как добрался до окна башни (не того, из которого выглядывал гном, но находящегося на том же уровне), почувствовал, что пятки превратились в печёную картошку.

Вот он и внутри! Митяй ни за что не поверит… Денис сглотнул вязкую слюну. Казалось, циркуляцию крови по венам, шумную, как горная речка, вот-вот услышит смотритель башни, прибежит, сверкая своими маленькими пропитыми глазами, решив, что где-то прорвало водопровод и его драгоценную башню заливает. Кто знает, что тогда будет? Никогда ещё Денис не совершал в одиночку столь диковинных поступков. Всегда с ним был Митяй, вернее, это он был с Митяем, и мама не раз говорила, что "ещё одна выходка, и я запрещу тебе общаться с этим мальчишкой".

В сущности, мама имела все основания так утверждать. Не будь Митяя, в жизни Дениса не было бы и трети захватывающих приключений. Впрочем, жизнь Митяя также была бы бледнее. Денис был мозговым центром любого предприятия. Для донкихотовской храбрости приятеля он находил хорошие цели, и сам, как верный оруженосец и летописец, неизменно следовал за ним.

Отец был более благосклонен и не требовал от Дениса выбирать друзей. "Пускай малыш поучится жизни, – говорил он жене. – Городок у нас маленький и довольно безопасный. Не хочешь же ты, чтобы он узнавал жизнь из книг? Тем более то, что он читает, написано минимум четверть века тому назад".

Подумав, он прибавлял:

"Я тебе вот как скажу. Современные книги потому и не такие интересные, что писали их маменькины сынки, близорукие ребята, одним из которых ты хочешь сделать нашего ребёнка".

Скрючившись под окном, Денис вспоминал отцовские слова, пытаясь найти в себе достаточно храбрости, чтобы двинуться дальше. Эту миссию он не мог отложить на потом, когда Митяй наконец насмотрится на своих кроликов и изволит вновь, как обычно с поднятым забралом, отправиться навстречу приключениям.

Здесь прохладно и темно, как в пещере. Вместо факелов на недосягаемой высоте под потолком желтели забранные в металлическую сетку лампы. Можно было по лестнице подняться наверх или спуститься вниз. Везде следы подготовки к капитальному ремонту, который грозил так никогда и не начаться: возле стен стояли пыльные банки с краской и мешки с цементом, слежавшимся в сплошную массу. Обвалившиеся ступеньки заботливо заложили кирпичами. Мухи и летучие жуки, почувствовав наконец отдохновение после душащей жары июньского полдня, кружили под потолком и радостно, оглушительно жужжали.

Денис отдал бы свой новый велосипедный звонок, чтобы знать, где сейчас гном-тюремщик. Хорошо бы они друг с другом разминулись… и хорошо бы не пришлось искать его, чтобы, например, украсть с пояса ключи от кандалов, в которые закован братик…

Нет! – сказал себе Денис – Не стоит позволять фантазии верховодить, особенно в этой ситуации. Быть может, всё ещё обойдётся.

Перебегая из тени в тень и шарахаясь от падающих из окон лучей света, он шёл по лестнице наверх до тех пор, пока не обнаружил себя среди агрегатов, похожих на старые карусели из парка аттракционов. Краска отваливалась с них хлопьями, словно лепестки с позднеосенних роз. Механизмы молчали. Когда-то они двигали старое Время, а к новому никак не подходили. Колокола нигде не было видно. Дальше дороги не было – только чулан с шестернями, покрытыми похожей на снег пылью, да круглое окошко, на котором, судя по многочисленным отметинам, любили восседать голуби. Если высунуться из этого окошка – знал Денис – увидишь огромный белый циферблат с металлическими стрелками и тускло мерцающими мудрёными цифрами.

Денис не стал выглядывать. Он принялся рыскать вокруг в поисках хоть какого-нибудь следа, упоминания о себе, которое мог оставить пленник. Поиски увенчались успехом, в конце концов в кармане у мальчишки оказались: хлебная корка, оставшаяся от чьего-то скудного обеда, дохлый мотылёк, которого раздавили, наступив на него (непременно голой ступнёй!), и игрушечный паровозик из киндер-сюрприза. Денис тихо и радостно восклицал при каждой находке и в голове его роились разные невероятные идеи. Сюда! Сюда привели его, и… это пятно света из окна, не зря здесь меньше всего пыли. Должно быть, маленький Масимба встал в центр золотистого круга, надеясь, что кто-то увидит его, пролетая в небе на самолёте или воздушном шаре. О! Что это? Семена клёна… что бы они могли здесь делать?

Одна вещь надолго завладела вниманием мальчишки. В чулане стояла старая детская коляска, похожая на спрятавшегося там детёныша бегемота. Такие коляски умудряются поскрипывать сразу всеми своими колёсами, так, что получается незатейливая мелодия, похожая на ту, что напевает ночная пичуга. В первый момент эта коляска напугала Дениса до колик. Она была как притаившийся за углом грузовик из фильмов ужасов, который поджидает, когда с игровой площадки на дорогу выкатится мячик, чтобы с рёвом промчаться перед самым носом у перепуганной малышни.

Заперев в груди дыхание, мальчик смотрел на неё, а она (казалось) глазела на него добрым десятком рыбьих глаз, спрятанных в чешуе тента. Ни под каким предлогом Денис не хотел бы увидеть ребёнка, который там спал, и даже его старые пелёнки, если ребёнка там нет.

На самом деле, не было не только ребёнка, но и коляски. Она превратилась в стоящие друг на друге деревянные ящики, когда пятно света вдруг сдвинулось с места и осветило то, что мальчику казалось колесом. Денис оглядел свои потные ладони, а потом взглянул на синие пластиковые часы на запястье. Оказалось, он стоял без движения добрых пятнадцать минут.

Его страху можно найти оправдание. Когда-то, когда Денису было три или четыре года, он восседал на подоконнике и ждал с работы маму, как вдруг увидел как по волнам вечернего сумрака, пересекая их подъездную дорожку и чуть не залезая колесом в клумбу с розами, проплывает чёрная ладья, влекомая двумя изящными руками стройной женщины, одетой в чёрное платье. Эта коляска и пригрезилась ему сейчас; выглядела она, как что-то, в чём можно возить мрачные мысли и тяжёлые воспоминания. Казалось, угодишь в люльку и больше не выберешься, захлебнёшься там, как в пруду со стоячей ледяной водой. Денис хорошо запомнил свои чувства тогда: он перепугался до крика, свалился с подоконника, ударился локтем, и только огромный плюшевый медведь, дежуривший на полу под окном, предотвратил большее несчастье.

У него тоже была коляска, но совсем другая. Когда она стояла на лужайке, то напоминала куст, усыпанный ягодами. И в ней хорошо пахло. Поэтому мальчик, пытаясь рассказать потом маме о том, что его так напугало в тот вечер, не называл этот предмет "коляской", он использовал слова и звуки (всё время разные), которые на языке маленького ребёнка обозначают тревогу.

А потом, почти год спустя, мальчик видел этот скорбный корабль стоящим в прихожей, между мамиными сапогами и папиными ботинками. И ещё раз – на чьём-то балконе рядом с детской площадкой. Оба раза он ревел, будто последний раз в жизни, и родители никак не могли понять, в чём дело.

Наконец, ошалев от происходящего, Денис сел прямо на пол и уставился в окно. Там душное синее небо пересекали чайки, спешащие к заливу. Возможно, его братец с нелепым именем "Масимба" тоже смотрел в это окошко и думал о чайках. Давал каждой имена, одевал их в своей голове в разные одежды, чтобы как-то различать. Одну птицу – во фрак и котелок, как фокусника на недавней книжной ярмарке, другую – в кепку и потрёпанное пальто, как грузчика магазина за углом.

Пора было признать: Денис один-одинёшенек в тесном помещении за часами. Никто не прятался по углам. Никто не звал его из-за штанг, вращающих стрелку. Не дрожал канат, ведущий к некогда отбивавшим время молоточкам. Денис опустился на корточки, рассеянно катая по полу игрушечный паровозик. Если зажмуриться, крепко, до треска в ушах, услышишь, как кто-то, крадучись, ходит рядом или, затаившись, смотрит на тебя со стороны лестничного проёма.

– Знаешь, я всегда просил родителей, чтобы у нас в семье появился ещё кто-нибудь, братик или сестрёнка, – сказал Денис воображаемому брату. – Рупор, конечно, весёлый, особенно когда был щенком, но он всё-таки не человек. У меня был рыжий кот по имени Базука или просто Баз, с которым я не расставался. Мы были лучшими друзьями, даже купались вместе. Он часто вырывался у меня из рук, и поэтому ему стригли когти и запрещали кусаться. Однажды он убежал из дома и не вернулся. Теперь я думаю, что Баз не был мне братом – я имею ввиду, по-настоящему братом. Он, как все кошки, хотел гулять сам по себе, а не возиться с малышом. Но ты… ты другое дело. Ты мой настоящий брат, а значит, никуда не уйдёшь, когда я тебя найду. Только скажи, почему ты прячешься?

Мальчика так заворожил звук собственного голоса, что шаги на лестнице ускользнули от его внимания.

– Масим… – воскликнул Денис, открыв глаза.

И осёкся. Бежать и прятаться уже поздно, разве что попробовать укрыться в огромной тени, которая выросла на площадке возле механизмов, будто сам его создатель воплотился из глубины веков, чтобы завести часы.

Всё мистическое пропало, когда луч усталого, пыльного полдня из окна высветил красное, заплывшее жиром лицо смотрителя. Кажется, он и сам здорово перетрусил: глаза в глубоко заплывших дурной кожей веках испуганно бегали.

– Мальчик, – спросил он опасливо. – Ты это… чего здесь забыл?

Денис, несмотря на юный возраст, встречал таких людей. Они как будто всё время чего-то опасаются и ни в чём не уверены. Их мир шаткий, как палуба корабля в бурном море. Видно, смотритель ожидал, что ватага мальчишек сейчас налетит на него, стянет лоснящиеся ваксой сапоги и будет тянуть за остатки волос, делая полное лицо с каждым выдранным клоком ещё уродливее. Он никак не мог поверить, что мальчишка здесь всего один.

Денис в панике принялся сочинять:

– У вас часы встали, – сказал он громко, чтобы, если вдруг братик на самом деле тут и где-то прячется, он услышал и, может… может… пришёл на выручку к Денису, подобно тому, как тот, ни минуты не сомневаясь, полёз в часовую башню.

– Какие часы?

– Эти.

– Эти… мальчик, ты не отсюда?

– Не отсюда, – сказал Денис, – я только что поднялся по лестнице.

При ближайшем рассмотрении смотритель оказался вовсе не садовым гномом. Он выглядел как пожиратель гномов: в животе, вываливающемся из-под тельняшки, мог поместиться их с добрый десяток. У него была крошечная голова с сияющими в полумраке залысинами, усы, похожие на вялые водоросли в так любимом мамой салате из морской капусты, длинные тощие руки, которыми мужчина мог достать Дениса, не сходя с места. Чтобы проскочить мимо и скатиться по лестнице к спасительному окошку, нельзя было даже думать. А что делал Митяй в ситуациях, когда ноги были бессильны? Пытался включать голову и выкручивать наглость на максимум! Митяй искренне верил, что таким образом получает значительно меньше тумаков, чем ему предназначалось.

– Так вы, дядя, может, подскажете мне время, да я пойду? – сказал Денис, стараясь вести себя как можно более непринуждённо. – И заведите уже эти свои часы.

Здоровяк похлопал глазами. Шея его приобрела малиновый оттенок – не то от смущения, не то от гнева.

– Да четырёх ещё нет, – сказал он, уставившись на шестерни и канаты, как будто раздумывая, куда бы пнуть, чтобы заставить их работать. Денис не мог поверить, что трюк сработал. Возможно, всё дело в голосе, который удивительным образом не подвёл. Если бы он начал дрожать… о, если бы он начал дрожать!..

Денис, обойдя здоровяка и поблагодарив его (вежливость – учила его мама – никогда и ни при каких обстоятельствах не бывает лишней), стал спускаться по лестнице. Но, наверное, это торопливое "спасибо" и вернуло усатого смотрителя с небес на землю. Когда до окна оставалось каких-то четыре ступени (Денис уже предвкушал жар крыши), на его воротнике сомкнулась огромная ручища.

4.

Домой его доставили под конвоем милиционера, смешливой и доброй девушки в заломленной на бок и, казалось, едва держащейся на пуке волос фуражке. От неё пахло лошадиным потом (по секрету она сказала Денису, что работает в конской милиции, патрулирует набережную и позирует для туристов с фотоаппаратами).

– Вам-то весело, – сказал Денис хмуро. Он вёл под уздцы своего железного коня. – Гуляете каждый день! А я теперь два дня из дома не выйду.

Девушка легкомысленно сказала:

– Мы с тобой можем сговориться и сказать, что тот противный мужик просто оставил дверь открытой, а тебе стало любопытно.

Милиционерша была не самого высокого мнения о смотрителе часовой башни. Кажется, она думала, что памятник архитектуры достоин менее пьющего и более представительного стража.

– Что ты вообще там забыл? – спросила она.

Денис чувствовал в своём конвоире родственную душу, поэтому выложил ей всё без капли сомнения.

– У меня есть брат. Только мне его никто не показывает. Я думал, что его держат в плену в часовой башне, – сказал Денис, утирая нос. Оттуда нещадно текло.

Девушка перестала улыбаться.

– Так-так. Расскажи-ка поподробнее.

Родители уже вернулись с работы. Они окружили милиционершу как вороны смертельно раненую олениху. Отец угрюмо терзал бороду, мама была бледна и то и дело прижимала ко рту носовой платок.

Дениса покамест оставили на диване, он сидел там, решив проявить хоть немного послушания. Возможно, это облегчит его участь.

Встревоженная работница милиции то и дело обращалась к отцу с вопросом: "У вас точно не пропадал сын? Мальчик так убедительно рассказывал… Конечно, всё это больше смахивает на детские фантазии, но всё же…"

– Послушайте, – вздохнул отец и увёл женщину на кухню, где они долго вполголоса разговаривали.

Избегая поднимать глаза на маму, Денис смотрел, как покачивается на ламинате тень от её причёски. На ней не было лица, а было что-то бледное, холодное, как выпавшая из кармана зимой монетка.

Через некоторое время девушка-милиционер ушла, бросив на мальчика сочувственный взгляд. Отец, ни слова не сказав, поднялся наверх, на чердак. Рубашка его на спине топорщилась, будто звериный загривок. Денис слышал, как он ходит там, пиная стулья. Казалось, будто пыль просачивается сквозь потолок и ложатся на переносицу, вызывая позывы к чиханию.

Мальчик был прекрасно осведомлён о мистической природе чердаков, но к его разочарованию собственный их чердак был скорбным исключением из этого клише. Он был неуютным, тёмным и пыльным. Никакой мистики, только прабабушкины шубы и парочка ящиков с каким-то унылым тряпьём, которое папа, выкраивая примерно раз в месяц время, принимался разбирать, чтобы, в конце концов, плюнуть и запихать всё обратно. Мальчика туда особенно не пускали, мотивируя тем, что он может ненароком вдохнуть мышиную отраву. Да он не больно-то и стремился. На всех ровных поверхностях там лежали белые шарики средства от моли. Когда-то в карманах шуб водились мыши, которых Рупор очень боялся, поднимая лай на весь дом при малейшем шорохе. Впрочем, мыши, видимо, подозревая, что нервы хозяев и так расшатаны от громкого звука, старались вести себя потише.

Там стоял старинный отцовский стол из тёмного дуба, весь в зарубках и заусенцах, как будто сработал его железный дровосек из сказки, да и то в громадной спешке. В выдвижных ящиках не было ничего, кроме огрызков яблок, стопок каких-то бумаг, книжек про покорение Америки, да бутылочек с засохшим на стенках лекарством. Мама говорила, что когда-то отец очень любил этот стол – так, что прихватил его с собой, когда они переезжали из Петербурга. Денис не слишком понимал, зачем тащить такую громадину только для того, чтобы та стояла на чердаке, но на то взрослые и взрослые, чтобы многие их суждения и мотивы были странны для свежего детского разума.

Мама, повздыхав, пошла разбирать пакеты с покупками. Вид у неё был до крайности деловой, но, присмотревшись, Денис увидел, что белая точёная шея хранила следы ногтей: мама всегда чесала и тёрла шею, когда была чём-то взволнована.

– Ты расстроил нас, сынок, – сказала она, не поворачиваясь.

Это не звучало как угроза или упрёк. Простая констатация факта.

Денис забрался с ногами на диван. Сказал, имея в виду отца:

– Он что, хочет разобрать бабушкины вещи?

Нет ответа. Мама шуршала покупками. Видимо, его не собирались наказывать. Денис чувствовал, что родители… растеряны, что-ли? Он совершенно не понимал, что с этим делать.

– Знаешь, было бы хорошо, если бы я смог там играть, делать уроки за папиным столом, а то и переехать жить. Дидрик Смит из мальчишек-детективов тоже жил на чердаке.

– Замолчи, Денис. Ты и так сегодня наделал делов. Папа расстроен.

– Из-за меня?

Мама выгребала из пакета вещи и бросала на диван, очевидно, не испытывая от своей покупки никакого удовольствия.

– Так точно, малыш. Я, конечно, понимаю, каждый хороший сын должен быть непоседой и уметь расстраивать предков, но в этот раз ты, прямо скажем, переборщил. Ты мог упасть с высоты и что-нибудь себе сломать.

– Но я серьёзно думал, что он там! Братик, который так и не вырос. Я думал, что он наблюдает за мной с часовой башни.

Мама побледнела, но Денис, не замечая, продолжал, ускоряя темп, плюясь словами как из автомата:

– У меня никогда не было брата! Ни старшего, ни младшего. Если бы я был чьим-то пропавшим братом, я бы непременно объявился! Совершенно точно тебе говорю. И я не понимаю, почему он скрывается…

Внезапно Денис замолчал. Мама смотрела на него, хлопая глазами, лицо её было белым в свете настольной лампы. Нижняя губа встрепенулась, как птица, которая собралась улететь, а из горла вырвался низкий дрожащий звук.

– Денис, выметайся отсюда, не хочу тебя больше сегодня видеть! Успокой уже, наконец, свою буйную фантазию. Никакого брата у тебя нет и не будет.

"Вуф!" – сказал басом со своего коврика Рупор. Папа наверху перестал ходить. Мама смотрела на сына, не отрываясь, пока он не вышел из комнаты и не затворил за собой дверь.

Мальчик не расстроился, не заплакал и не принялся гадать о причинах столь внезапной перемены настроения матери. Он считал себя уже достаточно взрослым, чтобы попытаться всё понять собственной головой. И сейчас его глодала новая идея: что, если братик там, на чердаке, прячется среди напоминаний о прошедших эпохах, нет-нет, да и выдыхающих облака запаха старинного мужского одеколона? Ведь он, Денис, был там считанные разы, и каждый раз с кем-то из родителей. Они прячут его от посторонних глаз, как прятали Страшилу в книжке "Убить пересмешника" у Харпер Ли. Только Страшила Буу был страшным, потому-то его никому и не показывали (что страшила на самом деле не такой уж и страшный, Денис не знал; он продвигался по сюжету с маминой помощью, которая читала ему книгу перед сном, пропуская не предназначенные для ушей ребёнка моменты). А что до Масимбы… помимо того, что он маленького роста и поэтому ходит в сад (или он ходит в сад и поэтому маленького роста?) Денис ничего не знал.

Но он чувствовал, что ступил на верную тропу. Когда он смотрел на валики и шарниры часового механизма, ощущение было другим. Там – теперь Денис понимал – у него просто разыгралось воображение.

С этой мыслью он отправился в свою комнату, пожелав маме спокойной ночи через закрытую дверь. Она не ответила. Хотелось читать детективы, ходить кругами по комнате или, может даже, поднявшись по скрипучим ступенькам, заглянуть одним глазком в щель под чердачной дверью…. Но Денис, собравшись с духом, мужественно лёг спать. Не будет лукавством сказать, что ему на это потребовалось всё доступное терпение.

Глубокой ночью мальчика разбудил скрип петель чердачной двери и шаги отца. Тяжёлая поступь была слышна на кухне, потом проследовала через зал в спальню. Денис не стал вслушиваться в еле различимое бормотание. Перевернувшись на другой бок, он вернулся к недосмотренным снам.

Потерпи ещё немного, братик. Скоро я с тобой увижусь.

5.

Следующие несколько дней прошли как обычно. Денис рассекал в компании с Митяем на велосипеде по ухабистым городским улочкам, наблюдал за бродячими собаками, бросался кусками брусчатки в выставленные на подоконнике одного заброшенного дома бутылки. Погода стояла облачная, и тополя беспокойно шумели высоко над головой, будто там летит огромный зелёный дракон, а ветер от его крыльев, лёгкий-лёгкий, чуть касается щёк. Митяй рассказывал про кроликов на ферме, но Денис слушал вполуха. Он сказал:

– У меня, на самом деле, есть брат.

Они были на пустыре, коих в Выборге для знающих людей существовало видимо-невидимо. Когда-то здесь было старинное, наверняка красивое здание, теперь же выглядывали из земли только останки стен, и кусты чертополоха, вымахавшие почти в рост человека, стояли на его месте, как облокотившиеся на ограждение ринга боксёры.

– Все мы братья, – философски ответил Митяй. Он восседал на велосипеде, словно мотогонщик, ожидающий команды "на старт".

– Нет, настоящий брат, – сказал Денис. – Он меньше меня, хотя я родился после него.

– Все мы люди братья! – завопил Митяй, и принялся кататься по пустырю на одном колесе, словно цирковой медведь. Потом он свалился и сразу же вскочил, потирая уколотый растением локоть. – Чёртовы кусты. Постой. Что, правда?

Глядя на Митяя, хотелось аплодировать и бросать тому в кепку мелкие монетки. Иногда так и получалось: Митяй то и дело занимал мелочь на жвачки или сникерс, забывая об этом уже на следующий день. Впрочем, если ему перепадали от бабушки какие-нибудь сласти, а от мамы – разрешение поиграть в компьютер на выходных, он обязательно делился радостью с другом.

– Несомненная. Только здесь вот какое дело…

– Да какое тут, на фиг, может быть дело! – заорал Митяй и принялся носиться вокруг Дениса, пиная пустые пластиковые бутылки. – Вы же со свету меня сживёте! Интеллектом задавите! Ты один прочёл уже больше меня и папаши моего, нас вместе взятых, и теперь – трепещите! – на сцену выходят братья Пустохваловы, которые прочитали книг больше, чем весь этот городишко.

Он внезапно замер, уставился на Дениса совиным взглядом:

– А тащи его сюда. Знакомиться будем.

– Я же говорю, – терпеливо сказал Денис. – Вот какое дело. Я ни разу его не видел. Родители прячут его на чердаке. Папа вчера целых четыре часа там сидел.

– Что, и фотографий нет? – недоверчиво спросил Митяй.

Денис почесал затылок.

– Наверное, нет. Семейные фотографии я ужас как не переношу.

– Тащи сюда альбом. Будем разбираться в твоём геологическом дереве.

Денис хотел было поправить друга, мол, не дереве, а древе, и не геологическом… но, подумав, что и без того прослыл непоправимым занудой, махнул рукой и побежал за альбомом.

Вытащить его не составляло труда. Подобными вещами рано или поздно обзаводятся все без исключения мамы, но, сколько бы сил не было вложено в сбор и оформление семейного альбома, всё равно рано или поздно он будет заброшен на какую-нибудь пыльную полку. Отец считал это бессмысленной затеей: "Всё самое лучшее храниться у нас в памяти, дорогая", – говорил он. Денис тоже так думал, он просто не видел ничего интересного в разглядывании старых фотокарточек… до сего момента.

Альбом разложили на скамейке, возле небольшого, затерянного среди арок старого города, сквера. С визгами кружились на каруселях дети. По земле скользили тени чаек, их крики звучали как голоса китайских заводных игрушек.

– Так, посмотрим… – Митяй водил по страницам чуть не носом. – Вот! Кто этот карапуз? Похож на тебя, правда? Как две капли воды. А этот?

– Не знаю…

– Дело раскрыто! – Митяй вскочил на лавку, вызвав неодобрительные взгляды царственно восседающих неподалёку старушонок. – Осталось выяснить, почему твои предки его прячут, и…

– Это я, – нашёл в себе силы сказать Денис. Когда кто-то из приятелей видит тебя в трусах, возящимся в собственноручно построенной запруде, больше напоминающей грязную лужу, нелегко признать правду.

– А… – Митяй надул щёки, стараясь не расхохотаться. – Ты не говорил, что у тебя были такие смешные зубы. Что ж, давай искать дальше.

Денис готов был пожать Митяю руку – как мужчина мужчине – за то, что тот не стал развивать тему и ворошить прошлое. И в самом деле, какая разница у кого какие зубы были пять лет назад?

– Смотри, это ещё до твоего рождения, – сказал Митяй после недолгого молчания. Он ткнул пальцем в дату. Две тысячи второй год. Фотографии были далеко не чёрно-белые (то, что Денис представлял себе, слыша выражение "старая фотокарточка"), однако блеклые и с гордой надписью "Kodak" в уголке.

Оба они – и отец и мать – казались здесь какими-то особенно грустными. Папа ещё не сделал операцию по коррекции зрения; он смотрел сквозь стёкла очков в толстой роговой оправе строго и торжественно. Казалось, что там, на маленьких блеклых картонках совсем другая жизнь и другие, только внешне похожие люди.

– Где это они? – заинтересованно спросил Митяй – Здесь вот в лесу, а здесь – на теплоходе. В отпуске?

Денис гладил пальцем фотокарточки. Защитной плёнки здесь не было, и казалось, будто на ощупь они как сухая земля.

– Как раз в это время что-то произошло с моим братиком, – сказал он. – Вот почему они такие… сами не свои. Папа как-то говорил, что когда что-нибудь идёт не по-твоему, ты влезаешь в чужую рубашку.

Митяй сплюнул.

– При чём тут какая-то рубашка?

– В чужую шкуру, – поправился Денис. – И готов отдать всё, чтобы вернуть себе свою. Чтобы сделать всё, как было.

– Опять ты умничаешь, Пустохвалов! – заявил Митяй, с особым смаком произнеся фамилию Дениса. – Я не буду с тобой общаться.

Денис его не слушал.

– Смотри – он указал на дату. – Две тысячи второй. Они оба как будто кислых щей объелись. В две тысячи втором что-то произошло. И я готов отдать любой из своих передних зубов, что мой брат этому причина.

– Его нет ни на одной фотке.

– Его убрали… – Денису потребовалось несколько долгих мгновений, чтобы восстановить дыхание. – Чтобы я ничего не узнал. Но я обязательно докопаюсь до правды!

– Как детектив-призрак, – восхищённо сказал Митяй. – Знай же, я привык быть на первых ролях, но в этой истории, так и быть, уступлю тебе первенство. Стану твоим помощником. Верным гончим псом Подай-Принеси. Но только, чур, в следующем расследовании детективом буду я. У меня и плащ есть со шляпой, и клянусь своими гремучими костями, я добьюсь от мамки, чтобы она ушила его по фигуре…

Денис не ответил. Он не стал рассказывать другу, что в одиночку залезал на часовую башню. Игры закончились. Губы мамы, которые, казалось, готовы задрожать прямо на фотографиях. Опущенные плечи отца, который больше напоминает картонную фигурку, чем живого человека. Случилось что-то плохое, и Денис непременно должен узнать что именно.

6.

Все последующие дни Денис разве что не облизывал дверь на чердак. Крашеная мутной зелёной краской, она, как одна из тех ярких таблеток в «Матрице», внезапно обрела особенное значение. Глядя на неё, Денис чувствовал под языком странный солоноватый привкус. Замка там не было, однако открывалась она очень туго, с таким скрежетом, что казалось, будто крыша осыпается тебе на макушку.