Текст книги "Александрия"

Я пожал плечами и уже хотел дать просительнице от ворот поворот, но, вспомнив, что на носу Международный женский день, решил изменить своим правилам и выслушать даму.

В мой кабинет вошла щуплая пигалица, и если бы не большие выразительные глаза, в которых явно читался жизненный опыт, я бы принял ее скорее за старшеклассницу или, по крайней мере, за студентку младшего курса, но никак не за руководителя фирмы, взявшей кредит в моем банке.

Я поздоровался и предложил женщине присесть. Она выбрала не кресло, а слегка отодвинула стул от стола для заседаний и присела на краешек, поправив длинную серую юбку.

– Я брала у вас в конце прошлого года кредит на поставку цитрусовых из Грузии, но из‑за войны в Абхазии поздно получила свой товар и пока не могу вернуть банку кредит в полной мере. Очень прошу вас продлить кредитный договор на часть суммы еще на три месяца, – спокойно произнесла она.

Неклюдов не обманул секретаршу. Я на самом деле был в курсе ее проблемы и, чтобы показать свою осведомленность, спросил у просительницы:

– А как же вам удалось вывезти свои мандарины из блокированной Грузии, милая девушка?

– Татьяна Ивановна, – поправила она меня. – Меня так зовут. А что касается транспортировки груза, то с этим были трудности. Я кое-как уговорила проводников в Армавире поехать с секциями в Батуми. А на обратной дороге сама сопровождала товар. На границе с Чечней в служебный вагон подсели бородатые горцы с автоматами. Представились охраной. Пока поезд шел по их территории, они молча сидели напротив испуганных проводников и жевали резинку. А когда пришла пора прощаться, я расплатилась с ними за сопровождение по их таксе, они пожелали нам счастливого пути и остались в Чечне. А мы поехали дальше. Только Новый год я встретила в поезде со своими мандаринами. И привезла их в Москву только после Рождества. Под старый Новый год расторговала часть товара и частично погасила кредит.

– Но ведь мандарины, насколько мне известно, – товар скоропортящийся. Неужели они дотерпели до 8 марта? – спросил я лукаво, заранее зная ответ.

Но госпожа Сорокина ничуть не смутилась и прямо ответила:

– К моему великому сожалению, нет. Я уже вывезла триста тонн этого добра на свалку.

– И из каких средств вы собираетесь вернуть долг банку? Кстати, какую сумму вы хотите пролонгировать у нас?

– В рублях или долларах?

– Лучше в свободно конвертируемой валюте. Инфляция, понимаете ли…

– Мне нужно четыреста тысяч долларов на три месяца, – не моргнув глазом ответила женщина. – Заметьте, что полмиллиона вашему банку я уже вернула. Даже выплатила все бешеные проценты, несмотря на форс-мажор.

– А что вы можете предложить банку в залог?

Она залилась краской и вымолвила:

– Только свое честное имя. Квартиру я уже продала. Она в той половине миллиона, что я вам вернула. Сейчас живу у родителей. Вы, конечно, вправе забрать и мой Ford, но он никак не потянет на четыреста тысяч долларов. И он мне нужен для работы. А больше у меня ничего нет. Я не прошу у вас денег. Дайте мне только еще три месяца, и я верну вам все до копейки.

Она знала, что у меня выбор тоже невелик: либо отдать ее неклюдовским головорезам, чтобы они вытрясли из нее машину, родительскую квартиру, какой-нибудь еще курятник на трех сотках в Подмосковье; либо поверить ей на слово и еще квартал подождать уже почти мифические четыреста тысяч долларов.

Я был вынужден ей поверить.

– Срок до 1 июня вас устроит? – спросил я.

– Вполне, – ответила Татьяна Ивановна.

Каково же было мое удивление, когда за неделю до назначенной даты сияющий от счастья, как новенький советский пятак, начальник кредитного отдела доложил мне, что Сорокина вернула все деньги с процентами. У меня самого чуть челюсть не отвисла от такого известия. В лучшем случае я рассчитывал, что эта девчушка вернет хотя бы какую-то сумму, чтобы у меня был повод не спускать на нее службу безопасности. Но чтобы отдать сразу весь долг, да еще с процентами! Это было просто из области фантастики. Особенно тогда, в 1993‑м, когда считалось чуть ли не правилом хорошего тона кинуть какой-нибудь банк.

А нам ох как нужны были тогда деньги! Я мог по дешевке купить кучу ваучеров и практически за бесценок получить контрольный пакет ювелирной фабрики, но мне не хватало каких-то полмиллиона долларов. И вдруг они неожиданно свалились, словно с неба. Какая же молодчина эта Сорокина!

Я готов был расцеловать эту девчонку в тот момент и, расчувствовавшись, дал указание секретарше срочно найти мне Татьяну Ивановну. Через полчаса она отрапортовала, что госпожа Сорокина на телефоне.

– У меня просто нет слов, чтобы высказать свое восхищение вами, вашим талантом, любезная Татьяна Ивановна. И если бы вы нашли время и согласились поужинать со скромным ростовщиком, я был бы счастлив, – пел я ей в трубку.

– Хорошо, – легко согласилась она. – В пятницу вечером я свободна.

Я заказал столик в «Метрополе». А перед тем как поехать на встречу, еще принимал у себя в офисе делегацию американских банкиров, поэтому в ресторан я явился уже навеселе и с получасовым опозданием. Но, слава Богу, приглашенная мною женщина не растерялась, справилась у метрдотеля, какой столик заказал банкир Ланский, и спокойно заняла указанное им место. К моему приходу она благополучно разделалась с овощным салатом и, вскинув на меня свои бархатные глаза, с лучезарной улыбкой пропела:

– Я тут немного похозяйничала без вас. Салат был очень вкусный. Рекомендую попробовать.

Я извинился за опоздание, рассказал про американцев. Она отнеслась к этому с пониманием. И, еще не приступив к салату, я налил себе водки.

– А что предпочитает леди? – спросил я.

– Леди, как и вы, Михаил Аркадьевич, предпочитает водку, – призналась женщина и рассмеялась.

Я рассмеялся тоже.

Первый тост я поднял за благополучное разрешение кризиса.

– В китайском языке иероглиф, означающий «кризис», пишется двумя значками. Первый означает «угрозу», второй – «шанс». И вы, такая хрупкая, такая изящная женщина, это прекрасно доказали на практике. Вы отвели и от своей фирмы, и от моего банка возникшую угрозу и сполна использовали появившиеся у вас шансы. За вас, дорогая Татьяна Ивановна, – искренне высказался я и одним глотком осушил свою рюмку.

Она смутилась, но тост ей, похоже, понравился, и она тоже выпила всю свою водку.

Я не на шутку проголодался, поэтому жадно поглощал разнообразные закуски, выставленные на столе, периодически интересуясь у собеседницы, как же ей все-таки удалось за столь короткий срок срубить такие большие деньги. Она вначале отмалчивалась, а потом, после моей очередной неверной догадки относительно наркотиков, сдалась.

Со своей неизменной очаровательной улыбкой она постучала длинным, ярко-красным ноготком по горлышку водочной бутылки.

– Неужели на водке можно столько заработать? – не поверил я.

– Не на водке, а на спирте, – поправила меня Татьяна Ивановна и честно рассказала мне секрет своего успеха.

– Видите ли, Михаил Аркадьевич, в Советском Союзе были очень жесткие государственные стандарты на выпуск алкогольной продукции, и всю водку делали исключительно из настоящего зернового спирта. А сейчас наш народ, брошенный демократическим правительством на самовыживание и не приученный предыдущей властью к этому, пить стал гораздо больше. И власти разрешили ликеро-водочным заводам частично использовать для приготовления водки и технический этиловый спирт. Мой бывший муж родом из Тульской области. В этом небольшом городе есть химкомбинат, а на нем делают чистейший спирт. Мой бывший свекор только его всю жизнь и пьет, и его братья и сыновья тоже. И никто из них еще не отравился. Я поехала в этот городок, предварительно за взятку оформив наряд-заказ в бывшем Минхимпроме на восемь цистерн этого спирта. Пять из них я поставила на ликеро-водочные заводы, а три забрали североосетинские бутлегеры, осевшие на одной подмосковной овощной базе, куда я раньше поставляла мандарины. С этими подпольными дельцами я чуть было не прокололась. С одной стороны меня пасли чеченские бандиты, страждущие подоить поставщицу, а с другой – правоохранительные органы. Вот так и лавировала между ними, как между Сциллой и Харибдой. Но осетины платили за спирт куда больше, чем заводы. Поэтому приходилось рисковать, чтобы вернуть вам кредит. Меня, правда, могли кинуть сами осетины. Но я пообещала им, что после расчета со мной я их выведу в Москве на людей, которые мне делали наряд-заказы, и помогу заключить контракт с заводом. Поэтому они со мной рассчитались честно. Но первую же цистерну спирта, которую они купили сами по моему каналу, у них арестовал ОБЭП. И тогда я окончательно уверовала в свою судьбу. Провидению было угодно, чтобы я рассчиталась с вашим банком. Наверное, вы на самом деле очень хороший человек, если к вам так благоволят небеса…

Теперь настал мой черед смутиться. Я только и нашел, что спросить:

– Значит, вы снова оказались без бизнеса? Мандарины в прошлом, спирт тоже. Чем же вы теперь думаете заниматься? Может быть, пойдете ко мне в банк начальником коммерческого отдела? Мне светлые головы нужны.

Она задумалась лишь на секунду и ответила отказом.

– Нет, спасибо. Я привыкла к свободе, действовать на свой страх и риск. Поэтому давайте просто будем сотрудничать как банкир и клиент. Мне так больше нравится. А чем я займусь, пока не знаю. Может быть, поставкой нефтепродуктов. Там норма рентабельности значительная.

– А не боитесь. На нефти часто убивают. Даже я со своей крышей, а она у меня весьма добротная, и то не рискую лезть в этот бизнес. А вы – беззащитная женщина…

Сорокина от души расхохоталась:

– Волков бояться – в лес не ходить. И не пугайте вы меня, пожалуйста, а лучше пригласите танцевать.

Она была ослепительна в своем длинном ярко-красном вечернем платье. С ней было так здорово танцевать. Она каким-то шестым чувством угадывала мое каждое следующее движение и наклоняла свое гибкое тело в такт. По сути, это она вела меня в танце, а не я ее. Но в тот вечер я этого понять не мог, ибо основательно напился.

Как мы приехали ко мне домой, я не помню. Дальше, как в тумане, только какие-то фрагменты сохранила память. Ее ненавязчивые губы, теплая и мягкая кожа, маленькие груди и длинные стройные ноги. Это был сладкий сон. А когда я проснулся, как всегда по субботам, поздно, Тани уже не было. И только запах ее волос на подушке свидетельствовал о том, что сон был явью.

Я встал с дивана и поплелся на кухню промочить горло. Моя новая трехкомнатная квартира в тихом переулке рядом с площадью Маяковского, недалеко от дома, где жил Иван Матвеевич, еще представляла собой хранилище нераспакованных вещей, валявшихся по разным углам. На месте стояла лишь кухня и мягкая мебель в гостиной. Спальню должны были привезти и установить сегодня. Поэтому мне предстояло провести весь день дома в ожидании мебельщиков.

Минеральная вода плохо утоляла жажду, а пиво – лучше. Прикончив пару банок, я вдруг почувствовал дикий приступ одиночества и стал перетряхивать свой портфель в поисках Таниной визитки. Несмотря на выходной день, мой телефонный звонок застал ее в офисе.

– Слушаю вас, – услышал я родной голос.

– Нехорошо уходить, не попрощавшись, – слегка наехал я.

– Ты так крепко спал, что я не решилась тебя будить. К тому же дверь у тебя прекрасно захлопывается снаружи, без посторонней помощи. А у меня на одиннадцать была назначена встреча в офисе с нефтяниками. Вот сижу и жду. А ты как?

– Я тоже жду, когда привезут спальню. Ты не хочешь ее посмотреть. К вечеру, думаю, ее уже соберут.

– Приглашение принято. Как только управлюсь с делами, мигом к тебе. Из провизии ничего захватить не надо?

– У меня все есть. Кроме тебя.

– Ой, извини. Ко мне пришли. До вечера. Целую… – и она положила трубку.

Я от безделья стал слоняться по пустой огромной квартире. Несколько раз звонил в мебельный магазин, справлялся, когда привезут мою спальню. Любезный девичий голос отвечал, что машина уже выехала, ждите.

Тем временем пиво в холодильнике кончилось, и мне пришлось открыть бутылку сухого вина. Но и она быстро опорожнилась. За ней последовала другая…

В общем, когда приехали мебельщики, я уже был никакой. У меня только хватило сил, чтобы открыть им дверь, показать комнату под спальню, и я вновь плюхнулся на диван и отрубился.

Проснулся уже в сумерках. Громко шлепая стоптанными шлепанцами по новому паркету, я поплелся в спальню, посмотреть, что сделано за время моего сна. Вся мебель, за исключением комода, стояла на местах, куда я ее мысленно определил.

– Я все правильно расставила? – вдруг спросили меня сзади.

Я обернулся и увидел Таню. Она стояла в дверном проеме, из коридора падал яркий свет, так что ее длинная тень вытягивалась на всю спальную комнату. Поверх брючного костюма у нее был повязан кухонный передник.

– Комод надо переставить. На его месте поставлю большой телевизор, – уточнил я.

– А почему ты соврал, что у тебя есть еда. Холодильник совсем пустой. Пришлось жарить картошку. Вы, сударь, – совсем негостеприимный хозяин.

Я подошел вплотную и крепко прижал ее к себе.

– Прости, – прошептал я ей на ухо. – Я так долго тебя ждал.

В конце августа Татьяна пригласила меня к себе на новоселье. Она скупила три комнаты у разных хозяев в коммунальной квартире на Кутузовском проспекте, вновь объединив их в одну жилую площадь, и отремонтировала на современный лад. Когда я впервые переступил порог ее новой квартиры, то невольно ахнул. Ей удалось органично соединить вещи, которые мне до этого казались несоединимыми. Высоченные потолки под три с половиной метра, переливающиеся всеми цветами радуги массивные хрустальные люстры, печь и камин, украшенные диковинными изразцами под гжель, зеркала в тяжелых бронзовых рамах на удивление легко сочетались с современными точечными светильниками, последними новинками техники.

Из большой залы, служащей для приема гостей, стеклянная дверь, отделанная белоснежным пластиком, вела на маленький полукруглый балкончик, выходящий на набережную Москвы-реки и Белый дом, где в ту пору заседал еще Верховный Совет.

– Да, утерла ты мне нос, – я был вынужден признать свое поражение в области дизайна. – Мой жалкий пентхаус блекнет по сравнению с твоим дворцом. А какой вид из окна! Вся Москва как на ладони. А у меня лишь какой-то жалкий скверик.

– Полноте прибедняться, мсье Гобсек. Тебе, правда, понравилось? – спросила вся светящаяся от радости хозяйка, заглядывая мне в глаза.

– Я восхищен!

– Тогда переселяйся, – просто предложила мне Таня. – Если, конечно, хочешь…

Я пробубнил в ответ нечто нечленораздельное и вскоре ретировался.

Назвать мое тогдашнее состояние простым смятением чувств – все равно что промолчать. Это был самый настоящий вулкан эмоций, глобальная переоценка всего моего предыдущего жизненного опыта. К своим тридцати двум годам я твердо усвоил непреложную истину, что всем женщинам, с которыми доселе сводила меня судьба, было от меня что-то нужно, и чаще всего банального – денег. Так было и с моей первой женой, которая к тому времени оставила меня в покое, получив щедрое приданое, вышла замуж за француза и уехала к нему в Париж. Так было и с моими многочисленными любовницами. Одна хотела стать эстрадной певицей – и я вкладывал немалые деньги в ее раскрутку, другой нравилось путешествовать по миру – и я свозил ее даже на Таити, третьей нужна была от меня квартира в Москве, четвертой – перспективная работа за рубежом…

Я уже настолько привык к своим спонсорским обязанностям, что даже и не думал уже, что может быть иначе. Нет, я, конечно, знал, что кому-то встречаются и настоящие женщины, как моя мама, но это бывает слишком редко. И вдруг на моем пути возникает такая женщина. Она не хуже меня сама умеет зарабатывать деньги. И ей так же, как и мне, не повезло в первом браке. Подруга увела мужа, а тот присвоил себе весь семейный бизнес и совместно заработанный капитал. Ей нужен только я, как мужчина, как человек, к которому ее просто тянет. Я ей нравлюсь, она мне – тоже. Так что же тебе еще нужно, Ланский? Может быть, хватит уже выпендриваться?

Но я боялся поверить своему счастью и продолжал жить, как жил, легко и свободно, без особых обязательств. Работа, ужины в ресторанах, случайные встречи с охотницами на богатеев. И лишь по воскресеньям я выбирался к маме и Лешке. После отъезда бывшей жены за рубеж, мой сын стал жить с бабушкой.

С 3 по 5 октября мы в банке запланировали семинар-совещание по изменениям в законодательстве о банковской деятельности. Пригласили руководителей и главных бухгалтеров своих филиалов со всей страны. Лекции должны были читать самые высокооплачиваемые светила отечественной науки. На три дня мы арендовали конференц-зал в гостинице «Космос». Здесь же забронировали больше сотни номеров для своих региональных сотрудников. В общем, подготовка этого мероприятия обошлась банку в копеечку.

А в Москве не пахло, а просто воняло новой революцией. Противостояние Ельцина и Верховного Совета достигло своего апогея. Президент объявил о роспуске парламента, но народные избранники забаррикадировались в Белом доме и отказались подчиниться президентскому указу. Депутаты даже проголосовали за отставку Ельцина и передали все полномочия вице-президенту Руцкому. Но я все равно не стал отменять семинар, ведь все его участники уже съехались в Москву.

Мое выступление было запланировано в самом конце первого дня. Я сидел в президиуме как на иголках. Секретарша то и дело подходила ко мне и приносила в тонкой красной папке сообщения о последних событиях. Из них я узнал, что вооруженная толпа предприняла захват телецентра в Останкино, что Руцкой возложил полномочия президента на себя, что часть воинских подразделений поддержала Верховный Совет. Я читал эти сводки о триумфальном шествии новой революции и, честно признаюсь, не знал, что делать. Казалось, что президентская власть в России вот-вот рухнет и надо успеть вовремя высказать свои верноподданнические чувства к парламенту. Этого требовали интересы моего бизнеса. Но, с другой стороны, из всего предыдущего исторического опыта России я знал, что бояре никогда не доводили страну до добра. Их победа обернется такой сварой между ними, такой дележкой сладкого государственного пирога, что даже нынешняя никчемная власть измученным согражданам покажется благом.

Я сократил свою речь до минимума, и все равно мы закончили работу лишь около семи вечера. На улицу я вышел, когда уже стемнело.

После долгого пребывания в душном зале свежий воздух московского октябрьского вечера, напоенный прохладой и дымом сгоревшей листвы, подействовал на меня освежающе, как холодный душ. Охранники, пригнувшись, быстро семенили вниз по ступеням лестницы к ожидающему меня кортежу из трех одинаковых джипов Grand Cherokee с затемненными стеклами. Я вначале не понял, в чем причина их столь странного поведения. Но затем, когда мои глаза освоились в сумерках, я различил, как вдали, за станцией метро «ВДНХ», где на ярко освещенном пятачке сновала толпа людей, темноту прорезали трассеры автоматных очередей. На улице, ведущей к телецентру, бронетранспортер отчаянно вертел башней и изрыгал вслед убегающим теням сверкающие гирлянды пуль. Двое охранников не дали мне досмотреть, чем закончится эта схватка, а подхватили меня под руки с обеих сторон и насильно потащили к машине.

Я попросил отвезти меня к матери, на «Сокол».

Бабушка и внук сидели у телевизора и, не отрываясь, смотрели последний выпуск новостей, когда я, открыв своим ключом дверь, вошел в прихожую.

– Папка! – радостно воскликнул девятилетний Лешка, бросился со всех ног ко мне и повис на шее.

Я так давно не замечал за своим сыном столь бурного проявления чувств, что невольно растрогался и чуть не пустил слезу.

– Слава Богу! Цел! – взмахнув руками, запричитала мама. – А тут такие ужасы показывают по телевизору. Гайдар выступил и призвал всех демократически настроенных граждан прийти на митинг к зданию Моссовета и поддержать правительство. Я уже испугалась, что ты туда поехал. Но теперь я тебя никуда не отпущу. Сиди дома. Будешь спать вместе с Лешкой на его диване. Ты ужинать будешь?

– Да. Я голоден как волк, – сказал я, снимая плащ.

– Только мы деликатесов не держим, – предупредила мама. – У нас на ужин любимое блюдо твоей бабушки – жареная картошка с капустой и яйцами. Давно такого не ел?

Мы с сыном так налегли на эту простую еду, что вдвоем умяли содержимое всей сковороды, даже маме ничего не оставили.

– Ничего, кушайте, – приговаривала она. – Я лучше булку с маслом съем.

А потом, сытые и довольные, мы улеглись на диван и стали дальше смотреть телевизор.

Репортеры брали интервью у известных людей, которые собрались у памятника Юрию Долгорукому. Один лишь я снова отсиживался дома, в обществе матери и сына.

– Надо бы туда поехать, – обмолвился я. – Там делается история.

– И я с тобой! – обрадовался Лешка и схватил меня за руку, будто я собрался уже уходить.

– Сидите дома. Оба! – тоном, не терпящим возражения, заявила мама. – Никуда я вас не отпущу.

Потом показали баррикады возле Белого дома. Диктор рассказывал о снайперах, которые засели в ближайших домах и ведут оттуда беспорядочную стрельбу по москвичам, но неизвестно, на чьей они стороне.

И тут меня как будто током ударило. Господи! Но ведь там же живет Татьяна! Окна ее квартиры выходят как раз на Белый дом!

Я вскочил и стал лихорадочно набирать номер ее домашнего телефона. Включился автоответчик. Родной голос поведал мне, что никого нет дома, но я могу оставить свое сообщение.

– Танечка, дорогая, с тобой все в порядке? Я очень волнуюсь за тебя. Пожалуйста, перезвони мне по телефону…

И я продиктовал телефон маминой квартиры. Но она не перезвонила ни через час, ни через два. Уставший Лешка заснул прямо перед телевизором. Я взял сына на руки и держал его, пока мама раздвигала и застилала простыней диван.

– Мамуль, извини меня, пожалуйста. Но мне, правда, нужно съездить в одно место. Не волнуйся, не к Моссовету. Просто один очень дорогой мне человек не отвечает на мои звонки. Я очень волнуюсь за нее, – сказал я маме, когда мы, выключив свет в большой комнате, перешли на кухню.

Мама внимательно посмотрела мне в глаза и только спросила:

– Ты любишь ее?

– Пока не знаю точно, но очень боюсь ее потерять.

– Тогда езжай. Только будь осторожен.

На Ленинградском проспекте я голосовал долго, пытаясь поймать машину. Останавливались многие – и таксисты, и частники, но когда узнавали, что надо ехать чуть ли не к самому Белому дому, тут же отказывались.

– Ты что, дядя, совсем очумел. Там же стреляют! – покрутил пальцем у виска один паренек на старом Volvo, намекая на мои умственные способности.

Наконец один бесшабашный таксист согласился отвезти меня по указанному адресу.

– Двести баксов. Тогда поеду. Будет хоть за что жизнью рисковать! – выставил он условие.

Я согласился, а про себя подумал: надо же, есть такие люди, которые согласны лезть под пули за каких-то две сотни долларов.

На удивление, к дому Татьяны мы доехали без приключений. Таксист выбрал какой-то мудреный маршрут по одному ему известным закоулкам и подворотням. Так что, когда мы подъехали к месту назначения, я даже не сразу сообразил, где мы оказались.

– Какой подъезд? – спросил водитель.

– Третий.

Я рассчитался с ним по оговоренной таксе и пообещал дать еще сто долларов сверху, если он подождет меня в течение пятнадцати минут.

В подъезде было темно как в преисподней. Я кое-как, на ощупь, а больше наугад, добрался пешком до седьмого этажа, где жила Таня, и нажал на кнопку звонка в ее квартиру. Один раз, другой, третий. Но никто мне не открывал. Хотя за бронированной дверью, как мне показалось, играла музыка. Может быть, радио? Хотя какое к черту радио может играть в три часа ночи? Я позвонил в последний раз, но тоже безрезультатно. Тогда я достал из кармана свою визитку и при слабом лунном свете, проникающем на лестничную площадку через небольшое окно между этажами, написал с обратной стороны: «Очень волнуюсь. Позвони. 4.10.1993».

Водитель, молодчина, дождался меня, и я попросил отвезти меня домой, к площади Маяковского.

– Сколько это будет стоить? – поинтересовался я.

– Вы уже со мной рассчитались, – ответил таксист.

Дома я долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок и все думал о Татьяне. И лишь когда за окном начало светать, забылся. Разбудил меня телефонный звонок. Я моментально схватил трубку, надеясь услышать Танин голос. Но это был Неклюдов.

– Я тебя вчера весь вечер искал. Ты где был? – наехал он на меня с утра пораньше.

Я, как мог спросонья, объяснил ему, что вначале был у мамы, потом заезжал еще в одно место.

– Слушай, Ротшильд, – прервал он меня. – Чаша весов, похоже, склоняется на сторону президента. Министр обороны уже отдал приказ о штурме Белого дома. Поэтому сейчас быстренько умылся, побрился, привел себя в порядок, и через полчаса дуй на Шаболовку. Там для тебя зарезервировано пять минут прямого эфира. Поддержи царя Бориса добрым словом. Машину с охраной я за тобой уже выслал. А потом встретимся в банке и обо всем перетрем подробнее.

Я не стал спорить со своим заместителем и последовал его советам. На этот раз он и вправду говорил дельные вещи.

В старом телецентре на Шаболовке собрался весь цвет столичной элиты. Здесь были и политики, и актеры, и писатели. Причем все вели себя на редкость прилично и сдержанно. Тихо сидели на стульях в коридоре, с чувством глубокого смирения дожидаясь своей очереди в студию.

– Господин Ланский, вы будете за Яблонским, – поставила меня в известность ассистент режиссера, молоденькая девчушка в очках и мини-юбке.

На удивление, очередь в студию продвигалась очень быстро. Вот что значит организованность! Даже гении, повинуясь инстинкту самосохранения, не выпячивали свое «я», а говорили быстро, по делу, и тут же освобождали место другому. Вскоре место за стеклянной дверью занял лидер демократической партии. Он говорил в камеру эмоционально, сильно жестикулировал. Когда дверь на пару секунду отворилась и кто-то вышел из студии, я услышал часть фразы:

– …призываю вас, Борис Николаевич, раздавите гадину!

Наконец раскрасневшийся оратор покинул студию, и настал мой черед.

В отличие от предшественника, я говорил спокойно и взвешенно. Просто призвал членов парламента одуматься и ради сохранения общественного спокойствия подчиниться указу президента. Во имя отечества.

В начале десятого я уже выходил из здания телецентра.

– В банк? – спросил меня водитель, когда я сел в джип.

– Нет. Давай сперва заскочим на Кутузовский, – и я назвал номер дома.

Шофер скривился, переглянулся с сидящим рядом на переднем сиденье охранником, но ни тот, ни другой вслух ничего не сказали.

По Садовому кольцу, бороздя гусеницами асфальт, в сторону Белого дома продвигалась колонна танков. Выставив на крышу джипа правительственную мигалку, мы какое-то время лавировали между бронетехникой и продвигались вперед. Но перед Смоленской площадью нас остановили военные в камуфляжной форме с автоматами и велели свернуть влево.

Дальше мы пробирались закоулками. На одном из перекрестков нас опять остановили вооруженные люди. Впереди шел настоящий бой. Одни солдаты стреляли в других солдат через головы пригнувшихся к тротуару прохожих.

Метрах в тридцати от нас улицу перебегали двое мальчишек, лет десяти, не больше. Вдруг один из них вздрогнул, словно его ужалила оса, откинулся назад и упал на асфальт. Другой успел уже отбежать вперед на несколько метров, но обернулся и, увидев, что его товарищ упал, встал на четвереньки и пополз к нему на помощь. Он уже достиг раненого друга, взвалил его на свои хрупкие плечи и побежал в сторону домов. Но уже возле самого тротуара чья-то пуля настигла и его. Мальчишки, Лешкины ровесники, лежали на московской улице и истекали кровью.

Я рванулся из машины, но офицер в маске и камуфляже не дал мне даже выйти.

– Сидите, уважаемый, – процедил он сквозь зубы и повел автоматом в мою сторону.

– Тогда помогите им сами! – выпалил я.

Он еще раз посмотрел в сторону мальчишеских тел и, не говоря ни слова, какими-то непонятными мне жестами пальцев дал команду своим бойцам. Тотчас же два камуфляжных халата выделились из группы засевших в подворотне автоматчиков и, пригнувшись, заскользили по тротуару, то и дело вжимаясь в стены близлежащих домов.

Нам пришлось развернуться и поехать в объезд. А у меня перед глазами еще долго стояли две крошечных фигурки московских Гаврошей, распростертые на асфальте. За что, ради чьей такой выгоды матери этих мальчишек не дождутся их сегодня к обеду? – не выходило у меня из головы, пока мы ехали к дому Татьяны.

Я хотел подняться в ее квартиру один, но охранник не отпустил меня и пошел со мной.

Лифт работал. Мы быстро поднялись на седьмой этаж. И еще не выйдя из лифта, я заметил, что моей визитной карточки на двери ее квартиры нет. Значит, она дома, – решил я и стал отчаянно звонить. Но дверь не открывали. Тогда я стал стучать по двери кулаком и пинать ее ногами. Вдруг она внезапно распахнулась перед самым моим носом. Я успел отпрянуть, а вот стоящего за мной охранника зацепило краем двери. Он рефлекторно схватился за голову двумя руками. И в этот момент на меня обрушился страшной силы удар прямо в переносицу, и я потерял сознание.

Очнулся я от холода на лбу. Кто-то прикладывал к ране мокрое полотенце и заботливо протирал мое разбитое лицо. Я попробовал раскрыть глаза. Яркий электрический свет резанул сетчатку. Я вновь зажмурился. Потом все же медленно разлепил веки. Вокруг меня все было как в тумане. Очки? Мне разбили очки! – наконец дошло до меня.

Я, щурясь, обвел растерянным взглядом пространство вокруг. Кафельный пол, белоснежная ванна, душевая кабина и виновато улыбающееся Танино лицо прямо передо мной.

– Успокойся. Все обойдется. Я точно знаю, что все будет хорошо. Мне сердце об этом говорит, – приговаривала она, продолжая вытирать мокрым полотенцем мне лицо, не знаю, кого больше пытаясь успокоить – меня или себя.

Оказывается, до сегодняшнего утра Таня была у родителей на даче. Перед работой решила заскочить домой, чтобы переодеться. А тут гости…

– Я не успела даже повернуть ключ в замке, как меня втащили в квартиру, – поведала она мне. – Их трое или четверо. Из разговора между ними я поняла, что они из Приднестровья. В Москву приехали защищать Верховный Совет. У них снайперские винтовки. А на кухне я еще видела пулемет и такую большую трубу…

– Гранатомет, – подсказал я.

– Точно, – согласилась Таня и добавила. – Они, похоже, здесь не первый день. В мусорном ведре много пустых банок из-под консервов. Но ребята аккуратные и вроде бы не наглые. По крайней мере, мне они ничего дурного не сделали. Просто заперли в ванной и велели сидеть здесь тихо. Ради моей же безопасности.