Текст книги "Дневник студента-медика"

Бациллярник

Больному Акопу Бабаяну было 54 года, из которых больше половины он болел туберкулезом и провел в местах лишения свободы. Он, находясь на стацлечении, имел «махровый» туберкулез остатков легких. Остатков, потому что несколько раз его оперировали, удаляя пораженные части легких. Освобождаясь из колонии, Акоп пьянствовал, а когда становилось совсем плохо, то он приходил в тубдиспансер. Немного поправив здоровье, он сбегал из «тубика», пьянствовал, воровал, попадал в тюрьму, и всё повторялось по новой. Полтора года назад Акопа парализовало на левую сторону и развилась моторная афазия – пропала речь. У туберкулезников такое нередко возникает на фоне одновременного приема алкоголя и приема противотуберкулезных препаратов. Но, упорными трудами врачей тубдиспансера, все же удалось частично вернуть функцию речи. Бабаян мог отвечать односложно, но более или менее понятно. Больше из тубика он не сбегал.

…

Работа санитара в ПТД заключалась в уборке, дезинфекции и уходе за тяжёлыми больными. Мне же пришлось работать в так называемом «бациллярнике» – отделении, где находились больные с «БК» или «МБТ+" или, как говорят в народе, "с открытой формой туберкулёза».

Тут, наверное, следует сделать небольшой поверхностный ликбез.

Туберкулёз – инфекционное заболевание, возбудителем которого является бацилла Коха – «БК» (по фамилии немецкого врача Роберта Коха, открывшего в 1882 году этого самого возбудителя). Раньше в России туберкулёз называли Чахоткой, потому что больные при нем чахнут. Действительно, так и есть. При заражении и отсутствии лечения, больные длительное время испытывают недомогание, слабость вялость, потливость, потерю веса, даже несмотря на неплохой аппетит. Позже появляется кашель, который постепенно нарастая и усиливаясь, приводит к кровохарканью, а потом и к легочному кровотечению. Излюбленной средой обитания бацилл Коха являются легкие. Но, полагать, что бывает только туберкулёз лёгких, неправильно. Бывает и туберкулёз костей, почек, кишечника, селезёнки. Сегодня, для того, чтобы заболеть туберкулёзом, одного попадания в организм бацилл Коха недостаточно. Считается, что в нашем организме они и так уже есть, но то, что туберкулёз не развивается, заслуга нашего иммунитета, который день и ночь стоит на страже нашего здоровья. Для того, чтобы развился туберкулёзный процесс, необходимо сочетание нескольких негативных факторов: снижение иммунитета, стрессы, плохое питание, частое пребывание в сырых и темных местах, курение, алкоголизм, наркомания, аморальный образ жизни, пренебрежение ежегодным флюорографическим обследованием и отказом от вакцинации БЦЖ.

…

В бациллярнике, находилось около пятнадцати человек. Все – бывшие заключённые. Так уж сложилось, что вышеперечисленные факторы, способствующие заражению туберкулёзом, несомненно присутствуют в «местах, не столь отдаленных».

Самое печальное в бациллярнике то, что из него есть только два пути – если повезет и больной приложит колоссальные усилия к работе над собой, то, после очень длительного (иногда несколько лет) и тяжелого лечения, возможно, наступит клиническое излечение. В противном случае создаются благоприятные условия для второго пути – на кладбище, как в случае с больным Черницыным из рассказа «Жизнь наперекосяк».

В дневное время по будням, в бациллярнике работала одна медсестра и санитарка. Вечером они сдавали смену ночным медсёстрам или медбрату. Вот с этим медбратом мне и пришлось «поработать» в смену в том самом бациллярнике. Звали его Витя Зулькарнаев. Он страдал самой крайней степенью алкоголизма, возможной для действующего медработника (даже не пытайтесь гуглить, не найдете такой классификации. Это мое личные наблюдения и выводы). На смене я видел его только один раз на первой смене.

…

Занятия в автошколе закончились, наступили сумерки. Я, быстро закинув брошюру ПДД и журнал с билетами в пакет, рванул на смену в тубдиспансер. Сегодня у меня была вторая смена. Голод не давал мне покоя. Ел я только сегодня утром – вчерашнюю жареную картошку и чай. Чем я буду сегодня ужинать и завтракать утром, я даже и не думал. Самое ближайшее моё возвращение в съёмную комнату, предвиделось только завтра вечером, потому что после смены мне надо было бежать в училище, а потом в автошколу.

«Ну, ничего, – думал я, – на чае с хлебом до завтрашнего вечера продержусь, а потом гречку сварю! И лук обжарю!»

От таких мыслей в животе у меня заурчало. Я ускорил шаг.

…

– Здрасте… – растерянно произнес я, увидев собирающуюся домой дневную медсестру Валентину, но не увидев Зулькарнаева.

– Наконец-то, хоть ты пришел! – «обрадованно» сказала она. – Витёк снова «потерялся», так что ты сегодня один в ночь остаёшься.

– А…, – начал было я.

– Я все назначения вечерние сделала, – говорила она, застёгивая куртку и направляясь к выходу.

– Но…

– Там только лежачего ночью перевернуть надо…, плевательницу ему поменяешь, если что… Где, блин, моя сумка? – спросила она сама у себя, выискивая сумку уже возле выхода.

– Эм-м…, – продолжал мычать я, никак не собравшись с мыслями.

Медсестра остановилась и с раздражением посмотрела на меня, но потом вдруг спохватилась:

– Ты, наверное, есть хочешь?

– Да! – тут же чётко выпалил я, сам себе не отдавая отчёта.

– Что же ты сразу-то не сказал?! – Валя, забыв про свою сумку, засуетилась. – Сейчас… Там котлет нажарили, должно было остаться. Надо в «пуле» посмотреть… Пойдем!

Мы прошли на кухню. Точнее будет сказать, не на кухню, а в комнату раздачи пищи, потому что пищеблок тубдиспансера находился в отдельном здании. В бациллярник пищу приносили в больших зелёных термосах, которые персонал называл «пули». То ли потому, что сам корпус термоса по форме напоминал огромную гильзу от снаряда, то ли потому, что термос этот был предназначен для кормления рабочих и солдат в поле. «Поле-пули».

– Вот! – сказала Валя, открыв «пулю». – Ешь! А то эти ханурики не едят совсем!

Я заглянул в термос.

– Мамочка ты моя, Ро́дная! – вырвалось у меня.

Одну треть двадцатилитрового термоса занимали жареные котлеты!

– Спасибо… – ответил я, проглотив слюну и покраснев от предательски заурчавшего живота.

– Кушай! – Валя по-доброму улыбнулась. – Хоть что-то по-настоящему доброе сегодня сделала. Я пошла. Мне ещё с сыном уроки делать.

– Ага! – только и ответил я, предвкушая как я сейчас наемся котлет.

– Там ещё молоко в холодильнике. Пей!

«Боже мой! Счастье то какое!!! – подумал я.

От небывалого везения у меня ослабли ноги и закружилась голова.

Котлет я съел штук семь. Съел бы и больше, но вспомнил, как у меня развилась крапивница, когда я объелся пельменей на голодный желудок.

После съеденных котлет мне так сильно захотелось спать, что не было никаких сил подниматься со стула, и я, положив голову на руки, так и уснул за столом в комнате раздачи пищи бациллярного отделения противотуберкулезного диспансера.

…

– Слышь-слышь? – кто-то потрепал меня за плечо.

Я открыл глаза, поднял голову и посмотрел на плечо. На плече была татуированная синими перстнями рука. От неожиданности я вскочил, как ошпаренный и, схватив стул, на котором сидел, за спинку, приготовился отбиваться, еще не до конца сообразив, где я нахожусь.

Унылый и тусклый свет сорокаваттной лампочки, освещавший помещение больно резанул по глазам, появилась уже знакомая головная боль, возникающая от резкого пробуждения и недосыпания.

Меня разбудил один из больных, который находился в одной палате с тяжёлым лежачим больным.

– Тихо! Свои, в натуре! – испуганно прошипел он, опасаясь, что я, с перепугу и спросонья, ударю его стулом.

– Чего тебе надо? – спросил я, постепенно соображая где я нахожусь.

– Там это…, Бабай «отпоте́л», короче… – сказал он и продолжил, – у тебя курить есть?

– Нету! – ответил я. – Иди спи!

– А с Бабаём что? – спросил он.

– С каким Бабаём?

– Ну с Бабаяном…

Я стал понимать, что он говорит про своего соседа по палате по фамилии Бабаян. Про того самого тяжёлого лежачего больного, которого надо повернуть, для профилактики пролежней и застойных явлений в лёгких.

– А что с ним? – спросил я, окончательно проснувшись.

– Отпоте́л он!

– В смысле?

– Ну, забара́нился…

– Блин! Я тебя не понимаю. Говори по-русски!

– Да, помер он, похоже!

Констатация

– Бабай помер, похоже… – сказал разбудивший меня больной.

Сказал он это так просто, обыденно, как будто говорил о перегоревшей лампочке в туалете.

– Как…, помер??? – растерялся я.

– Иди, сам посмотри.

«Ё-моё… – подумал я и посмотрел на часы».

Часы показывали 01:22.

– Что теперь делать? – судорожно соображая, вслух спросил я сам себя.

– Курить есть? – снова спросил меня больной.

– Отстань ты, со своим «курить»! – с раздражением сказал я и направился в палату, где был покойник. – Человек умер, а ты – «курить»!

Констатировать смерть мне еще ни разу в жизни не приходилось, хотя на тот момент от меня этого и не требовалось, так как я был трудоустроен всего лишь санитаром. Поэтому, я решил сначала посмотреть, что с больным, а потом уже позвонить в соседнее отделение и узнать, что мне делать.

Палата была двухместной. Я вошёл и присмотрелся. Тусклый свет больничного коридорного светильника, скудно вычерчивал нехитрый быт палаты туботделения – грязно-коричневый потёртый линолеум на полу, окно без штор, тумбочка, с покосившейся дверцей, табуретка, две кровати. На правой кровати, укрытый с головой тонким одеялом, лежал человек. Он лежал на левом боку, согнув ноги в коленях и подтянув их к животу. Я подошёл и откинул одеяло с его головы.

– Ы-ы-ыыы…! – прохрипел «покойник».

Он широко открыл глаза и с ужасом посмотрел на меня.

– Ы-ыыы! – также вскрикнул я от неожиданности и отскочил от кровати, сжав кулаки и приняв боевую стойку.

– Бабай, ёпт!!! – воскликнул его сосед по палате. – Живой! А я думал ты это.., Всё… Есть курить?

Бабаян, ввиду имеющейся у него афазии и испуга от внезапного и вероломного пробуждения, что-то промычал и закашлялся.

– Му! хрю! – передразнил его сосед. – Курить дай!

Тут до меня дошло все произошедшее. Больной по имени Гриша проснулся среди ночи, захотел курить. Не разглядев и не услышав спросонок, что его сосед, укрытый одеялом с головой, дышит, подумал, что тот умер, поэтому пошел на пост сообщить о случившемся медбрату и заодно стрельнуть курить, а нашел только меня, мирно спящим в комнате раздачи пищи.

– Тебе заняться нечем? – спросил я у Гриши. – Ложись и спи!

Потом обратился к Бабаяну:

– Ты давай не помирай сегодня… Ладно?

– Ы-хы… – кивнул Бабаян все ещё недоумевая от всего происходящего.

– Давай я тебя поверну на другой бок? – предложил я ему.

– Долго жить значит будет, если я его со «жмуром» попутал… – сказал сосед Гриша.

Я повернул больного, поправил ему подушку и вышел из палаты.

«Вот блин! – думал я. – А если бы он на самом деле умер? Что тогда делать? Позвонить в соседнее пульмонологическое отделение? Так спят там все давно, наверное. Не буду спать. Буду бдеть».

Я сел на посту медсестры и принялся листать имеющиеся журналы и истории болезни. От скучных однообразных записей неровным медицинским почерком клонило в сон. Откинувшись на спинке стула, я снова уснул.

…шарк-шарк-шарк … – послышалось в конце коридора. Я открыл глаза и посмотрел в сторону шагов. Это больной из палаты прошел в туалет. Я снова прикрыл глаза. Из другой палаты донёсся долгий раздирающий кашель вперемешку со сплёвыванием мокроты, затем послышался «пшик» ингалятора и одновременно глубокий вдох. Кашель затих. Из палаты Бабаяна слышался стон.

– Ты чего стонешь? – шепотом спросил я, войдя в палату.

– Устал… – слабо ответил мне Бабаян.

– Давай поверну на другой бок?

– Жить я…, устал… – задыхаясь, простонал он. – Скорей бы уже…

Остаток ночи я не спал. Я пытался уснуть, но сон никак не наступал. Я даже лёг на диван в комнате отдыха персонала, но и это не помогло. Мысли хаотично бродили у меня в голове. Я думал, то про педиатрию, то про вождение в автошколе, то «уставший» больной, никак не выходил у меня из головы. Периодически я выходил в коридор, подходил к палате и прислушивался: живой ли он?

«Как можно устать «жить»? – думал я. – Можно устать учиться, устать работать, устать воспитывать детей, устать болеть. Можно, наверное, даже устать ничего не делать. Но как можно устать жить? А семья, дети, друзья? Может, у него нет семьи?»

В силу своей юности и здоровья, для меня было непонятно, как можно устать жить?

Я взял его историю болезни.

Анамнез жизни больного был описан скудно: «неоднократно судим, находился в местах лишения свободы. Ведёт аморальный образ жизни, страдает алкоголизмом и наркоманией, бродяжничает, курит…

Не только семьи у него нет, – сделал вывод я. – У него вообще ничего нет…

…

Утром пришла Валя.

– Ну что, студент? Витёк так и не появился?

Честно говоря, то, что Витёк не появился, меня сильно злило.

– Валь, там ночью Бабаян чуть умер, – сказал я.

– «Чуть» не считается, – ответила она переодеваясь.

– А если помрёт вот так, ночью, то что делать?

– Постель за ним перестелить! – грубо ответила она, заходя в процедурный кабинет. – Ты мог бы антибиотики утренние развести хотя бы, раз уж Витёк, сволочь такая, не появился!

Тут уж я не выдержал:

– Да что-то сердце мне не подсказало, что надо ещё и за медсестру работать! До свидания!

Я взял пакет с учебниками и пошел в училище.

«Вот почему у вас тут санитара не было, – думал я, выходя из тубдиспансера. – Бардак тут у вас потому что!».

***

– Существует пять стадий горевания от известия о неминуемой смерти от болезни, – читала нам лекцию преподаватель психологии.

Первый этап – «Отрицание и изоляция».

На этом этапе больной, на известие о скорой смерти от неизлечимой болезни, реагирует отрицанием: «Не может быть! Этого просто не может быть!»

Это выражается для многих в ощущении нереальности происходящего, чувстве, что все услышанное или увиденное – неправда. В этот момент человек пытается отрицать часто очевидные факты в отчаянной и часто бессмысленной попытке сохранить свой мир, свой покой, свою жизнь. Только представьте себя на месте больного, которому сообщили, что у него, например, рак в четвертой стадии?

Второй этап – Гнев.

Больной злится на окружающих, может выплескивать негатив, винить всех в своей беде. Зачастую, именно на этом этапе мы слышим от больного фразы: «Врачи виноваты», «Залечили», «Долго тянули с обследованием или операцией»

Третий этап – Торг.

Больной понимает и принимает свой диагноз и начинает задумываться, как поправить непоправимое. Он прибегает к дополнительным методам обследования, ищет полезные знакомства, пытается с помощью связей или взятки попасть на высокоэффективное лечение. На этом этапе больной часто становится жертвой мошенников, обещающих исцеление при помощи каких-либо «чудодейственных средств».

Четвертый этап – Депрессия.

Эта стадия отличается глубокой печалью, унынием. Ничего не хочется делать, ни с кем не хочется говорить. Будущее видится в самых мрачных красках. Больной замыкается в себе, просит его не беспокоить.

Пятый этап – Принятие.

Рано или поздно ко многим горюющим приходит принятие происходящего. Принятие не означает радости, счастья или просветления. Принятие не означает, что мы отпускаем дурное или перестаем думать о случившемся…

Я слушал лекцию и думал, что горевание Бабаяна не подходит не под одну их этих стадий. Но потом меня вдруг осенило: У НЕГО НЕТ ГОРЕВАНИЯ! Он уже даже не смирился. Он жаждет прекращения страданий.

***

Ближе к обеду я вспомнил, какие вкусные котлеты были вчера вечером, и очень пожалел, что не забрал с собой оставшиеся. В следующий раз надо быть продуманнее.

– Ты что такой хмурый? – спросил меня Родион.

– Да так. Не спал ночью.

– Почему?

– Чуть не констатировал ночью одного.

– В смысле?

– В тубике. Ночью меня больной разбудил, сказал, что его сосед по палате «отпотел», а оказалось, что он просто спал так тихо. Я пришел в палату, откинул одеяло…

– И покойник ожил?!

– Ну…

– Так ты не констатировал, а наоборот оживил! Поздравляю тебя с твоей первой успешной реанимацией! – весело сказал Родион и засмеялся.

– Хе-хе-хе…, – передразнил я его. – Ты думаешь мне ночью до смеха было? Я с ним потом поговорил. Так знаешь, что он мне сказал? Сказал, что жить он устал! Умереть хочет!

– Бывает, – ответил Родион. – Привыкай…

***

Бардак, с которым я столкнулся в тубдиспансере, злил, но заставлял меня размышлять. С одной стороны, меня злил Витёк, не явившийся на смену, злил больной Гриша, разбудивший меня среди ночи с ложной вестью о смерти Бабаяна, злила грубая медсестра Валя. Но с другой стороны я понимал, что там, в бациллярнике самая, что ни на есть практика, так необходимая мне в моем будущем. Именно там, в бациллярнике, приходится сталкиваться с суровой стороной жизни и смерти. Это не «неотложка». Это напротив, отложенное ожидание выздоровления пациента или его смерти. Ожидание изматывающее, мучительное, но необходимое. Это закалка характера, закалка силы воли, закалка терпения. Именно тогда, когда мне чуть было не пришлось констатировать смерть больного, я посмотрел на работу в медицине без «розовых очков». Можно долго и упорно говорить о безграничной любви к работе, о терпении, сочувствии, сострадании и сопереживании, а на самом деле, оказывается, есть места, где люди «устали жить». Как устал жить Бабаян, устала жить злая Валя, устал жить Витёк…

Квартирант

Как говаривал Михаил Жванецкий: «Старость – как электричка: то вон она ещё только там, то вот она уже здесь!». Вот так же и практика по педиатрии, вроде бы, до нее ещё совсем недавно было аж целых два месяца, а вот она уже здесь!

Идти на практику по педиатрии в детское отделение мне не хотелось. Не потому, что не хотелось учиться, а потому, что я понимал, что, придя в детское отделение районной больницы, я не научусь ничему новому. Во-первых, никто особо и не подпустит студента-практиканта учиться на ребенке: ни мать ребенка, ни медсестра, ни лечащий врач. А стоять и смотреть, как осуществляет процедуры медсестра отделения – такое себе занятие. В таком случае какая же это практика? Во-вторых, детское отделение в районе одно, а значит, кроме меня туда придет еще толпа моих однокурсников. Чем нам там всем вместе заниматься? Шарики катать? Ну уж, нет. В-третьих, я понимал, что отличие от первой практики, где мы учились делать манипуляции, уход и санитарные мероприятия, будет только в том, что пациенты будут маленькими, а так это те же манипуляции, уколы, перевязки. Да и с какой патологией могут находится дети в педиатрическом отделении центральной районной больницы? Простудные, желудочно-кишечные, сердечные или почечные патологии. То есть все то же самое, что и на первой практике. Ехать на практику в свою участковую больницу? Так там нет детского отделения. Там, конечно же, бывают на лечении дети, но бывает это редко.

Надо было учиться чему-то новому, необычному и незаурядному. В конце концов я должен научиться не только диагностировать и лечить. Я должен стать универсальным солдатом современной медицины. Существуют же и другие направления в здравоохранении. Реабилитация, например.

В тот момент моя старшая сестра работала фельдшером в должности заведующего ФАПом в посёлке, находящемся в тридцати километрах от районного центра. В окрестностях этого поселка находился детский санаторий. Вот туда-то я и решил поехать на практику. Ну а что? У сестры поживу, помогу ей чем-нибудь по дому, да практику пройду и от ненавистного мне райцентра отдохну.

…

В медицинских училищах имеется должность, называемая «Зав. практикой». Человек, работающий в данной должности, занимается вопросами взаимодействия лечебных учреждений с мед. училищем. Иными словами, этот человек решает, когда и какая группа идет на практические занятия, прорабатывает, согласовывает и внедряет планы учебных и практических занятий и многое-многое другое.

– Здравствуйте, Ольга Ивановна! – сказал я, войдя в кабинет заведующей практикой.

– Проходи, Дима. Слушаю тебя. – Ольга Ивановна отвлеклась от каких-то документов, лежащих на ее столе.

– Я тут список принёс, кто и куда идет на практику. Только вот сам еще не определился.

– Почему?

– Не знаю. Не хочу идти в то же самое отделение, куда мы и так ходим каждый день.

– И что ты решил?

– Решил, что поеду на практику в детский санаторий! В «Звёздочку»… Можно?

– У нас с этим санаторием нет договора о сотрудничестве. Мы не можем тебя туда направить.

– А если я договорюсь? – не унимался я.

– С кем ты договариваться собрался?

– С главным врачом санатория. Если он согласится взять меня на практику?

Ольга Ивановна задумалась.

– Ну, попробуй. Если привезёшь справку от главного врача санатория, что он берет тебя на практику, то пожалуйста!

Я съездил в санаторий и привез справку о том, что меня берут на практику.

Санаторий находился в хвойном уральском лесу в окружении озёр. Построен он был в тридцатых годах, и изначально был вовсе не санаторием, а туберкулёзной больницей. Здесь пытались лечить туберкулез легких, но потом началась Великая Отечественная война, и туб больница, как и полагается, стала уже госпиталем. После войны в нём снова начали лечить больных туберкулезом детей, но вскоре от этого отказались, так как сырой и холодный уральский климат не способствовал выздоровлению. Сейчас этот санаторий аллерго-дерматологического профиля и, несмотря на повальное сокращение института здравоохранения, существует до сих пор.

Именно на практике в этом санатории, мне единственный раз в жизни пришлось увидеть Ихтиоз – относительно редкое наследственное заболевание кожи. Кожа при этом заболевании черствеет, ороговевает и шелушится. Ороговевающие чешуйки темнеют, и кожа становится похожей на рыбью чешую. Ихтиозом страдал пятилетний мальчик. Врач-педиатр пригласила его в кабинет для того, чтоб я мог подробнее и вживую его осмотреть.

Ребенок, в силу своего возраста, не совсем понимал своего заболевания. Он жаловался на зуд кожи, а ночью, с его слов, кожа горела.

На фоне проводимого лечения, в том числе и санаторно-курортного, у него удавалось достичь определенной ремиссии, но через некоторое время после прекращения лечения, ихтиоз обострялся.

– Скажи, пожалуйста, чего ты больше всего хочешь? – спросил я, надеясь, что он пожелает выздороветь.

– Я хочу, чтоб быстрее наступило лето,  – ответил мальчик. – Летом я не болею.

Процедуры, с которыми мне пришлось столкнуться в условиях санатория, представляли из себя аппликации, различные ванны, тюбажи по Демьянову, зарядки, прогулки, экскурсии и подвижные игры с детьми. После работы в бациллярнике это было как небо и земля. За две недели практики я не только попрактиковался, но и сам оздоровился как следует.

– Оставайтесь у нас, – сказал мне главный врач, когда моя практика подошла к концу. – Нам нужен инструктор по ЛФК.

– Да я бы с радостью, – отвечал я, – но мне надо учиться. Боюсь, что мне не вытянуть две учёбы и две работы, тем более в разных местах.

…

– Я тебе квартиранта подселила! – огорошила меня новостью тётя Люда, когда я вернулся. – Он сейчас на занятиях.

Квартирант вернулся с занятий вечером. Звали его Фанис. По национальности он был башкиром, жил в таком же далёком селе, как и я. Учился на первом курсе в районном ПТУ на тракториста. В их общежитии что-то сломалось, не то канализация, не то отопление, поэтому студентам было предложено выживать как вздумается. Так он и нашёл комнату, в которой уже проживал я. Хозяйка нашла где-то кусок дивана (половину от советского дивана-книжжки), поставила его на шлакоблоки. Получилась вполне годная лежанка.

– Надо отметить знакомство! – предложил я. – Готовить умеешь?

– Неа…

– Сейчас научу тебя варить холостяцкий суп!

– Почему холостяцкий?

– Подрастешь, поймёшь, – ответил я словами Родиона.

Фанис был старшим ребенком в многодетной семье. Кроме него было ещё трое детей. Отец у них погиб несколько лет назад. Мать работала в коровнике.

– Ну как? Съедобно? – спросил я Фаниса, уплетающего суп за обе щеки.

– Обалденно! Как будто мама приготовила! Ты где готовить научился?

– Я же в общаге год прожил. Там, хочешь-не хочешь, готовить научишься.

– Мы скотины много держим, – говорил он, – уток, гусей, овец, коров. Мясо и молоко буду привозить!

Вопрос с поставкой продовольствия на ближайший год был решён.

…

– Переносчиками сальмонеллеза являются куры, утки, гуси. Часто причиной заражения становится употребление в пищу непроваренного мяса птицы, сырых яиц, – читала нам преподаватель лекцию по инфекции.

Сальмонеллез. Слово-то какое страшное! – думал я. – САЛЬМОНЕЛЛЁЗЗЗЗЗ!!! Не дай бог заболеть такой болезнью. От одного только названия жутко становится.

…

– Мама, как узнала, что ты готовить умеешь, так обрадовалась, что сын сытым будет! – возвращаясь с выходных, рассказывал Фанис. – Вот, я утку привёз!

Фанис выложил на стол пять утиных тушек.

«Переносчиками „сальмонеллёззззза“ являются утки», – тут же вспомнил я слова преподавателя.

Но желание приготовить «Бешбармак» из утятины было сильнее научных познаний в области инфекционных болезней.

Утку я варил около двух часов на медленном огне, чтоб уж наверняка все сальмонеллы погибли. Болеть во время учёбы никак не входило в мои планы.

Бешбармак получился вкусный, мясо таяло во рту. Ещё бы, целых два часа кипело. Обошлось без последствий – сальмонеллезом ни я, ни Фанис не заболели.