Текст книги "Дневник студента-медика"

Инъекции

Странно, но почему-то, несмотря на весело встреченный новый год и относительную беззаботность дома с родителями и друзьями, на третий или четвертый день такого времяпрепровождения, меня потянуло обратно на учебу и в общежитие. Я, конечно же, гнал от себя эти мысли, но какая-то тоска всё же подъедала меня. Кое-как, дождавшись окончания каникул, я рванул на учебу. Приехал одним из первых. Занятия должны были начаться завтра, да и то со второй пары, поэтому приехало только несколько человек.

В общаге было пусто, холодно и неуютно, пахло сыростью и испорченными продуктами. Возле нашей комнаты стояло четыре табуретки, которые были утеряны ещё в первом семестре. Видимо, за время каникул, комендант с вахтёром обошли все комнаты и, найдя наши табуретки в других комнатах, принесли их. Табуретки каждой комнаты, хоть и были подписаны, но от воровства это не спасало. В грязном холодильнике снова стояли чьи-то ботинки, а на столе немытая посуда.

Из дома я привез сушеных (вяленых) чебаков и окуней, которых наловил и завялил ещё летом, поэтому сейчас я решил сразу же сварить полную кастрюлю картошки в мундире. Пацаны приедут, а тут уже ужин готов!

Сначала, в конце коридора послышался какой-то грохот, тяжёлые шаги и шорканье сумок-баулов об стены и двери. Потом я услышал рёв:

– Димо-о-н! Помоги-и-и!!!

Я выглянул в коридор. Родион, с ног до головы навьюченный сумками с провизией протискивался по коридору. Выглядело это так, как будто танк едет по узким улочкам, задевая здания.

– Я к вам в комнату переезжаю! – обрадовал он меня. – «Коменда» разрешила!

– Здорово! А я уже картохи сварганил!

Кое-как мы дотащили его баулы до комнаты. Родион, зайдя в комнату и посмотрев на свежесваренную картошку и сушёную рыбу с какой-то горечью в голосе сказал:

– Грешно́…

– Что? – не понял я.

– Грешно́ такое кушанье без пива…

– Ну так ты ещё куртку-то не снял. Вообще не вижу проблемы тебе метнуться! – весело парировал я.

– Зачем метаться? – ответил Родион. – Я как знал, что рыба будет. Привёз!

Так мы отметили начало второго семестра первого курса: картошка в мундире, вяленая рыба и пиво.

***

Будучи старостой, мне пришлось плотно работать с учебным планом, поэтому я знал, что во втором семестре нам, первокурсникам, предстоит, как говорится, «оперившись, встать на крыло». То есть, мы должны были научиться делать базовые манипуляции, и в апреле уже пойти на первую практику по «сестринскому делу». Поэтому во втором семестре мы очень плотно занялись отработкой манипуляций. Мечта первокурсника медицинского училища – сделать самостоятельно инъекцию. Вообще, считалось, что круче, чем сделать внутривенную инъекцию, ничего и быть не может. Сначала, все инъекции тренируются делать на манекенах и муляжах. Потом друг на друге. Естественно, под наблюдением преподавателя. С Ромкой мы были в одной бригаде, поэтому он колол мне, я колол ему. Первая инъекция была подкожная. Мы делали витамины группы «В» под кожу в область средней трети плеча. Вообще, витамины группы «В» сами по себе причиняют боль при введении, а уж неумелыми руками студентов, так вовсе. Когда Ромка вколол мне в плечо Пиридоксина гидрохлорид или, как его называют, витамин «В6», руку мою свело так, что аж мизинец скрутило.

– Я запомнил, как ты мне боль причинил! – шутя, сказал я Ромке. – Я отомщу!

Знал бы я тогда, что слова мои окажутся пророческими помимо моей воли.

Следующая инъекция, которую нам предстояло выполнить, была внутримышечная.

Внутримышечная инъекция, в основном, делается в верхненаружный квадрант ягодицы. Те муляжи, на которых мы тренировались, были, скорее всего, восьмидесятых годов выпуска, и представляли из себя железную эмалированную жопу с резиновыми вставками в области верхненаружных квадрантов, куда и следовало колоть уколы. Естественно, за все годы беспощадной эксплуатации этих муляжей, резиновая вставка уже потеряла свою эластичность, стала твердой, плотной, с бесчисленным количеством следов от инъекций. При постановке укола в эту резину, приходилось, во-первых, прилагать довольно большое усилие, а во-вторых скорость нанесения укола шприцем должна была быть тоже соответствующей. Иначе, игла либо гнулась, либо не погружалась на нужную глубину. Вот эта самая дубовая резина и сыграла с Ромкой злую шутку, когда я делал первую, в своей жизни, внутримышечную инъекцию живому Ромке-человеку.

Потренировавшись на ненастоящих жопах, настало время тренировки на жопах настоящих, живых.

Все условия тренировки были максимально приближены к реальным. То есть на мне был и халат, и колпак, и перчатки, и маска.

– Ложись и заголяйся! – сказал я Ромке, уже держа наготове шприц.

– Боюсь, нафиг! – заныл Ромка.

– Ложись, говорю, блин! – командовал я. – Ты думаешь, я не боюсь?

Ромка неохотно лёг на кушетку, задрал свой халат, приспустил штаны.

Я, как и учили, смазал спиртовым шариком место инъекции (правильнее будет сказать – обработал инъекционное поле стерильным ватным шариком, смоченным 70% этиловым спиртом) и замахнулся шприцем. Моя рука, натренированная куском дубовой резины эмалированной жопы, привычно набрала необходимую скорость и силу, необходимые для внутримышечной инъекции…

– ХЛОП!!!

Игла с такой лёгкостью вошла в Ромкину ягодицу, что я даже не почувствовал никакого сопротивления тканей. Продолжая движение вглубь Ромкиного верхненаружного квадранта ягодицы, игла вошла полностью, но инерция руки продолжалась. Канюля одноразовой иглы упёрлась в кожу, образовав вмятину размером с тарелку для супа. Ромкина ягодица оказалась значительно мягче резины.

– УУУО-О-О-ОУУУУ-У-У!!! – взвыл обезумевший Ромка и выгнулся дугой, стараясь своим затылком достать до пяток, одновременно поворачивая голову назад, в надежде увидеть, что я ему там сделал. Я растерялся и отпустил шприц. Шприц качнулся влево-вправо и накренился, торча из несчастной ягодицы.

– А-а-а-а!!! – заорал Ромка еще громче, почему-то замотал головой и несколько раз в отчаянии или от боли, ударил кулаком свободной руки по кушетке. Второй рукой он так и держался за свои приспущенные штаны.

Слава Богу, на помощь пришла преподаватель. Она быстро выдернула шприц из Ромки и прижала спиртовой шарик к месту инъекции.

– Прижми ватку! – сказала она Ромке и потянулась за нашатырём.

– Ох…, ох… – стонал Ромка лёжа на кушетке.

Я стоял бледный. Ноги мои дрожали, по спине тёк пот, хотелось закурить. А еще мне было стыдно. Мало того, что я не справился с манипуляцией внутримышечной инъекции, а вовсе причинил страдания здоровому, до этого момента, человеку-Ромке. Когда он более или менее отошёл от болевого синдрома и посмотрел на меня, то в его взгляде был вопрос: «За что?»

– Ромчик, прости, – начал мямлить я. – Просто ты мягче оказался, чем я та жопа… Но я тебе укол делать не дамся.

…

Внутривенную инъекцию делать нам не пришлось. Началась эпидемия гриппа, и в училище объявили карантин, потом заболела преподаватель. В итоге, перед самой практикой, мы только потренировались попадать в вену на муляже, который представлял из себя пластиковую руку с накладкой, в которой были резиновые трубки, наполненные раствором калия перманганата («марганцовки»). При попадании в вену-трубку, требовалось потянуть поршень на себя. Окрашивающийся в красный цвет раствор в шприце сигнализировал о попадании в вену. Но то была неживая резиновая трубка, не обладающая гладкой мускулатурой, которая, сжимаясь от боли, заставляет «сниматься» вену с иглы. С этим механизмом мне ещё предстояло столкнуться.

На первую практику в качестве помощника медсестры стационара, я поехал в нашу сельскую участковую больницу, что находилась в соседнем селе, в котором я закончил школу.

Практикант

Первая практика представляла из себя работу в каком-либо отделении в качестве помощника медсестры. Для прохождения практики я поехал в нашу сельскую участковую больницу, находившуюся в соседнем селе. Село это было центральным отделением бывшего совхоза. Стационар участковой больницы имел около двадцати коек круглосуточного пребывания и около десяти коек дневного стационара. В основном, на стационарном лечении находились больные терапевтического и неврологического профиля, а также, лечились от простудных заболеваний дети и несколько больных, по поводу нетерапевтической патологии: облитерирующий атеросклероз сосудов нижних конечностей, хронический остеомиелит бедра (этому больному необходимо было делать несколько раз в день перевязки и круглосуточно делать антибиотики).

Заведовал больницей врач, в стационаре по графику работали медсестры. На одну медсестру были возложены все обязанности присущие для стационара, а именно выполнение врачебных назначений, дезинфекция и стерилизация, контроль работы младшего медицинского персонала.

…

Я зашёл в кабинет, где сменялись медсестры.

– Здравствуйте! Я к вам на практику!

– Ой! – обрадовались они. – Помощь пришла! Что умеешь делать?

– Ничего не умею! – обрадовал я их. – Вот и пришёл учиться!

– Ну пойдем! Учиться будешь. – сказала мне медсестра по имени Евгения. – Утренние антибиотики сделаны ещё в шесть утра, сейчас таблетки будем собирать по назначениям на обед, а потом «десятичасовые» назначения пойдем колоть. Делал когда-нибудь внутривенные инъекции?

– Конечно! – весело ответил я. – Но только на пластмассовой руке в резиновую трубку!

В процедурном кабинете было светло и просторно. В центре кабинета стояла обычная тумбочка, рядом с ней стоял табурет. На тумбочке лежал резиновый жгут-трубочка и валик, сшитый из подкладной клеёнки. Валик этот прокладывался под локтевой сустав пациента, для максимального разгибания руки при внутривенной инъекции.

Первым пациентом, вошедшим в процедурный кабинет, был восьмидесятишестилетний дедушка, который страдал поясничным остеохондрозом. Несколько дней назад он пошел в гараж, наклонился, чтобы открыть замок, и больше не разогнулся. Боль возникла внезапно и так резко, что шевелиться стало больно и страшно. Так, скрюченного и с ключом от гаража в руках, его и привезла скорая.

Ему было назначено нестероидное противовоспалительное средство внутримышечно и никотиновая кислота внутривенно, по схеме 2-4-6-8-10-8-6-4-2.

– Сделаешь? – спросила меня Евгения.

– Сделаю, – ответил я, а сам уже думал:

«Больному надо сделать два укола. Один внутримышечно, второй внутривенно. Какой делать в первую очередь? Если я ему сделаю внутривенный, то после укола, он, удерживая ватку в области локтевого сгиба, не сможет приспустить штаны, для внутримышечной инъекции. Очевидно, что надо сначала сделать внутримышечную инъекцию.

– У нас тут сегодня практикант, – обратилась медсестра к больному. – Можно он вам укол сделает?

Дед прищурился, посмотрел на меня хитро-хитро, потом сказал:

– Конечно! Пускай учится! Мы-то уж пожили, на ком ему ещё тренироваться-то…

– Ой, да ладно! – перебила его Евгения. – Пожили они! Жить, да жить вам ещё! Сейчас вашу спину вылечим, да поскачете к бабушке своей!

Деду явно пришелся по душе такой ответ. Он заулыбался, повернулся и оголил ягодицу. Внутримышечную инъекцию я сделал без проблем. Наученный горьким опытом, я, выполняя инъекцию, уже знал, что человек мягче, чем резина.

– Держите ватку! – сказал я.

– Ну вот! – сказала Евгения. А говоришь, что не умеешь! Давай в вену. Садитесь!

Дед выбросил ватку в банку на которой было написано «Для использованных ватных шариков» и уселся на табурет.

– От «никотинки» становится жарко, – говорила мне Евгения.

«Да ё-моё, а! – со злостью подумал я. – Итак, «мандраж» всего пробирает, а ещё и препарат тяжёлый!».

Но назад пути не было.

Сегодня больному в вену надо было сделать восемь миллилитров никотиновой кислоты.

– Кладите руку на валик.

Жгут на плечо, вена надулась. В области локтевого сгиба больного уже были следы от инъекций.

Евгения, увидев мою нерешительность, сказала:

– Вот рядышком и коли.

Она имела ввиду то, что укол нужно делать рядом со следами прошлых инъекций.

«Так…, как учили: натягиваем кожу над веной, прижимаем вену, игла с максимальным уклоном…, прокалываем кожу, движемся дальше…, упираемся в вену…» – про себя проговаривал я.

Раз! И игла ощутимо провалилась в пустоту, а в канюле появилась темная кровь.

– Попал, – сказала Евгения. – Теперь ещё немного пройди вперёд, чтоб вена с иглы не слезла.

Легко сказать: «Пройди вперёд!». А если я вену насквозь проколю?! А? Но вену, слава Богу, я не проколол. Продвинувшись еще около сантиметра вперёд, я остановил движение шприца и потянул поршень на себя. Темная кровь густым контрастным облачком ворвалась в прозрачный лекарственный раствор, а через мгновение все содержимое шприца стало темно-красного цвета.

– Всё правильно, – сказала медсестра. – Можно вводить.

Эту внутривенную инъекцию я выполнял, наверное, целую вечность. Ноги мои «задубели и задеревенели», спину и шею заклинило, на лбу проступил пот. Мне доверили человека. ЖИВОГО Человека.

– Мы, вот…, – начал говорить больной, – на войне-то с фашистами здоровье потеряли. Теперь, вот, расплачиваться приходится!

«Ничего себе! Здоровье они потеряли!!! Мне восемнадцать лет, и у меня сейчас спина отсохнет к чертовой матери, а ему восемьдесят шесть, и он в гараж еще ходит! Хотя… Говори, дед. Говори! – думал я, – мне глаз не оторвать от места инъекции, чтоб посмотреть на тебя – живой ты там или нет? А раз говоришь, значит живой!»

Евгения, внимательно наблюдая за моими действиями, решила поддержать разговор.

– А вы зачем в гараж-то пошли?

– Дык, чекушка у меня там!

«Блин! У него здоровья на пьянство еще хватает! Да ему эта никотинка «как слону дробинка!»

Когда все лекарство было введено, я прижал ватку к месту укола и выдернул иглу.

– Прижмите крепче. Чтоб синяка не было, – каким-то не своим голосом сказал я.

– Нормально! Даже жарко сегодня не было. Вам у него учиться надо! – весело сказал дед медсестре.

– Конечно не будет жарко, вам его так медленно делали!

В процедурку вошла бабушка.

– А мне Уфилин (эуфиллин) надо!

– Сделаешь? – спросила Евгения.

– Сделаю!

Эуфиллин делается только внутривенно, быстро его вводить нельзя, потому что он вызывает тахикардию и прочие симптомы, поэтому я, выполняя эту инъекцию уже стоял немного поудобнее. У бабушки вены оказались гораздо хуже, чем у деда. Она страдала бронхиальной астмой уже лет тридцать. За это время ее организм принял столько уколов и капельниц, что стенки ее сосудов превратились в сплошные рубцы. Вот тут-то и пригодился опыт внутривенных инъекций на резиновых трубках! Только вот вена, несмотря на ее грубость и утраченную эластичность, все-таки была живой. Она упорно сползала с иглы, и под кожу попало небольшое количество лекарства. Бабуля взвыла:

– Ой, печёт!

Я продвинул иглу глубже в вену и доделал инъекцию.

– Да ты не переживай, внучек! Мне почти все промахиваются мимо вены! – успокоила меня больная, выходя из кабинета и держась за место инъекции.

Время приближалось к обеду. Занесли двухмесячного малыша, которому надо было сделать внутримышечно антибиотик. Ребенок был вялым, слабым. Лихорадка мучила его уже несколько дней. Он плохо ел, кашлял, иногда срыгивал.

«Куда там делать укол-то? – думал я. – Там вся попка размером с мой кулак».

– Евгения, сделайте, пожалуйста, сами? – попросил я медсестру.

Медсестра, взяв в складку ягодичку ребенка, сделала ему укол двухмиллилитровым шприцем. Ребенок жалобно заплакал. Мама, качая его на руках, быстро вышла из кабинета.

Все процедуры, на которые сейчас я потратил бы пятнадцать-двадцать минут, в тот день я делал два часа, но устал так, как будто чистил Авгиевы конюшни. Больные стационара, прослышав, что в больнице практикант, с каким-то интересом шли на процедуры.

В 14.00 я сел заполнять Дневник практики…

Окончание практики

Дневник практики никак не лез в голову. Как начать его заполнять? С какой фразы? Сегодня произошло столько событий, что не изложить это на простом тетрадном листе. «Началась практика…» или «пришел на практику…»? Да, блин! Как начать-то? Наверное, надо начинать с чего-то общего, постепенно подводя к главному, зачем я сюда пришел вообще?» Как там на философии говорили: «от общего к частному – анализ, от частного к общему – синтез».

Я стал пытаться рассуждать последовательно и логически, но мысли о том, что я сегодня сделал столько манипуляций, о том, что мне доверили больных, и сами больные доверились, не давали мне покоя. Я все время отвлекался.

«Так. Прибыл я сюда для того, чтоб научиться работать, научиться думать и принимать решения. Самостоятельно работать и самостоятельно принимать решения. Прибыл! Точно! Не пришел на практику, а „прибыл“! Вполне себе официально-деловое слово!» И вдруг меня осенило: сегодня же только первый день практики. Значит сегодняшняя запись в дневнике будет описывать знакомство с отделением!

«Прибыл на практику в сельскую участковую больницу к 8.00. Больница расположена в селе N и функционирует с 1968 года. На данный момент она подчиняется районной больнице и имеет отделение общего профиля на двадцать койко-мест круглосуточного пребывания … " – строчки в дневник ложились сами собой.

– Димон! Здорова! – услышал я у себя над головой. – Ты уже работать что ли пришел?

Я поднял голову. Стоя на костылях, передо мной стоял мой друг Серега по кличке «Капитан», который учился в школе на год старше меня.

– Капитан! – обрадовался я. – Ты почему на костылях?

– Мотоцикл…, сезон закрывал осенью… Ногу вот перевязывать пришёл.

– Пойдем в перевязочную, – сказал я. – Перевязку сделаем.

Серега осенью получил травму, когда заезжал во двор на мотоцикле. Перелом бедра со смещением. Долго лежал в областной больнице на «вытяжке», потом ему сделали металлоостеосинтез («наложили пластину»), но что-то пошло не так, теперь у него остеомиелит со свищом, из которого течет гной, нога болит, периодически повышается температура, да и вообще «всё задолбало».

– Ты представляешь? Гонял везде и падал, синяки ссадины, царапины… На скорости в кукурузное поле однажды влетел, когда от гаишников сваливал, так мне там початками по башке и туловищу так надавало, что синяки потом были, будто меня толпой пинали… А это… – Сергей кивнул на свою ногу, – так нелепо… уже приехал домой, во двор начал заезжать через калитку, и рукояткой правой об столбик задел, мне рычажком переднего тормоза по пальцам…, я руку машинально дёрнул. а там же «газулька»… «Моцик» рванул…, я упал, он на меня… Хрусь!… Вот и всё, на ровном месте, как говорится…

На левом бедре красовались рубцы от проведенных операций, а в средней его трети, зиял свищ из которого выделялся гной.

– Да нифига, Серега! Вылечим мы твою ногу, еще и в футбол с тобой попинаем! – как можно веселее попытался сказать я. – Давай перевяжу, а потом на укол пойдем!

(Бедро Сергею действительно вылечили. Через несколько лет я встретил его на заправке, где он заправлял свой автомобиль. И как бы я не присматривался, но ходил он даже без хромоты).

За этот насыщенный день, я не то что научился делать многие манипуляции, но и проникся духом работы в медицине. Меня влекло на работу. Вечером я ложился спать и думал о том, как я завтра приду на практику и буду делать инъекции, что мне надо подготовить, где лежат те или иные препараты и изделия медицинского назначения, как и что я буду говорить больным…

Практика моя прошла скучно, но плодотворно. Я действительно научился делать инъекции, перевязки, понял структуру и иерархию больницы. То, что раньше казалось мне в работе медиков абсурдным и неважным, в действительности оказалось очень даже важным и логически объяснимым.

Заполнив дневник практики, подписав характеристику и отзыв, я вернулся в медучилище. На улице начался май-месяц. На деревьях появилась листва, местами уже пыталась зацвести сирень. А главное, наконец-то пришло долгожданное тепло.

– Ну что? – спросил кто-то из пацанов, когда мы все собрались в комнате общежития.

– Надо отметить окончание практики! – логично ответили ему на риторический вопрос.

Окончание практики отметили с таким размахом, что мне по сей день становится не по себе от этих воспоминаний.

Утром спросонок я услышал, как в замочной скважине шуршит ключ.

«Наверное, кто-то из пацанов», – подумал я.

Но это была комендант. Ясное дело, что наша ночная попойка не прошла незамеченной, кто-то, естественно, доложил «коменде», что «пацаны бухали». Вот она и пришла разбираться.

Стол и полы были усеяны пустыми бутылками, что мы выпили накануне, вскрытыми консервными банками с недоеденной закуской, грязной посудой.

– Чьи это бутылки?! – завизжала комендант.

Родион открыл глаза, посмотрел на коменданта, и снова закрыл их, тяжело и обречённо вздохнув при этом.

– Я вас спрашиваю! – еще громче завизжала коменда. – Чьи бутылки?!

Я решил молчать, во что бы то не стало. Родион, не открывая глаз, спокойно ответил:

– Ничьи, Валентина Михайловна! Можете забрать. Сдадите, Алёшеньке-сыночку ботиночки ку́пите…

– Как ты сказал?! Да ты! Да я! Тебя! – у коменданта перехватило дыхание от ответа Родиона.

Я, чтоб не расхохотаться, уткнулся в подушку, чтоб комендант не услышала, но она увидела, что я трясусь от смеха.

– Березин! А тебе смешно? Что смешного? – закричала на меня комендант.

Я попытался сделать серьёзное лицо и посмотрел на нее. Продержаться с серьезным лицом мне не удалось. Я снова рассмеялся, представив, как комендант выходит из общежития с двумя авоськами полными пустых бутылок.

– Ты-то зачем с ними связался? С этими алкоголиками? Я хотела на следующий год заселить тебя, а ты не заслуживаешь, оказывается!

– Да я и не собирался заселяться! – весело ответил я, поскольку и так уже было понятно, что перспектива заселения в общежитие на следующий год растаяла.

Тут уже Родион решил вмешаться, поскольку атмосфера накалилась:

– Ну что вы в самом деле? – начал говорить он. – Мы же не дебоширили, не дрались, никого не обидели. Пару раз «Владимирский централ» в окно проорали и всё! Хотите и вам споём?

Я потянулся за гитарой.

– Не надо! – завизжала комендант.

Видимо, шутку она не оценила.

– До конца сессии живёте, а дальше ищите жильё! – сказала она и направилась к выходу.

– Значит, когда наркоман – сынок местных «шишек» с лезвием на студентов кидается, вы не слышите и не видите, – в след ей сказал я, – а когда обычные пацаны чуть-чуть шумно посидели, так сразу же «пошли вон отсюда!». Так что ли получается?

Комендант остановилась.

– Ищите жильё. На следующий год я вас не заселяю.

На самом деле, на следующий год нас все равно бы не заселили в общежитие. Во-первых, было негласное правило: приоритет заселения имел первый курс и, по возможности, последний. Такие приоритеты были обусловлены тем, что первокурсников необходимо было адаптировать к условиям обучения. Всё же, что ни говори, а воспитание через коллектив – очень действенный способ выработки адаптационных навыков – проверено на собственной шкуре! Последний курс заселялся в общежитие из соображений того, что нужна подготовка к «Госам» – государственным экзаменам.