Текст книги "Украина и Речь Посполитая в первой половине XVII в."

К этому же украинско-националистическому направлению отечественной историографии относят и М. С. Грушевского. М. С. Грушевский в своей работе «Иллюстрированная история Украины» подробно рассматривает проблему генезиса казачества, формирования структур управления Запорожской Сечи, историю казацких и казацко-крестьянских восстаний, предшествовавших Освободительной войне под предводительством Б. Хмельницкого, дает обзор социально-религиозной обстановки в Малороссии в XVI – первой половине XVII вв., касается истории создания Братств и их влияния на малороссийское население. Существенно важными во взглядах М. С. Грушевского для нас являются следующие моменты:

1. Б. Хмельницкий изначально находился в заговоре с королем Речи Посполитой Владиславом Четвертым. Целью этого заговора короля с казацкой старшиной было провоцирование войны с Турцией с тем, чтобы под благовидным предлогом ее начала набрать армию и, таким образом, усилить королевскую власть в государстве и «укоротить» могущество магнатов. Цитата из работы М. С. Грушевского: «Сам будучи участником тайных переговоров с королем, Хмельницкий знал, что король в своих видах желал увеличения казачьего войска и освобождения его от стеснений новой ординации; ввиду этого он надеялся, что король не будет против восстания – казаки все еще слишком верили в силу и значение личной воли королевской, хотя польская конституция очень мало оставляла места этой последней»[25]25
  Грушевский М. С. Иллюстрированная история Украины. – М., 2001. – С. 293.


[Закрыть].

2. Первоначальной целью выступления запорожских казаков под предводительством Б. Хмельницкого было только восстановление старых казацких вольностей, потерянных после подавления их выступлений 1637–1638 гг. (восстановление выборности предводителей, увеличение реестра и т. д. и т. п.). Сам М. С. Грушевский пишет об этом так: «Ни Хмельницкий, ни казачество, подымая восстание, не думали еще о каком-нибудь коренном переустройстве украинских отношений. Они хотели добиться отмены ординации 1638 года и возобновления старых казачьих порядков, как писал Хмельницкий из Запопожья Потоцкому, самое большое – чтобы реестровое войско было увеличено до 12 тысяч…»[26]26
  Там же. – С. 295.


[Закрыть]. Таким образом, М. С. Грушевский указывает на непротиворечивость, некое совпадение интересов короны и казачества.

3. М. С. Грушевский считал, что в начале восстания Б. Хмельницкий и не думал становиться общемалороссийским лидером, видя самого себя лишь предводителем восставшего казачества, борющегося исключительно за свои права и привилегии, а также за восстановление структур православной церкви в Малороссии в полном объеме. С малороссийским крестьянством же Б. Хмельницкий себя никак не связывал: «…Под влиянием известий о Хмельницком происходили восстания в самых отдаленных местностях. Но Хмельницкий в то время не интересовался такими перспективами: его и без того тревожило, что он так сильно оскорбил “Маестат Речи Посполитой” (величие Польского государства)…»[27]27
  Там же. – С. 296.


[Закрыть].

4. Перерождение Хмельницкого из предводителя казачества в общенационального лидера М. С. Грушевский связывает с его пребыванием в Киеве зимой 1648–1649 гг. По мнению М. С. Грушевского, значительное влияние в этом плане на Хмельницкого оказал Иерусалимский патриарх Паисий: «Иерусалимский патриарх Паисий, находившийся тогда в Киеве, высказывал мысли, далеко выходившие за пределы казачьих ординаций и торгов с польскими комиссарами за казацкие права. Современники говорят, что он величал Хмельницкого князем Руси (Украины), главой независимого украинского государства. Под влиянием этих бесед Хмельницкий сам стал другими глазами смотреть на свое восстание и его задачи. <…> Надо было думать обо всем народе, об всей Украине»[28]28
  Там же. – С. 298–299.


[Закрыть].

5. Исходя из того, что известно о международных сношениях Б. Хмельницкого с иностранными государствами, М. С. Грушевский делает вывод: «Железной рукой Хмельницкий правил казачеством, но не полагаясь на его выдержку, а еще менее – на народные массы, жадно искал помощи за границей»[29]29
  Там же. – С. 306.


[Закрыть]. Происходило это от того, что «…он оставался еще слишком казаком, находился под гораздо более сильным влиянием чисто казацких воззрений и интересов, чем новых общенародных, общеукраинских»[30]30
  Там же. – С. 308.


[Закрыть].

В другой своей работе под названием «История украинского народа» М. С. Грушевский более подробно останавливается на аспектах социального и общественно-политического развития населения Малороссии в интересующее нас время. В одиннадцатой главе, в частности, рассматривается вопрос об истории права на территории Малороссии, дается ретроспектива вопроса: «Под непосредственным влиянием польского права и посредством (через законодательство и практику Великого княжества Литовского) видоизменялся в XIV–XVII веках строй украинских земель. Разнообразие общественных классов и групп с их незаметными переходами при отсутствии резких сословных границ, отличавшее древнерусский общественный строй, заменяется резко отграниченными сословиями – привилегированным шляхетским и бесправным крестьянским. Город, бывший прежде центром жизни земли и ее представителем, исключается из земского строя и теряет свое значение. <…> Привилегированным классом в украинских землях становятся все более и исключительнее поляки. <…> Социальная несправедливость обостряется национальной рознью, сознанием национального гнета, подмениваемым чувством совпадающего с ним гнета религиозного»[31]31
  Грушевский М. С. История украинского народа. – М., 2002. – С. 137–138.


[Закрыть]. Постепенное распространение польского законодательства на земли, населенные малороссийским населением приводит постепенно к тому, что «украинское население живет в украинских провинциях Польши только как этнографическая масса. А не нация, и православная “русская” церковь остается единственным учреждением, носящим национальную форму. <…> Украинскую национальность – и то в виде темного стихийного чувства или сознания религиозной обособленности – сохраняют лишь крестьяне, мелкое мещанство и православное духовенство – сословия, не имевшие голоса ни в государственной жизни, ни в местном самоуправлении»[32]32
  Там же. – С. 146–147.


[Закрыть].

Интересно замечание М. С. Грушевского, сделанное в этой работе относительно Высшего православного малороссийского духовенства: «Но православная иерархия, от которой прежде всего следовало бы ожидать протеста, выказывала полную неспособность к нему, отсутствие энергии к борьбе и полный недостаток инициативы в улучшении положения православной церкви. Отчасти это было следствием старой привычки, укоренившейся среди православной иерархии, – опираться на правительственную власть: по старой традиции вне правительственных сфер, в самом обществе она как-то не умела найти для себя точки опоры»[33]33
  Там же. – С. 162.


[Закрыть].

Таким образом, М. С. Грушевский акцентирует внимание своих читателей на ущемлении прав украинского (малороссийского) населения со стороны польского и ополяченного туземного шляхетства, при этом почему-то использует термин «нация» по отношению к малороссийскому народу применительно к XVI – началу XVII в. Ведь в это время нации формируются в Западноевропейских странах, а применительно к малороссийскому, крайне фрагментированному в культурном и экономическом отношении в то время народу, термин «нация» применять не очень корректно. Быть может, М. С. Грушевский понимал под «нацией» нечто иное, что мы понимаем сейчас – народ, имеющий собственное государство, независящее от других государств. Особо надо отметить позицию М. С. Грушевского относительно пагубности введения Магдебургского права для развития городов Малороссии, что введение этого права (как правило, в усеченном виде, особенно в частновладельческих городах этой территории) приводило к еще большему ухудшению и дискриминации малороссийского мещанства со стороны польского населения городов и шляхты.

Представляет интерес и то, что автор упоминает «легенды», имевшие хождение среди населения Малороссии, о том, что за выступлением Богдана Хмельницкого и казаков стоит король, пытающийся таким образом при помощи казачества «унять» вконец распоясавшихся магнатов. И, таким образом, выступление запорожцев является легитимным и «освященным» монаршей волей.

Историография «Украинского вопроса» в русской иммиграции. Среди работ русских историков-иммигрантов хочется отметить А. В. Карташева, автора двухтомника под названием «Очерки по истории Русской церкви». В этом фундаментальном труде (во втором его томе) имеется глава «Схематический очерк истории православной русской церкви в Польше от Брестской унии 1596 года до соединения ее с Московским патриархатом в 1687 году». Следует отметить, что, хотя этот очерк и называется «схематическим», он, однако, весьма обширен и подробно описывает положение православной церкви на Украине в указанный период. В нем уделено место описанию обстоятельств введения унии 1596 г., методов ее введения, дана краткая справка по ордену базилиан и их деятельности, подробно автор останавливается на борьбе православных Малороссии с унией и роли в этой борьбе братств, замечая при этом, что «положительной стороной польской государственности было то, что православные могли и печатно, и устно, и на Генеральных сеймах заявлять о своих стеснениях и лишениях»[34]34
  Карташев А. В. Очерки по истории Русской церкви. – СПб., 2004. – Т. 2.-С. 277.


[Закрыть]. Описывает автор также и обстоятельства восстановления православной иерархии в Малороссии и легализации православной церкви после смерти польского короля Сигизмунда Третьего. О настроении малороссийской православной иерархии в период, предшествующий началу освободительной войны украинского народа, А. В. Карташев пишет: «И очень характерно, что православная Русская церковь в лице иерархии и монашества, по свойственному ей долготерпению, готова была жить и действовать в достигнутых легальности и терпимости. <…> Настроение православных иерархов и школьных богословов, успокоенных конституционно-обеспеченной свободой Православия и удобным по отдаленности, почти нереальным возглавлением Константинопольского патриархата, не соблазнялось юрисдикцией Москвы»[35]35
  Там же. – С. 299.


[Закрыть].

Таким образом, А. В. Карташев отмечает наличие в Малороссии середины XVII в. как промосковски настроенных сил, так и сил и общественных групп, настроенных по отношению к соединению Малороссии с Россией, прямо скажем, скептически. Одной из таких групп являлась и значительная часть малороссийской православной иерархии.

Для исследователя истории Украины представляет интерес и книга русского эмигранта, профессора Йельского университета в США, Н. И. Ульянова «Происхождения украинского сепаратизма». Автор продолжает традицию официальной российской историографии, ее государственной школы: по сути, он отрицает само существование украинского народа, отдельного украинского языка, рассуждает об исключительной вредоносности казачества как разбойной, антигосударственной общности. «Кто не понял хищной природы казачества, кто смешивает его с беглым крестьянством, тот никогда не поймет ни происхождения украинского сепаратизма, ни смысла события ему предшествовавшего в середине XVII века. А событие это означало не что иное, как захват небольшой кучкой степной вольницы огромной по территории и народонаселению страны»[36]36
  Ульянов Н. И. Происхождение украинского сепаратизма. – М., 2007. С. 45.


[Закрыть]. «Фигура запорожца не тождественна с типом коренного малороссиянина, они представляют два разных мира. <…> Казачество порождено не южнорусской культурой, а стихией враждебной, пребывавшей столетиями в состоянии войны с нею. Высказанная многими русскими историками (интересно какими? – Б. Д.), мысль эта поддержана ныне немецким исследователем Гюнтером Штеклем, полагающим, что первыми русскими казаками были русифицировавшиеся крещеные татары. В них он видит отцов восточнославянского казачества»[37]37
  Там же. – С. 44.


[Закрыть].

Здесь автор предлагает версию, несколько отличную от версии М. С. Грушевского и других отечественных и польских авторов, считающих запорожских казаков беглыми крестьянами и, соответственно, носителями именно крестьянского менталитета, который под влиянием жизни в степи на «ничейной» территории, в условиях полной свободы от всего и от вся, соответствующим образом видоизменился и стал похож на образ жизни тех «ранних» татарских казаков, о которых упоминает, к примеру, М. С. Грушевский. Представляется крайне маловероятно, чтобы запорожские казаки прямо, биологически происходили от татар, хотя, конечно, они включали в себя и тюркский элемент, но он не был, разумеется, доминирующим в запорожском казачестве.

Относительно формы управления Малороссии, сложившейся в первой половине XVII в. и окончательно закрепленной в годы войны 1647–1654 гг. на подконтрольных Богдану Хмельницкому территориях, Н. И. Ульянов замечает: «Выработанная и сложившаяся в степи для небольшой самоуправляющейся военно-разбойничей общины, система эта переносилась теперь на огромную страну с трудовым оседлым населением, с городами, знавшими Магдебургское право»[38]38
  Там же. – С. 60.


[Закрыть].

Относительно социальных запросов казачества автор пишет: «Вчерашняя разбойничья вольница, сделавшись королевским войском, призванным оберегать окраины Речи Посполитой, возгорелась мечтой о неком почетном месте в панской республике; зародилась та идеология, которая сыграла потом столь важную роль в истории Малороссии. Она заключалась в сближении понятия “казак” с понятием “шляхтич”»[39]39
  Там же. – С. 48–49.


[Закрыть]. То есть мнение профессора Ульянова по вопросу о социальных запросах казачества совпадает с мнением таких историков, как С. М. Грушевский, польский исследователь В. Серчик и многих других.

А вот как профессор Ульянов описывает отношения малороссийского крестьянства и казачества: «Крестьянство изнемогало под бременем налогов и барщины; <…> громя панские замки и фольварки, мужики делали не свое дело, а служили орудием достижения чужих выгод. Холопская ярость в борьбе с поляками всегда нравилась казачеству и входила в его расчеты. Численно казаки представляли ничтожную группу; в самые хорошие времена она не превышала 10 000 человек, считая реестровых и сечевиков вместе. Они никогда почти не выдерживали столкновений с коронными войсками Речи Посполитой. Уже в самых ранних казачьих восстаниях наблюдается стремление напустить прибежавших за пороги мужиков на замки магнатов. Но механизм и управление восстаниями находились, неизменно, в казачьих руках, и казаки добивались не уничтожения крепостного порядка, но старались правдами и неправдами втереться в феодальное сословие. Не о свободе тут шла речь, а о привилегиях. То был союз крестьянства со своими потенциальными поработителями, которым удалось, с течением времени, прибрать его к рукам, заступив место польских панов»[40]40
  Там же. – С. 49.


[Закрыть].

Этот отрывок, весьма красочно иллюстрирующий отношение автора к казачеству и малороссийскому крестьянству, требует более развернутого комментария. Итак, начнем по порядку. Первое, на что обращаешь внимание – на то, что автор определяет количество всех собравшихся в Запорожье и реестровых всего только в 10 000 человек. Ведь после разгрома казаков в 1638 г., т. е. во время их максимального ослабления, только в реестре их числилось 6 000 человек. А это была лишь только малая часть всех, кто собрался в днепровских степях и тех, кто, проживая в городах и селах «показачился», т. е. объявил сам себя казаком и перестал платить налоги. Далее автор утверждает, что, мол, казаки натравливали беглых крестьян на магнатов. Выходит, что «прибежавшие за пороги мужики» не казаки. А кто они тогда? Беженцы? Бежали-то они, заметим, в Запорожье без семей, да и лиц, современным языком выражаясь, «вышедших из призывного возраста» среди них не наблюдалось. Значит, собирались они приобщиться к запорожской вольнице и стать казаками. Далее автор замечает, что «механизм и управление восстаниями находились, неизменно, в казачьих руках». Что и подтверждает тот факт, что казачество в Малороссии было организатором и зачинщиком вооруженных выступлений против шляхетства и правительства Речи Посполитой, к которым раз за разом все сильнее и сильнее присоединялось малороссийское крестьянство и мещанство, придавая этим выступлениям все более и более общенациональный характер. С утверждением автора о том, что казачество, организуя эти выступления, руководствовалось, в первую очередь, своими собственными целями, а именно – включения его целиком, или хотя бы старшины в феодальное сословие Речи Посполитой, то с этим посылом спорить не приходится. Других общественных отношений, кроме сложившихся в недрах феодального общества, оно не знало, да и не могло знать в принципе. С этим соглашаются все серьезные современные исследователи.

По поводу идей национального государственного устройства, существовавших в Малороссии в середине XVII в., Н. И. Ульянов пишет следующее: «Там, попросту, не существовало в те дни идеи “незалежности”, а была лишь идея перехода из одного подданства в другое. Но жила она в простом народе – темном, неграмотном, не причастном ни к государственной, ни к общественной жизни, не имевшего никакого опыта политической организации. Все руководство сосредотачивалось в руках казачьей аристократии. А эта и не думала ни о независимости, ни об отделении от Польши. <…> Насчет истинных симпатий Хмельницкого и его окружения двух мнений быть не может, – это были полонофилы; в московское подданство шли с величайшей неохотой и страхом»[41]41
  Там же. – С. 54–55.


[Закрыть].

По Н. И. Ульянову выходит, что среди малороссийского крестьянства и мещанства доминировала идея Московского подданства. Казачество же стремилось включиться в шляхетское сословие Речи Посполитой или найти себе другого монарха-покровителя (например, турецкого султана, либо завоевать Семиградье и осесть там в качестве привилегированного сословия). Идеи же полной государственной самостоятельности в Малороссии в то время вообще не существовало. Действительно, в то время идея малороссийской «незалежности» еще не оформилась, но уже начала формироваться вместе с формированием национального самосознания малороссийского народа. Процесс осознания своей национальной особенности – процесс длительный. В Малороссии он шел очень медленно и сложно ввиду того, что различные части Юго-Западной Руси (Малороссии) в разное время входили в состав различных государств и подвергались культурным и политическим влияниям с их стороны. В результате обще культурное пространство Малороссии оказалось крайне фрагментированным. И в первой половине XVII в. выработать общенациональный консенсус по поводу малороссийской государственности было просто невозможно. Все же мне представляются объективно более верными мнения Н. И. Костомарова, М. С. Грушевского и других авторов, утверждавших, что носителем идеи создания некой малороссийской протогосударственности являлось именно Запорожское казачество как относительно организованная военно-политическая сила. Других общественных групп, способных выдвигать и пытаться реализовать такие идеи, в Малороссии в указанный период просто не было, так как там отсутствовала национальная аристократия, а буржуазные классы и общественные группы в городах (например, интеллигенция) еще даже не начали формироваться. Средневековое же крестьянство, каковым и являлось малороссийское крестьянство в первой половине XVII в., задавленное несением государственных и феодальных повинностей, выдвигать какие-либо идеи вообще было не в состоянии. Оно было слишком занято собственным физическим выживанием. Мечта малороссийского крестьянина той эпохи – стать казаком и никаких податей не платить, барщины не отрабатывать. Неважно, при какой власти это станет возможно. И казаки, и крестьяне, и мещане желали одного – чтобы государственная власть ими интересовалась как можно меньше. И в этом смысле выбор подданства сильно централизованного московского государства – вынужденная мера, вызванная вероятностью разгрома казачества силами Речи Посполитой.

Далее в своей книге профессор Ульянов справедливо замечает, что малороссийская православная иерархия была не в восторге от идеи присоединения к московскому государству. «Несмотря на жестокое польское гонение, малороссийский епископат был проникнут польскими феодальными замашками и традициями. Свою роль в православной церкви он привык мыслить на католический образец. «Князь церкви» – таков был идеал украинского архиерея»[42]42
  Там же. – С. 94.


[Закрыть].

В целом книга Н. И. Ульянова дает весьма полное представление о позиции официального имперского направления в отечественной историографии украинского вопроса. В ней автор все время пытается доказать «надуманность» проблемы украинского сепаратизма, которую раздувала узкая группа малороссийских интеллигентов-отщепенцев при поддержке иностранных государств. Ульянов указывает, что объективно не существует никакого украинского народа и литературного украинского языка, а есть только единый русский народ с единым русским литературным языком и т. д.

Другой представитель русской иммиграции – А. Дикий – также продолжает традицию российской государственнической исторической школы, остро полемизируя в своей книге с М. С. Грушевским. Он считает, что в украинском народе неистребимо жила тяга к воссоединению с великорусским народом: «…Можно категорически утверждать, что стремление к воссоединению было искренним и обоюдным, как у народов Москвы и Украины-Руси, так и у их вождей. И только исключительно неблагоприятное время начала восстания помешало Москве немедленно активно включиться в дело освобождения Украины-Руси»[43]43
  Дикий А. Неизвращенная история Украины-Руси. – М., 2007. – С. 255.


[Закрыть]. Целью выступления Б. Хмельницкого было «воссоединение с Москвой с сохранением широкой автономии или федерации, который в результате восстания и был осуществлен, хотя и не полностью. Этот последний вариант является не только исторически точным, но он был и логически неизбежным, учитывая как внешнеполитическую обстановку, так и настроения народных масс»[44]44
  Там же. – С. 233.


[Закрыть]. По поводу настроений в среде казачьей старшины (на примере политики гетмана Сагайдачного) у этого автора читаем: «Объяснение каждого зигзага в сторону Польши надо искать вовсе не в симпатиях самого Сагайдачного и казачества к Польше, а в стремлении предотвратить кровопролитие и истребление народа Украины-Руси, или в попытках, благодаря компромиссу с Польшей, облегчить тяжелые условия жизни под режимом Речи Посполитой. <…> И, наоборот, все антипольские зигзаги политики Сагайдачного, без всякого сомнения, отражали настроения и устремления и его личные, и всего народа. Что другое, как не эти настроения, могло вызвать вступление Сагайдачного со всем войском в киевское братство…»[45]45
  Там же. – С. 190–191.


[Закрыть].

В целом, когда читаешь произведение этого представителя русской эмиграции о положении дел на Украине в первой половине XVII в., создается впечатление, что читаешь советского историка, писавшего книгу к юбилею 300-летия Воссоединения Украины с Россией. По манере изложения это очень напоминает, например, ранние работы В. А. Голобуцкого. Таким образом, мы плавно подошли к советской историографии данной темы.

Историография «Украинского вопроса» советского периода. Следующий этап историографии данного вопроса – советский период. Советскую историческую школу отличают: 1) формационный подход; 2) постулат о том, что основным двигателем прогресса является классовая борьба; 3) примат экономико-социального фактора в развитии общества. Философской основой данной школы является марксизм-ленинизм.

Хотя первая книга из серии ЖЗЛ «Богдан Хмельницкий» вышла в свет в конце 1930-х гг., наибольшее количество работ по истории Освободительной войны украинского народа под предводительством Богдана Хмельницкого в советской историографии относится ко времени празднования 300-летия воссоединения Украины с Россией, и относится к началу – середине 1950-х гг. Тогда АН УССР была издана одноименная книга, в Москве был издан трехтомник «Воссоединение Украины с Россией: документы и материалы в трех томах», целый ряд монографий советских историков.

В письме корифея советской исторической науки М. П. Нечкиной «К вопросу о формуле “наименьшее зло”», помещенном в журнале «Вопросы истории» № 4 за 1951 г. речь идет о концептуальном изменении отношения в советской историографии к вопросу о включении в состав Российской империи новых территорий, населенных нерусским населением. Автор считает, что применение формулы «наименьшее зло» по отношению к фактам присоединения к России новых территорий с инородческим населением в корне неверно. Это не «зло», а «добро». Как примеры этого «добра» приводятся факты присоединения Украины, Грузии, Армении и т. д. Здесь на себя обращает внимание тот факт, что уважаемый автор считает украинский народ настолько же отличным от собственно русского народа, как и грузинский, и армянский. Это мнение идет вразрез с мнением отечественной официальной историографии имперского периода, отрицавшей существование как такового отдельного украинского народа в принципе. В лучшем случае допускалось существование малороссийской ветви единого русского народа, происходящего из древнерусской народности. Да и эту крамолу высказывали авторы, относимые к украинским националистам (например, Костомаров). Еще интересно это письмо тем, что в нем дается ретроспектива проблемы «наименьшего зла». «Формула эта, как известно, возникла и распространилась в конце 1930-х годов, она разоблачала несостоятельность “школы” Покровского и в борьбе с этой “школой” сослужила в свое время большую службу советской исторической науке. Она разоблачила ту вредную, ложную, антиисторическую точку зрения, которая отвлекаясь от конкретных исторических условий, рассматривала, например, переход Украины и Грузии под власть России как абсолютное зло. Абстрактное, схоластическое рассмотрение исторических явлений вне связи с исторической обстановкой и наклеивание абстрактных “ярлыков” вообще были свойственны “школе” Покровского, проявлялись они и в данном вопросе. Постановление жюри правительственной комиссии от 22 августа 1937 года опрокинуло это представление. Напомню общеизвестную цитату: “Авторы не видят никакой положительной роли в действиях Хмельницкого в XVII веке. <…> Факт перехода, скажем, Грузии в конце XVIII столетия под протекторат России, так же как факт перехода Украины под власть России, рассматривается авторами как абсолютное зло, вне связи с конкретными историческими условиями того времени”»[46]46
  Нечкина М. П. К вопросу о формуле «наименьшее зло» // Вопросы истории. – 1951. – № 4. -С. 44.


[Закрыть]. Особенно возмущает автора то, что формула «наименьшее зло» применяется и к тем народам, которые до своего присоединения к Российской империи, вообще не имели своей государственности.

В журнале «Вопросы истории» № 7 за 1956 г. помещена статья В. Е. Шутого и А. Ф. Чмыги «Статьи по истории в “трудах” украинских университетов и педагогических институтов». Статья имеет характер историографической работы, рассматривающей публикации в «трудах» вышепоименованных украинских учебных заведений в период с 1946 по 1955 гг. Начинается статья так: «Университеты и пед. институты Украины в 1646–1955 годах издали свыше 40 сборников научных работ на исторические темы. Выходят эти сборники, к сожалению, редко, нерегулярно. Это относится даже к Киевскому и Львовскому университетам, имеющим свои издательства»[47]47
  Шутый В. Е., Чмыга А. Ф. Статьи по истории в «трудах» украинских университетов и педагогических институтов // Вопросы истории. – 1956. – № 7. – С. 128.


[Закрыть].

Для нас представляет интерес характеристика, которую авторы дают Б. Хмельницкому: «Выходец из среды казацкой старшины, он был связан с ней на протяжении всей своей жизни и являлся выразителем ее классовых интересов. Он был заинтересован в сохранении феодальных отношений и не мог выдвинуть другой тип государства, кроме феодального. <…> Деятельность Б. Хмельницкого нельзя освещать односторонне: надо показывать не только огромную прогрессивную роль Хмельницкого, но и классовую ограниченность его внутренней социальной политики»[48]48
  Там же. – С. 134–135.


[Закрыть].

С мнением авторов о том, что целью руководившей борьбой малороссийского населения против польского государства казацкой старшины было занятие ею положения шляхты и что Хмельницкий был именно выразителем интересов казачества и, особенно, его старшины, нельзя не согласиться.

В. А. Голобуцкий, как и другие авторы, останавливается на внутриполитическом и внутриэкономическом положении Речи Посполитой, отмечая при этом засилье магнатов как в экономической, так и в политической жизни страны, бесправное и крайне тяжелое с экономической точки зрения положение крестьянства в Речи Посполитой. Далее мы встречаем у него несколько новых для нас утверждений:

1. Видимо для того, чтобы ярче изобразить всю тяжесть положения крестьянства в польском государстве, автор пишет следующее: «Магнаты и шляхта всячески стремились увеличивать доходность своего хозяйства, что приводило в Польше, как и в ряде других стран, к развитию барщины. Рост барщины в свою очередь вел к расширению панских имений и к неизбежному сокращению крестьянских наделов, к сгону крестьян с земли и к их пауперизации. Сокращение крестьянских наделов в результате развития барского хозяйства получает в Польше характерное название “обцирклевания” (огораживания). Лишившийся надела крестьянин превращался в нищего, не имевшего ни крова, ни какого бы то ни было имущества. Процесс огораживания, приводивший к разорению крестьянства, стал хорошо заметным уже во второй половине XVI – первой половине XVII века»[49]49
  Голобуцкий В. А. Освободительная война украинского народа под руководством Хмельницкого. – М., 1954. – С. 13–14.


[Закрыть].

В Речи Посполитой действительно имел место процесс закрепощения крестьянства, возможно, самый сильный в Европе, но переносить на польскую почву чисто английское явление огораживания и пауперизации широких масс крестьянства – это уже слишком. Либо закрепощение, то есть прикрепление к земле, правда уже не крестьянской, а помещичьей, которая и имеет настоящую ценность только тогда, когда заселена и обрабатывается крепостными при феодальном способе производства (который только и был типичен для Речи Посполитой тех лет), либо сгон крестьян с земли и их пауперизация, образование рынка свободных рабочих рук и ускоренное развитие капитализма по английскому образцу, чего в Речи Посполитой и в помине не было. Бегство же крестьян и их уход в казаки было следствием тяжелой их эксплуатации, а не сгона с земельных наделов.

2. Гнет, которому подвергалось малороссийское население в Речи Посполитой, В. А. Голобуцкий описывает так: «На Украине социально-экономический гнет, тяготевший над народными массами, усиливался безраздельным господством магнатов, национальным угнетением и религиозными преследованиями. Проводя политику насильственного ополячивания украинского народа, польские правящие круги изгоняли украинский язык из употребления в официальных учреждениях, грубо попирали местные особенности в области права и обычаи, подвергали унижению и поруганию украинскую национальную культуру. Религиозные преследования особенно усилились с конца XVI века, после Брестской унии 1596 года. Уния, проводимая при участии Ватикана, была наиболее удобным, с точки зрения господствующих кругов Речи Посполитой, средством постепенной полонизации украинского народа. Необходимо подчеркнуть также, что одной из главных целей унии было искусственное отделение украинского народа от своего старшего брата – великого русского народа, связанного с ним не только единством происхождения, общностью традиций (обычаев, родством культуры и близостью языка), но и единством религии»[50]50
  Там же. – С. 23–24.


[Закрыть]. Таким образом, мнение В. А. Голобуцкого по поводу того, каким формам гнета подвергалось население Малороссии, по некоторым пунктам расходится с мнением Н. И. Костомарова, который, как мы помним, писал, что центральная власть Речи Посполитой не ставила себе цель ополячить малороссийское население, уничтожить его язык и культуру, а унию провело почти исключительно из возвышенных религиозных соображений. Так что в вопросе о различных формах гнета, которому подвергалось население малороссийских воеводств, В. А. Голобуцкий рисует еще более мрачную картину, чем Н. И. Костомаров.