Текст книги "Тайна гибели Бориса и Глеба"

1.4. Повесть «Об убиении Борисове» и «Летописец Ярослава»

Повесть «Об убиении Борисове» ориентирована на противопоставление Бориса и Святополка; в ней акцент делается, с одной стороны, на популярности Бориса среди киевлян, потенциально опасной для Святополка, несмотря на то, что Борис отказывается от возможности воспользоваться преимуществами, которые предоставляли в его распоряжение дружина отца и киевское «общественное мнение», а с другой – на противоположных стремлениях Святополка, стремящегося нейтрализовать Бориса обещанием увеличения удела и между тем подготавливающего его убийство. Впрочем, представление о том, что Борис пользовался поддержкой киевлян, в котором нас пытаются убедить памятники Борисоглебского цикла, отнюдь не бесспорно: по сообщению «Тверского сборника», киевляне отказались похоронить его в городе, оттолкнув приставшую к берегу ладью с телом Бориса, которое после этого было захоронено в Вышегороде[96]96
  ПСРЛ 15. С. 128.


[Закрыть]. Однако не факт, что этой поддержкой располагал Святополк, поскольку повесть «Об убиении», а за ней и «Анонимное сказание», сообщают о том, что смерть Владимира некоторое время скрывалась, но если в первом случае есть основания предполагать, что она скрывалась от Святополка, то во втором случае утверждается, что скрыл ее сам Святополк[97]97
  ПСРЛ 1. Стб. 130. Абрамович 1916. С. 29. Шахматов 2002. С. 67–68.


[Закрыть].

Повесть «Об убиении» рисует колоритную картину его действий: «Святополк пришел ночью в Вышгород, тайно призвал Путшу и вышгородских мужей боярских и сказал им: „Преданы ли вы мне всем сердцем?“ Отвечали же Путша с вышгородцами: „Согласны головы свои сложить за тебя“. Тогда он сказал им: „Не говоря никому, ступайте и убейте брата моего Бориса“. Те же обещали ему немедленно исполнить это». В повести «Об убиении» присутствует агиографический элемент «провиденциального историзма», отразившийся не только в том, что князь-страстотерпец заранее знает о «злом умысле» Святополка, но и «окаянный» князь оказывается в курсе того, что первая попытка убийства Бориса не удалась (на этот факт обратил мое внимание В.Я. Петрухин). «Убив же Бориса, окаянные завернули его в шатер, положив на телегу, повезли, еще дышавшего. Святополк же окаянный, узнав, что Борис еще дышит, послал двух варягов прикончить его. Когда те пришли и увидели, что он еще жив, то один из них извлек меч и пронзил его в сердце»[98]98
  ПСРЛ 1. Стб. 132, 134. ПЛДР 1978. С. 149.


[Закрыть].

Это противоречие давно привлекает внимание исследователей. А.А. Шахматов полагал, что в летописном тексте были соединены киевское и вышгородское предание о смерти Бориса[99]99
  Шахматов 2002. С. 81.


[Закрыть]. Существует и альтернативная точка зрения, согласно которой он испытал влияние скандинавского источника (архетипа), общего для повести «Об убиении Борисове» и «Пряди об Эймунде», где сообщается об убийстве варягами русского конунга Бурицлава. Гипотеза о том, что в древнерусской традиции произошло восприятие скандинавского литературного архетипа (С.М. Михеев)[100]100
  Михеев 2005. С. 28–42. Михеев 2007. С. 3–18.


[Закрыть], представляется достаточно интересной. Однако следует подчеркнуть, что в повести «Об убиении» он оказался под сильным воздействием агиографических элементов. Поэтому не исключено, что она могла появиться только в церковных кругах, отдельно от того летописного контекста, в котором читается сейчас. Можно предположить, что местом составления повести «Об убиении» была церковь Св. Василия в Вышегороде, который с середины XI столетия стал центром Борисоглебского культа.

В повести «Об убиении» рассказ об убийстве Бориса органично связан с сюжетами об убийстве других братьев, Глеба и Святослава. Расправившись с Борисом, Святополк стал думать: «„Вот убил я Бориса; как бы убить Глеба?“. И, замыслив Каиново дело, послал, обманывая, гонца к Глебу, говоря так: „Приезжай сюда поскорее, отец тебя зовет: сильно он болен“. Глеб тотчас же сел на коня и отправился с малою дружиною, потому что был послушлив отцу. И когда пришел он на Волгу, то в поле споткнулся конь его на рытвине, и повредил Глеб себе немного ногу. И пришел в Смоленск, и отошел от Смоленска недалеко, и стал на Смядыне в насаде. В это же время пришла от Предславы весть к Ярославу о смерти отца и послал Ярослав сказать Глебу: „Не ходи: отец у тебя умер, а брат твой убит Святополком“».

Во время молитвы Глеба по отцу и брату «внезапно пришли посланные Святополком погубить Глеба. И тут вдруг захватили посланные корабль Глебов, и обнажили оружие. Отроки же Глебовы пали духом. Окаянный же Горясер, один из посланных, велел тотчас же зарезать Глеба. Повар же Глеба, именем Торчин, вынув нож, зарезал Глеба, как безвинного ягненка». Сначала Глеб был брошен на берегу между двумя колодами, «затем же, взяв его, увезли и положили его рядом с братом его Борисом в церкви Святого Василия»[101]101
  ПСРЛ 1. Стб. 135–137. ПЛДР 1978. С. 151, 153.


[Закрыть].

Борис и Глеб удостаиваются Христом мученических венцов. Миниатюра, «Сказание о Борисе и Глебе», Силъвестровский сборник, XIV в.

Святослав, княживший в Древлянской земле, в отличие от своих сводных братьев, попытался спастись бегством, но был настигнут убийцами в Карпатских горах. Это свидетельство летописи подвергается сомнению на том основании, что о его гибели ничего не сообщается в «Чтении» Нестора, хотя причиной этого могло быть то обстоятельство, что Святослав не был канонизирован Церковью, а следовательно, не было необходимости упоминать его в каноническом житии князей.

Исследователи отмечают, что летописная повесть «Об убиении Борисове» по своей сути памятник агиографический (А.В. Поппэ), возможно, даже предназначавшийся для чтения в церкви (С.А. Бугославский)[102]102
  Поппэ 1995. С. 22. Бугославский 2007. С. 223–224.


[Закрыть], а значит, на начальной стадии формирования в нем отразилось церковное влияние. Поэтому она, скорее всего, восходила не к «Летописцу Ярослава», а к отдельному «сказанию», написанному, как думал А.А. Шахматов, на основе записей, составлявшихся при церкви в Вышегороде, где были погребены Борис и Глеб[103]103
  Насонов 1969. С. 46–47. Шахматов 2002. С. 48, 319.


[Закрыть]. Можно думать, что древнейшая редакция вышегородских записок могла послужить источником для повести «Об убиении Борисове», а позднейшая была использована в «Сказании о чудесах» Бориса и Глеба и «Чтении» Нестора.

При чтении ПВЛ нельзя не заметить, что текст, распределенный по летописным статьям 1014–1016 гг., представляет единый, логически связанный сюжет (за исключением повторов в начале каждой статьи, сообщений об известии Предславы и о сборах Ярослава в поход, где уже отразилось позднейшее влияние Борисоглебского культа и, в частности, приведены баснословные цифры о размерах его войска). Лейтмотивом летописного повествования является противостояние Ярослава и Святополка, в то время как повесть «Об убиении Борисове», помещенная в середине статьи 1015 г., существенно отличается от него по своему характеру (что отметил еще С.М. Соловьев, после которого она рассматривалась некоторыми исследователями как вставное произведение)[104]104
  Соловьев 1988. Кн. 2. С. 104.


[Закрыть]. В качестве иллюстрации, подтверждающей эту гипотезу, приведем летописный рассказ 1014–1016 гг. (за исключением «Похвалы Владимиру» как «новому Константину», рассмотренной ниже, а также повести «Об убиении», полный текст которой помещен в приложении).

«В год 6522 (1014). Когда Ярослав был в Новгороде, давал он по условию в Киев две тысячи гривен от года до года, а тысячу раздавал в Новгороде дружине. И так давали все новгородские посадники, а Ярослав не давал этого в Киев отцу своему. И сказал Владимир: „Расчищайте пути и мостите мосты“, ибо хотел идти войною на Ярослава, на сына своего, но разболелся.

В год 6523 (1015). Когда Владимир собрался идти против Ярослава, Ярослав, послав за море, привел варягов, так как боялся отца своего; но Бог не дал дьяволу радости. Когда Владимир разболелся, был у него в это время Борис. Между тем печенеги пошли походом на Русь, Владимир послал против них Бориса, а сам сильно разболелся; в этой болезни и умер июля в пятнадцатый день. Умер он на Берестове, и утаили смерть его, так как Святополк был в Киеве. Ночью же разобрали помост между двумя клетями, завернули его в ковер и спустили веревками на землю; затем, возложив его на сани, отвезли и поставили в церкви Святой Богородицы, которую сам когда-то построил. Узнав об этом, сошлись люди без числа и плакали по нем – бояре как по заступнике страны, бедные же как о своем заступнике и кормителе. И положили его в гроб мраморный, похоронили тело его, блаженного князя, с плачем <…>.

Святополк же окаянный стал княжить в Киеве. Созвав людей, стал он им давать кому плащи, а другим деньгами, и роздал много богатства. Когда Ярослав не знал еще об отцовской смерти, было у него множество варягов, и творили они насилие новгородцам и женам их. Новгородцы восстали и перебили варягов во дворе Поромоньем. И разгневался Ярослав, и пошел в село Ракомо, сел там во дворе. И послал к новгородцам сказать: „Мне уже тех не воскресить“. И призвал к себе лучших мужей, которые перебили варягов, и, обманув их, перебил. В ту же ночь пришла ему весть из Киева от сестры его Предславы: „Отец твой умер, а Святополк сидит в Киеве, убил Бориса, а на Глеба послал, берегись его очень“. Услышав это, печален был Ярослав и об отце, и о братьях, и о дружине.

На другой день, собрав остаток новгородцев, сказал Ярослав: „О милая моя дружина, которую я вчера перебил, а сегодня она оказалась нужна“. Утер слезы и обратился к ним на вече: „Отец мой умер, а Святополк сидит в Киеве и убивает братьев своих“. И сказали новгородцы: „Хотя, князь, и иссечены братья наши, – можем за тебя бороться!“. И собрал Ярослав тысячу варягов, а других воинов 40 000, и пошел на Святополка, призвав Бога в свидетели своей правды и сказав: „Не я начал избивать братьев моих, но он; да будет Бог мстителем за кровь братьев моих, потому что без вины пролил он праведную кровь Бориса и Глеба. Или же и мне то же сделать? Рассуди меня, Господи, по правде, да прекратятся злодеяния грешного“. И пошел на Святополка. Услышав же, что Ярослав идет, Святополк собрал бесчисленное количество воинов, русских и печенегов, и вышел против него к Любечу на тот берег Днепра, а Ярослав был на этом.

Борис идет на печенегов. Миниатюра, «Сказание о святых Борисе и Глебе», Сильвестровский сборник, XIV в.

В год 6524 (1016). Пришел Ярослав на Святополка, и стали по обе стороны Днепра, и не решались ни эти на тех, ни те на этих, и стояли так три месяца друг против друга. И стал воевода Святополка, разъезжая по берегу, укорять новгородцев, говоря: „Что пришли с хромцом этим? Вы ведь плотники. Поставим вас хоромы наши рубить!“ Слыша это, сказали новгородцы Ярославу, что „завтра мы переправимся к нему; если кто не пойдет с нами, сами нападем на него“. Наступили уже заморозки, Святополк стоял между двумя озерами и всю ночь пил с дружиной своей. Ярослав же с утра, исполчив дружину свою, на рассвете переправился. И, высадившись на берег, оттолкнули ладьи от берега, и пошли друг против друга, и сошлись в схватке. Была сеча жестокая, и не могли из-за озера печенеги помочь; и прижали Святополка с дружиною к озеру, и вступили на лед, и подломился под ними лед, и стал одолевать Ярослав, видев же это, Святополк побежал, и одолел Ярослав. Святополк же бежал в Польшу, а Ярослав сел в Киеве на столе отцовском и дедовском»[105]105
  ПСРЛ 1. Стб. 130–131, 139–141. ПЛДР 1978. С. 145, 155, 157.


[Закрыть].

В свете гипотезы С.М. Соловьева новую интерпретацию получает сюжет о послании Предславы к Ярославу с известием о смерти Владимира и убийстве Бориса, который присутствует также и в повести «Об убиении», где, однако, говорится, что Ярослав в свою очередь послал предупреждение об опасности Глебу, который, несмотря на это, продолжал путь из Мурома в Смоленск, навстречу своим убийцам. А.А. Шахматов пришел к выводу о том, что второе упоминание в летописной статье послания Предславы к Ярославу является вставкой, сделанной составителем Начального свода из «Жития Антония Печерского»[106]106
  Шахматов 2002. С. 71–72, 76, 185–186.


[Закрыть]. Однако это впечатление возникает лишь в том случае, если воспринимать повесть «Об убиении» как единое целое со статьей 1015 г. При исключении этой повести послание Предславы в летописном контексте представляется вполне логичным, поэтому есть все основания отнести его к первоначальному рассказу «Летописца Ярослава». Сюжет о посланцах Ярослава, сообщивших Глебу о смерти Владимира и убийстве Бориса, изначально мог иметь чисто конструктивную функцию (повод для оплакивания Глебом отца и брата), когда повесть существовала отдельно, а при ее включении в летопись способствовал установлению дополнительной связи с летописным рассказом.

Если заглавие «Об убиении Борисове» вошло в летопись позднее, чем сама повесть, логично предположить, что ее начало было сокращено или соединено с предшествующим текстом о болезни Владимира. Верхний текстологический шов повести, проходящий в летописном тексте от слов: «Святополк сел в Киеве по смерти отца своего, и созвал киевлян, и стал давать им подарки» (в оригинале: «Святополк седе Кыеве по отци своем, и созва кыяны и нача даяти им именье»), установлен в определенной степени искусственно. Нижний текстологический шов вполне определенно локализуется после сообщения об убийстве Святослава Древлянского: «Святополк же окаянный стал княжить в Киеве. Созвав людей, стал он им давать кому плащи, а другим деньгами, и роздал много богатств» (в оригинале: «Святополк же оканныи нача княжити в Кыеве, созвав люди, нача даиати одним корзна, а другым кунами и раздаиа множьство»)[107]107
  ПСРЛ 1. Стб. 132, 140. ПЛДР 1978. С. 147, 155. Соловьев 1988. Кн. 2. С. 104.


[Закрыть].

Если воспринимать летописную статью 1015 г. как единое целое, то присутствие этой дублировки можно объяснить лишь тем, что первой «благотворительной акцией» Святополк отметил свое вокняжение, а второй – устранение своих политических конкурентов, которое, согласно повести «Об убиении», было совершено втайне. Однако в контексте ситуации это объяснение является слишком натянутым. Поэтому указанная дублировка о вокняжении Святополка, скорее всего, возникла, когда в летописный текст была вставлена повесть «Об убиении Борисове». При этом чтение: «Святополк же оканныи нача княжити в Кыеве, созвав люди, нача даиати одним корзна, а другым кунами и раздаиа множьство», которое в силу своей подробности, очевидно, было первоначальным, оказалось оттеснено на второй план и подверглось модификации за счет определения «оканный», которое связало бы его с предшествующими действиями нового правителя, описанными в повести. Итак, судя по структуре статьи 1015 г. ПВЛ, в ней можно выделить три текстологически самостоятельные части: «Похвалу Владимиру» как «новому Константину», повесть «Об убиении Борисове» и остальной текст, восходящий к «Летописцу Ярослава».

Исследователи неоднократно обращали внимание на текстуальную связь летописной «Похвалы Владимиру» со «Словом о Законе и Благодати» Илариона. Например, А.А. Шахматов постулировал зависимость «Слова» от Древнейшего свода. М.Д. Присёлков, напротив, предполагал между сводом и «Словом» идейно-политический антагонизм. Л. Мюллер пришел к выводу, что «Похвала Владимиру» может иметь «временной и литературный приоритет» по отношению к «Слову»; но в то же время неисключал, что и автор летописной статьи испытал на себе влияние иларионовых идей[108]108
  Мюллер 2000. С. 141–160.


[Закрыть].

В «Слове» Илариона о Владимире говорится: «О подобный великому Константину, равный <ему> умом, равный любовью ко Христу, равный почтительностью к служителям его! Тот со святыми отцами Никейского Собора полагал закон народу <своему>, – ты же, часто собираясь с новыми отцами нашими – епископами, со смирением великим совещался <с ними> о том, как уставить закон народу нашему, новопознавшему Господа. Тот покорил Богу царство в еллинской и римской стране, ты же – на Руси: ибо Христос уже как и у них, так и у нас зовется царем. Тот с матерью своею Еленой веру утвердил, крест принеся из Иерусалима и по всему миру своему распространив <его>, – ты же с бабкою твоею Ольгой веру утвердил, крест принеся из нового Иерусалима, града Константинова, и водрузив <его> по всей земле твоей. И, как подобного ему, соделал тебя Господь на небесах сопричастником одной с ним славы и чести <в награду> за благочестие твое, которое стяжал ты в жизни своей»[109]109
  ПЛДР 1994. С. 594, 612.


[Закрыть].

Если в «Слове» Илариона сравнение Владимира с Константином условное, то составитель «Похвалы Владимиру» не только сопоставляет их по подобию, но и отождествляет: «То новый Константин великого Рима; как тот крестился сам и людей своих крестил, так и этот поступил так же. Если и пребывал он прежде в скверных похотных желаниях, однако впоследствии усердствовал в покаянии, по слову апостола: „Где умножится грех, там преизобилует благодать“. Удивления достойно, сколько он сотворил добра Русской земле, крестив ее. Мы же, христиане, не воздаем ему почестей, равных его деянию. Ибо если бы он не крестил нас, то и ныне бы еще пребывали в заблуждении дьявольском, в котором и прародители наши погибли. Если бы имели мы усердие и молились за него Богу в день его смерти, то Бог, видя, как мы чтим его, прославил бы его: нам ведь следует молить за него Бога, так как через него познали мы Бога. Пусть же Господь воздаст тебе по желанию твоему и все просьбы твои исполнит – о царствии небесном, которого ты и хотел. Пусть увенчает тебя Господь вместе с праведниками, воздаст услаждение пищей райской и ликование с Авраамом и другими патриархами, по слову Соломона: „Со смертью праведника не погибнет надежда“»[110]110
  ПСРЛ 1. Стб. 130–131. ПЛДР 1978. С. 147.


[Закрыть].

Великий князь Владимир. Изображение на древнем знамени. Реконструкция

Вряд ли можно отрицать, что сопоставление Илариона по подобию первично по отношению к тому отождествлению, которое читается в летописях; в противном случае придется допустить, что в своем «Слове» придворный пресвитер воспользовался сопоставлением по подобию, в то время как летописец уже перешагнул незримую грань между римским императором и киевским князем. И, напротив, это противоречие устраняется, если предположить, что «Слово» Илариона послужило идеологическим импульсом для составителя «Похвалы».

Повесть «Об убиении Борисове» и летописный рассказ о событиях 1014–1018 гг. можно отождествить с «агиографическим рассказом» и «светской сагой» – первоисточниками Борисоглебского цикла, существование которых в первой половине 1950-х гг. постулировал один из ведущих немецких славистов Лудольф Мюллер, допустив только, что не клирики Вышегородской церкви опирались на «агиографический рассказ», а составители этого рассказа использовали вышегородские записки.

Можно предлагать разные гипотезы относительно того, когда эта повесть, составленная в церковных кругах, стала частью летописной традиции: вероятно, это произошло не ранее 70-х гг. XI в., в период интенсивного развития культа князей-мучеников и связанных с ним произведений агиографического цикла. Поскольку ПВЛ не упоминает о почитании Бориса и Глеба до 1072 г., вряд ли правомерно предполагать, что повесть «Об убиении» была соединена с «Летописцем Ярослава» ранее этого времени. Если следовать гипотезе, связывающей появление хронологической канвы древнерусского летописания с Печерским сводом 1073 г., надо думать, что инициатором включения повести в летопись под 1015 г., да и автором самого заголовка «Об убиении Борисове», был Никон. Согласно альтернативным представлениям, разделение летописного текста по хронографическому принципу было осуществлено лишь в 1090-х гг. в Начальном своде[111]111
  Гиппиус 2006. С. 74–79.


[Закрыть], хотя при этом не учитывается, что в сохранившейся части Синодального списка НIЛ, также отражающей Начальный свод, подобное хронографическое разделение отсутствует; следовательно, оно вполне могло появиться и в ПВЛ.

1.5. Первый раунд борьбы за Киев. Святополк и Ярослав

Возвращаясь к рассмотрению династического конфликта 1015–1019 гг., обратим внимание на одну метаморфозу древнерусской историографии. ПВЛ сохранила факты, в определенной степени дискредитирующие Ярослава. Отказавшись выплачивать дань в том размере, как давали «все князья новгородские», Ярослав оказался на грани разрыва с отцом, для борьбы с которым нанял варягов. Для Руси XI в. его поведение было беспрецедентным и с точки зрения христианства должно было подвергнуться осуждению. Ярослав оказался в двух шагах от совершения тяжкого греха, но… «Бог не вдасть диаволу радости». Как писал в свойственной ему литературной манере Н.М. Карамзин: «Небо, отвратив войну сию богопротивную, спасло Ярослава от злодеяния редкого»[112]112
  Карамзин 1989. С. 180.1.5. Первый раунд борьбы за Киев: Святополк и Ярослав.


[Закрыть]. После внезапной смерти Владимира к власти пришел Святополк, совершивший не менее тяжкое преступление – убийство Бориса, в результате чего протагонисты этой исторической трагедии поменялись ролями; хотя, по словам современных исследователей, легитимность вокняжения Святополка в Киеве, несмотря на его «беззаконное» происхождение, не подвергалась сомнению до тех пор, пока он не сделался убийцей братьев[113]113
  Парамонова 2003. С. 348. Свердлов 2003. С. 318–319.


[Закрыть].

Здесь мы должны обратить внимание на специфику отражения династического конфликта 1015–1019 гг. в источниках и историографии: если ПВЛ и «Чтение» Нестора рассматривает его как внутрисемейный, то «Анонимное сказание» – скорее как противостояние старшей и младшей ветви Святославичей. К такому же мнению, как мы уже имели возможность убедиться, склоняется и большинство историков. Основанием для подобного утверждения служат данные нумизматики. Сегодня известны два типа древнерусских монет, на аверсе которых помещено изображение князя с легендами «Святополк на столе» (I тип) и «Петрос» [возможно, крестильное имя Святополка] (II тип), которые могли быть выпущены соответственно в 1015–1016 и 1018–1019 гг. Это дало основания говорить по крайней мере о юридическом преимуществе Святополка в борьбе за киевский «стол». Весьма интересным представляется тот факт, что на реверсе этих монет, где по традиции помещалось изображение «княжеского знака», был изображен двузубец, тогда как «княжеским знаком» на монетах Владимира Святославича являлся трезубец.

Это обстоятельство позволило исследователям предполагать, что двузубец был «княжеским знаком» Ярополка Святославича, сыном которого, судя по всему, считал себя Святополк[114]114
  Янин 1970. С. 34–41. Петрухин 2002. С. 103–106. Свердлов 2003. С. 311–312, 317–318, 324–325, 340–341. Милютенко 2006. С. 73.


[Закрыть]. «Тот факт, что Святополк и Владимировичи являлись двоюродными братьями, позволяет сделать вывод, что старейшинство Святополка определялось не только его старшинством по отношению к Владимировичам, но и тем, что он являлся сыном старшего среди Святославичей, то есть представлял собой старшую династическую ветвь. Поэтому можно предположить, что Святополк стремился утвердить принцип наследования стольного города и верховной власти на Руси по прямой нисходящей линии старших сыновей, то есть развитый династический принцип наследования власти» (М.Б. Свердлов)[115]115
  Свердлов 2003. С. 324.


[Закрыть]. Если мы принимаем эту гипотезу, то Святополк, как ни парадоксально это звучит, выступает перед нами в качестве «реформатора», продолжающего дело Владимира гораздо более радикальными методами, которые оказались неприемлемы для современников и потомков, отождествляясь в их сознании со злодеянием библейского Каина. Если исходить из буквальной интерпретации заявлений Святополка в рамках гипотезы А.В. Назаренко, можно предположить, что его действия могли быть направлены на ликвидацию «родового сюзеренитета».

Не менее спорными представляются и летописные версии Любечской битвы. Подробное ее описание в Новгородской I летописи старшего и особенно младшего извода (далее – НIЛМ), восходящее, очевидно, к более ранней летописной традиции, чем ПВЛ, тем не менее демонстрирует определенную зависимость от южнорусского источника, объединяя события 1016 и 1019 гг. Суть проблемы заключается в том, можно ли признать основой НIЛМ Начальный свод 1093–1095 гг.[116]116
  Шахматов 2003. С. 32–70, 380–412, 428–464. Гиппиус 2006. С. 56–92.


[Закрыть], или отнести ее к позднейшему новгородскому летописанию[117]117
  Алешковский 1971. Кузьмин 1977. С. 85–110. Зиборов 1995. С. 99–129. Петрухин 2008. С. 170–171.


[Закрыть]. Решение этой фундаментальной проблемы в рамках настоящей работы вряд ли возможно, но следует отметить такие особенности, как численность войска Ярослава, принимавшего участие в битве, которая выглядит более правдоподобно, чем в ПВЛ.

По свидетельству НIЛМ, перед походом на Святополка Ярослав собрал 4000 воинов: «Варягов было тысяча, а новгородцев 3000, и пошел на него. Святополк же, услышав о том, собрал бесчисленное множество воинов, выйдя против него к Любечу, и встал на этой стороне [реки] со множеством воинов. Ярослав же, придя, встал на [противоположном] берегу Днепра, и стояли тут 3 месяца, не смея сразиться. Воевода Святополка, по имени Волчий Хвост, ездя возле реки, начал укорять новгородцев: „зачем пришли с этим хромцом, – вы плотники, а мы заставим вас хоромы рубить!“ И начал Днепр замерзать. И был преданный Ярославу муж у Святополка, и послал к нему Ярослав отрока своего ночью. И сказал ему: „то сделаю, что велишь: меду мало варено, а дружины много“. И тот муж так ответил Ярославу: „если меду мало, а дружины много, то к вечеру дать“. И понял Ярослав, что ночью велит биться. Тем же вечером переплыл Ярослав на другую сторону Днепра и оттолкнул лодьи от берега, и той же ночью пошел на битву. И сказал Ярослав дружине: „отличитесь, повязав головы свои полотнищем“. И была ожесточенная битва, и бились, хватаясь за руки (т. е. – врукопашную), и по низинам кровь текла. Многие верные видели ангелов божьих, помогающих Ярославу, и до рассвета победили Святополка. И бежал Святополк к печенегам, и между Чехией и Польшей погиб окаянный, и так окончил злую жизнь свою, и дым до сего дня есть [в том месте]. А Ярослав пошел к Киеву, сел на стол отца своего Владимира»[118]118
  ПСРЛ 3. С. 175 (Пер. Д. А. Боровкова).


[Закрыть].

В НIЛМ говорится о воеводе по прозвищу Волчий Хвост, провоцировавшем воинов Ярослава на столкновение со Святополком. Этого воеводу, командовавшего авангардом в карательной экспедиции Владимира на радимичей, упоминает под 984 г. и ПВЛ. Это дает основания полагать, что Святополку удалось заручиться поддержкой некоторых соратников Владимира. Только НIЛМ говорит о том, что Ярослав в свою очередь пользовался поддержкой некоторых приближенных Святополка, которая сыграла ключевую роль в подготовке Любечской битвы 1016 г.

Впрочем, уже в течение нескольких десятилетий эта дата вызывает сомнения у историков. Как отмечал исследователь древнерусской хронологии Н.Г. Бережков: «Восточные славяне приняли вместе с христианством византийское летосчисление от с[отворения] м[ира], но удержали свое исконное весеннее начало года, начинали год мартом, а не сентябрем, как византийцы. Между сентябрьским годом и мартовским годом с тем же обозначением (числовым) мыслимо два отношения: или мартовский год начинался полугодом позже сентябрьского (был, как прежде говорилось в литературе, „моложе“ сентябрьского по своему началу), или – полугодом раньше его (был „старше“ сентябрьского). Год, начинающийся шестью месяцами позже сентябрьского, называется в литературе мартовским; для года, начинающегося шестью месяцами раньше сентябрьского, Н.В. Степанов предложил название ультрамартовский, и оно может считаться принятым. Мартовский год совпадает с мартом – августом сентябрьского года, имевшего то же обозначение, и с сентябрем – февралем следующего сентябрьского года; ультрамартовский год охватывает март – август сентабрьского года с предшествующим обозначением и сентябрь – февраль сентябрьского года с одинаковым обозначением. Иными словами: мартовское обозначение года одинаково с сентябрьским обозначением в марте – августе и меньше сентябрьского на единицу в сентябре – феврале; ультрамартовское обозначение превышает сентябрьское на единицу в марте – августе и совпадает с ним в сентябре – феврале. Ультрамартовское обозначение на всем протяжении года единицею больше мартовского»[119]119
  Бережков 1963. С. 9, 224–225.


[Закрыть]. В летописной статье 1015 (6523 г. от «сотворения мира») ПВЛ и НЛМ пользовались мартовской системой летоисчисления, из чего следовало, что Любечская битва, приуроченная к 1016 (6524) г., относится к 1015 календарному году. Летописи сообщают, что трехмесячное противостояние Ярослава со Святополком на берегах Днепра, очевидно, начавшееся осенью, завершилось уже в период заморозков. Таким образом, сражение могло иметь место зимой 6523 г.

Впрочем, если следовать тексту ПВЛ, Любечская битва не привела к немедленному вокняжению Ярослава в Киеве, о котором говорится под 1016 г.; лишь в статье 1017 г. сообщается о том, что Ярослав вошел в Киев и погорели церкви[120]120
  ПСРЛ 1. Стб. 142. ПСРЛ 2. Стб. 130.


[Закрыть]. Это дает основания предполагать продолжение борьбы за власть и после «сечи» у Любеча. Кроме ПВЛ о пожаре в Киеве в 1017 г. сообщает также Титмар Мерзебургский. Интересно, что Софийская I летопись, чьи сведения о событиях этого года совпадают со сведениями мерзербургского епископа, относит к этому времени начало градостроительной деятельности Ярослава, в том числе и закладку храма Св. Софии, о чем ПВЛ сообщает под 1037 г.[121]121
  ПСРЛ 6. Стб. 129.


[Закрыть] Надо сказать, что этот акт Ярослава представляется более логичным для 1017, чем для 1037 г., так как в этом случае масштабные градостроительные работы (к которым мы еще вернемся) можно объяснить реконструкцией Киева после пожара.

Вряд ли можно согласиться с исследователями, которые исходя из формального анализа текстов, утверждают, что летописец «не оценивает права отдельных героев по единой шкале политической легитимности», «не определяет степень обоснованности и законности их действий» и что единственным оправданием борьбы с соперником служит «обвинение противника в инициировании конфликта, отсылка к необходимости самозащиты и мести за братьев, истолкованной как осуществление божественного возмездия» (М.Ю. Парамонова)[122]122
  Парамонова 2003. С. 348–349.


[Закрыть]. Напротив, древнерусские книжники приложили немало усилий для того, чтобы оправдать переход киевского «стола» от Святополка к Ярославу не только с этой точки зрения. Как было установлено анатомическим исследованием останков Ярослава Мудрого в 1939 г., его возраст, сообщаемый в летописной статье 1054 г., – 76 лет – оказался несколько завышен и по заключению антропологов Д.Г. Рохлина и В.В. Гинзбурга не превышал 70 лет, поэтому некоторые из биографов киевского князя сегодня относят его рождение к первой половине 980-х гг.[123]123
  Карпов 2001. С. 14–16. Пчёлов 2001. С. 169–170. Толочко 2008. С. 8–14.


[Закрыть]

Учитывая экстраординарность событий 1015–1019 гг., следствием которых стало отстранение представителя старшей княжеской ветви, летописцы, а за ними и агиографы, попытались приписать Ярославу хотя бы возрастное старшинство. По словам П.П. Толочко: «Видимо, уже во время правления Ярослава летописная традиция претерпела изменения и постепенно стала формироваться мысль о его старшинстве, а, следовательно, и преимущественном праве на киевский престол»[124]124
  Толочко 2008. С. 11.


[Закрыть]. Таким образом, вокняжение новгородского князя в Киеве было представлено легитимным и с формальной и с фактической точки зрения.