Текст книги "Литература с Дмитрием Быковым"

Но Филифьонке даровано спасение. В ее мире, полном зла, враждебности и опасности, когда она чудом юркнет к себе обратно в окно, наступает преображение. Она все видит, как бы заново. Она видит, что абажур у нее был не скучно-коричневый, а ярко-красный, видит, как прекрасна ее посуда. И кстати, как она избыточна, она открывает шкаф, чтобы сварить себе кофе, и думает: «Господи! Сколько у меня этих кастрюлек и тарелок, а ведь я ни одной из них не пользуюсь». В ее душе происходит некоторая спасительная подвижка.

Но к счастью или к сожалению, все филифьонки очень быстро это забывают, иначе, как пишет Туве Янссон, они не были бы филифьонками, а ведь филифьонкой может быть только филифьонка. Это тоже очень здравая догадка – сколько бы мы ни перевоспитывали, например, наших друзей, они всегда будут теми, какие они есть. Хотя у нас все-таки остается надежда, потому что «В конце ноября» все герои немножечко преображаются.

В творчестве Туве Янссон была долгая пауза, что в начале 60-х она вообще решила больше не писать, и только близкая подруга сумела ее убедить и заставила написать «В конце ноября» и «Папу и море». А после этого родились две, наверное, лучшие сказки цикла.

Но уже и в ранних вещах Туве Янссон поражает одно исключительное умение: она умеет и любит нагнетать страшное. Думаю, что мой личный интерес к триллеру, вся моя страстная любовь к этому жанру пошли от детского шока. Когда появляется Ондатр и говорит: «Это неестественный дождь», сразу становится очень страшно. А уж потом происходит чудо с грушами, после которого всякому ребенку становится понятно, что в Муми-доле что-то не так.

Что же там с грушами случилось, помните? Муми-тролль пошел околачивать груши. Он тряс грушу, и золотые спелые плоды выложились в картину. В хвостатую звезду. Страшное предвестие. А потом в небе появляется и рдеет маленькая красная точка. Бесконечно далеко, в огромном черном космосе появляется предвестие ужасной катастрофы.

И эта катастрофа несется к Земле стремительно и неотвратимо, и она ударит в Землю 7 августа, в 20 часов 42 минуты, или, возможно, на 4 секунды позже. Как говорит Снифф: «Мы там, уф, с профессором проделали наши вычисления». То, что практически ее день рождения объявлен днем катастрофы, для Туве Янссон очень важно. Потому что и свое пришествие на Землю она считала до известной степени катастрофическим. Приход человека в мир – это всегда катастрофа. И сгладить это как-то можно только уютом норы, уютом дома.

Что вообще делают все жители Муми-дола? Они пьют кофе. А если надо ночью дежурить, то режутся в карты и пьют пальмовое вино. А рядом стоит ужасная Морра, помните, и под ней заледеневает земля. Вот ужас мира, страшная точка одиночества.

Дальше Туве Янссон мастерски нагнетает ощущение ужаса. Надо заметить, что сказка «Муми-тролль и комета» полна таких деталей, которые тоже не всякий ребенок выдержит.

Помните страшный куст ангостуры? Ангостуру мы впервые увидели на рисунке Янссон, где куст с желто-зелеными глазами хватает маленькую фрекен Снорк. Снорк успевает предупредить: «Имей в виду, он страшно обидчив, этот куст», и Снусмумрик кричит: «Ругай, ругай его!» И Муми-тролль начинает ругать куст, обзывать щеткой для чистки ночных горшков. Это самое страшное оскорбление, которое знает Муми-тролль. После этого куст отпускает фрекен Снорк, и лапа его обвивается вокруг носа Муми-тролля. Но Муми-тролль, естественно, отчекрыживает ножом эту лапу. Он оставляет ангостуре две крошечные веточки, чтобы куст не был уж совсем беспомощным, потому что Муми-тролль очень добр. Но сама по себе эта история, конечно, еще добавляет готического ужаса.

А вспомните, как страшна красная выжженная земля, ждущая кометы! Комета занимает уже полнеба, и высохли все реки и моря, и фрекен Снорк концом своей ходули сбрасывает рыб в еще невысохшие лужицы, чтобы они хоть как-то пережили эту чудовищную засуху. Пожалуй, невозможно себе представить ничего более жуткого, чем этих крошечных существ на ходулях, которые бредут среди красного, абсолютно марсианского пейзажа по высохшему морю, бредут домой. И они не могут даже спеть под музыку, потому что горячим ветром кометы выдуло все ноты из губной гармошки Снусмумрика. Они только слышат вылетающие три слога из знаменитой песни «Эй, зверятки, завяжите бантиком хвосты». И поют: «Мы бредем, устали ножки, дом искать». А фрекен Снорк всхлипывает и говорит: «Ведь это у нас такие маленькие усталые ножки». Ну кто здесь не заплачет!

Там еще есть замечательная фраза: «Муми-мама выглянула в окно и увидела, что Муми-папа и Муми-сын сидят внизу, как две груши». Они действительно похожи на груши, это очень точно. Эти толстые пузатые носатые существа с коротенькими ножками – такой замечательный символ беспомощности, неуклюжести и при этом абсолютного бессмертия. Ведь Муми-мама – страшно ловкое существо. Что Муми-мама умеет делать лучше всего? Она прекрасно пилит. И когда они оказались на страшном острове, в «Папе и море», она целую норку напилила: из этих вот бревнышек, аккуратно ею напиленных, выстроила себе дом. Такая метафора дома, построенного собственным трудом. Беспомощное существо, которое тем не менее успешно противостоит страшному миру – разве это не лучшая метафора нашей жизни?

Конечно, проза Туве Янссон очень отчетливо делится на три периода. Первый – это период ошеломляющих ранних успехов. Сама по себе повесть «Маленький тролль и большое наводнение» не представляет собой ничего особенного. Там еще слишком много алогичных чудес, чудес, которые еще не вошли в норму.

Виктор Шкловский говорил, что, если курица превращается в чернильницу – это нельзя, вот если ведро в чернильницу – это можно. Так и здесь, слишком много чудес – строгий господин, его фруктовое или шоколадное дерево, – некоторый избыток ощущается. Но основы муми-тролльской космогонии уже там заложены.

Почему муми-тролли вообще пустились в плавание, странствие и почему они пошли искать себе Муми-долину? Дело в том, что они всегда жили за печкой. Как замечательно говорит Муми-мама, «с паровым отоплением мы, к сожалению, не ладим». Они вышли из-за печки, когда люди стали строить себе паровое отопление, и они были вынуждены искать себе новый дом. Они – тролли, домовые, такие добрые тролли, охраняющие дом. Потом, конечно, они стали пушистыми, звероподобными и гораздо больше, потому что вначале Муми-тролль был вообще с ладонь величиной. Муми-тролль в «Шляпе волшебника» уже примерно со стул. Собственно говоря, из этого расчета и выстроен Муми-музей. Вообще, муми-тролль перестал быть духом, троллем, стал полновесным животным мыслящим и, может быть, даже немножко человечком. Он стал живым существом, но изначально муми-тролль – это домовой, живущий за печкой.

Две лучшие ранние вещи – это, конечно, «Муми-тролль и комета», гениальная страшная сказка о мировой войне, и «Шляпа волшебника», замечательная вещь о природе творчества. Кстати говоря, именно в «Шляпе волшебника» начинаются игры Туве Янссон с читателем, ее прямые обращения. Ну, например, если хочешь узнать, во что превратились вставные зубы Ондатра, спроси у мамы, она знает. Сколько мам вынуждены были объяснять, во что превратились вставные зубы Ондатра! Я до сих пор помню, как мать рисовала мне это страшное существо, эти челюсти на ножках, которые там ходили.

«Шляпа волшебника» – это такая притча, абсолютно скандинавская, абсолютно символистская, о природе творчества. Это волшебное преображение, конечно, но ты никогда не знаешь, что получится в итоге. Иногда получается прекрасный рубин, а иногда из муравьиного льва образуется бесконечно печальный ежик. Помните, когда: «Ну, все понятно, – сказал Снифф, – Муравьиный лев превратился в воду». – «А по-моему, – сказал Муми-тролль, – в воду превратился песок, муравьиного льва мы еще увидим». После чего на полях Шляпы оказывается бесконечно печальный ежик, который уходит куда-то вдаль. Весь ужас в том, что обратно расколдовать Шляпа волшебника никого не может. Обратно расколдовать может всесильная Муми-мама, богиня-мать, которая, увидев жуткое существо с такими тарелками глаз, в которое превратился Муми-тролль, говорит: «Да это мой Муми-сын». И тут же хвост и живот увеличились, глаза уменьшились, и Муми-тролль предстал перед всеми. «Уж своего-то маленького Муми-сына я всегда узнаю», – говорит добрая Муми-мама.

«Шляпа волшебника» – это метафора творческой способности, которая преображает мир, но что получится, заранее никогда не знаешь. Думаю, что Туве Янссон меньше всего могла предполагать, что из ее воспоминаний об идеальном детстве в скульпторской семье – о братьях, сестрах, о маме – получится такая история. Она мне рассказывала, что весь собственно «Папа и море» получился из очень простой истории. Ее дядя боролся с контрабандистами, которых однажды выбросило на маленький остров. Из всей жидкости у них был спирт. И они вынуждены были его пить. И конечно, страшно перепились, и их в конце концов сняли с этого острова и отвезли на берег, где напоили уже водой. Вот из этого случая получилась история с ящиком, который море выбрасывает на берег Муми-папе. И вся история с островом, который сначала одержим ужасом, помните, деревья бегут в центр, потом останавливаются. Эта история с ужасным островом всего лишь отголосок той легенды о контрабандистах.

Художник всегда понятия не имеет, что будет с его головой, на которую надета волшебная шляпа. Помните, Муми-папа, надев однажды шляпу, отделался только одной легкой головной болью. Но тем не менее в нем проснулся писательский зуд, и следующая книга – это мемуары Муми-папы. Но лучшее, что сделала Шляпа, это тучки, которые получились из яичной скорлупы.

Потом наступает период самых веселых, самых беззаботных и несколько простоватых сказок. Это «Опасное лето», о том, как они играют в театр, и самая поэтичная и веселая «Волшебная зима», в которой Муми-тролль говорит, наверное, самые точные слова, определяя жанровую природу этой сказки. Помните, когда все спят, а он проснулся, пришел и сказал: «Вот теперь я не принадлежу ни к числу спящих, ни к числу бодрствующих». Сформулировал это он с обычной своей пузатой важностью. Так вот именно то, что автор этих сказок не принадлежит ни к числу спящих, ни к числу бодрствующих, ни к числу сказочников, ни к числу реалистов, это делает их столь универсальными и, может быть, столь печальными. Потому что он нигде не дома.

Там же, кстати говоря, есть еще одна великолепная метафора, одно великолепное существо, лучше которого Туве Янссон ничего не придумала. Это хатифнатты. То, что она придумала хатифнаттов, этот лейтмотивный, сквозной образ, который появляется во всех сказках и нигде не находит разрешения, – свидетельство того, что мы имеем дело с поэтическим талантом. Хатифнатты притягивают грозу, они такие носители небесного электричества. Но самое удивительное в хатифнаттах то, что они никогда не испытывают человеческих чувств. В этих белых длинных хатифнаттах, бесконечно путешествующих на своих плотах и поклоняющихся барометру, автор представила образ бесконечного странствия.

Скандинавская мифология являет собой суровый северный вариант греческой мифологии, главным персонажем которой тоже является море. Море дает нам пищу, странствия; море – наш контакт с миром; мы окружены морем; море – наш мир. В греческой мифологии очень много общего со скандинавской, только греческая вся в мажоре, потому что там солнце ярко светит. Скандинавская же мифология – это греческая в миноре.

Хатифнатты, которые вечно странствуют, это такой скандинавский вариант «Одиссеи». Вечное странствие непонятно куда. Странствие как самоцель. Как грек перемещается между мифологически богатыми, каждый со своими сказками, прекрасными островами Эгейского моря, так и хатифнатты, и Муми-папа в мемуарах и в «Папе и море» перемещаются по огромному морю с одинаковыми маленькими неприветливыми островами. Если в Греции образ дома – это такая вечная мечта Одиссея, ему так хочется домой и дом – это такой великолепный символ гармонии, то можно себе представить, во сколько же больше тоска скандинавского странника по своему несчастному уютному гнезду, в котором только камином все и озаряется. И конечно, никакая Морра не могла бы появиться в греческой мифологии. Но Морра – это отражение мойры. Это богиня судьбы, страшной судьбы.

Конечно же, хатифнатты – это вечные странники, вечные Одиссеи, с той лишь разницей, что у их странствия нет ни начала, ни конца, они бессмертны, их всегда одно и то же количество. И единственная радость, которая у них есть, – это барометр, который у них, кстати говоря, и украл Хемуль, после чего они сожгли челку фрекен Снорк. Помните, они там во время грозы всех окружили, и барометр им вернули. Там есть совершенно замечательная сцена, когда Хемуль, окруженный хатифнаттами, сидит на столбе, а они трясут уже этот столб, и он спрашивает Снусмумрика: «Что сделать, чтобы распугать хатифнаттов?» – «Покачай столб, они почувствуют вибрацию и испугаются». Снусмумрик очень долго обдумывает эту мысль и Хемуль, сидя на скользком столбе, кричит: «Мумрик, ты всегда так хорошо рассказываешь! Но, пожалуйста, покороче!»

После этого наступает период двух веселых сказок и относительно веселых мемуаров Муми-папы. А потом долгая пауза. Туве Янссон не знает, о чем ей писать муми-сагу дальше. И тогда Таутикке намекает ей, что дом муми-троллей не то чтобы стареет, он взрослеет. И появляются две повести, которые, по сути, дилогия, об одном ноябре, в котором муми-семейство в поисках мира и гармонии. Они все время ссорятся, им трудно, Муми-папе кажется, что его никто не уважает. Муми-тролль растет, испытывает муки переходного возраста. Они отправляются на далекий остров с давно потухшим маяком и пытаются его зажечь. Остров этот как раз и есть такая страшная пустыня непонимания, пустыня одиночества.

Там есть замечательная фраза: «Муми-мама думала, что остров – это такой сад, который надо всего лишь возделывать». Она начинает его возделывать. Нет ничего более трогательного, ничего более печального, чем эта маленькая Муми-мама, которая среди огромного неуютного мира начинает возводить свои жалкие укрепления. Она пытается пересадить в свой сад дикий шиповник, который растет в скалах, но он не приживается. Страшная Морра выходит и пугает всех, и темное око образуется в море от ее присутствия. Такая воронка, похожая на норвежский водоворот Мальстрём. Маяк никак не разгорается, и папа ничего не может с этим сделать. Маленькие беспомощные существа в огромном страшном мире. Только Муми-троллю, проявившему дружелюбие к Морре, удается хоть ненадолго этот ужас развеять. Деревья перестают собираться в центре острова, бежать от берегов и застывают каждый на своем месте. И Муми-мама говорит: «Слава богу, наконец эти деревья не оттаптывают мне ноги». Мир начинает входить в норму.

Но в это же самое время в другой повести другие сущности начинают обживать Муми-дол, из которого уехали мумии-тролли. Все вспоминают, как в Муми-доле было хорошо, и пытаются туда переселиться. Филифьонка туда идет, местный домовой, который решает, что он и есть главный предок, и, глядя на себя в зеркало, вступает сам с собой в медиумическое общение. Хемуль, который помнит, как в Муми-доле было когда-то хорошо. И крошечное существо по имени Банка (Хомса Тофт) тоже очень хочет вернуться, все время вспоминая про Муми-дол перед сном. И все они сходятся в Муми-доле. И вот дальше начинается печальная история Муми-дола, населенного не муми-троллями.

Что они делают с этим Долом? Они пытаются его поддержать в человеческом состоянии. Они варят кофе, они в общем-то не устраивают там никакого особенного разорения, но дом все равно остается нежилым, потому что назначение половины вещей просто непонятны этим чужакам. И главное, что делать несчастным людям в счастливом доме? Они в основном только ссорятся там. Вот комод, вот кровать, вот камин, вот запасы, вот кофе, но почему-то этот запах кофе никого не веселит. Сошлись никому не нужные, эгоистические существа, которые не ладят друг с другом и не могут наладить свою жизнь. Им врозь плохо и вместе плохо.

Именно поэтому мы с таким наслаждением воспринимаем финал, когда муми-семейство возвращается и Банка, самое грустное и маленькое существо из всех, ловит канат. Оказывается, что даже вечному страннику Снусмумрику совершенно нечего делать в Муми-доле. Он всегда немножко гордился, всегда ставил себя немножко выше муми-троллей: вот они наедаются иголок и ложатся спать, а я – вечный странник, я вижу мир. Но без них даже пять нот не приходят к нему, он ничего не может сочинить. И страшно выглядит лес, в котором растет какая-то огромная, болезненно разросшаяся, тронутая первым морозом брусника, мясистые холодные листья. Снусмумрику неуютно в этом лесу, и впервые, уходя в странствие, он чувствует себя неспокойно и возвращается. Мир, в котором нет муми-троллей, символов уюта, этот мир бессмыслен.

И они возвращаются и кидают носовой фалинь. Никакое странствие во внешний мир не заменит дома. И мы опять чувствуем прежний уют, запах кофе, опять Муми-мама со своей сумкой носится по дому и готовит печенье, или пирожки, или несчастные оладьи. Муми-тролль опять влюблен во фрекен Снорк и опять ладит для нее качели. То есть Туве Янссон одарила нас под конец светлой надеждой, и мы, конечно же, будем надеяться.

Алиса в стране взрослых и детей

Льюис Кэрролл «Приключения Алисы в Стране чудес»

Хочу вам сразу сказать, что терпеть не могу «Алису в Стране чудес». Я прочел ее еще в детстве и был страшно разочарован. Потому что знал ее в основном по пластинке, пластинка была с песнями Высоцкого и в общем нравилась в основном этим. А когда прочел книгу, то я совершенно ее не понял и в этом смысле не продвинулся до сих пор. Потом мне объяснили, что так и надо, и суть заключается в том, чтобы ничего не понимать. Потом я прочел «Алису в Зазеркалье» и понял, что это уже полный бред, окончательный. И вот к нынешнему времени я сам себе выработал какую-то картину мира, в которой Алиса хоть сколько-то понятна. Но по большому счету это не более чем моя собственная фантазия.

Я глубоко убежден, что понять эту книгу способен либо английский ребенок XIX века, которым мы не станем никогда, либо очень взрослый человек, сильно продвинутый в английской истории, и во всяком случае, в английской системе ценностей, иначе невозможно понять, что рассказывает Мышь, вылезшая из моря, и так далее. Поэтому я хотел бы для начала обратиться к вам – детям. Скажите, нравится ли вам «Алиса»? И почему вам нравится эта книга?

Интересно, найдется ли отважный ребенок, который сможет объяснить: «Алиса нравится мне, потому что…» И далее, например, «я ребенок и мне от чтения книги становится легче». Это достаточно глубокое наблюдение, объясню почему. Ребенок – самое бесправное существо, он ничего в своей жизни решить не может, делает то, что от него требуют. С утра он идет в школу, куда ему не хочется, по воскресеньям его тащат на лекцию, куда ему не хочется тем более. Естественно, что «Алиса» – это мир абсолютного бесправия. Мир, где Алиса ничего не решает, где все с ней неприветливы. Ну почитаешь и подумаешь, что твоя жизнь еще ничего на этом фоне. Эту логику я могу понять.

Еще детям обычно нравится беспорядок. Ну, потому что ребенок ненавидит порядок, его заставляют постоянно этот порядок наводить, все класть на место. Поэтому в мире, где все находится не на месте, где царит полный беспорядок, ребенку очень хорошо. Даже если бы кто-то захотел навести порядок в «Алисе», у него бы ничего не получилось. Потому что сама идея порядка в этом мире смешна.

Представь, что находишься в этом мире, ведь он удивительно убедителен. Кажется, что ты попал в какое-то страшное, но знакомое место. Больше всего похожее на что? На наш сон, наш ночной кошмар, ведь главная примета кошмара – подробная прорисовка деталей при общей неясности целого. И вот это очень хорошо поймал Кэрролл, с которого вообще началась литература абсурда, начался Кафка и все русские упражнения на эту тему, в частности весь Хармс. Кэрролл был первым автором, который понял, что логику сна можно воспроизвести в художественном произведении.

В общем, какие-то основные координаты этого мира, его правила мы наметили.

Во-первых, это мир, в котором царит тотальное отсутствие логики; во-вторых, мир, в котором вы не имеете никаких прав и все на вас орут; и, наконец, в-третьих, это мир жестокий. Мир постоянного всеобщего недоверия, подозрительности, агрессии. И даже Чеширский Кот, наиболее симпатичный персонаж в этой сказке, обладает огромными зубами и когтями. И даже улыбка Чеширского Кота обнажает именно эти зубы, так что ничего особенно приятного в ней нет.

Бегло вам напомню обстоятельства появления этой сказки и биографию ее автора. Льюис Кэрролл вопреки постоянным утверждениям, что он не писатель, как раз был профессиональным писателем и помимо «Алисы» написал несколько семейных романов, довольно много стихов, очень много всяких абсурдистских зарисовок и несколько замечательных логических загадок.

Вот пример такой загадки: есть пара часов, одни часы показывают неточное время постоянно, а другие показывают точное время дважды в сутки. Какие часы лучше?

Разумеется, первые, потому что вторые стоят. Вдумавшись в условия задачи, вы поймете, как хитро она построена. Какие часы показывают точное время дважды в сутки? Те, которые не двигаются.

Что касается остальных произведений Льюиса Кэрролла, в частности его семейных романов, литературная ценность их невелика. Так получилось, что самым известным его текстом стал случайно сочиненный, и надо заметить, что в жизни так бывает почти всегда. Самый большой успех вам приносит то, что вы делаете без какой-либо установки на успех и вообще между делом.

Действительно, Льюис Кэрролл по основной своей специальности математик, специалист по евклидовой геометрии, по математической логике. Именно поэтому ему так легко удается алогичный, сдвинутый мир: математическая логика так сильно надоела в остальное время, что в литературе он позволяет себе полностью от нее отказаться и создать тотальную путаницу.

Четвертого июня 1862 года – эта дата считается днем рождения абсурдистской литературы – Льюис Кэрролл с тремя дочками своего декана поехал кататься в лодке. Известно, что положение Льюиса Кэрролла на факультете было довольно зыбким, и вообще, он был человек чудаковатый, поэтому любое слово дочек декана, хотя и друзей дома, было для него законом. Кэрроллу чудовищно хотелось спать, день был очень жарким. Дочка декана, Алиса Лидделл, стала требовать, чтобы Кэрролл рассказал ей сказку. Кэрроллу больше всего хотелось, чтобы дети от него отвязались, и он начал им рассказывать любую чушь, лишь бы они заснули, но дети засыпать совершенно не хотели и все время требовали продолжения. Кэрролл с отвращением, под палящим солнцем, стал придумывать всю эту ерунду. Детям эта ерунда так понравилась, что они заставили Кэрролла ее записать, переплести, подарить им, сделали к ней иллюстрации, а потом и некоторым взрослым захотелось, чтобы сказка была издана. Три года спустя, потому что еще год они Кэрролла уговаривали и еще год рисовались картинки, в 1865 году «Приключения Алисы в Стране чудес» появилась как книга и тут же завоевала невероятную популярность.

Вы будете смеяться, как смеюсь я сам, для меня это совершенный абсурд, но это самая переводимая английская книга. Ее переводят больше, чем Шекспира, ее цитируют примерно так же часто, как Библию. Она превратилась в источник цитат, отсылок, паролей. Это любимая книга всех английских детей, и либо английские дети на своей овсянке совсем рехнулись и сильно отличаются от нормальных, либо в этой книге действительно содержатся такие высоты и глубины, которые нам совершенно недоступны.

Мы можем с вами в общих чертах представить, почему Алиса попадает в этот абсурдный мир. Что с ней случилось в самом начале? Она в очень жаркий день заснула, и все дальнейшее происходит во сне. Абсурд начинается с одной, казалось бы, незначительной детали. Мимо Алисы бежит Белый кролик. В этом еще нет ничего необычного, поскольку белые кролики в британской сельской местности бегают мимо кого угодно.

А что же, собственно, происходит дальше? Чем этот кролик не совсем обычен? У него часы, на которые он в ужасе смотрит и говорит: «Ах, я опоздаю к Герцогине!» Он все время сокрушается о судьбе своих ушек и усиков, которым угрожает расправа. Он бежит к Герцогине, при этом он постоянно теряет очень нужные ему предметы, как то веер и лайковые перчатки. И Алисе, естественно, становится интересно, что у кролика такие странные атрибуты, и она проваливается за ним в кроличью нору.

Дальше начинается типичное описание сна, я надеюсь, что никто из вас не прослеживает момент своего засыпания, обычно отрубаешься в тот момент, которого не чувствуешь, и это прекрасно. Но вообще-то первая фаза сна очень напоминает падение в глубокий темный туннель. Дальше уже начинаются сны, но обычно сон, если кто-то помнит, начинается с такого сердечного перебоя, с момента падения, и Алиса действительно падает в очень глубокую вертикальную нору. При этом, падая, она успевает думать.

Дальше время начинает причудливым образом растягиваться. Вообще мы все помним, что во сне время течет не по обычным законам. Пока Алиса падает, она успевает взять банку с полки. Банка пуста, но на ней написано «Апельсиновый мармелад». А самое удивительное, что она боится бросить банку вниз, потому что успевает краем сознания понять, что может банкой кого-то зашибить. Что она делает с банкой дальше? Ставит её обратно на полку.

Она продолжает падать мимо всех этих бесконечных ящиков и еще почему-то думает, что сейчас попадет в Австралию, пробьет Землю насквозь.

Алиса думает: «Я уже падаю 6000 миль, интересно, на какой я долготе и широте», а что такое широта и долгота, она не знает, но звучание этих слов ей очень нравится.

То есть она во сне сохраняет все обычные черты британской девочки, мало что понимающей, но очень гордой собой.

Под конец она приземляется и дальше видит, как часто бывает во сне, двери и ключ.

Сколько было толкований, сколько всего написано про эти ключи и двери, вы себе не представляете! Потому что, как всякий сон, «Алиса» вызывает желание постоянно ее разъяснять, искать какие-то ходы к подсознанию автора.

Естественно, ключ не подходит ни к одной двери, потом Алиса видит самую маленькую дверку, она открывается, но пролезть туда она не может.

А дальше начинается то, чем Алиса и занимается на протяжении всей сказки – она начинает менять размер. Почему это так, мы поговорим подробнее потом, потому что кажется, это как раз единственное, что я понимаю.

Когда Алиса велика, она, рыдая, умудряется наплакать целое море слез. Почему, кстати, она плачет? Она вспомнила свою любимую кошку Дину и думает: «Ох, я, наверное, никогда не увижу свою Дину! А не забыли ли налить ей молока?» Она начинает рыдать, потом, уменьшившись, она начинает плавать по морю собственных слез. Причем рядом с нею плавает мышь.

Мышь, промокшая, как мышь. И это одна из типичных кэрролловских шуток.

Попытки заговорить с Мышью приводят к тому, что она постоянно обижается. Дальше рядом с Мышью начинают плавать невесть откуда взявшиеся очень грязные птицы и звери.

Вот здесь автор и, собственно, читатель утрачивают всякую нить происходящего и не понимают, что будет дальше. Дальше им как-то удается выплыть на берег и начать сохнуть. И Мышь говорит: «Я знаю одну осушающую процедуру». И для того, чтобы они начали сохнуть, вероятно со скуки, она начинает им, как бы по книжке, рассказывать историю Вильгельма Завоевателя. Она цитирует учебник, причем цитирует его очень глупо, не понимая смысла. Она говорит: «Вильгельм Завоеватель нашел это разумным». – «Что он нашел?» – спрашивают ее. «Нашел это», – отвечает мышь. То есть здесь перед нами обнаруживается тотальная бессмыслица взрослого мира, школы, учебника, завоеваний и так далее.

Естественно, никто от этого не сохнет, и они выбирают другой способ – начинают бегать по кругу, но в этом беге не может быть победителя, поэтому Алиса награждает всех, а ей вручают наперсток.

Дальше идет несколько совершенно безумных диалогов, и через некоторое время Алиса видит дом Герцогини, около которого стоят два лакея. Один похож на рыбу, второй похож на жабу, оба кудрявые и когда их кудри смешиваются в поклоне, то их различить невозможно.

Она видит передачу приглашения на крокет, и все собираются к Герцогине на крокет, но что это будет за крокет, никто пока еще не знает.

Потом она попадает в кухню…

Вот мне никогда не казалась эта сцена смешной, честно говоря, я не понимаю ребенка, которому она мообычно смешно отклонение от нормыгла бы показаться смешной. Потому что ведь. А здесь норма исчезает очень быстро. Здесь, в этом мире, может произойти все что угодно. И главное, что в этом мире не может произойти ничего хорошего. Потому что здесь не может быть ни одного осмысленного движения, действия.

Во-первых, кухня страшно пахнет перцем, потому что кухарка варит суп, и большая часть этого перца попадает не в суп, а в воздух. И все чихают. При этом Герцогиня сидит около плиты и качает ребенка. Но ребенок очень странно себя ведет. Он тоже постоянно чихает, «он мог бы перец обожать, но только не желает». Ребенка постоянно подбрасывают в воздух, причем он хрюкает.

А вот дальше происходит то, что большинству родителей уже очень приятно, но они в этом никогда не признаются, конечно: Алисе достается ребенок, она идет его укачивать и обнаруживает, что это не ребенок, а поросенок.

Большинству родителей это нравится потому, что всякий ребенок периодически ведет себя по-свински, но признаться в этом считается неприличным. И мы все говорим, что наши дети прекрасны, послушны, умны, доброжелательны, но на самом деле это маленькие поросята, которые очень любят делать нам разнообразные гадости.

И когда Алиса обнаруживает, что в руках у нее свин, похожий еще, если вы помните, на морскую звезду, то есть весь враскорячку (тут родительские сердца ликуют), то вышвыривает дитя, но… в кухне находится еще один важный персонаж – Чеширский Кот. Отличительная особенность этого кота в том, что он улыбается.

Опять-таки несколько поколений исследователей пытаются понять, почему улыбается Чеширский Кот. Одна версия, что в графстве Чешир над многими домами традиционно изображали улыбающихся львов. Другая версия, что в Чешире делали сыры в виде кошачьих голов. Третье объяснение, что никакой логики здесь нет, ну просто это обычный кот из графства Чешир, которого придумал Льюис Кэрролл.