Текст книги "Огни у пирамид"

– Как корабль себя показал, Наварх?

– Непривычно, Великий, но мы приспособимся. Есть проблемы в кое-каких соединениях, я разберусь с этим в Сидоне. Средний парус лучше поменять на прямой. И надо улучшить рулевой рычаг, он слишком свободно ходит.

– Я тебе рекомендую сделать маленький косой парус на носу, это поможет при маневрах.

– Сделаем, Великий.

К Ахемену подошел Ассархаддон.

– Государь, я прошу удостоить меня беседы.

– Говори, – сказал царь, жестом отпуская Малха.

– Я имел честь приветствовать вашу дочь в Ашдоде. Мы поговорили, я нашел ее в высшей степени достойной девушкой, и хочу просить ее руки. Она же теперь не просватана, после гибели жениха.

– Вот как? – задумался царь. – Но ты же уходишь в неведомые земли. Меня, как отца, это беспокоит.

– Если я добуду себе царство в новых землях, вы отдадите за меня дочь?

– Возможно, – задумчиво сказал царь. – Я не буду говорить нет, но давай отложим этот разговор на год-другой. Этот корабль будет ходить туда постоянно, и я приму решение, когда будет понятно, что в твоих землях происходит. А пока Статира не будет обещана никому.

– На большее я и не рассчитывал, государь, – сказал Ассархаддон.

Корабль подошел к причалу, и Великий царь спустился по сброшенным мосткам. Воины учебной сотни, охранявшие порт, приветствовали повелителя, прижав руку к сердцу. Тайта же, который царя и Пророка никогда не видел, понял, кого к нему занесло, и подошел на подгибающихся коленях.

– Тайта? – начал разговор великий царь. – Наслышан. Веди к дочери, – и потом гораздо тише: – И сыновей наших пришли. Но чтобы без шума.

– Сыновей? – азат ощутил нехватку воздуха. У него что, будущий великий царь городские ворота охраняет?

– Не знал? – усмехнулся царь. – Ну теперь знаешь. И не вздумай им послабления давать. Рассержусь.

– Слушаюсь, повелитель, – сказал побелевшими губами наместник. Чтобы наследники империи службу несли, как простые воины. Немыслимо.

– Отец, – Статира склонилась в неглубоком поклоне.

– Девочка моя! – царь заключил дочь в медвежьи объятия. – Испугалась тогда?

– Немного, отец. Но мальчики такие храбрые! Они эту толпу просто перебили.

– Да, я уже слышал, их хорошо учили. Награжу всех. Но я хотел тебя вот о чем спросить. Ассархаддон твоей руки просит. Он в далекие земли уплывает, и я хотел с тобой поговорить. Если бы местный какой правитель был, я бы и сам все решил. Но тут непросто все. Я и сам не знаю, что это за земли. Там может быть очень опасно.

– Я пойду за него, отец. Я, чтобы его женой стать, без воды Сирийскую пустыню пройду. А тут все-то три месяца по морю плыть.

– Вот как? – удивился Ахемен. – Быстро это у вас получилось. И когда успели?

Впрочем, вопрос повис в воздухе, а глаза дочери сияли, как два фонаря в ночи. Ну какой отец устоит в такой ситуации?

Чуть позже великий царь спросил Пророка:

– Что думаешь, брат?

– Я думаю, что этот прыткий юноша несколько вопросов сразу решает, – ответил Пророк.

– Вот как? Несколько? – удивился царь.

– Да, несколько. Во-первых, если бы ты ему отказал, то он понял бы, что ты его на верную погибель послал. Он тебя проверил, и ты проверку прошел. Во-вторых, он рассчитывает на помощь от нас, поставку оружия и людей. И коней в тех землях тоже нет. Ты же не бросишь отца своих внуков? Ну, а в-третьих, Статира – замечательная девочка и станет хорошей женой. Так почему бы и нет?

Глава восьмая, где священный город пал, а Сукайя познает новое

Иерусалим, год шестой от основания Империи. Месяц Айяру.

Первосвященник Иосия вновь истово молился в Храме. Священный город был окружен огромной армией, и вновь всё те же ассирийцы знаками показывали горожанам, стоявшим на стенах, что они им перережут горло. Все подходы были перекрыты, и последние беженцы рассказывали страшные вещи. Вторгшиеся захватчики разоряли страну, как ненасытная саранча. По слухам, армия великого царя, если получала команду, не трогала даже плоды на деревьях. Но тут команда была иная. Деревья и дома щадили, а жителей – нет. Мужчин, что пытались сопротивляться, убивали на месте. Стариков – тоже. Молодых женщин уводили в лагеря, вдоволь над ними тешились, а потом продавали финикийцам на месте, чуть дороже хорошего барана. Так много было этих женщин. Их мужья шли рядом, понимая, что на первом же рабском рынке их разлучат. Мальчишек четырех-шести лет отнимали от матерей и увозили на телегах прямо в Ниневию. Насмешка судьбы – дети иудеев воинами царя станут, без роду и племени. Коэнов, купцов, или просто людей состоятельных, даже в рабство не брали, убивая на месте. Тех, кто в пустыню бежал, подкупленные персами арабы пленили, и по приказу царя, тем же купцам продавали. Видимо, отвернулся великий бог от своего народа, раз позволяет истребить его до последнего человека руками нечестивого правителя Ниневии.

Иерусалим, в котором при царе Соломоне жило пять тысяч человек, после походов Саргона второго и Синаххериба вырос в четыре раза. Толпы людей шли сюда из Самарии и Галаада, испуганные жестокостью ассирийцев. Но тогда город устоял, молитвами старца Исайи. Вот он молится рядом, вернувшись из пустоши, куда удалился после смерти внука. Сейчас в город набилось огромное количество народу, и еда уже вздорожала втрое, а ведь всего неделя осады прошла. На Иерусалим непрерывно летели огромные камни, которые рушили дома и убивали жителей десятками каждый день. Иногда проклятые нечестивцы, словно глумясь, вместо камней бросали отрезанные головы и разрубленные тела. Великий бог! Как же страшно! Тысячи людей стояли в Храме и вокруг него, прося у господа сил для войны и легкой смерти для своих детей. Сдавать город никто не хотел. Народ, упрямый и отважный до безумия, решил умереть рядом со своей святыней.

Так думал Иосия, молясь в Святая святых. Страшные крики заставили его выйти наружу, и он оторопел. Всюду, где видел его глаз, поднимались столбы дыма. Никто ничего не понимал, но ответ пришел быстро. Вместо камней в город полетели какие-то горшки, которые, разбиваясь, выплескивали на землю и дома вонючую жижу. Вслед за ними полетели тысячи стрел с привязанными тлеющими фитилями, и город запылал сразу во многих местах. А проклятые горшки все летели и летели…

* * *

– Великий государь, все идет согласно вашего повеления. Жителей почти не осталось. Через две-три недели провинция будет безлюдна. Самарию, Меггидо и Галаад не трогали, там одни сирийцы живут, а иудеев нет почти, их великий царь Синаххериб выселил. Арабы гонят к нам беглецов, мы платим вдвое от того, что дают купцы. Скажите, Великий, для чего казна несет такие расходы? – последний вопрос был обращен к Пророку.

– Тут не должно остаться ни одного иудея, – сказал Пророк, – и когда будет разрушен Иерусалим, то даже камни, из которых сложен Храм, нужно разбить на мелкие кусочки и увезти подальше отсюда. Вы просто не представляете, что это за народ. Спорю на мину золота, город они не сдадут, и в плен не сдадутся тоже.

– Вот как? – задумался великий царь. – Ну, значит хорошие воины будут из тех мальчишек, что ты велел в Ниневию отвезти.

– И земле этой надо старое название вернуть – Ханаан. Чтобы даже памяти от них не осталось, – продолжил Пророк.

– Слушай, брат, я не узнаю тебя. То добряк добряком, а то зверь лютый, похуже Синаххериба. Тебя эти иудеи обидели, что ли? – изумился великий царь.

– Нет, не обидели. Напротив, люди очень умные и полезные. Но с ними есть проблема одна. Они всегда по своим законам живут, где бы они ни были, а мы такого себе позволить не можем. По всей стране должен быть один закон, и один бог. Тогда порядок будет. Если ты этих людей вывезешь в тот же Вавилон, к примеру, и позволишь им иудеями остаться, то они и через полтысячи лет обратно вернутся, снова Иерусалим построят, каждый камешек от Храма найдут и тот Храм восстановят. И все начнется сначала.

Присутствующие в изумлении молчали. На полтысячи лет вперед они не загадывали, но Пророку верили безоговорочно. Слишком часто он прав оказывался.

А в соседней Самарии уже башню телеграфа построили. И через Ашдод в далекий Аншан сообщение полетело, чтобы новые горшки с зажигательной жидкостью везли, да побольше. Потому что все, что для египетского похода готовилось, на Иерусалим израсходовано будет.

– Надо с арабами поговорить. В их землях нефти полно. Будем на месте зажигательную жидкость делать. Уж больно далеко из Аншана ее возить, – сказал Пророк.

* * *

Через две недели. Иерусалим

Священный город погибал. Тысячи людей были убиты летящими камнями и задохнулись в дыму пожарищ. Жители, оставшиеся в живых, голодали. Всех животных уже съели, даже крысы стали редкостью, и выглядывали из своих нор редко и с опаской. От многочисленных трупов в городе начались болезни, от которых погибло еще немало народу. В стенах появились проломы, которые горожане пытались латать, чем придется, но тщетно. По этим проломам страшные машины, мечущие камни, начинали бить еще сильнее.

И вот день штурма наступил. К местам, где стены обрушились уже наполовину, выдвинулись странные телеги на восьми колесах и выдохнули струи пламени, которые сожгли заживо защитников. Редкие стрелы ничего не могли сделать этому порождению подземного мира, и вскоре в проломы полезли воины, разбирая стены маленькими кирками, что были в инвентаре у каждого. Так еще великий царь Тиглатпаласар заповедал.

Бои перекинулись в город. Иудеи дрались с яростью обреченных, отведя женщин и детей к Храму, где те возносили молитвы к богу. Дом за домом, улица за улицей покорялись свирепым захватчикам, будучи усеянными телами защитников. Воины в полном доспехе, со щитами и в правильном строю гибли редко, больше от камней, которые летели с крыш. Бесстрашных мальчишек, что швыряли булыжники на головы воинам, перестреляли из луков, а их отцы, в отчаянии, убивали своих жен и младших детей, чтобы они не достались врагу. А потом шли умирать сами. К ночи город был взят. Ни один житель Иерусалима не стал рабом, и ни одну женщину не обесчестили. Финикийские купцы, которые жадно ждали, когда по дешевке будут продавать невольников, кусали себе локти. Добычи не было.

Отряд пленных египтян начал разбор стен, когда в городе еще дрались. Ведь уже все было ясно. Кирпич аккуратно очищали и складывали в штабели. Пригодится.

* * *

Коронные земли. Окрестности Аншана.

Набишту, староста сельского округа в аншанских землях, решал непростую задачу. На прошлой неделе их вызвал азат, который приказал каждому старосте выделить по десять семей для переселения в Иудею. Где эта Иудея, и не знал никто, но на землях Аншана, по правде говоря, становилось тесновато. Уже и водяные колеса, которыми воду на пригорки качали, не помогают. Всю свободную землю распахали, и куда-то нужно парней и девок деть, что скоро в возраст войдут и переженятся. А тут Иудея эта. Великий государь велел молодых слать, чтобы не старше двадцати лет были. На месте зерно обещают выделить, быков, плуги и даже дома с садами. А кому готовый дом не достанется, то кирпич бесплатный дадут. Сколько хочешь там того кирпича, хоть дворец строй. Говорят, добираться долго, но в пути кормить обещали. И без податей пять лет. Вот как! Тут на такие условия многие согласны. И не догадывается никто, что земли те пусты стали от того, что иудеи те великого царя прогневали. Помоги им светлый Ахурамазда, неразумным!

* * *

Мен-Нефер, он же Мемфис, Египетское царство.

В таком виде Сукайю не узнала бы даже родная мать. Он был лыс, как коленка, без бороды, в парике и с подведенными краской глазами. Ну, чистый египтянин. К этому заданию он готовился два года. Господин покупал рабов египтян, которые обучали Сукайю языку и обычаям. Как только узнать у раба было уже нечего, того увозили дальше на восток, в поместье в Аншане, или продавали. Так, постепенно, Сукайя узнал многое об этой древней земле. Предпоследнему рабу он пытался представиться жителем их страны, но был поднят на смех. И глаза не такие, и лицо широкое, и щетина, которая у настоящего египтянина такой густой быть не может. Да и говор все равно немного отличается. Того раба быстро продали и купили следующего. Сукайя притворился полукровкой из Пер-Амона, сыном сирийской наложницы, и раб из Фив в это поверил. Город был далекий, портовый, там кого только не было. На этой легенде они с господином и остановились. За год до начала войны Сукайя, под видом финикийца, отплыл с Кипра, везя груз меди на продажу. Он высадился в старой столице Пер-Рамзес, что была в глубине Дельты, распродал товар, и тот купец просто исчез. Вместо него появился небогатый торговец Пакер, что сновал между столицами на небольшой парусной лодчонке. Имя было выбрано со смыслом, и означало примерно то же самое, что и «сукайя», то есть «бродяга», «уличный парень». Так пошутил господин на прощание.

Но господин шутил не всегда. Более того, все, что он обещал, было сделано. Сукайя стал сотником, получив четвертый класс, и теперь жена смотрела на него с немым обожанием, хотя раньше считала его пропащей душой и никчемным оборванцем. Она, кажется, до сих пор не верила, что перебралась из нищих трущоб в собственный дом и является довольно состоятельной дамой. Женщина, у которой вместо языка было ядовитое жало, изменилась до неузнаваемости. Она даже стала проявлять уважение к своему мужу, о чем тот раньше даже мечтать не мог. Оба сына Сукайи служили помощниками писцов в царском дворце, куда их взяли по щелчку пальцев господина, отказав куда более родовитым претендентам. Единственная дочь вышла замуж за сына азата Арбелы, впечатленного тем приданным, что за нее дали. Впрочем, жили они хорошо, и не в последнюю очередь из-за того, что приданное было собственностью жены, которым она вольна была распоряжаться на свое усмотрение. Уже и внук был, с ним теперь бабка хлопочет, жена Сукайи.

Месяцы потратил вавилонянин, чтобы наладить здесь свою жизнь. Купцам в Египте приходилось нелегко. Денег, как таковых, тут не было, а были единицы веса – дебен и кедет (91 и 9,1 грамма). Они могли быть золотыми, медными или серебряными. Цены на всё выражались именно в этих злосчастных дебенах, но получить их даже в слитках драгоценного металла было решительно невозможно, и Сукайя буквально выл от бессилия. Кедеты выглядели как серебряные кольца и медные спирали, а дебены и вовсе были единицей веса. Реальная сделка могла выглядеть так: рабыня, оценённая в четыре дебена и один серебряный кедет, была куплена за аналогичные по ценности товары – 6 бронзовых сосудов, 10 медных дебенов, 15 льняных одеяний, покрывало, одеяло и горшок мёда. И это еще не самая сложная торговая операция. Но египтяне как-то существовали в этом сумасшедшем мире. Привыкли, видимо. Причина этого была знакома. Тысячелетиями драгоценные металлы собирались в царских гробницах и храмах, уничтожая денежный оборот страны. Парадоксально, но оживление в торговле случилось после хаоса XX династии, когда массово были ограблены могилы царей, и серебро с золотом поступили в оборот.

Сукайя сновал между домами знати, жрецов и царским дворцом, пытаясь что-то продать слугам, и иногда получалось. Хотя, откровенно говоря, на взятки им же он тратил больше. Так, постепенно, у него появились знакомые в Фивах, что были и не Фивами вовсе. Название старой столицы было Уасет. Также он смог познакомился кое с кем в Мемфисе, отираясь у царского дворца, и изображая из себя торговца благовониями. Перебить его цены никто не мог, потому что зарабатывать с этого Сукайя даже не пытался, но делал цену чуть ниже других, чтобы не вызвать подозрения. Он не скупился на подарки, делая вид, что благодарит за сделку. Ведь благородная традиция отката родилась совсем не на исторической родине Пророка. Иногда с новыми друзьями приходилось пить, ведь пьяные люди так разговорчивы, а Сукайя был великолепным слушателем. Он никогда не перебивал, и заказывал новый кувшин пива, как только заканчивался предыдущий.

Инструкции у него были самые общие. Он должен был сделать что-то, но там и тогда, когда сам сочтет это нужным. Предугадать заранее было ничего невозможно. Египет был крайне закрытым обществом, и встретить чужеземца вне портовых городов было так же просто, как белого медведя. Узнаваемость была примерно одинаковой. Все чужестранцы были, как на ладони, и попытки получать информацию привычным путем, через купцов, провалились. Египтяне презирали иноземцев, и на контакт с ними не шли. Именно поэтому он поселился в Египте за год до начала войны и впитывал любые сплетни, как губка. Он уже примерно представлял, кто во дворце чей человек, и какой вельможа не любит другого, и почему. Так, великий жрец Птаха – Птаххотеп люто ненавидел великого жреца Амона-Ра Аменемхета, и тот отвечал ему полной взаимностью. Это было уже что-то. Также были очень непростые отношения между Главой Серебряного Дома (казначеем) и Носителем опахала, стоявшим по правую руку от царя (непонятно, чем он занимался, не исключено, что просто царя обмахивал). Не любили друг друга Начальник Дома Оружия, который ведал содержанием крепостей и всем военным снаряжением, и Носитель сандалий Великого Царя, который отвечал за подготовку указов повелителя. Чиновников в Египте было, как собак нерезаных. Жрецов различных богов было еще больше. Немало было и самих богов. Тут почти все живое было священным. От кошек до крокодилов. Сукайя регулярно встречал этих тварей, и каждый раз пугался до дрожи. Как можно было считать это богом, он понять не мог. Приходилось быть очень аккуратным. Толпа могла линчевать того, кто случайно наступит на кошку, и это вовсе не было фигурой речи.

Сукайя ждал, он умел ждать. Ему понравилась эта земля, ее трудолюбивый народ, наивный до предела. Ведь люди страны, тысячелетиями существующей между двумя пустынями, разделенные великой рекой, не знали, что происходит вокруг. Все остальные народы они искренне считали отсталыми дикарями, даже хлебопашцы, которые в жизни своей не видели ни одного чужеземца, и не уходили от своей лачуги дальше, чем на фарсанг. Тут не было тяги к новостям, как не было и самих новостей. Их заменяли сплетни. Тут вообще ничего не происходило столетиями, и это было чудовищно для человека, привыкшего к ритму жизни Вавилона и Суз. Люди жили от урожая до урожая, сменяя поколение за поколением копошащихся в нильской грязи крестьян. Но зато египтяне построили немыслимые по сложности и красоте памятники, потому что были трудолюбивы и дисциплинированны, как муравьи. И это было связано с их верованиями. Сукайя понял, что тут не получится просто взять и сделать единственным богом светлого Ахурамазду. Не выйдет, и все. Жизнь страны была основана на ритме разливов великой реки, и все крутилось вокруг этого. Именно поэтому реформа чудака Эхнатона провалилась с треском. Египтяне существовали в гармонии с богами, и за это отвечала дочь Ра – богиня Маат. Позже этим словом стали просто называть то состояние гармонии, в котором жил Египет, как единый гигантский организм. И было написано:

«Маат победил ложь, грешники повержены, и жадные отторгнуты. Вода стоит и не падает, Нил даёт высокий урожай. Дни долги, и для ночи есть часы, и месяцы сменяются вовремя. Боги снисходительны, и в сердцах свет, а жизнь проходит в удивлении и смехе».

То есть, для простого крестьянина было гораздо важнее соблюдать законы, подчиняться жрецам и приносить жертвы в храмы, чем получить послабление по налогу. Ведь, если нарушить установленный порядок, Нил перестанет разливаться, и жизнь просто остановится. При чем тут какие-то налоги? Также, если наступал голод, или засуха, или саранча пожирала посевы, значит фараон недостаточно благочестив, или люди плохо почитают богов, и их жертвы малы.

Вдобавок ко всему, грехи, которые совершал человек, напрямую отражались на его КА и БА, что было жизненной сущностью и душой каждого человека. Добавим к этому культ посмертной жизни и почитание высушенных покойников, и картина становилась предельно ясной. Единобожие в том виде, как это внедрялось в Империи, тут не имело никаких шансов. Зато были все шансы получить грандиозное восстание под руководством жрецов. И если армию победить можно, то победить целый народ нельзя.

Понимание этого было настолько важно, что одно это делало нахождение Сукайи в Египте необыкновенно верным решением. А ведь впереди была еще и та работа, для которой его прислали. Он должен был нанести внезапный и точный удар изнутри.