Текст книги "Благословенная тьма"

Но уж если леший возьмется за него и затеет кружить по оврагам и балкам…

О лешем протодьякон думал совершенно серьезно. Он-то отлично знал, что никаких аномалий не бывает, есть лишь одно – нечистая сила.

Глава 2
Ляпа-Растяпа

Ляпа-Растяпа, хилый и плюгавый мужичонка лет пятидесяти, в растерянности сидел на лавке и следил за хозяином избы, который доставал из древнего шкафа огромную, уже початую бутыль с мутноватой жидкостью – естественно, самогон. За бутылью последовали стопари, ни разу не мытые за всю свою стеклянную запьянцовскую жизнь. За стопарями – лук, соленые огурцы, домашний хлеб.

Ляпа наблюдал за этими действиями не только растерянно – растерянность его была вызвана другими обстоятельствами, – но и с немалым вожделением.

Он даже облизнулся на стопари и нервно почесал голый подбородок. Борода у Ляпы почти не росла, и лицо у него было бабье, а голос совсем не мужской – не будь у Ляпы многочисленного потомства, его легко можно было бы принять за скопца.

Не то что хозяина хаты!

Сущий медведь, заросший ужасным волосом с головы до ног. Голос рыкающий, ладони лопатой, глазки маленькие, глубоко посаженные, зорко поглядывают из шерсти. Что и говорить – настоящий лесной житель!

Тут тоже выходила ошибка: хозяин был как раз не из местных, человек пришлый. Может быть, он и родился в лесах, а может быть, и нет. Вот уже несколько лет прошло, как он заявился в эти места; пришел один, пешком, с вещмешком. Ни у кого особо не спрашивая, занял пустовавшую избу на окраине села. Коротко назвался ученым из центра, в подробности не вдавался. Сообщил, что немного лекарь и готов при случае оказать посильную помощь.

Его никто и не пытал: места такие, что разный отчаянный люд здесь шастает постоянно. И, большей частью, пропадает бесследно. Изба ничейная, законные владельцы давно перемерли, как и многие в Зуевке, – единственным крупным производителем остался Ляпа-Растяпа; он-то и вытягивал демографию из своей бабы – иссохшей и мрачной, молчаливой особы.

Водились, правда, в Зуевке и другие дети, но их можно было по пальцам пересчитать. А у Ляпы – дым коромыслом, семеро по лавкам, да еще наберется.

Все село молча ждало скорого исчезновения пришельца. Однако тот не исчез, а каким-то непостижимым образом закрепился, прижился, привился.

После него захаживали в Зуевку и другие исследователи, зачастую у него же и останавливавшиеся, но все они бесследно исчезали после первого же или второго посещения тайги.

Никаких научных исследований – в понимании зуевцев – чужак не проводил, только в лес наведывался регулярно и – что удивительно – неизменно возвращался в добром здравии и полном благополучии! Никто не видел у него не то что научного прибора, но даже чего-нибудь, напоминающего такой прибор. Обыкновенный мужичина, медведь. Тем не менее, он столь же непостижимым образом и очень быстро завоевал неоспоримый авторитет.

Он действительно оказался настоящим лекарем: разбирался в болезнях, знал травы; в редкие минуты откровенности и разговорчивости любил побеседовать на религиозные темы и заворачивал иной раз такое, чего никто из местных не в силах был постичь. Церкви в Зуевке не было; сами же зуевцы были весьма далеки от религии, хотя и веровали – вот только сами не до конца постигали, во что именно.

Нечто подобное в смысле беседы намечалось и нынче, и штоф с самогоном был тому верным признаком.

– С чем пожаловал? – пророкотал Павел Ликтор, нависая над невольно съежившимся Ляпой. – С Полинкой что-то стряслось?

Ляпа съежился еще больше: он еще не успел и слова сказать, а Ликтор его раскусил. Ляпа тяжело вздохнул, и от волнения вздох его неожиданно завершился тонким писком. Устыдившись, Ляпа вконец растерялся.

– На, расслабься.

Ляпа с готовностью принял дрожащей рукой стопарь, выдохнул, привычным движением опрокинул в себя самогон и зажмурился; лицо его страдальчески скривилось. Хозяин сунул ему краюху хлеба с салом:

– Подыши.

Гость схватил хлеб, раздувая ноздри, понюхал, откусил небольшой кусочек, вдумчиво зажевал.

Ликтор тоже выпил; в его лице не возникло никаких изменений. Он бросил в бороду малосольный огурец и звучно захрустел.

– Ну? Я еще раз спрашиваю – с Полинкой неладно?

Ляпа скорбно кивнул. Отрицать бесполезно. Да и к чему? Ведь он сам пришел за советом – не знал только, с чего начать.

– Что с ней? Ушла, небось?

Ляпа взглянул на Ликтора; нескрываемый ужас в его глазах мешался с подозрением:

– Откуда знаешь? Может, видел ее?

Хозяин в ответ покачал головой:

– Нет. Да мне ведь не нужно видеть, я и так знаю.

Самогон чудодейственным током растекся по жилам Ляпы, и его напряжение немного спало; он осмелел, расправил плечи.

– Чудной ты человек, Павел. Что ты знаешь? Откуда? Ты здесь всего несколько лет и с Полинкой едва ли двумя словами перекинулся, а все о ней знаешь… Читаешь в душе, будто в книге…

Ликтор усмехнулся, пренебрежительно махнул рукой:

– У каждого свой дар. Тебе вот Господь дал умение детей строгать, а мне – другое… Мне твое – без надобности, да и тебе мое – ни к чему.

– Что же это за другое такое? Особое зрение какое-то?

Ликтор погрозил Ляпе пальцем:

– Слово изреченное есть ложь. Слово изреченное не принадлежит изрекшему, оно само по себе. Буду болтать – не будет и дара. Господь прогневается, лишит. Давай по второй.

Он заново наполнил стопари, и Ляпа выпил еще. Круглое лицо его разрумянилось, глаза затянуло чуть видимой пленкой.

Он оставил попытки разобраться в способностях Ликтора. Пришел за помощью – так надобно излагать суть дела, а не лезть предполагаемому благодетелю в душу.

– Кажись, на Полинке сглаз, – сумрачно сообщил Ляпа.

– Знаю и про то, – кивнул хозяин, похрустывая огурцом. Взял себе огурец и Ляпа.

– Малой она еще совсем была, – продолжил рассказ Ляпа. – Пришлый человек проходил мимо, когда игралась. Никто его не видел – ни прежде, ни после. Прошел – и будто не было его. Поглядел на Полинку так косо, быстро, словно отметил – и началось. Почти сразу странная сделалась. И до сих пор она у меня не в себе. Люди шепчутся, что ведьма.

– Ну?! Так уж сразу и ведьма? Это постараться надо, чтобы тебя ведьмой сочли. Особенные заслуги требуются, дела…

Ляпа согласно кивнул:

– А ты будто и не слыхивал! Вон, вчера пролежала весь день на печи, ни слова от нее не добились, а к вечеру слезла и вышла; ну, мы думали, что до ветру. Пять минут ждем, десять, потом отвлеклись – хозяйство-то приличное, да ребятня. Потом смотрим – уж два часа прошло, а Полинки все нет. Ну, тут нам все ясно стало…

– Так она же не в первый раз отлучается, верно?

– Не в первый, правильно говоришь…

– Ну а что же ты раньше молчал, не приходил?! Почему сегодня? Успокойся, вернется она. Всегда возвращалась – объявится и теперь.

Ляпа-Растяпа поерзал на лавке.

– У тебя же дар, – прищурился он. – Как будто не ведаешь, почему…

– Может быть, и ведаю, да только хочу от тебя самого услышать.

– Слово изреченное?

Ликтор кивнул.

– Точно. Скажешь – и легче будет, освободишься. Слово перестанет быть твоим, оно полетит…

– В космос, что ли?

– А хоть бы и в космос. Нам про то знать заказано.

Гость снова тяжело вздохнул.

– Добро, будь по-твоему. Полинка как смоется, так жди беды… Вернется – и сразу же то на птицу мор нападет, то с кем-нибудь хворь приключится. Как будто тот пришлый ей тоже, понимаешь, дар передал… от которого дай Бог уберечься. Агафона-то помнишь?

Ликтор кивнул:

– Как же, помню. Широкой души был человек. Ты наливай сам, не стесняйся. Я пока повременю, мне ясная голова нужна, а тебе наоборот – замутиться неплохо.

Ляпа никогда не отказывался от дармовой выпивки и радостно ухватился за бутыль. Усугубив, стал более словоохотливым.

– Так вот: Агафон прошлым летом-то помер, да?

– Ну, – снова кивнул хозяин.

– Вот тебе и ну. За пару дней до того Полинка шлялась где-то, потом пришла. Агафон давай ее корить: дескать, родителям жилы выматываешь, истаскалась вся, по деревне слухи ползут – и не совестно тебе? Церквы у нас нет, так давай, говорит, я тебя в райцентр свезу, исповедуешься, причастишься. Замуж, мол, тебе давно пора, засиделась в девках. А она как на него посмотрит… Ни слова не сказала и будто обожгла.

– Он что же, сам тебе сказывал?

– Сам. Успел. Говаривал, что его будто ножиком по глазам полоснули. А через два дня ослеп по-настоящему! Видать, перепугался, стал метаться по горнице, а погреб у него открытый был, вот он угодил в него да шею-то и сломил… Редкий был человек, с верой… Таких на селе больше и нет, все помалкивают, на люди не выходят, будто натворили чего… А этот веровал, о причастии говорил. А я-то сам причащался еще мальчонкой, тоже в райцентр возили. Тогда времена были суровые, за веру и схлопотать можно было… Да только батюшка мой не убоялся, поступил по-своему…

Ликтор уселся за стол, побарабанил пальцами по скатерти. Ляпа отметил, что скатерть чистая, ни пятнышка – и как он сам управляется, без бабы?

– Это все домыслы, – сумрачно проговорил Ликтор после непродолжительных раздумий. – Бабьи сплетни…

– Что домыслы-то?

– Да то, о чем ты речь ведешь. Откуда тебе знать, что он ослеп? Что метался? Об этом-то он никак не мог тебе доложить.

Ляпа пожал плечами:

– А что мне еще думать? И люди то же самое подумали. В горнице разгром, посуда побита – конечно, метался, дверь искал, выход… Крышка погреба откинута. И он там внизу, и голова свернута.

– Не знаю, не знаю. Я ведь ученый, – возразил на это Ликтор. – Я во всем пытаюсь найти причинно-следственную связь. Понимаешь меня?

Ляпа помотал головой и взялся за бутыль.

– Какая-такая связь?

Ликтор терпеливо продолжил:

– Про бритву Оккама тоже, конечно, не слыхивал?

Вопрос был риторический, Ляпа не имел ни малейшего представления, о чем толкует его собеседник. Он не знал не только Оккама, но и с бритвой по причине скудной растительности на лице общался редко.

– Был такой Оккам, – объяснил Ликтор. – Он писал, что сущности не следует умножать без необходимости. Это ты понимаешь?

И Ляпа вновь замотал головой, на сей раз активнее. Но слушал охотно, ему было интересно. Он даже на миг позабыл о своих тревогах.

– Хорошо. Чтобы тебе было понятнее: не ищи злого умысла в том, что можно объяснить глупостью. Не примешивай чертей, когда можно найти объяснение попроще.

– Да как же проще? Куда проще-то?! Сглазила, убила…

– Ну да, для вас, местных, проще этого ничего не бывает…

– Так если бы один Агафон! Ведь каждый раз, как вернется… Скажешь, и Савельевну не она?

– С налету не скажу, но усомнюсь для порядка.

– Сомневайся, дело твое. Только Савельевна ее злословить затеяла.

– Старая была твоя Савельевна. Со дня на день могла помереть. Я ходил к ней, на ладан дышала.

Ляпа возмутился:

– На Савельевне пахать можно было! Она бы всех нас пережила… Злая была – это да… натура такая вредная.

– Вот и сгорела от злобы…

– Не сгорела бы, кабы не подпалили…

Ликтор удивленно посмотрел на него:

– Полинка же – дочь тебе! Зачем ты ее в ведьмы записываешь и слышать иного не желаешь?!

– Так если ж ведьма, то как еще? А у Савельевны перед тем еще как раз коза околела…

Повисло молчание.

Ликтор встал и прошелся по горнице.

– Чего же тебе от меня надобно?

– Найди ее! Ты можешь… И не только ее, а узнай, куда она ходит. Чтобы выжечь там все!.. Вот, я заплачу…

Ляпа полез за пазуху, достал вполне респектабельного вида городской бумажник.

– «Все» – это что же?

На сей счет у Ляпы были самые расплывчатые представления. Но он твердо стоял на своем.

– Небось, не одна она там. Какое-нибудь общество…

– Да какое общество?! Все деревенские вроде на месте, а больше вокруг на десятки верст никого нет.

– Мало ли… – туманно ответил Ляпа.

Хозяин хмыкнул:

– Ну а если придется и Полинку твою жечь? Тоже проплатишь?

Гость заморгал глазами.

– Полинку? Жечь?!..

– Так если ж порчу наводит…

Ляпа так и застыл с бумажником в руке. Видно было, что ничего подобного не приходило ему на ум.

– Ты это брось, Павел, – пробормотал он уже заплетающимся языком. – Она ведь не всегда такая была. Крохой она была, вот такой, – он показал ладонью, – отрада и сердцу услада… Ее не жечь, ее лечить надо…

– Я ведь не лекарь все-таки, думай, что городишь.

– Не лекарь, да многим помог.

– Я и не поп, чтобы беса гнать, если в ней бес сидит.

– Ты, главное, разберись, – умоляющим голосом возразил Ляпа. – Коли бес там – найдем попа… За бороду приведу…

– Ну что с тобой делать…

Ляпе показалось, что Ликтор произнес это с каким-то непонятным торжеством, но он отогнал от себя эту мысль. С чего бы Павлу торжествовать? Может быть, ему нравится просто, что к нему обратились, что власть возымел над людьми? Шут его знает…

Впервые за всю беседу Ляпа вдруг пожалел, что обратился к этому, как ни крути, чужаку, пришельцу. Возможно, еще не поздно дать задний ход…

Да, идея насчет сожжения Полинки-ведьмы нисколько не вдохновила родителя.

Он схватился за бутыль, быстро наполнил стопари в надежде, что владелец бутыли сделается покладистее.

– Знаешь, что? – заявил он отважно. – Бог с ней, с этой историей. Давай забудем. Я тебя ни о чем не просил. Вернется она, никуда не денется. А я присмотрю за ней, и если снова что неладное замечу – сразу ее в райцентр. Там и больница, и церковь…

– Э-э, нет, милый друг, – отозвался Ликтор. – Неладное, говоришь? А ну как это неладное меня самого коснется? Это теперь не только твое дело. Не боись, никто твою Полинку жечь не будет. Что у меня, понимания нет? Ступай домой и жди новостей. Я соберу кое-что и отправлюсь. Я и без тебя собирался в поход – я же не просто так здесь живу, я науку делаю.

Слово «наука» немного успокоило Ляпу.

В его представлении от науки еще никому не было худо. Правда, о расщеплении атома и карательной психиатрии, к примеру, он ничего не знал.

Самогон придал ему смелости, и он решил копнуть поглубже – сделать то, чего прежде никто не делал.

– Мы люди серые, – изрек он смиренно. – Наук не знаем совсем.

Ликтор усмехнулся:

– Ой ли? Может, и в школу не ходил?

– Ходил, конечно… Только когда это было! Все выветрилось давно… Ты у нас уже который год обитаешь – может, расскажешь чего? Или покажешь? Ну, я не знаю, – смешался Ляпа. – Намерил, может, чего каким-нибудь прибором. Давеча вот снова одна хреновина прилетала. Видели ее многие…

– НЛО, что ли?

– А кто ж его знает. По-вашему, по-научному, – оно самое.

– Давеча не видал, – заинтересованно сказал Ликтор. – Чем кончилось?

Ляпа-Растяпа довольно равнодушно пожал плечами.

– Да ничем… Все как обычно. Повисел в небесах вроде как треугольник, светился весь. Потом вот такой зигзаг сделал, – он начертил пальцем в воздухе острый угол, – сделал и только его и видели. А на лугу с утра трава примята. Кольцом, как всегда, не треугольником. И пахло, как после грозы.

– Шалят, – пробормотал Ликтор, думая о чем-то своем. – Игрища у них.

– Так покажешь?

– А? – очнулся тот. – Показать тебе? Ты же все равно не разберешься. Съезди в цирк, если зрелищ хочется.

– Ну хоть взгляну одним глазом…

– Ладно, изволь. Любопытство кошку сгубило, учти.

Ликтор скрылся в соседней комнате, вернулся через минуту с гнутым железным прутом.

– Вот тебе прибор, любуйся.

Ляпа разочарованно покосился на прут.

– Это что такое? Лоза?

– Лоза, угадал.

Ликтор зажал прут в огромной ладони, вытянул руку и замер. Прут торчал, нацеленный в Ляпу, как пистолет.

– Видишь, не шелохнется. Чисто у меня. А если выйти за околицу…

Ляпа пренебрежительно махнул рукой:

– Дразниться изволишь… Лозу мы все видели, и не раз. Да у меня у самого такая где-то лежит. По молодости баловался. Все клады искал или эти хотя бы… ну, ископаемые. За околицу выйдешь, так она завертится, а в лес углубишься, так вообще как юла. Затеешь копать, до ночи провозишься – ничего нет.

Хозяин покачал головой:

– Дурной вы народ. Откуда здесь клады, подумай сам?!

– Мало ли… В сотне верст к северу – золотой прииск, а еще подальше – каторжники. Беглые могли песочку намыть да закопать… Ты бы мне что поновее показал, чего мы не знаем.

Ликтор почесал в затылке.

– Поновее, говоришь? Ладно, будет тебе поновее.

Он снова вышел и быстро вернулся с железным ящиком, на торце у которого был вырезан круглый застекленный экран. Поставил на лавку. Ляпа присел на корточки, чтобы лучше видеть, приоткрыл рот, замер. Ликтор щелкнул тумблером, аппарат тихо завыл. По экрану побежали зеленые змеи.

Ляпа взирал на прибор с благоговением.

– Как он у тебя работает, на батарейках? Электричества-то нет.

– На них, да. Генераторы-аккумуляторы – разбираешься?

– Да откуда… Только слова слышал.

– Ну вот и любуйся тогда.

Ляпа зачарованно следил за змеями, и Ликтор сделал вывод, что в школе Ляпа, пожалуй, все-таки не учился. Во всяком случае, не усидел там до восьмого класса. Хотя сколько ему лет? Под пятьдесят? В его годы, возможно, в школах такого не было.

В общем, черт его знает, неважно.

Ляпа наблюдал за змеями минут десять, позабыв о самогонке. Ликтор подкручивал колесико, и змеи взвивались горбами; потом они вытягивались в дрожащие струны, потом по ним вновь пробегала легкая зыбь.

– Ты с этим Полинку пойдешь искать? – тревожно осведомился Ляпа.

– В том числе. Может быть. А может быть, и нет. Еще кое-что возьму. Но тебе смотреть нет смысла, все равно не поймешь.

– А что эта штуковина с ней сделает? Не покалечит?

– Чудак-человек – тебя же не покалечила. Покажет только, где она шарится.

Ляпа, крякнув, распрямился, не отводя уважительного взгляда от прибора.

– Ну, коли так…

– Ступай давай, – велел ему Ликтор. – На вот, прими – на посошок. Пить ты мастер, однако… Теперь ступай; я собираться буду, раз ты озадачил.

Ляпа вспомнил о бумажнике, спохватился, вторично полез за пазуху.

Павел остановил его:

– Оставь, ни к чему. В лесу какие расходы?

– Но как же…

– Оставь, я сказал.

Ликтор умел сказать так, что речи его начисто отбивали охоту спорить и возражать. И что греха таить – Ляпа убрал бумажник не без облегчения.

– Ну, я пошел тогда…

– Иди-иди.

– Когда тебя ждать обратно?

Ликтор закатил глаза:

– Бессмысленный ты человек. Кто ж это знает? Может, к вечеру, а может – через неделю. Полинка-то твоя по сколько дней пропадает?

– Всяко случалось. Но больше пяти суток вроде не бывало.

– Ну вот. Может, она еще вперед меня возвратится.

– Твои слова, да Богу в уши…

– Иди, говорю! – Ликтор чуть повысил голос.

Сам от себя такого не ожидая, Ляпа поклонился ему в пояс и, пятясь, вышел вон, едва не навернувшись на пороге.

Ликтор усмехнулся, когда гостя не стало.

Выключил осциллограф, снял его с лавки, отнес на место, укрыл рогожей.

Деревенщина дурная. С осциллографом на бесов? Это может явиться новым словом в теории и практике экзорцизма. Даже хочется с кем-нибудь поделиться, да жаль, что не с кем. Можно отослать донесение в отделение Инквизиции, но там юмор не приветствуется. Там ждут совсем других вестей, в которых не должно быть ничего развлекательного.

Пора им что-нибудь подбросить.

Ляпина Полинка – подходящая кость, они успокоятся, а то, не ровен час, пожалуют с инспекцией – озабоченные запутанностью и малой значимостью донесений.

Собирая рюкзак, Ликтор задумался. Осциллограф пускай отдыхает, это для Ляпы – но, в самом деле, что ж ему еще взять с собой? И как действовать в данном конкретном случае? Он еще не решил. Будь сейчас полнолуние, вопросы отпали бы сами собой, но до полной луны еще дни и дни, так что…

Истреблять Полинку, вероятно, не следует. А впрочем – как получится.

Он, пожалуй, не возьмет с собой ничего, кроме пайка, да и тот не так уж нужен – любой маломальски опытный человек всегда разыщет в лесу, чем прокормиться. Для него же это и вовсе не было проблемой. Эх, и сколько ж там живности разной шатается!

Ликтор твердо решил обойтись без оружия.

Солнце стояло в зените, пора было выходить. Ляпа, дурень, напился с утра пораньше; вот так работничек, прости Господи, а еще ведь семьянин… На самого Ликтора выпитый самогон не оказал никакого действия.

Он спустился в подпол, зажег свет. Генератор работал исправно.

Из тайника, сооруженного в стенке, Ликтор достал наглухо закупоренный пузырек с прозрачной жидкостью, шприц, жгут, спиртовую салфетку. В пузырьке еще было много, основной тайник можно было не трогать. Закатал рукав, перехватил жгутом плечо, поработал кулаком.

Почти не глядя, он привычным движением продвинул иголку в вену и ввел пять кубиков раствора. Постоял с закрытыми глазами, прислушиваясь к ощущениям. Открыл глаза. Все вокруг представилось ему в красноватых тонах.

Как обычно. Теперь можно было – даже нужно – как можно скорее покинуть село.