Текст книги "1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции"

Однако у Гапона, по сути, уже не было выбора. 2 января на собрании в Нарвском отделе было принято решение о начале забастовки, и на следующий день Путиловский завод встал. Одновременно с этим весь Петербург был обклеен списками широких экономических требований, главными из которых был 8-часовой рабочий день и установление минимальной зарплаты.

В тот же день у министра финансов В.Н. Коковцова состоялось совещание питерских заводчиков и фабрикантов, на котором обсуждались меры по прекращению рабочей забастовки. По его итогам он написал доклад царю, в котором утверждал, что «требования рабочих незаконны» и «невыполнимы», а установление 8-часового рабочего дня на Путиловском заводе, выполнявшем срочные заказы для армии, напрямую угрожало фронту. Коковцов также писал, что забастовкой руководит разрешенное властями Собрание во главе с попом Гапоном. Царь ознакомился с докладом, но, как обычно, ничего не предпринял.

4 января торжествующий Гапон вместе с рабочими снова явился к директору Путиловского завода Смирнову и зачитал ему список требований бастующих. При этом к трудящимся он обращался не по-церковному – «братья», а по революционному – «не так ли, товарищи?». Смирнов же не нашел ничего лучше, как снова проявить «твердость», заявив, что требования рабочих «неисполнимы». В итоге на следующий день забастовали и другие предприятия Санкт-Петербурга, в акции участвовали уже десятки тысяч рабочих.

6 января Гапон отправился уже к министру внутренних дел П.Д. Святополк-Мирскому, но тот «благоразумно» отказался принять его. Лидер движения явно пытался играть на повышение ставок, умело манипулируя ситуацией. После неудачного визита к министру Гапон решил, что настал момент доставать из кармана последний туз. «Вызвав под неопределенными, но сильно действующими лозунгами «борьба за правду», «за рабочее дело» и т. д. почти всеобщую забастовку петербургских рабочих (быстрый успех движения показывал, что почва хорошо подготовлена), Гапон и его окружение внезапно и резко повернули движение на политические рельсы», – писал Ольденбург. «Сознавая, что со своей стороны я сделал всё, чтобы сохранить мир, я решил, что другого исхода не было, как всеобщая забастовка, а так как забастовка эта, несомненно, вызовет закрытие моего союза, то я и поспешил с составлением петиции и последними приготовлениями», – вспоминал сам Григорий Гапон.

6 января Гапон приехал в Нарвский отдел Собрания и произнес речь, в которой призвал рабочих обратиться со своими нуждами непосредственно к царю. Мол, «на рабочего не обращают внимания», «не считают его за человека» и т. п. Настал момент, чтобы трудящиеся со всей силой заявили о своих правах. Гапон призывал всех рабочих, с женами и детьми, идти днем 9 января прямо к Зимнему дворцу. В тот же день была составлена знаменитая петиция. «Нас толкают все дальше в омут нищеты, бесправия и невежества, – говорилось в тексте. – Разве можно жить при таких законах? Не лучше ли умереть нам всем, трудящимся? Пусть живут и наслаждаются капиталисты и чиновники… Немедленно повели созвать представителей земли русской… Повели, чтобы выборы в учредительное собрание происходили при условии всеобщей, тайной и равной подачи голосов… Вот, Государь, наши главные нужды, с которыми мы пришли к Тебе! Повели и поклянись исполнить их, и Ты сделаешь Россию счастливой и славной, а имя своё запечатлеешь в сердцах наших и наших потомков на вечные времена. А не повелишь, не отзовешься на нашу мольбу, – мы умрем здесь, на этой площади, пред Твоим дворцом. Нам некуда больше идти и незачем! У нас только два пути: или к свободе и счастью, или в могилу. Укажи, Государь, любой из них, мы пойдем по нему беспрекословно, хотя бы это и был путь к смерти. Пусть наша жизнь будет жертвой для исстрадавшейся России! Нам не жалко этой жертвы, мы охотно приносим ее!»

Идея шествия ко дворцу «всем миром» была до гениальности проста. В первую очередь тем, что самого Гапона она ставила практически в беспроигрышное положение. Прими царь это ходатайство от народа, Гапон становился победителем и вождем народа. Откажи и не прими, Гапон оставался хорошим, а царь становился плохим. Дескать, станет ясно, с кем он – с народом или против народа. «Резолюции либеральных банкетов и даже земств бледнеют перед теми, которые депутация рабочих попытается завтра представить царю», – восхищался французский корреспондент Авенар.

Ну а самое главное, власти были совершенно застигнуты врасплох внезапно свалившейся опасностью! Только 7 января в правительстве узнали о политическом характере движения и его массовости. Между тем в этот день к забастовке присоединились и все типографии, в связи с чем газеты на следующий день не вышли. Следовательно, СМИ оказались парализованы, что в данном случае также оказалось на руку Гапону. Градоначальник вынужден был организовать расклейку листовок с предупреждением об опасности массовых манифестаций, однако выпустить их удалось совсем немного. Ну а Гапон со своими сторонниками в это время разъезжал по отделам Собрания, зачитывал петицию и требовал от рабочих поклясться, что они явятся в воскресенье на демонстрацию и не отступятся от своих требований, даже если им будет угрожать смерть.

По свидетельству очевидцев, после речей Гапона толпа пребывала в состоянии «религиозной экзальтации». Люди плакали, топали ногами, стучали стульями, бились кулаками в стены и клялись, как один, явиться на площадь и умереть за правду и свободу. И это не было удивительным.

Что, в сущности, предлагал простым трудящимся царский режим? Всю жизнь трудиться без отдыха за гроши, едва сводя концы с концами, а потом передавать эту нищету по наследству своим детям. В то время как буржуи разъезжали на дорогих рысаках и ходили по ресторанам. А потом старость, болезнь и смерть в полной нищете в какой-нибудь ночлежке или халупе. В то время как элита жила во дворцах, развлекалась на балах и ездила отдыхать за границу и в сказочный Крым. Где, спрашивается, справедливость?! Многим казалось, что 9 января навсегда перевернет их жизнь или хотя бы даст надежду на лучшее.

«Быть может, никогда и нигде еще революционный подъем огромных народных масс – готовность умереть за свободу и обновление жизни – не соединялся с таким торжественным, можно сказать, народнорелигиозным настроением», – рассказывала очевидец событий Л.Я. Гуревич. «Названный священник приобрёл чрезвычайное значение в глазах народа, – писал прокурор Петербургской судебной палаты министру юстиции. – Большинство считает его пророком, явившимся от Бога для защиты рабочего люда. К этому уже прибавляются легенды о его неуязвимости, неуловимости и т. п. Женщины говорят о нем со слезами на глазах. Опираясь на религиозность огромного большинства рабочих, Гапон увлёк всю массу фабричных и ремесленников, так что в настоящее время в движении участвует около 200 000 человек. Использовав именно эту сторону нравственной силы русского простолюдина, Гапон, по выражению одного лица, «дал пощечину» революционерам, которые потеряли всякое значение в этих волнениях, издав всего 3 прокламации в незначительном количестве. По приказу о. Гапона рабочие гонят от себя агитаторов и уничтожают листки, слепо идут за своим духовным отцом. При таком направлении образа мыслей толпы она, несомненно, твердо и убежденно верит в правоту своего желания подать челобитную царю и иметь от него ответ, считая, что если преследуют студентов за их пропаганду и демонстрации, то нападение на толпу, идущую к царю с крестом и священником, будет явным доказательством невозможности для подданных царя просить его о своих нуждах».

В тот момент Гапон действительно стал вторым Христом, люди видели в нем пророка, посланного Господом для освобождения рабочего класса. А его поповское обличье только добавляло правдоподобности. И напрасно Гапона потом обзывали «провокатором». Он был именно вождем и революционером, вероятно одним из лучших революционеров в мировой истории.

За два дня до шествия Гапон позаботился и о поддержке со стороны традиционных революционеров, социал-демократов и эсеров. «Пойдем под одним знаменем, общим и мирным, к нашей святой цели», – говорил он на встрече с ними. Попу удалось убедить коллег присоединиться к мирному шествию, не прибегать к провокациям, не поднимать красных флагов и, главное, не орать традиционное «долой самодержавие». Гапон был полностью уверен в успехе движения и считал, что царь вынужден будет выйти к народу и принять петицию. При этом он лично собирался взять с того клятву немедленно подписать указ о всеобщей амнистии и о созыве Учредительного собрания. После этого Гапон намеревался выйти к народу и махнуть белым платком, это был сигнал к всенародному празднику. Ну а если бы царь отказался принять народное ходатайство и подписать указ, он махнет красным платком. Это уже был прямой сигнал к революции. В этом случае революционерам и погромщикам предоставлялась полная свобода действий. «Тогда выбрасывайте красные флаги и делайте все, что найдете разумным», – говорил Гапон эсерам.

Пожалуй, никогда более в нашей истории революционеры разного толка, обычно враждующие, не выступали в столь едином порыве. Эсеры и социал-демократы зачитывали петицию и призывали всех идти к Зимнему дворцу. При этом некоторые ораторы даже подражали Гапону, копировали его украинский акцент.

План Григория Гапона конечно же был и наивен, и столь же коварен. Фактически царю и всей власти ставился шахматный мат еще до начала партии. Пойти на поводу у толпы и ее лидера – попа они конечно же не могли. Причем как в силу тупости и глупости, так и от страха перед повторением штурма Бастилии. А отказ автоматически означал плевок в лицо народу и окончательный крах авторитета самодержавия.

7 января совсем осмелевший Гапон еще и явился к министру юстиции Н.В. Муравьеву и в ультимативной форме потребовал у того оказать воздействие на царя, уговорить его принять петицию. «Падите ему в ноги и умоляйте его, ради него самого, принять депутацию, и тогда благодарная Россия занесет ваше имя в летописи страны», – заявил Гапон. Муравьев действительно сходил к царю, но на коленях не ползал. «Со вчерашнего дня в Петербурге забастовали все заводы и фабрики, – записал Николай II в дневнике 8 января. – Во главе рабочего союза – какой-то священник-социалист Гапон».

В этот же день, наконец осознав истинный масштаб угрозы, МВД выдало ордер на арест Гапона. Однако выполнить его уже не представлялось возможным, так как поп всегда был окружен плотной толпой рабочих и полицейские могли быть просто растерзаны ими.

По свидетельству современников, 8 января Гапон и его окружение, до этого уверенные в своей победе, вдруг стали испытывать сомнения. Не случайно накануне выступления Гапон направил письма царю и министру внутренних дел с призывом избежать кровопролития. «Если Ты, колеблясь душой, не покажешься народу и если прольется неповинная кровь, то порвется та нравственная связь, которая до сих пор ещё существует между Тобой и Твоим народом. Доверие, которое он питает к Тебе, навсегда исчезнет», – писал он Николаю II. В одной из последних речей перед шествием Гапон говорил: «Здесь может пролиться кровь. Помните – это будет священная кровь. Кровь мучеников никогда не пропадает – она дает ростки свободы…»

Между тем самому царю было не до писем. Департамент полиции сообщил ему, что во время манифестации возможны кровавые беспорядки, подготовленные революционерами. Возможен даже захват дворца и арест государя. В свою очередь, великий князь Владимир, командующий петербургским гарнизоном, во всех красках напомнил Николаю о событиях начала Французской революции. Там ведь тоже все начиналось с мирного шествия к королю! Испуганный царь принимает одно из самых роковых решений в своей жизни – трусливо бежать из Зимнего дворца в Царское Село. Отдав проблему шествия на откуп силовикам[17]17
  Радзинский Э.С. «Господи… Спаси и усмири Россию». Николай II: жизнь и смерть. М.: Вагриус, 1993. С. 94–95.


[Закрыть]. Убегая, как крыса с еще не тонущего корабля, он конечно же еще не подозревал, что в этот самый момент превращается из просто Николашки в Николашку Кровавого…

Свобода или смерть!

Утром 9 января Гапон во главе 50-тысячной толпы двинулся в направлении Зимнего дворца. Другие рабочие шли в центр города от своих отделов, намереваясь соединиться на Дворцовой площади. Всего в шествии участвовало 300 тысяч человек! Такого в истории России еще никогда не было. В последний момент Гапон для пущей уверенности решил придать процессии характер крестного хода. Не посмеют же они в крестный ход палить?! Из ближайшей часовни были взяты четыре хоругви, несколько икон, которые понесли перед толпой. Кроме того, рабочие несли портреты царя и огромный белый флаг с надписью: «Солдаты! Не стреляйте в народ!»

Когда толпа приблизилась к Нарвской заставе, ее атаковал отряд кавалерии. Кое-кто наивно думал, что под воздействием этого «блицкрига» рабочие испугаются и разбегутся. Но не тут-то было. Григорий Гапон закричал: «Вперед, товарищи! Или смерть, или свобода!» После чего огромная толпа сомкнула ряды и продолжала шествие. «Наэлектризованные агитацией, толпы рабочих, не поддаваясь воздействию обычных общеполицейских мер и даже атакам кавалерии, упорно стремились к Зимнему дворцу», – говорилось потом в докладе правительству.

Когда шествие от Нарвской заставы подошло к обводному каналу, путь ему преградила цепь солдат. Однако толпа, несмотря на предупреждения, двинулась вперед. Солдаты были в ужасе, увидев отчаянные и одновременно одухотворенные лица людей, которые шли, словно зомби, управляемые неведомой силой. По цепи прокатился ропот и ужас.

Может, опустить ружья и отступить… Поворотный момент истории!

Но командиры после некоторых колебаний скомандовали дать холостой залп. После выстрелов ряды рабочих дрогнули, но Гапон и другие лидеры движения с пением двинулись дальше и увлекли за собой толпу. И тогда был дан настоящий залп. Причем стреляли прицельно. Первыми же выстрелами были убиты ближайшие соратники Гапона – рабочий Иван Васильев и телохранитель М. Филиппов, шедшие рядом с ним. Сам вождь трудящихся получил легкое ранение в руку и был повален на землю общим напором толпы. После нескольких залпов задние ряды обратились в бегство.

На Шлиссельбургском тракте, на Васильевском острове и Выборгской стороне происходило то же самое. Демонстранты доходили до кордона войск, отказывались разойтись, не отступали при холостых залпах и рассеивались, когда солдаты открывали огонь. Отдельные группы рабочих все же смогли проникнуть на Невский проспект и в окрестности Зимнего дворца обходными путями, там тоже несколько раз возникала стрельба. Позднее официальные данные назвали в числе жертв 130 убитых и сотни раненых, но народная молва, а главное, зарубежные СМИ тотчас приумножили это количество во много раз. Но дело, собственно, было не в числе убитых, а в самом факте, который уже никогда нельзя было смыть. Русский царь стрелял в рабочих, которые шли к нему мирным шествием, с петицией с мольбой о помощи! Этот день навсегда вошел в историю под названием Кровавого воскресенья.

И хотя Гапон, на первый взгляд, не достиг своих целей, на самом деле брошенный им в самодержавие камень вызвал такие волны, которые уже вскоре едва не утопили его. Без сомнения, 9 января 1905 года навсегда разделило Россию на «до» и «после». И заслуга «второго Христа» в этом была велика.

В последнее время стал активно культивироваться миф, что революция началась на «японские деньги». Суть байки проста. Якобы, несмотря на поражения первого года войны, Россия к началу 1905 года только «усилилась», наладила снабжение и поставки вооружений на Дальний Восток. Посему рано или поздно чаша весов почему-то должна была непременно склониться в ее пользу. Эдакое перетягивание каната, когда одна сторона за счет внезапности поначалу чуть не повалила противника и не вырвала канат, но тот все же удержал его и постепенно, напрягая все силы, тянул в свою сторону.

Возник этот миф на самом деле довольно давно. «Время работало в пользу России, на втором году войны должен был сказаться ее более мощный организм, более мощный и в военном и в финансовом отношении, – писал еще в 1939 году царский историограф Ольденбург. – Только диверсия в тылу русской армии, только внутренние волнения в России могли предотвратить такой исход войны… Внутренние волнения в России были необходимы Японии как воздух»[18]18
  Ольденбург С.С. Указ. соч. С. 261.


[Закрыть].

Также сторонникам теории о «ноже в спину» хочется задать встречный вопрос. Почему в самой Японии, которая тоже переживала непростые времена из-за войны и где рабочие и крестьяне также жили не в самых прекрасных условиях, революция не началась? И почему царское правительство не дало денег японским революционерам на свержение императора? Тем более, как утверждается, финансово все обстояло неплохо, а «организм» был сильнее японского.

Кроме того, сам факт каких-то разоблаченных революционных инвестиций вовсе не доказывает, что революция в целом делалась именно на эти деньги. И что именно за эти «гонорары» шли на демонстрации толпы голодных рабочих. Тот же Ольденбург, поклонник царя, справедливо отмечал: «Неверно было бы утверждать, что революцию делали за иностранные деньги. Люди, отдавшие все свои силы делу революции, готовые отдать за нее жизнь, делали это не ради получения денег от кого бы то ни было. Но в известной степени революция делалась на иностранные деньги: внутренние враги русской власти (вернее, часть их) не отказывалась от помощи ее внешних врагов».

Следует также напомнить, что теория «ножа в спину», воткнутого в «побеждающую» (или вскоре должную победить) страну, была придумана Адольфом Гитлером. Так он объяснял позорное поражение Германии в Первой мировой войне. Потом, в бытность фюрером, он сделал все, чтобы этот самый «нож в спину» не повторился, и в итоге Германия, теперь уже сражавшаяся «до конца», потерпела еще более позорное, полное поражение.

Есть и еще один немаловажный аспект в вопросе «революционных» денег. Большинство историков указывают исключительно «подлые» и «разрушительные» мотивы и цели, по которым восставшим оказывалась финансовая помощь. Мол, все хотели «ослабить Россию», «взорвать страну изнутри» и добиться ее поражения. В действительности те же американские миллионеры перечисляли пожертвования финским повстанцам, так как просто хотели поддержать борьбу угнетенного народа за свободу и независимость. Британские круги, начитавшись в газетах об ужасах Кровавого воскресенья, полагали, что помогают русскому народу бороться за свои права и против кровавой деспотии царя.

Из-за границы, особенно из демократических стран, ситуация в России небезосновательно выглядела не совсем так, как этого хотелось бы Николаю II и царским чиновникам!

Что касается Гапона, то после Кровавого воскресенья ему удалось скрыться, перейти на нелегальное положение, а затем выехать за границу. Присоединившись к большой семье революционеров-эмигрантов, в Швейцарии он встречался с Лениным, эсерами, западными журналистами, а попутно писал, по выражению Ольденбурга, «неистовые воззвания» русскому народу. «Министров, градоначальников, губернаторов, исправников, городовых, полицейских стражников, жандармов и шпионов, генералов и офицеров, приказывающих в вас стрелять, – убивайте, – говорилось в одном из них. – Все меры, чтобы у вас было вовремя настоящее оружие и динамит, – знайте, приняты… На войну идти отказывайтесь… Водопроводы, газопроводы, телефоны, телеграф, освещение, конки, трамваи, железные дороги уничтожайте… Раздавим внутренних кровожадных пауков нашей дорогой родины»[19]19
  Ольденбург С.С. Указ. соч. С. 271.


[Закрыть]. Главными врагами народа Гапон объявил «зверя-царя», «шакалов-министров» и «собачью свору чиновников».

Интеллигентный терроризм

Первыми на призыв к убийствам, как водится, откликнулись эсеры. 4 февраля 28-летний Иван Каляев, сын полицейского и поэт, прямо в Московском Кремле бросил бомбу в карету командующего московским военным округом великого князя Сергея Александровича. Последний был дядей царя и считался главой «партии сопротивления», главным организатором расстрела рабочих 9 января. Теракт оказался необычайно эффектным, «орудие тирании», как называли князя революционеры, был разорван в клочья прямо в историческом центре России.

Жена погибшего Елизавета Федоровна через некоторое время потребовала свидания с убийцей мужа. Ее ввели в камеру, она спросила:

– Зачем вы убили моего мужа?

– Я убил Сергея Александровича, потому что он был орудием тирании. Я мстил за народ!

– Не слушайтесь вашей гордости. Покайтесь… А я умолю государя даровать вам жизнь. Я буду просить его за вас. Сама я вас уже простила.

– Нет! Я не раскаиваюсь, я должен умереть за свое дело, и я умру… Моя смерть будет полезнее для моего дела, даже чем смерть Сергея Александровича.

Каляева предсказуемо приговорили к смертной казни. «Я счастлив вашим приговором, – заявил он в ответ. – Надеюсь, вы исполните его так же открыто и всенародно, как я исполнил приговор партии социалистов-революционеров. Учитесь смотреть прямо в глаза надвигающейся революции!»[20]20
  Радзинский Э.С. Указ. соч. С. 102–103.


[Закрыть]

Впрочем, убийство князя являлось вполне типичным, как по исполнению, так и по рангу погибшего – крупный царский чиновник. Но уже вскоре революционный терроризм станет в России такой же обыденностью, как и пьяная поножовщина. И это притом, что большую часть членов партии, занимавшейся террором, составляла интеллигенция.

Вот, например, Нижегородская ячейка партии эсеров возникла прямо накануне первой русской революции. Членами эсеровской подпольной организации были люди самых разных профессий, в частности бывший студент Е.Е. Колосов, садовник В.Е. Лазарев, врач Н.И. Долгополов, прапорщик запаса Д.П. Бирюков, присяжный поверенный С.М. Синицын, художник-декоратор Е.И. Умнов и другие. Всего актив нижегородских террористов состоял примерно из 30 человек. Партийный бюджет формировался не особо цивилизованными методами, в основном грабежами. В числе прочих нижегородские эсеры совершили вооруженные налеты на казенную винную лавку, на кассу конторы кооперативного общества «Надежда», похитив там 5 тысяч рублей, кассу конторы завода Доброва и Набгольц и другие учреждения. Вырученные средства шли на печатание листовок, покупку оружия и взрывчатки. Эсеровские агитаторы в основном ориентировались на крестьян и рабочих, но помимо этого «посещали» даже Кремлевский полк и Окский резервный батальон, пытаясь склонить на свою сторону солдат.

Наиболее активную деятельность нижегородские эсеры развернули в 1905 году. По мнению лидеров ячейки, взрывы и убийства высокопоставленных чиновников и руководителей правоохранительных органов должны были способствовать росту революционных настроений и в конечном счете свержению ненавистного царского режима. В начале апреля нижегородский комитет эсеров постановил убить начальника нижегородского охранного отделения ротмистра А.В. Грешнера. Исполнителя определили методом жребия. Им стал А.Л. Никифоров, дворянин по происхождению.

Некоторое время боевики следили за Грешнером и его маршрутами передвижения. Последний не пользовался охраной, посему нападение на него было в итоге произведено без особой фантазии. Днем 28 апреля Грешнер ждал трамвай на Большой Покровке, когда к нему подошел Никифоров и просто выстрелил из револьвера в упор. Затем террорист кинулся бежать по улице в сторону кремля. Караульные, коих в районе нападения оказалось несколько человек, со свистом кинулись в погоню. Прохожие, услышав стрельбу и крики, в панике разбегались по дворам и подворотням. Никифоров мчался до площади Минина, периодически стреляя в преследователей. Однако в револьвере, как известно, всего семь патронов, а перезаряжать барабан у убийцы не было времени. В итоге боеприпасы у него закончились, и как раз там, где ныне стоит в качестве достопримечательности бронзовая фигура городового, те самые городовые, только живые, схватили террориста. Итог предсказуем – виселица.

Самих эсеров убийство Грешнера вдохновило на новые «подвиги». Готовилось даже покушение на нижегородского губернатора П.Ф. Унтербергера. Однако наполеоновским планам не суждено было сбыться. Дело в том, что полиция активно практиковала внедрение в среду подпольщиков провокаторов и шпионов. Одним из агентов охранки был и известный эсер Евно Азеф. Будучи одним из создателей партии и организатором множества террористических актов, он одновременно работал в Охранном отделении, получая огромный ежемесячный оклад в 1000 рублей! Впрочем, подобное «совместительство» в те годы не являлось редкостью. Именно Азеф организовал «подрыв» министра внутренних дел и шефа корпуса жандармов В.К. Плеве. Словом, для кого-то терроризм был идейным смыслом жизни, а для других просто бизнесом или хобби, приносившим неплохие доходы.

Летом 1905 года Азеф приезжал в Нижний Новгород, где встречался с руководителями местной ячейки и обсуждал с ними планы революционной борьбы. В Нижнем даже планировали всероссийский съезд эсеровских боевиков! Однако, работая на два фронта, Азеф, с одной стороны, разработал грандиозные планы террористической войны в городе, с другой – выдал часть этих «методразработок» охранке. Многие эсеры были арестованы, и в итоге ни съезд, ни покушение на губернатора не состоялись.

Тем не менее эсеры не унывали, вербуя все новых сторонников и создавая филиалы в сельской местности. Так называемые «боевые дружины» были сформированы в Горбатовском уезде, селе Черновское Сергачского уезда и в других местностях. Там социалисты-революционеры устраивали погромы, поджоги, запугивали полицейских и чиновников. Городовым предлагали либо уволиться с работы, либо в дальнейшем считаться «врагами народа» с соответствующими последствиями.

Любопытно, что методы эсеров и социал-демократов по добыванию денег (так называемые экспроприации) нередко использовались обычными преступниками. Так, в том же Нижнем Новгороде мещанка Анна Другова, проживавшая на Успенском съезде, получила по городской почте письмо, в котором от имени некой партии «анархистов-коммунистов» требовалось передать в распоряжение этой партии 500 рублей. В противном случае авторы письма угрожали лишить Другову жизни. Деньги мещанка должна была вынести в 16–17 часов на парадное крыльцо дома завернутыми в красный платок. Там, дескать, эти «пожертвования» и будут приняты от нее одним из членов партии.

«Другова сообщила о письме сыскной полиции, которою и были командированы к указанному времени агенты и надзиратель Куклев для задержания того, кто явится за деньгами, – сообщала криминальная хроника. – В пятом часу дня на крыльцо дома вышла кухарка Друговой Суханова, держа в руках пачку белой бумаги, завернутую в красную тряпку. Вскоре к ней подошел какой-то молодой человек, взял у нее из рук пачку и бросился бежать. Агенты и надзиратель пустились в погоню за ним. Молодой человек на бегу за что-то спо ткнулся и упал и тут же был задержан полицией, причем из кармана у него выпал заряженный шестью пулями и вполне исправный револьвер. Задержанный оказался крестьянином Иваном Ивановичем Панкратовым. На предварительном следствии экспертизою было установлено, что письмо на имя Друговой, написанное печатными буквами, и адрес на конверте сделаны рукой Панкратова. В то же время на следствии выяснилось, что Панкратов к партии анархистов-коммунистов не принадлежал, и письмо было написано им по собственной инициативе и в личных выгодах».

Впрочем, доказанный состав преступления в те времена вовсе не означал неотвратимое возмездие. У подсудимого всегда был шанс произвести хорошее впечатление на присяжных заседателей и добиться оправдания, чем и воспользовался Панкратов. Во время суда он со слезами на глазах изображал из себя жертву тяжелой жизни. Оказалось, что три месяца назад Иван Иваныча уволили с Сормовского завода, вследствие чего он «обнищал и дошел до отчаяния». Гражданин даже подумывал о сведении счетов с жизнью, но в последний момент прочитал в газете о методах выколачивания денег, использовавшихся некоторыми политическими партиями. Так он и задумал аферу с письмом, а на случай неудачи якобы и приготовил револьвер, дабы застрелиться… В итоге присяжные разжалобились и вынесли Панкратову оправдательный вердикт!