Текст книги "Кавалерист-девица"

XIX

Василий Чернов отпустил своих сообщников, предварительно рассчитавшись с ними.

Хлопушка и Косой в тот же день пропили все деньги, которые получили, и без копейки пешком вернулись в Сарапул.

Сам Чернов остался стеречь свою жену.

Утром Дурова проснулась очень рано; она привыкла вставать чуть не с петухами. Захотела она отворить дверь, но дверь из сеней была заперта на замок, а ключ хранился у Чернова.

Молодая женщина не стала стучать, а подошла к окну и стала в него смотреть. Только что забрезжил свет; в деревне была тишина; крестьяне, пользуясь свободным временем, не торопились рано вставать, чтобы не жечь зря огня.

У Нади явилась мысль вышибить двойные рамы и уйти.

«Но куда я уйду? – рассуждала она. – От деревни до города далеко… Теперь не лето, замерзнешь как раз, а то волки растерзают… Нанять подводу – пожалуй, со мной никто не поедет».

Надежда Андреевна решилась выждать более удобного случая к бегству.

В продолжение дня к ней в избу несколько раз входил Чернов; он принес ей обед и чай. Бесконечное число раз он просил и умолял ее примириться и жить с ним.

Наде было противно слушать, и она, не отвечая ему, уходила за перегородку.

Как-то, сидя у окна, она увидала, что мимо избы едет в открытых санях какой-то офицер; молодой женщине удалось хорошо рассмотреть его, так как лошади шли шагом. В офицере она, к удивлению и радости, узнала князя Дмитрия Шустова, которого она во время сражения спасла от неминуемой смерти.

Надя начала громко стучать в окно, чтобы обратить внимание князя.

Она не ошиблась. Князь услышал и приказал своему вознице подъехать к окнам Гаврилиной избы.

Надя быстро выбила стекла из рамы и в разбитое окно, высовывая свою голову, радостным голосом проговорила:

– Здравствуйте, князь!

– Боже, кого я вижу! – воскликнул с удивлением молодой князь.

– Узнали?

– Еще бы! Но скажи, Дуров, как ты очутился здесь?

Он принимал Надежду Андреевну за мужчину.

– Я – в заключении, князь.

– Как? Что ты говоришь?

– Да-да, спасите меня, выручите из неволи, – меня здесь держат под замком.

– Кто осмелился?

– Один родственник.

– Приказывай, что я должен делать, – я весь к твоим услугам.

– Увезите меня отсюда.

– С восторгом.

Князь Дмитрий получил отпуск для поправления своего здоровья и ехал к матери в деревню; по дороге он прожил несколько дней в имении своего товарища, которое находилось недалеко от города Сарапула; возвращаясь оттуда, князь Шустов должен был проехать через деревню Марфино, где совершенно случайно и столкнулся с Дуровой.

Ехал он в сопровождении денщика и двух крепостных слуг; все они были хорошо вооружены.

Князь со слугами вошел в ворота и направился к двери; она была на замке.

Навстречу ему вышли Чернов и Гаврила.

– Как вы смеете держать под замком офицера? – грозно крикнул на них Шустов.

– Никакого офицера мы взаперти не держим, – спокойно ему ответил Чернов.

– Кто же там?

– Моя жена…

– Да он сумасшедший!.. Сбивайте замок! – приказал молодой князь слугам.

Замок был сшиблен; дверь отворена.

– Выходите, Дуров!

Надя поспешно накинула на себя плащ и вышла в сени.

– Едемте! – крикнул ей Шустов.

– Стойте, по какому праву вы увозите мою жену? – загораживая им дорогу, вне себя от гнева, воскликнул Чернов и схватил лежавший в сенях топор.

– Прочь с дороги! Иначе я застрелю тебя, негодяй!

Князь Шустов прицелился в Чернова.

– Заберите у него топор!

Слуги князя набросились на Чернова, вырвали у него топор, а самого его впихнули в избу и приперли дверь засовом.

Гаврила стоял молча, понурив голову; он боялся и рот разинуть перед важным барином – князем Шустовым.

– Едем же, Дуров! Ты мне дорогой расскажешь, как ты очутился под замком!

Надежда Андреевна, князь Дмитрий и его слуги, никем не остановленные, сели в сани, запряженные лихой тройкой; кони рванулись и понеслись.

Из передней избы мужика Гаврилы вдогонку им понеслись брань и проклятия.

XX

– Ну, Дуров, рассказывай, как это ты угодил в неволю! – весело проговорил молодой князь Шустов, обращаясь к Наде.

– Не теперь, князь! Пожалуйста, не теперь.

– Почему?

– Я очень устал, взволнован.

– Видно, твой родственник – сумасшедший. Он назвал тебя своей женой?..

Надя не могла не покраснеть.

– Да-да, на него находит, – тихо ответила она.

– Еще один вопрос?

– Спрашивайте.

– Зачем он завез тебя в эту деревню?

– Это, князь, целая история! Как-нибудь вам все-все расскажу, только не теперь.

– Хорошо, хорошо.

– Теперь я, в свою очередь, сделаю вам несколько вопросов, – обратилась Дурова к князю Дмитрию.

– Пожалуйста, пожалуйста.

– Как вы попали в деревню?

– Я ехал мимо, – ответил ей Шустов.

– А куда вы ехали?

– К матери в деревню – я получил отпуск; поедем со мной.

– Куда?

– В деревню.

– Мне ехать с вами?

Молодая женщина удивилась.

– Ты удивлен, Дуров?

– Признаюсь.

– Что же тут удивительного, если я приглашаю тебя к себе как приятеля, друга. Надеюсь, ты позволишь мне так называть тебя.

– С восторгом, князь.

– Послушай, не называй меня князем.

– А как же?

– Зови просто Шустов. Итак, едем со мной.

– Это невозможно.

– Почему?

– Мне ехать в незнакомый дом!

– Моя мать будет так рада – ведь ты жизнь мне спас! Поедем же, право, поедем.

Надя в конце концов согласилась, князь Дмитрий уговорил-таки ее ехать с ним в деревню к матери.

Дурова рада была случаю уехать из Сарапула. После истории с мужем она невзлюбила этот город и была не прочь из него уехать; ей только жаль расстаться было с отцом – братья и сестры чуждались Нади, все не могли привыкнуть к ней.

Срок отпуска Дуровой еще не кончился, и она свободно могла ехать куда вздумается.

Дмитрий Шустов заехал в Сарапул.

Надя познакомила его с отцом. Андрей Васильевич очень был рад этому знакомству. Князья Шустовы своим именитым родом и богатством славились по всей России.

Надежда Андреевна сказала отцу о своем желании ехать в гости, в подмосковную усадьбу Шустова.

Этому старый ротмистр немало удивился:

– Как, Наденька, неужели ты решаешься ехать?

– Еду, папа.

– Как будто неловко… ты – женщина и поедешь с молодым офицером, – недоумевал Андрей Васильевич.

– Не забывай, папа, князь не знает, что я женщина; он принимает меня за офицера, за товарища…

– Все же, Наденька, как-то неловко.

– Я решила ехать.

– Что же, поезжай, твоя воля; только обидно, что ты родной дом променяла на чужой.

– Ты не сердись, папа. Скажу тебе откровенно – мне все здесь так наскучило, надоело… и притом недостойный поступок со мной Василия.

– Этому негодяю не миновать тюрьмы. Я его запрячу, непременно запрячу.

– Нет, папа, оставь его в покое.

– Он, как разбойник, напал на тебя, и ты за него просишь!

– Он мне все-таки был мужем… Я прошу тебя, милый папа, оставь его. Лежачего не бьют. Не правда ли, папочка, ты не сделаешь ничего худого Василию.

Говоря эти слова, молодая женщина целовала руки у своего отца.

– Ну хорошо, хорошо… Какое у тебя, Наденька, хорошее, доброе сердце.

– Солдатское сердце, папа.

Надежда Андреевна нежно простилась с отцом, родными и со старухой Никитишной.

– Едешь?

– Еду, Никитишна.

– Экая ты непоседа, право! Надолго ли едешь-то? – слезливо посматривая на свою любимицу, спросила старушка.

– Надолго, Никитишна.

– Верно, с тобой я уж больше не увижусь.

– Бог даст, еще свидимся.

– Нет уж, где. Я скоро умру, – печально промолвила старушка.

– Поживешь еще.

– Нет, помру; предчувствие у меня есть.

Это предчувствие не обмануло Никитишну: она вскоре после отъезда из Сарапула Нади тихо скончалась.

Кавалерист-девица уехала с молодым князем Шустовым.

XXI

Верстах в сорока от Москвы на крутом, обрывистом берегу Москвы-реки, находилась богатая родовая вотчина князей Шустовых.

Господский дом, каменный, двухэтажный, построен был знаменитым архитектором-итальянцем наподобие древнегреческих храмов; портик и лестница выложены были мрамором. Широкая мраморная лестница вела из просторной передней во внутренние комнаты. Внутренняя отделка этого дома-дворца поражала своей роскошью и великолепием.

Невдалеке от главного дома находилось несколько домов, в которых жили многочисленные княжеские дворовые.

К господскому дому примыкал огромный разбитый по-английски сад с редкими деревьями, с красивыми цветниками, беседками, затейливыми мостиками, перекинутыми через канавки.

Посреди сада на обширной поляне находился домашний театр, построенный тоже итальянцем-архитектором. В этом театре при жизни старого князя Михаила Ивановича Шустова бывали балет, феерии и даже опера – старик-князь был известный театрал. Из своих крепостных он составил три труппы, драматическую, оперную и балетную, и сам писал драмы и феерии. Бывал он на репетициях и следил за игрой своих доморощенных артистов.

Идя на репетицию, старый князь всегда брал с собой ременную плеть и тут же на сцене пускал ее в ход, собственноручно награждая ею провинившихся актеров. Не на плечах одних актеров гуливала княжеская плеть; не миловала она и актрис и фигуранток. Старый князь не давал повадки своим крепостным и строго с них взыскивал за малейшую провинность.

Самого князя давно уже не было в живых, и владелицей огромных имений и подмосковной усадьбы была его жена, княгиня Анна Дмитриевна Шустова.

При Екатерине II Анна Дмитриевна занимала место первой фрейлины; смолоду она была очень красива; даже под старость красота почти ей не изменила. С кончиной императрицы Екатерины Анна Дмитриевна оставила дворец; с ней также вышел в отставку и муж ее, князь Михаил Иванович, занимавший видный пост при блестящем дворе императрицы.

Император Павел I недолюбливал Шустова и нисколько не сожалел, что князь оставил службу и поселился в своем подмосковном имении, которое называлось Райки.

Княжеское подмосковное имение отличалось красотой местоположения. От главного входа в дом к воротам с каменными львами шла густая липовая аллея; кругом всего двора и сада тянулся каменный высокий забор.

В версте от княжеской усадьбы находилось большое село с каменным пятиглавым храмом; село, как и усадьба, носило название Райки.

Княжеские крестьяне жили хорошо: ни оброком, ни барщиной их не теснили; старый князь не давал воли своим приказчикам и бурмистрам, не дозволял зря обижать своих крепостных Со смертью старого князя управление делами перешло в руки родного брата княгини Анны Дмитриевны, Сергея Дмитриевича, отставного полковника Вихарева, который по выходе в отставку, не имея средств к существованию, «пошел на хлеба» к сестре-княгине.

Полковник жил старым холостяком, имел добрую душу и обладал веселым характером.

Житье крестьян по смерти князя не только не ухудшилось, но даже улучшилось.

По смерти своего мужа княгиня Анна Дмитриевна поселилась безвыездно к Райках, но сама она никуда не выезжала, да и к себе никого не принимала; она всецело посвятила себя воспитанию своих детей – сына Дмитрия и дочери Елены. Первому было десять лет, а второй – восемь; им княгиня и отдала всю свою жизнь.

Когда подрос княжич Дмитрий, мать свезла его в Петербург и отдала в один из корпусов. Он блестяще окончил курс и выпущен был офицером.

Геройски сражался молодой князь в рядах русской армии против Наполеона. Он, как мы знаем, был ранен; для поправления своего здоровья получил продолжительный отпуск, случайно свиделся на дороге с Надеждой Дуровой, освободил ее из заключения и уговорил ехать с собой в имение матери.

Княжна Елена, красивая девушка, очень стройная, несмотря на то что получила домашнее воспитание, была необычайно умна. Она много читала и благодаря этому развила свой ум.

Княгиня не жалела денег на воспитание дочери и кроме гувернанток, француженки и англичанки, пригласила к ней опытных педагогов. Молодая княжна имела добрый характер и весьма ласково обращалась с дворовыми и крестьянами.

Елена пристрастилась к медицинским книгам, упросила мать выписать из Москвы опытного, хорошего врача и стала брать у него уроки медицины.

Анна Дмитриевна, любя дочь, должна была против своей воли на это согласиться. Изучив несколько медицину, Елена стала применять свои познания на практике: она лечила крестьян, сама приготовляла для них лекарства и не брезговала входить в душные крестьянские избы. Как глубоко любили крестьяне свою княжну-благодетельницу! Но не одних своих крестьян лечила Елена – она готова была помочь всякому, и недужные крестьяне из дальних деревень толпами приходили к ней.

Не нравилось это старой княгине. Бывшая фрейлина блестящого двора Екатерины не могла переварить, чтоб ее дочь-красавица возилась с «грязными, грубыми мужиками».

– Послушай, Элен, охота тебе возиться с этими мужиками – они всегда такие неумытые, грязные… фи!

С такими словами не раз обращалась княгиня Анна Дмитриевна к дочери.

– Мама, ведь мужики такие же люди, как и мы с вами, – с улыбкой отвечала матери княжна.

– Мило! Вот так сказала.

– Право же, мама.

– Ах, оставь, пожалуйста! Начиталась ты каких-то там книг…

– Скажите, мамочка, ведь мужики – люди?

– Ну что же из этого?

– Нет, мама, вы ответьте.

– Конечно, люди. Но все-таки отличие-то есть между мужиком и мной.

– Какое же, мама?

– Думаю, ты и сама знаешь.

– Нет, мамочка, не знаю. Я знаю только, что надо любить ближнего как самого себя.

– Стало быть, мужики, по-твоему, – наши ближние? – сердито спросила старая княгиня.

– Это, мамочка, не по-моему: нас так религия учит, – кротко, с улыбкой поправила мать княжна.

Анна Дмитриевна не нашла, что возразить дочери, и умолкла.

– Мамочка, милая, ты сердишься?

– Нет, я только боюсь.

– Чего, мама?

– Не заразись ты около больных.

– О, не беспокойся, мама, меня Бог хранит.

– Уж лучше выпиши ты лекаря из Москвы, и пусть он возится с больными мужиками.

– Милая мама, ты позволяешь?

– Позволяю. Устроим в селе больницу, и будет лекарь в ней жить.

– Мама, мамочка, какая ты добрая!

Княжна бросилась целовать лицо, руки у матери, благодаря ее за больных мужиков, которые будут теперь иметь опытного врача и больницу.

XXII

Из Москвы княгиней Шустовой был выписан врач Иван Николаевич Радугин, и под его руководством в Райках была построена каменная больница со всеми приспособлениями.

Радугин был еще совсем молодой человек, недавно окончивший курс медицинских наук; происходил из духовного звания. Несмотря на свои молодые годы, он пользовался в Москве некоторой известностью как опытный врач. Имея большую практику, он все-таки с радостью откликнулся на приглашение княгини в деревню.

Теряя практику в Москве, Иван Николаевич приобретал ее в деревне между простым, черным народом. До денег он был не жаден, служить по мере сил людям, помогать им своими знаниями – вот к чему стремился молодой врач.

Близкие к Радугину люди стали его отговаривать, убеждать, что житье в деревне между мужиками для него невыгодно.

Иван Николаевич вот что им на это ответил:

– В Москве и без меня много опытных врачей, есть кому врачевать телесные недуги горожан, а в деревнях наш простой народ недужит много и телесно и душевно, а лечить его некому. Где нужна больше моя посильная помощь, туда мне и надо идти.

Радугин весь отдался своему делу, своим обязанностям. Он любил крестьян, и его крестьяне скоро полюбили; Иван Николаевич, от природы несмелый и застенчивый, сторонился княгини и ее дочери и редко заглядывал в княжеский дом; шел он туда, только когда его приглашали.

С приездом Радугина княжна Елена передала ему всех своих больных; старая княгиня настойчиво потребовала у дочери, чтобы она бросила «вязаться с больными мужиками и бабами».

Княжна принуждена была уступить матери.

Она теперь была покойна – для недужных есть хороший опытный врач и больница.

Радугин был очень красив собой, умен и произвел на Елену хорошее впечатление…

Но княгиня была недовольна молодым врачом. Произошло это вот из-за чего.

Как-то Анна Дмитриевна очень плотно пообедала, следствием чего явилось сердцебиение и боль под ложечкой. Позвала она Радугина.

Исследовав больную очень внимательно, Иван Николаевич посоветовал ей принять большую дозу слабительного.

– Как, разве вы не пропишите мне никакого лекарства? – с удивлением спросила княгиня.

– Нет, – коротко ответил ей Радугин. – Одно только слабительное.

– Но я чувствую серьезную боль.

– Пустяки.

– Как! Это по-вашему, может, пустяки, а по-моему, не пустяки! – вспыхнула княгиня Шустова.

– Если бы поменьше ели, этого бы с вами не случилось, а то вы слишком плотно обедаете, – прехладнокровно проговорил Иван Николаевич.

– Этого еще недоставало! Как вы смеете мне так говорить!

Княгиня вспылила не на шутку.

– Моя обязанность как врача сказать, что для вас полезно и что вредно.

И, слегка поклонившись, Радугин не спеша вышел.

– Мужлан, невежа! – послала ему вслед княгиня. – Это не доктор, а какой-то коновал. Я его непременно прогоню. Представь, что мне сказал наш «ученый доктор»! – обратилась Анна Дмитриевна к вошедшему к ней в спальню полковнику Вихореву.

– Что, что такое?

– Он мне осмелился сказать, что я ем слишком много, оттого и хвораю.

– А ведь он прав, сестра.

– Что такое?

– Говорю, Радугин прав. Сегодня ты слишком много ела за обедом.

– Как, и ты!

Анна Дмитриевна чуть не заплакала от злости.

– В наши годы, сестра, увлекаться обжорством нельзя.

– Поди вон!

– Ты не сердись, сестра. Я правду говорю.

– Оставь меня со своей правдой…

– Радугин – отличный врач.

– Коновал!

– Ты посмотри – с больными он делает просто чудеса

– Я этого чудодея скоро прогоню из усадьбы!

– И этого, сестра, ты не сделаешь.

– Нет, сделаю.

– А я говорю – не сделаешь! – Сергей Дмитриевич возвысил свой голос.

– Что же, ты запретишь мне прогнать Радугина? – спросила княгиня у брата.

– Не я, а твоя совесть запретит тебе! Радугин приносит громадную пользу твоим крепостным…

– А все-таки я прогоню его, – упрямо проговорила Анна Дмитриевна.

– Не прогонишь, черт возьми!

Полковник вышел из себя; упорство сестры его взбесило.

– Как ты смеешь?

– Смею, потому что ты говоришь чушь!

– Вон!

– Не пойду.

– Я позову людей.

– Зови.

Ссора между братом и сестрой, может быть, приняла бы еще большие размеры, если бы в спальню к матери не вошла княжна Елена. Молодая девушка скоро сумела примирить мать с дядей.

Хотя старая княгиня и успокоилась, но не переменила своего мнения относительно Радугина; она называла его не иначе как «коновалом» или «невежей» и уже больше в свой дом не приглашала; а в случае надобности посылала за стариком доктором Карлом Карловичем Гофманом, который, бросив практику, купил себе имение близ княжеских Райков и жил припеваючи.

Княжна между тем часто бывала в новой больнице, расспрашивала Радугина о больных и нередко помогала молодому врачу.

Делала она это тайком от матери.

Старая княгиня запретила ей ходить в больницу и видеться с доктором.

Елена, отправляясь на прогулку в лес, заходила и в больницу.

Лакею и горничным, которые обыкновенно провожали ее, она приказывала дожидаться ее у больницы.

Радугин и Елена совершенно незаметно полюбили друг друга. Оба были они молоды, красивы, одинаково смотрели на вещи. Оба они любили простой русский народ, сколько возможно стремились смягчить суровую труженическую мужицкую жизнь.

Молодой врач любил княжну-красавицу и боялся этой любви; он и не смел надеяться на взаимность. Мог ли думать скромный труженик-лекарь, что его полюбит аристократка с громкой фамилией, с громадным состоянием.

«Что я такое? Рабочая лошадь… работай, трудись, а об отдыхе и не думай… Вот ведь какая блажь пришла в голову!.. Полюбил… да кого?.. Княжну-красавицу… Нет, надо отсюда уехать, дело будет лучше… Сегодня же стану собираться», – решил Радугин.

О своем предстоящем отъезде он не преминул сообщить Елене, когда та зашла в больницу навестить больных.

– Как, вы хотите уехать? – побледнев, спросила княжна.

– Да, княжна… это необходимо, – грустно ответил ей молодой врач.

– Разве вам плохо здесь, у нас?

– Напротив, я всем-всем очень доволен,

– Зачем же вы едете?

– Я уже сказал вам, княжна, мне необходимо уехать.

– Почему необходимо?

– Позвольте, княжна, мне о том умолчать.

– Неужели секрет?..

– Да, княжна.

– А я прошу вас остаться.

– Не могу.

– Я очень прошу, очень.

– Не могу я остаться у вас, княжна, не могу…

– Почему? – опять спросила Елена с дрожью в голосе.

– Не спрашивайте, не спрашивайте.

– Вы останетесь, Иван Николаевич, слышите ли – останетесь!

– Нет!

– Разве вам не жаль расстаться с больными, со мной?..

– Жаль, сердечно жаль, княжна.

– Так зачем же уезжаете?..

– Надо.

– Вас не трогает моя просьба?

– Княжна!..

– Ваш отъезд причинит мне горе, – тихо проговорила Елена, и в ее красивых глазах засверкали слезы.

Радугин посмотрел на красавицу и понял все.

– Я… я остаюсь, княжна, – счастливым голосом проговорил он.

– Спасибо вам, вы добрый!

Старая княгиня о разговоре, который произошел между княжной и молодым врачом, ничего, разумеется, не знала. Она не могла допустить мысли, что ее дочь, аристократка, увлечется «докторишкой», который умеет лечить только одних мужиков. Анна Дмитриевна прочила в женихи Елене человека с громким титулом, имеющего положение в свете.

– Моим зятем должен быть если не князь, то дворянин старой известной фамилии, – проговорила старая княгиня, заведя разговор про замужество дочери с Сергеем Дмитриевичем.

– Одним словом, сестра, принц какой-нибудь или королевич… А если Лена сама выберет себе жениха?..

– Этого никогда быть не может. Элен из моей воли не выйдет.

– Смотри, сестра… так ли? – улыбаясь, заметил полковник Вихорев.

– Иначе быть не может; однако оставим про это говорить…

– Верно… Лучше оставим, а то как раз с тобой опять поссоримся.

Разговор на этом и кончился.

В Москве, на Тверской улице, у князей Шустовых был огромный каменный дом с колоннами, украшенный лепными орнаментами и большим гербом князей Шустовых. В этом доме и остановился на время молодой князь со своим гостем, гусарским поручиком Александром Дуровым. К услугам Нади в княжеском доме отведено было несколько комнат, обставленных более чем богато.

Молодую женщину интересовала Москва. На другой день по приезде Дурова отправилась обозревать достопримечательности города.

В священном Кремле она преклонилась благоговейно перед чудотворными иконами и перед раками нетленных мощей святых угодников.

Спускаясь с паперти Чудова монастыря, Дурова обратила внимание на старика с длинными седыми волосами на голове и бороде; старик сидел на каменной ступеньке лестницы. Несмотря на сильный мороз, на нем была только одна длинная холщовая рубаха; он был бос и с непокрытой головой. Сидя он опирался на толстую суковатую палку и что-то бормотал вполголоса

Дурова остановилась перед старцем и, подавая ему мелкую монету, тихо проговорила:

– Помолись за меня, дедушка.

Старик поднял голову и своими быстрыми глазами посмотрел на Дурову.

Этот взгляд заставил молодую женщину опустить голову.

– Как тебя звать? – резко спросил у ней старик.

– Александром, – тихо ответила ему Дурова.

– Врешь!

– Я, я… – начала Надежда Андреевна.

– Ты – баба!.. Отыди, отыди от меня! – грозно закричал старик, стуча о камни палкой.

– Я, дедушка, на войне была…

– Непотребно тебе носить воинскую одежду – грех! – уже мягко проговорил босой старик.

Это был юродивый Петруша. Он и в лето знойное, и в зиму морозную ходил всегда с непокрытой головой; под рубахой на теле у него были тяжелые вериги.

Москва знала Петрушу, признавала его за прозорливца и очень любила. Собирал он деньги не для себя, а для бедных храмов Божиих и для нищей братии.

Подвижническая жизнь его была известна и за пределами Москвы.

Встреча с Петрушей-юродивым произвела на Надю сильное впечатление. Слова старца «непотребно женщине носить воинскую одежду» глубоко запали ей в сердце.

Первый раз в жизни спросила она самое себя: нося мундир, что она сделала славного, великого? Храбро сражалась – и только.

Расстроенной возвратилась она в княжеский дом.

– Ну, Дуров, как понравилась тебе Москва? – такими словами встретил Надю князь Дмитрий.

– Прекрасный, величественный город.

– Дуров, ты, кажется, чем-то расстроен? Скажи, что с тобой? – всматриваясь в печальное лицо молодой женщины, спросил Шустов.

– Встреча с юродивым в Кремле немного меня встревожила, – ответила ему Надя.

– Не с Петрушей ли ты повстречался?

– Да. А разве вы его, князь, знаете?

– Кто же его не знает! Я всякую зиму по нескольку недель живу в Москве и встречался с ним не раз.

– Какого вы о нем мнения, князь!

– Искони Москва не обходилась без юродивых, без разных прорицателей; но все-таки Петрушу я уважаю – он делает много добрых дел.

– Представьте, князь, юродивый запрещает мне носить мундир.

– Петруша недолюбливает военных и саму войну называет бойней. Я как-то об этом с ним разговаривал.

– А ведь, пожалуй, он и прав: война – бойня, – задумчиво проговорила Дурова и, меняя разговор, спросила: – Когда мы выедем?

– Завтра непременно.

– Надо торопиться князь, а то мне не придется побывать в ваших Райках – срок моего отпуска истекает.

На другой день князь Шустов со своей спутницей выехал в подмосковную усадьбу Райки.