Текст книги "Кавалерист-девица"

XV

Во время своего пребывания в Петербурге Надежда Андреевна остановилась в квартире флигель-адъютанта Засса.

Когда Дурова вернулась из дворца в отведенную ей комнату, ей сказали, что ее желает видеть какой-то человек.

– Кто такой?

– Не знаю-с! Чиновник с вашей родины, – ответила Наде дворовая девушка Засса, приставленная к ней для услуг.

«Странно, кто бы это мог быть?» – раздумывала молодая женщина.

– Прикажете впустить?

– Пусть войдет.

К Наде вошел ее муж, Василий Чернов. Он остановился у порога, как виновный, не смея поднять своих глаз на жену.

– Василий! Ты ли? – удивилась молодая женщина.

– Я… я… Наденька… Надежда Андреевна.

– Зачем пришел?

– Повидаться.

– Ведь между нами все кончено.

– Ты – моя жена.

– Да… по имени, по бумагам.

– Я… я любил тебя, Наденька, и теперь люблю.

Язык у Чернова несколько заплетался; идя в дом Засса, он для храбрости зашел в трактир и выпил.

– Ты любил и любишь вино, а не меня…

– Уверяю тебя, Надя, я скучал, плакал, когда ты ушла… Все мы думали, что ты утонула… А тут мы узнали, что ты живехонька, и я с радости…

– Напился?..

– Эх, Надя, не любишь ты меня!

– Ты это знаешь давно… Еще до нашей свадьбы я говорила, предупреждала тебя… Ты не хотел ничего слушать.

– Я любил тебя.

– Полно…

– Право же, Надя.

– Оставим об этом говорить. А лучше скажи, зачем ты приехал в Петербург?

– За тобой, – совершенно спокойно ответил Чернов.

– За мной?

– Да!.. Поедем домой…

– Вот как!

– Где муж, там должна быть и жена… по закону, по праву.

– Я советую тебе проспаться.

– Зачем? Я не пьян… Ты, Надя, собирайся, поедем.

– Куда? – с улыбкой спросила своего мужа молодая женщина.

– Домой.

– Я поеду, только не домой.

– А куда же?

– В полк.

– Опять в полк?.. Нет, зачем же… Домой поедем! – настойчиво проговорил Чернов.

Его робость теперь сменилась грубостью.

– Я – муж… Волей не пойдешь – силой прикажу ехать, – продолжал он.

– Поди вон, ты с ума сошел!

– Ты гонишь мужа.

– Не муж ты мне…

– А кто же?.. Надя, пожалей, ведь я бедствую! Сама знаешь: без хозяйки дом сирота… Прислуга тащит, ворует, порядку никакого нет… хоть живой ложись в могилу.

Чернов заплакал. Дуровой стало его жаль:

– Полно, успокойся, Василий! Постарайся меня забыть и женись на другой.

– От живой-то жены?

– Ты получишь разводную. Я стану просить, хлопотать, и нас разведут.

– Благодарю покорно… утешила.

– Ну, прощай, Василий, ступай.

– Что же теперь делать? Что делать? – голосом, полным отчаяния, проговорил Чернов.

– Ехать домой! – посоветовала ему Надя.

– Один я не поеду… как я без тебя покажу глаза? Твой тятенька наказывал непременно тебя привезти. Поедем, Надя! Если не ради меня, то хоть ради своего старика-отца поедем…

Сколько ни просил, сколько ни умолял Василий Чернов Надежду Андреевну ехать с ним, она осталась непреклонной.

Так ни с чем и пришлось ему вернуться в гостиницу.

На другой день в одном из грязных, дешевых трактиров или, скорее, в харчевне за столом, покрытым грязной скатертью, сидел Василий Чернов.

Напротив его помещалась какая-то сомнительная личность в поношенном платье, с опухшим от водки и багровым лицом, – по всем признакам канцелярист.

– Так ты говоришь, Кузьмич, мне присудят жену возвратить? – спросил Чернов у сидевшего с ним человека.

– Всенепременно, – хрипло пробурчал ему в ответ Кузьмич.

– Заставят ее со мной жить?..

– Разумеется. Ты сам чиновник, закон, чай, знаешь – что Бог сочетал, того человецы не разлучают! – поднимая свой жирный красный палец кверху, важно промолвил Кузьмич и подлил водки из стоявшого против него графина в свой стакан.

– Уж ты, пожалуйста, Кузьмич, устрой мне дельце.

– Сказано…

– Я десяти рублей не пожалею, награжу тебя.

– Ладно. Я просьбу тебе напишу, а ты ее подай в полицию. Полицейская власть присудит отдать тебе жену для совместного с нею жительства. Понял?

– Понял! Полиция водворит ее силой на жительство ко мне… А как жена, Кузьмич, развода потребует?..

– До развода долга песня!.. Графин-то высох, прикажи наполнить, – выливая остатки водки себе в стакан, проговорил Кузьмич.

Появился другой графин, полный водки. Чернов и Кузьмич продолжали совещаться.

Опустел и второй графин; потребовали третий, совещание все продолжалось. Наконец Чернова и Кузьмича благородным манером попросили о выходе.

Так как ни клиент, ни его адвокат собственными ногами не могли ходить, то хозяин трактира приказал слугам вытащить их обоих на улицу и положить на тротуар.

На улице Чернов немного отрезвился и поехал к себе. Кузьмич, спокойно лежа на тротуаре, богатырски храпел, как будто у себя на кровати.

XVI

Канцелярист Лука Кузьмичев, или Кузьмич, как называл его муж Дуровой, на кляузные и судейские дела был большой дока; законы он знал как свои пять пальцев.

Не пей Кузьмичев, он дошел бы до больших чинов и нажил бы большой капитал.

Но водка сгубила его. Свою служебную карьеру Кузьмичев закончил званием канцеляриста; выгнанный со службы, без копейки в кармане, он принялся писать разные прошения по разным инстанциям за вознаграждение в пять и десять копеек, тем и существовал.

Обещанные Кузьмичеву Василием Черновым десять рублей – награда, о которой ученый канцелярист и думать не мог, – произвели свое действие. Он энергично принялся за дело и дал себе слово во что бы то ни стало заставить Надежду Андреевну жить с мужем. Кузьмичев стал писать прошение за прошением.

Василий Чернов только и знал, что прикладывать руку к этим прошениям. Делу дан был надлежащий ход.

Однажды в дом Засса явился совсем неожиданно полицейский чиновник и потребовал, чтобы Надежда Андреевна дала полиции расписку о невыезде из Петербурга.

– Что это значит? Кто это устроил? – с удивлением спросила Дурова у полицейского.

– Ваш муж.

– Муж?!.

Молодая женщина вспыхнула.

– Да, муж ваш, чиновник Василий Чернов, требует водворить вас в его дом как жену для совместного с ним жительства, – сказал полицейский.

– Это невозможно!

– Ваш муж, сударыня, имеет на это законное право.

– Я стану просить развода.

– Можете, если у вас на это есть причина.

– Теперь я должна остаться в Петербурге?

– Непременно, сударыня.

На слове «сударыня» полицейский чиновник делал ударение и выговаривал его как-то особенно значительно, между тем на Наде был надет военный мундир.

– Но мне надо ехать. Завтра же надо ехать.

– Смею спросить куда-с?

– В полк.

– Вы не поедете, сударыня; вы должны ожидать решения вашего дела.

К Дуровой в комнату вошел Засс. При виде флигель-адъютанта государя полицейский чиновник принял надлежащую почтительную позу.

Надежда Андреевна передала Зассу все.

– Так вот вы зачем! – резко сказал Засс, обращаясь к полицейскому.

– Я по предписанию начальства пришел к жене чиновника Чернова отобрать у нее подписку о невыезде ее из Петербурга.

– К чиновнице Черновой вы пришли? – переспросил флигель-адъютант у полицейского.

– Так точно-с.

– Так вы и ступайте к ней; в моем доме никакой чиновницы нет.

– А это кто же? – растерявшись, спросил у Засса полицейский, показывая на молодую женщину.

– Офицер Мариупольского гусарского полка Александр Дуров.

– Как же это?

– Да просто так; советую вам быть осмотрительнее.

– Виноват-с.

– Можете уходить, делать вам тут больше нечего.

Так ни с чем и ушел полицейский.

А на другой день Дурова ехала на перекладных в полк, куда ее назначил государь.

Дело, начатое Василием Черновым, кончилось тем, что ему приказано было немедленно ехать домой и никакого процесса с женой не начинать.

Волей-неволей пришлось Чернову отказаться от мысли вернуть к себе жену.

XVII

Мариупольский полк находился близ города Луцка; туда-то, по месту своего назначения, и приехал Александр Дуров, вновь произведенный офицер.

Прослужив некоторое время в полку, Надя получила двухмесячный отпуск. Воспользовавшись свободным временем, она поспешила в свой родной Сарапул, к отцу. Ей очень хотелось повидаться с своей семьей.

Прошло более трех лет с того дня, как она покинула дом своего отца.

Приехала Надя в Сарапул в ненастную осеннюю ночь. Ворота родного дома были давно заперты. Отпустив своего возницу, она с саблей и маленьким чемоданом в руках пошла вдоль палисадника к хорошо известному ей месту, где легко вынимались четыре тычины.

«Этим отверстием, – пишет Дурова, – я часто уходила ночью, бывши ребенком, чтобы побегать на площадке перед церковью. Теперь я вошла через него. Думала ли я, когда вылезала из этой лазейки в беленьком канифасном платьице, робко оглядываясь и прислушиваясь, дрожа от страха и холодной ночи, что войду некогда в это же отверстие, и тоже ночью, гусаром…»

Окна дома наглухо были закрыты, нигде не видно было огонька; кругом могильная тишина.

Но вдруг эта тишина прерывается громким собачьим лаем: две дворовые собаки бросились было на Надежду Андреевну. Надя подозвала их; собаки примолкли и стали ласкаться, узнав ее.

Молодая женщина вошла в сени и стала стучать в дверь.

– Кто там, кто стучит? – послышался недовольный старушечий голос.

– Я, Никитишна, отопри!..

Надя узнала старуху по голосу.

– Да кто ты?

– Отопри, увидишь.

– Сказывай кто, а то не отопру.

– Да своя, своя.

– Свои у нас все дома и спят давно.

– Я – Надя.

– Ври!..

– Право же, Никитишна…

Наконец старушка решилась отпереть.

Никитишна громко ахнула от удивления и испуга, увидев перед собой Надю в гусарском мундире, подсвечник с горящей свечой чуть не выпал у нее из рук.

– Узнала? – весело спросила старушку Надя.

– Да неужели Надюшка? – все не веря своим глазам, проговорила Никитишна.

– Она самая.

– А ведь я по тебе не одну панихидку отслужила.

– Видишь, я жива и здорова.

– Вижу-то я вижу. А все мне не верится, что ты – Надюшка.

– Обнимай меня, старая, скорей!

– А ты не оборотень?

– Да нет же! – Надя рассмеялась.

– Ну-ка, перекрестись.

– Изволь! – Молодая женщина перекрестилась. – Теперь уверилась, няня?

– Уж оченно что-то чудно.

– Что еще такое?

– Одежина на тебе какая-то странная…

– Гусарская.

– Разве ты гусар?

– Гусар, старуха, гусар! Да полно тебе меня морить своими вопросами – соловья баснями не кормят. Я с дороги и пить, и есть хочу.

– Ах, сердечная! Прости! Стара я стала, глупа.

Старушка бросилась обнимать свою выкормленницу.

– Никитишна, с кем ты говоришь? – послышался из горницы голос Андрея Васильевича.

Его спальня находилась близ сенной двери; разговор Нади с Никитишной разбудил его.

– Повыдь-ко, сударь, посмотри, кто к нам приехал-то.

– Кто приехал, что ты врешь?

– А ты повыдь!

Старый ротмистр поспешно надел халат, вышел из своей спальни, и крик радости вырвался у него из груди:

– Наденька!

– Папа… папочка!

Молодая женщина замерла в объятиях своего отца.

Радости и счастью старого ротмистра не было границ. Не менее его была счастлива и Надя; она целовала у отца лицо, руки и просила прощения.

– Ты, Наденька, ни в чем передо мной не виновна.

– Я, папа, причинила тебе столько горя.

– Все-все забыто. А мать-то твоя не дождалась радости – умерла, сердечная.

– Простила ли она меня? – со слезами спросила у отца молодая женщина.

– Она в последние дни своей жизни молилась за тебя.

– О, я виновница смерти мамы, и мое письмо ее убило.

– Полно, Наденька! Твоя мать умерла от болезни, – старался Андрей Васильевич успокоить свою дочь.

– Мое письмо ускорило ее кончину, – с плачем говорила Надя.

Несмотря на глухую ночь, в доме городничего все поднялись; все необычайно были рады приезду Нади; она перецеловала своих братьев, сестер… и была счастлива в своем семейном кругу.

Но скоро кавалерист-девица стала скучать; она создана была не для семейной жизни; вопросы любопытных знакомых смущали ее, надоедали ей, а преследование мужа выводило ее из себя.

Василий Чернов не терял надежды сойтись с женой.

Однажды он явился в дом своего тестя, по обыкновению, под хмельком и стал приставать к Наде, чтоб она шла к нему, угрожая в крайнем случае силой ее взять. Это рассмешило молодую женщину.

– Что же, возьми меня силой, – проговорила она.

– И возьму. Думаешь – не возьму?

– Бери.

– Волей не идешь, так силой пойдешь, – грозился жене Василий Чернов.

– Где у тебя сила-то? И какая такая сила, любопытно узнать?

– Увидишь!

– Не боюсь я тебя, Василий.

– Побоишься.

– Ты грозить мне задумал?

– А то смотреть буду на тебя!

– Поди вон, ты пьян!

– А ты спроси, с чего пью?

– С горя, что ли?

– Известно не с радости; надо мной все смеются: у тебя, говорят, жена – гусар; вдовцом соломенным называют. Легко ли мне переносить насмешки?

Чернов нашел нужным заплакать.

– Этого еще недоставало. Ах, Василий, баба ты, баба! Ты жалок мне и смешон.

– Смейся, только гляди, чтобы твой смех в слезы не обратился.

– Пожалуйста, не грози! Я говорю, что между нами все кончено.

– Тогда кончится, когда нас разведут.

– Дело о разводе уже начато. Прошу, оставь меня, – недовольным голосом проговорила Надя.

Василий Чернов ушел. Вернувшись домой, он напился еще более и завалился спать.

Теперь он стал совсем пропойцей, гулякой; от службы его уволили. В Сарапуле у Чернова был небольшой домишка; в одной половине он сам жил, а другую сдавал жильцам. Существовал он доходом, который получал с жильцов; доход его был так скуден, что едва хватало на хлеб. Большая часть имущества была продана и заложена.

В доме Чернова был страшный беспорядок; хозяйство было запущено.

Чтобы поправить свои дела, Василий Чернов должен был во что бы то ни стало вернуть жену. Эта мысль не покидала его; он ночей не спал, обдумывая, как примириться с Надей, как ее заставить жить с ним, но после последнего разговора с Надей он потерял всякую надежду.

В Сарапуле у него был один знакомый, которого прозывали Хлопушкой. Это был человек сомнительной нравственности, промышлявший темными делами, хитрый, пронырливый, несколько раз судившийся за худые дела.

Хлопушка, однако, умел, как говорится, сухим выйти из воды. Он в огне не горел, в воде не тонул.

Хлопушку весь город знал за отъявленного негодяя, и все его боялись.

Не раз городничий Дуров выгонял Хлопушку из города. Выгонит его в одну заставу, а он пройдет в другую. Бился-бился с ним городничий, да так и махнул на него рукой.

Василий Чернов решился посоветоваться с Хлопушкой, просить его содействия и помощи в деле водворения жены. Он позвал к себе Хлопушку и заперся с ним в комнате.

О чем у них шла речь – осталось тайной для всех.

XVIII

Кавалерист-девица, живя в доме своего отца, очень скучала; ее тянуло в полк.

Однажды, чтоб убить как-нибудь время, она отправилась пешком за город.

Надя очень любила эти прогулки. День был морозный, но солнечный; снегу выпало много, и санная езда была в полном разгаре.

Андрей Васильевич предложил Наде, чем гулять пешком, проехаться.

Надя отказалась и пошла пешком.

Она вышла за город и направилась по дорожке, протоптанной пешеходами.

Снег хрустел у ней под ногами; молодая женщина задумалась.

Она и не заметила, как отошла от города верст на пять; далее она не пошла и вернулась назад.

Не доходя несколько до Сарапула, Надя повстречалась на дороге с мужем, который ехал в санях, запряженных парой лошадей; с ним в санях сидели какие-то две не знакомые Наде личности.

– А, женушка, здорово! – громко проговорил Чернов.

Он вышел из саней и подошел к Наде.

– Здравствуй! – сухо ответила ему молодая женщина.

– Гуляла?

– Да.

– Домой идешь?

– Домой.

– Садись, подвезу.

– Спасибо, я люблю гулять пешком.

– Садись, говорю, прокачу! Кони лихие!

– Оставь меня! Поезжай с богом.

– Нет, тебя я не оставлю, садись!

– Сказала – не сяду!

– Так насильно посадим! – нахально проговорил Василий Чернов.

– Что такое? – Надя вспыхнула.

– Сама не сядешь, так посадим.

– Как ты смеешь так говорить!

– Вона! Чай ты мне жена. Ну, садись, не то ведь прикажу молодцам – мигом посадят! – пригрозил жене Василий Чернов.

– Прочь с дороги! Не то стрелять буду!

Надя быстро вынула из кармана небольшой пистолет и прицелилась.

– Ну, барыня-сударыня, ты этой игрушкой не шути! – грозно проговорил бывший вместе с Черновым Хлопушка.

И он, как клещами, схватил за руку молодую женщину. Пистолет выпал у нее из рук.

Василия Чернова кроме Хлопушки сопровождал приятель последнего – Ванька по прозванию Косой, такой же пьяница и вор, как и Хлопушка.

Чернов уговорился с ними похитить жену; его сообщники стали за ней следить, и вот, воспользовавшись тем, что Надя пошла гулять одна, негодяи напали на нее днем среди дороги.

– Разбойники! Я буду звать на помощь! – стараясь высвободить свою руку, крикнула молодая женщина.

– Кричи сколько хочешь, сударка, никто не услышит. Ну-ка, Косой, помоги мне посадить барыню в сани, – обратился Хлопушка к приятелю.

Сколько ни отбивалась Надя, а принуждена была уступить. Ее силой посадили в сани; с ней сели Хлопушка и Косой и крепко держали ее за руки.

Василий Чернов поместился на облучке и правил лошадьми. Несмотря на то что лошади мчали во весь дух, Чернов беспрестанно погонял их.

Ехали в противоположную сторону от Сарапула.

– Куда ты меня везешь? – спросила Надя у мужа.

– Куда надо! – грубо ответил ей тот.

– Что вы меня держите, не убегу!.. Пустите, – с презрением проговорила Надя и стала вырывать свои руки из рук крепко державших ее негодяев.

– Ты, сударка, не дури, не то свяжем! – погрозил ей Хлопушка.

Надя смирилась; она знала, что эта угроза может быть выполнена.

Отъехали верст тридцать от Сарапула, повернули направо и покатили по проселочной дороге.

Надя была легко одета; ее начинал пробирать мороз, она дрожала всем телом.

– Озябла? – совершенно спокойно спросил у ней Хлопушка.

– Не хочешь ли согреться? У нас водка знатная есть, – предложил ей Косой.

Молодая женщина ничего им не ответила.

– Скоро приедем, успеешь согреться, – промолвил Чернов и стал хлестать лошадей.

Сказал он правду. Скоро вдали показалась какая-то деревенька, расположенная на крутой горе; они въехали в эту деревню и остановились около большой чистой избы, крытой тесом.

– Вот и приехали! – весело проговорил Чернов, выпрыгивая из саней.

Он стал стучать в оконце; на его стук ворота быстро отворились.

Мужик с окладистой рыжеватой бородой, в полушубке на плечах, с поклоном встретил приехавших.

– Добро пожаловать, добро пожаловать! – говорил он, широко отворяя дверь в избу и пропуская Чернова и его жену.

– Здорово, Гаврила, все ли у тебя приготовлено? – спросил у мужика Чернов.

– Все готово: горница вымыта, истоплена и прибрана.

– Ну и ладно!

Изба у мужика Гаврилы имела два отделения, переднее и заднее; в переднем обыкновенно Гаврила проживал со своей семьей только летом, а зимой передняя половина стояла пустой.

Василий Чернов был давно знаком с Гаврилой, который во всей деревне Марфино почитался за первого богатея. Чернов в трудную минуту занимал у него деньги. Гаврила охотно давал ему, помня оказанную Черновым услугу, а услуга состояла в следующем: Гаврила как-то раз уличен был в каком-то проступке. Хоть проступок его был и невелик, но все же его ожидала тюрьма. Василий Чернов стал хлопотать по его делу и совершенно «оправил» Гаврилу.

Гаврила это помнил и старался по возможности оказывать услуги Чернову.

Василий Чернов, задумав похитить свою собственную жену, не нашел лучше места припрятать ее, как у Гаврилы. От Марфина до города далеко, никто не догадается, что Надя находится в избе у мужика Гаврилы, под замком. Разумеется, Чернов предварительно побывал в Марфине и уговорился с Гаврилой, который и отвел для его жены переднюю половину избы.

– Вот твоя временная квартира, – сказал Наде Чернов, входя с ней в избу.

– Ты думаешь здесь удержать меня? – презрительно спросила она у нелюбимого мужа.

– Да, думаю.

– Что же, под замком держать станешь, как невольницу?

– Сама того захотела; волей ты ведь не шла ко мне.

– Так силой заставишь?

– И заставлю.

– Плохо же меня ты, Василий, знаешь! Нет такой силы, нет таких запоров, которые бы меня удержали.

– Посмотрим.

– Ах, Василий, как ты глуп! Как ты смешон!

– Что поделаешь, такой уж уродился!

– И долго ты думаешь держать меня в затворе? – совершенно спокойно спросила кавалерист-девица.

– До тех пор, пока ты не изъявишь согласия жить со мной.

– Ого! Долго же мне придется сидеть под замком!

– Сама виновата!

– Оставь меня, Василий, я спать хочу.

– А ужинать разве не будешь? – заботливо спросил Чернов.

– Спасибо, я сыта.

Выпроводив мужа, Надя заперла дверь на крючок и осмотрела свое новое жилище.

Передняя изба Гаврилы была довольно просторная и чистая; печь находилась за перегородкой, на стенах висели картины, в красном углу на полке стояли иконы, большой стол покрыт был белой скатертью. За перегородкой стояла простая дощатая кровать, покрытая стеганым одеялом, под пологом.

Осмотрев помещение, молодая женщина села к столу.

«Происшествие это напоминает мне французские романы, – думала Надежда Андреевна, – муж похищает свою жену, запирает ее в подземелье замка. Только Василий запер меня не в подземелье, а в избе. Жалкий человек! Воображает, что меня можно удержать, заставить вести семейную жизнь! Глупец, я не рождена для семейной жизни, и если я захочу что сделать, то сделаю; никакие преграды меня не остановят».

Легкий стук вывел ее из задумчивости.

– Кто стучит? – спросила Надя, подходя к двери.

– Я, я, – послышался за дверью голос Чернова.

– Что тебе?

– Если тебе, Надежда Андреевна, что потребуется, то постучи в стену, и к тебе придут.

– Хорошо. Какая предусмотрительность! – Надя засмеялась.

С дороги ее стал одолевать сон; она не раздеваясь легла на кровать и скоро сладко заснула.

Всю ночь ей снились хорошие, сладкие сны.

Кавалерист-девица видела себя во сне на ратном поле на лихом коне… Кругом ее смерть, ад, тысячи жертв, а она невредима… За храбрость и беспримерное мужество ее представляют к высочайшей награде.