Текст книги "«Рядом с троном – рядом со смертью»"

Глава 11

Вроде глаза только закрылись, а мир вокруг тут же взорвался. Такое было стойкое убеждение при внезапном пробуждении. Вокруг раздавался грохот, периметр лагеря окружали вспышки выстрелов. От этой какофонии и в ожидании неизбежной ночной резни хотелось превратиться в мышь и уйти от опасности подземными лазами.

– Суетие-то не твори, род не срами, – крепко взяв за шкирку, остановил моё бегство потомственный воин Афанасий сын Петров. – Сторожам татаровя пригрезились, вот и тратят зелье [36]36
  Порох.


[Закрыть] да свинец на пустое дело.

К пальбе присоединился расположившийся неподалёку гуляй-город, подвижная русская крепость, затем в общую канонаду влился рокот пушек с крайнего правого и левого флангов.

– То наряды [37]37
  Наряд – артиллерия (старорусск.).


[Закрыть] Новодевичьего да Симонова монастырей палят, – определил источник грохота неустрашимый ветеран. – Нашито пушкари заспали, голова тутошнего полкового наряда Фёдор Елизарев сын Елчанинов в забавлении пребывает, не то, что на монастырях головы [38]38
  Голова – начальник, командир (старорусск.).


[Закрыть], те порасторопней.

Опровергая его речи, сотрясая землю, рыкнули пищали нашего обоза. Весь войсковой стан опутал кислый пороховой дым, но огонь из всех стволов не прекращался.

– У страха зеницы вельми велики. – Бакшеев, похоже, как старый прапорщик, мог придраться ко всему. – Ишь как споро палят, в аер небесный [39]39
  Аер небесный – воздух (старорусск.).


[Закрыть] царёву казну мечут.

– А почто воевода ертоульного [40]40
  Ертоульный – авангардный, разведывательный отряд (старорусск.).


[Закрыть] полка князь Бористо коснит [41]41
  Коснить – медлить (старорусск.).


[Закрыть], – в темени и дыму по звукам угадывал течение сражения сын боярский.

Заслышав с поля брани лихой посвист, старый боец, проживший жизнь в боях, воспрянул:

– То наши, рязанские охочие людишки на сходное дело пошли, а головой у них, как пить дать, князь Семён Гагин, ужо он бесерменам задаст!

Чуть рассвело, как все бросились к лошадям, но сигнала к выходу не было, пальба полностью прекратилась. Скучившийся около меня народ воспрял духом и рвался в дело. У ограждения показался посыльный к воеводам, ратники забросали его вопросами. Послушав ответы гонца, Бакшеев, уже ставший за ночь для меня непререкаемым военным авторитетом, осенил себя крестом:

– Явил Господь-чудотворец милость, вселил страх в душу КазыКирея окаянного, бегут поганые прочь с Руси!

На ум пришла читанная в детстве историческая беллетристика.

– Может, заманивают татары, ловушку готовят?

– Нет, не засада то, сеунч сказывал, в становище крымском лошади раненые бьются, жилы им юртовщики [42]42
  Юртовщики – живущие в юртах, кочевники (старорусск.).


[Закрыть] взрезали, по крайней нужде степняки такое творят.

Прискакавший воеводский служка затребовал меня к боярам. Те уже собирались в походной церкви на благодарственный молебен. В голове пискнул тревожный зуммер: как татары убежали, так могут и вернуться, а тут уже победу празднуют. Идея преследования отступающего противника у командующих войсками поддержки не нашла. Волей-неволей опять пришлось ссылаться на горние силы и сообщать, что ангелы небесные никак не оставят без поддержки христолюбивое воинство. Даже такие необоримые аргументы особо настроя отцов-командиров не изменили. Они ссылались на усталость людей, на отсутствие царского наказа да на то, что за грехи их тяжкие Господь может милостей своих лишить.

Только братья князья Трубецкие стояли за погоню, подумав, к ним примкнул и князь Черкасский. Воеводы же главного – большого полка решиться всё не могли. Вцепившись в Годунова, принялся улещивать его будущей славой победителя крымского хана, да наградами, да чинами, что наверняка на победителей польются ручьём. Заряженный уверенностью, переданной мне бывалым пограничником, я находил довольно убедительные доводы за быстрое преследование, несмотря на полное косноязычие и незнание местного армейского сленга.

– Ну, ежели княжич Димитрий, Аникавоин, и тот на царя Кази-Кирея [43]43
  Хан Казы-Гирей – Газы II Герай Бора (Буря), хан Крыма из династии Гераев в 1588–1596 и 1596–1607 годах. Сын крымского хана Девлета I Герая, брат Исляма II Герая.


[Закрыть] собрался вборзе, то и нам медлить да рядить более не след, – наконец принял решение Борис Фёдорович. – А то, истинно, лишит благодати Господь всеблагий и всевидящий гордецов, презревающих милости его.

Выходя из палатки, царский шурин вдруг повернулся и, слегка мне поклонившись, произнёс:

– Сделай милость, князь Димитрий, будь гостем в моих владеньях вяземских до возвращения из ратного похода. Присных своих с собой возьми, а вожей [44]44
  Вожи – проводники (старорусск.).


[Закрыть] до вотчинки своей я дам.

При произнесении приглашения сделался он совершенно масляно-умильным, как кот, что на обед мышей зовёт. Добредя до своего стана в обозе, я наконец-то завалился дрыхнуть, глаза же продрал только на закате, учуяв запах похлёбки. Присев к походному котелку, поел горячего рыбного варева да прослушал кучу новостей и слухов. Больше половины русской армии ушло преследовать кочевников, присоединились к ней и многие воины углицкого отряда. Оставшиеся в обозе весь день рыскали по татарским стоянкам и собирали брошенное второпях добро. Афанасий Бакшеев разжился двухведерным медным котлом, что прочими почиталось за великую удачу, добыча остальных была скромнее. В разговоре с пожилым воином выяснилось, что его отряд служилых людей ростовского митрополита большей частью отбыл домой.

– Как же так? А поход на татар? – возмутился я.

– С каких животов [45]45
  Животы – имущество, собственность, в переносном смысле – доход (старорусск.).


[Закрыть] замосковским детям боярским в ратный поход подняться? Жалованья-то невесть сколько не видывали! – ответил Бакшеев.

– Как же воинская честь? Да и поместья вам вроде за службу дают?

– Службу мы честно справили. Сказано быть в естях [46]46
  Быть в естях – быть в наличии, присутствовать (старорусск.).


[Закрыть] на Москве, мы и пришли. Что до дач [47]47
  Дачи – поместья (старорусск.).


[Закрыть], то людишки обеднели да отощали в край, по вольным краям разбегаются, землю орать [48]48
  Орать – пахать (старорусск.).


[Закрыть] некому, дворяне со своими детёнышами самтретей [49]49
  Самтретей – втроём (старорусск.).


[Закрыть] пашут.

– Тогда денежный оклад как же?

– Я серебра жалованного уж пятиные лета не видывал, ни единой полушки. Посылает митрополит, слава богу, на корма хлеб, да жито, да толокна чуток. Яко в выборных аз бывал, так от царя жаловали осьмью рублями раз о шести летах, да в дальний поход на подъём, на припас воинский, по десяти рублёв щедрили.

– Ну хоть кто-то пошёл в погоню?

– А як же, лучшие люди с городовых полков, да дворяне московские, да вои с рязанских, тульских да северских украйн. Двинули и казаки донские верховские [50]50
  Верховские донские казаки – жившие в верховьях Дона.


[Закрыть], тех сабля кормит, да наймиты литовские, тем, поди, наперёд уплачено.

– Пограничные дворяне, видно, богаче, что не отъехали от рати?

– Дак им прямой резон поганых-то гнать, те как за Окой оправятся, так в загон пойдут. Поимут все животы ихние, да девок спортят, и ежели заводных не загнали, то и в полон людишек утянут.

– Интересно, зачем наёмников брать, если своим не плачено?

– За ради боя прямого сабельного. У наших, да и у крымских воинских людей нету к сабельным сшибкам охоты. Искони норовят лучным да огненным боем дело решить. Литвины, а тем паче ляшские лыцари, без стрельбы, сразу в рубку наезжают. Таким случаем у супротивников страх великий приключается.

Вот как раз при разговоре о преимуществах чужеземных военных гастарбайтеров те и появились. Пришли, видимо, вчерашние рыцари-крестьяне. Только вот чего они хотели, я не понимал, казалось, будто эти двое солдат удачи пытаются мне какое великое одолжение сделать. Растолковал всё тот же Афанасий, мол, говорят, жив пока их родич, ну коли служба им обещана, так они бы с ним пошли, по-родственному.

– Хотите ко мне на службу поступить?

– Службу справлять – то хлопское дело, нам то не потребно. Мы желаем в хоругви у пана быть.

«Вот же спесивые оборванцы!» – подумал я, а вслух добавил, решив сразу обозначить дистанцию:

– Ко мне надо обращаться «князь»!

– Нам то титулование пустое. По статуту нашей Республики, что князь, что простой шляхтич, все единородны.

– Всё ясно, вы свободны. В сад, все в сад!

– Не розумеем речей твоих, панёнок. Кликни гайдука свояго, дабы толмачил.

Бакшееву я поручил отшить этих вольных воинов побыстрее, но дело оказалось не таким лёгким.

Выяснилось, что ротмистр [51]51
  В то время «ротмистр» не звание, а должность – командир роты.


[Закрыть] им денег не дал, лошадей своих они то ли потеряли в бою, то ли у них отобрали. В общем, на двух мужиков и одного раненого из средств передвижения они имели кобылку, монет же не водилось вовсе. Положение у панцирных бояр было, можно сказать, аховое. Однако мелко-породная шляхта продолжала ломаться, полностью подтверждая положение, что понты дороже денег. Через четверть часа рязанец сообщил, что иностранная аристократия готова поступить в пахолики, за кормёжку и малую долю в добыче.

– Что ж такое пахолик?

– Да почитай, тако же, что на Руси воинские холопы, токмо прозвище чище.

– Откуда им добычу брать?

– Ентим чего очи узрят да десница ухватит, то и добыча! Тьфу, саранча египетская!

Западных соплеменников взяли, правда, строгий ветеран пообещал им в случае разбоя или татьбы выдать виновному его жалованье наперёд, в размере двух аршин конопляной верёвки на петлю.

Последние дни убедили меня, что без опытного вояки Бакшеева не обойтись, ему тоже было предложено место в формирующемся удельном войске.

– Чего же не пойти, вернусь в Ростов, челом ударю митрополиту Варлааму, чаю, дозволит по твоему уезду писаться [52]52
  Записаться в Разрядную книгу – встать на воинский учёт на данной территории.


[Закрыть], княже. Прости за слова досадные, хоть путаник ты великий, князь Димитрий, мню, не юродивый, як народ сказывает. Зрю в речах твоих потешных зарю разумения по летам не отроческим, – ответил рязанец.

Такая ускоренная вербовка служивых явно напугала приставленных ко мне Колобова и Тучкова. Самойло подошёл ко мне и с укоризной произнёс:

– Ты, царевич, за такое своеволие от матушки с дядьями токмо розог получишь, меня же со Жданом рожном пожалуют [53]53
  Рожон – кол. Пожаловать рожном – посадить на кол.


[Закрыть], да как бы жён наших с детьми не замучили за мужнин грех.

Как-то за событиями последних дней о местных родственниках я позабыл, а командир конвоя верно считал, в гневе они способны на многое. В общем, будем решать проблемы по мере их возникновения, но тут моё внимание привлекла странная аномалия. Весь лагерь был уже полупустым, лишь в нашем углу горело несколько костров.

Указав на это обстоятельство спутникам, услышал пугающий ответ:

– То вожи конюшего боярина, для опасения от лихого дела в пути на Большие Вязёмы.

Вотте раз, мы, похоже, ещё оказались под арестом. С этим невесёлым открытием я поплёлся к налёжанному месту под телегой.

Глава 12

Очередной утренний подъём, посадка в седло и путь под конвоем в неизвестность. Но размышлял я в пути не о том, что меня ждёт, а о повальной местной привычке до полудня не есть. Нет, чтобы человек с утра жевал сухарь или кус холодной, засохшей каши, я иногда видел, а вот чтобы завтракали, как в моём потерянном будущем, то нет. Выделенная Годуновым охрана выбрала маршрут вдоль Москвы-реки, через Воробьёво, пограбленное крымчаками. Через десять часов не очень быстрой езды дорога вывела нас к приземистой бревенчатой постройке, огороженной длинным тыном, за которым паслось множество лошадей. Это был Вязёмский ям [54]54
  Почтовая станция.


[Закрыть], въезжать в него мы не собирались, но наш путь пересекли несколько гонцов, спешно выскочившие со двора.

Один из вестников, проскакав рядом, осадил коня и прокричал:

– Сим днём, на солнешном всходе, русские полки изгоном крымского царя побили на Окереке, у города Серпухова. Многих татаровей в реку пометали, много в полон поймали, да рухляди и лошадей без счёту захватили.

Новость эта была лучшая, что я слышал за последнее время. Невдалеке от почтовой станции показалась усадьба Бориса Фёдоровича. Выглядело это ладным деревянным острогом, на валу, с заполненным водой рвом и подъёмным деревянным мостом. Рукой подозвав Ждана, я поинтересовался, как звать-величать жену боярина Годунова.

– Марья Григорьевна, – подсказал Тучков. – Да не выйдет она к нам, нелепо то – боярыне без мужа гостей привечать, клюшник али прикащик дожидаться будут.

При въезде во двор взору открылась картина той хозяйственной суеты, что бывает при полном переезде на новое место жительства. Большая часть свободного пространства была заставлена телегами и возками, с которых куча мужчин растаскивала тюки и свёртки. Руководили всей масштабной разгрузкой и сортировкой две невысокие, крепкие женщины. Прекратив давать наставления грузчикам, они направились в нашу сторону.

– Родом они худородные, вежеству не учёны! – пробурчал ошибившийся в предположениях Тучков.

Были боярыни внешне похожи, визуально явно отличаясь лишь головным убором – младшая из них была в рогатой кике, старшая же носила под платком простую, безрогую. Соскочив с коня, что, к счастью, в этот раз вышло успешно, заторопился к более строго одетой дворянке.

– Доброго здравия, боярыня Марья Григорьевна.

– Здравствуй, племяш, обознался ты, азм княгиня Анна Григорьевна Глинская [55]55
  Анна Григорьевна Глинская – старшая дочь Григория Лукьяновича Скуратова-Бельского (Малюты Скуратова), любимого опричника царя Ивана IV Васильевича, вдова князя Ивана Глинского, двоюродного брата царя Ивана IV.


[Закрыть]. Бо с сестрой мы и ликом подобозрачны, и возрастом схожи [56]56
  Возрастом схожи – одинаковые ростом (старорусск.).


[Закрыть].

Да уж, не узнал тётушку, повернулся ко второй женщине, – странно, она выглядела сильно моложе, что-то княгиня путает.

– Простите, боярыня, спутал по молодости. Желаю здравствовать.

– И тебе здравым быть, княжич, милости прошу к нашему порогу.

В беседу вступила Анна Григорьевна:

– Легка ли была дорога, не изнемог ли ты, внук, в пути?

– Спасибо, всё хорошо.

Похоже, старая Глинская заговаривается, видимо, мерещится ей кто-то другой, потому как бабушкой она мне точно не приходится, но спорить совершенно не хотелось, и я продолжил:

– Как вы себя чувствуете, бабушка?

– Что ж ты сызновато облазнился [57]57
  Облазнился – напутал, впал в заблуждение (старорусск.).


[Закрыть]? Али двоение в очах, али разум запнулся? Аз есмь княгиня Анна Григорьевна Глинская, брательница твоя троюродная по батюшке, возможно ли сие тебе уразуметь?

Я совершенно не понимал, кем мне она приходится, но на всякий случай согласно покивал головой. Тут вступила Марья Григорьевна:

– Сестрица, не бранись на сирого отрока, сице же он припуган, онемел аж.

– Ступай до палат, княжич, располагайся, да почивай покойно, а там опосля молебна и вечерять пора наступит.

Приветливо указав мне рукой на хоромы, зашептала сестре:

– Сказывали же люди, слаб умом Димитрий, да хвор телом, а ежели со страха на него падучая придёт? У него и так с дороги в очах двоится. Какие басни учнёт чёрный люд баять?

Я поплёлся в сторону деревянного терема, но тут, вспомнив главную весть, выпалил:

– У Серпухова татар разбили, одолело врага наше воинство!

– Слава Господу, смилостивился царь небесный, даровал оборение неверных!

Боярыня, истово крестясь, закричала степенному приказчику, что пересчитывал кули на возах:

– Микитка, беги к попу, отцу Никодиму, дабы не вкушал ничего, да облачился торжественно, благодарственный молебен служить уготовился.

При этих словах и так протекавшая на подворье сумятица многократно усилилась, превращая запутанную разгрузку и приём груза в настоящий хаос.

Слуги провели меня в одну из пристроек дома, где я и несколько моих людей разместились. К счастью, до ужина никто с расспросами не лез, а беседа при вечерней трапезе протекала в формальной форме, что позволяло отделываться краткими ответами. Образ слабоумного ребёнка надо было разрушать, и мне приходилось вслушиваться в застольную беседу сестёр, чтобы в нужный момент блеснуть огромными для этих времён познаниями. При переходе разговора на хозяйственные темы стало ясно: время пришло. Выслушав сетования о затруднении проверки счётных записей отгруженного, принятого и запасённого, я торжественно предложил свою помощь.

– Ты, батюшка, счётной грамоте учён? – подивилась княгиня. – Нам-то с сестрами в младых летах не до того было, то молодших нянчили, а то пряли али ткали. В зрелых же годинах неудобь сие постигать.

– Ну как же. Я отлично знаю математику. Могу в уме считать, если надо.

По распоряжению хозяйки ключники принесли записи, представлявшие собой длинные, накрученные на деревяшки свитки. Их развернули, и на меня нашла оторопь. Буквы я еще мог с грехом пополам разобрать и сложить, но вот цифровая запись предстала в виде какого-то шифровального кода. Ряды клеточек, как для игры в крестики-нолики, с хаотично расставленными внутри буквами перемежались странными закорючками.

– Что сие?

Младший ключник заглянул через моё плечо и сказал:

– Хлебная роспись. Принято в амбар внове две сотни и пяток четьи ржицы с полполтретью осьмины. Выдано шешнадцать четвертей с осьминою, да семи разов по тридесяти семь четей без полуосьмины, тако всё и роздано.

– А арабскими цифрами нельзя записать? – тут я вспомнил происхождение современных счётных символов. – Или индийскими?

Понадеявшаяся на меня и обманутая в лучших чувствах Анна Григорьевна разозлилась:

– Какие ж тебе цыфири потребны? Мы, чай, не в Ындее, а на Руси, и счёт наш исконно словенский. Аль и про учение счётное ты лжу сказывал, насмехался над нами?

В очередной раз я, похоже, крепко сел в лужу. Отступать не хотелось, и мне пришлось потребовать ещё раз прочесть приходнорасходную запись. В уме сразу стал складывать целые числа, решив разобраться с дробными потом. Баланс явно не сходился, выдано было больше, чем принято.

– Сколько раз принимали в амбар зерно?

– Един раз. Две сотни и пяток четвертей да к ним полполтреть осьмины, – ответил приказчик.

– И ничего там раньше не лежало?

– Истинно. В пустой клали.

– Значит, со счётом при выдаче ошиблись, меньше выдали.

– Облыжно ты, князь, вину возводишь. Тем дачам многожды видоков ести. Да меры двукратно считаны.

– Да не сходятся твои записи. Принято двести пять четей с малой толикой, а выдано двести семьдесят пять с чем-то, не может такого быть.

– В отдачу пошло две сотни семеро десятков да три четверти с осьминою да полуосьминою.

– Ну вот. Сам сознался. Как ты раздатьто смог больше чем взял?

Ключник поклонился княгине и боярыне и произнёс:

– Дозвольте слово прямое молвить.

– Говори, Тришка.

– Мню, дураки княжича Димитрия счётной грамоте учили, окромя устных складывания да вычета, ничему не обучен. Добрый учитель ведает, да юноту учит, что в честной приимочной полной мере осемь четей, а в отдаточной без обману шесть. Ну а про то, что он знаков цыфирных не розумеет, да буквенные некрепко, сие есть стыдное дело, по родству ево непригоже в бесписменниках ходить.

– Ладно, ступай, Трифон.

Закончила урок арифметики боярыня Годунова:

– Ты, отрок, не тужи. Ежели будешь речи наставников с прилежаньем постигать, то и овладеешь хитрым уменьем счётным. Что небреженьем тебя держали, то на Москве уже ведают.

На этом ужин был завершён, и слуги препроводили меня галереями в выделенную часть хором.

Глава 13

Следующие дни прошли в ожидании возвращения Бориса Годунова от войска. Свободы в этом принявшем доме мне предоставлялось больше, чем в родном, угличском. Даже ежедневные походы в церковь не являлись строго обязательными. К тому же изрядно разносольней был стол, компоненты те же, а разнообразия больше. Вкусно было, несмотря на пост. Особенно хороши были десерты, по сладкому я успел соскучиться. Огромным хозяйством управляла сама боярыня Годунова с помощью старшей сестры. На женской половине терема были слышны детские голоса, но показывать своё потомство гостям никто не собирался. С Марьей Григорьевной, постоянно погруженной в хлопоты по имению, мы встречались редко, совместных трапез больше не проводилось. А пожилую, вдовую княгиню Анну Григорьевну можно было видеть в саду, причём зачастую в одиночестве.

К ней я решил подойти пообщаться, вызнать о перспективах челобитья царю. Уяснив из моих сбивчивых пояснений цель беседы, Глинская вздохнула:

– Не по чину мне царёвы думы ведать, но мыслю, на сродственников твоих положена буде опала великая, а то и казнят смертию кого за измену.

– Какая ж на них измена?

– Привлеченье чёрного люда к бунту, да московское зажигание, да и колдовство презлое.

– Какое-такое колдовство?

– Ведунов держали, гадали те на царёв век, сколько ему на белом свете жизни осталось.

– С посадскими Углича что же будет?

– Знамо дело, бунташников да убойц государевой челяди не помилуют.

Перспективы были обрисованы совсем нерадостные. Оставалось надеяться на личную встречу с Фёдором Иоанновичем. О том же, видимо, думала и княгиня.

– Ты государю челом бей, даст Господь, смилостивится, он вельми не гневлив, не в батюшку норовом-то вышел.

– Анна Григорьевна, а отца моего часто видели?

– Да откуда мне, я почитай до свадьбы в поместье отчем безвыездно пребывала, токмо при венчании своём, да на богослужениях праздничных, ибо государь Иоанн Васильевич был к нам вельми щедр. По кончине родителя нашего, Григория Лукьяновича, весь оклад земельной да денежной за матушкой оставил, в казну вотчины не велел отписывать, да в приданое мне с сёстрами дары слал. Марью надо спрашивать, они-то при государевом дворе живали, от венчания с Марфой Собакиной на кажной свадебке великого государя в свахах ходила.

– На свадьбе с моей матерью тоже присутствовала?

– Вестимо, первой свахой у Марьи Нагой, а муж ея, боярин Борис Фёдорович, в невестиных дружках, сестра ж его, царица Ирина, за посажёную мать была.

– Раз мать с отцом обвенчались, отчего именуют меня княжичем, а не царевичем?

– Не церковным обычаем обряд провели, да и свадебку играли не царским чином, мирским. На небесах-то таинство брака не скреплено, не пред Богом, лишь пред людьми родители твои венчаны, – вздохнула княгиня.

Выяснять, почему это совершённое в храме попом венчание может быть не церковным, я не стал. Разговор перешёл на родню Глинской, и мне поведали, что у них с Марьей есть ещё две сестры, одна замужем за князем Дмитрием Шуйским и проживает в Москве, другая – вдова служилого ногайского князя и живёт в своём имении. Узнал я и том, что единственный их брат погиб в первом же бою новиком, не успев даже записаться по уездному списку, а годом позже в военном походе лишился жизни и их батюшка.

Лицо старой женщины светлело, когда она вспоминала, как радовались они детьми, когда в их маленькую деревянную избушку всего несколько раз в год приезжал со службы отец, не забывая привозить им гостинцы. Как поражены они были непривычной роскошью, переехав жить в подаренные царём родителю хоромы в Москве.

Воспользовавшись паузой в воспоминаниях, спросил:

– Кем служил ваш любезный батюшка?

Анна Григорьевна запнулась и, пристально глядя на меня, ответила:

– В ближних подручниках государя Иоанна Васильевича в чине думного дворянина ходил. Из рода Скуратовых-Бельских мы.

Имя и фамилия их достойного предка мне ничего не говорили, но вида я подавать не стал:

– Господь вознаградил его за труды честные. Несомненно, душа его в райских кущах пребывает!

Княгиня, не отводя от моего лица пронзительного взгляда, ответствовала «аминь» и, крестясь, удалилась.

Следующим днём, перед вечерней службой, в поместье прискакал конюший боярин Годунов.

На ужине мне довелось услышать переданные им жене последние новости: царь Фёдор Иоаннович осыпал его милостями, даровал древнее и очень почётное звание «царский слуга», это помимо земельных и денежных пожалований. Пересказывая церемонию пышного обеда, на котором раздавались награды воеводам, Годунов, взглянув на меня, сказал:

– Истинно ты предвзыграл, княжич, пред выездом на поганого Кази-Кирея, по обещанному всё сталось. Кто ж в уста тебе вложил речи те, ангелы небесные аль искуситель рода человеческого? – И тут же добавил: – Думу поутру думать будем, сей час радостный пир у нас!

Однако меня с начинавшейся торжественной пьянки увели, видимо, рассудив, что такое увеселительное мероприятие отроку не по годам.