Текст книги "Июнь 1941. Разгром Западного фронта"

В Поставах В.А.Тимофеева ждала шифровка из Москвы: предписывалось немедленно перебросить школу в Оршу. С эскадрильей майора Пещерякова связь была потеряна, и он решил вместе с заместителем по политчасти Бурмаковым немедленно отправиться туда. Через полтора часа школьный «пикап» подъехал к аэродрому эскадрильи, где был обстрелян из леса неизвестными. Весь аэродром оказался заставленным бомбардировщиками СБ 6-го и 128-го полков 12-й БАД, находился здесь и полковник Крупский. Отдав распоряжения о перебазировании с рассветом следующего дня, начальник и замполит вернулись в Поставы. 23 июня Поставская авиашкола покинула свой обустроенный городок и перелетела в Оршу, потом – в Москву, а потом – еще дальше, в глубокий тыл. Всю войну она готовила летчиков-штурмовиков, из ее стен вышло немало будущих Героев, в том числе и сам Гофман. А немцы, войдя в Поставы, не мешкая посадили на школьный аэродром свои бомбардировщики. В разведсводке штаба Западного фронта № 11 на 10 часов 30 июня 1941 г. указывалось: «На аэродроме Поставы 29 самолетов ДО-17». После войны аэродромы школы были заброшены, но находившийся в стадии строительства был «доведен до ума» и просуществовал, как военный, до середины 90-х годов; в настоящий момент он находится в состоянии разора и запустения: полоса приходит в негодность, в ангарах хранится колхозная сельхозтехника.

Еще одна школа пилотов бомбардировщиков находилась в еврейском местечке Уречье Минской области. Она имела два аэродрома (основной – в самом Уречье и полевой – в Новом Гудково), обслуживание их возлагалось на 246-й и 247-й аэродромные батальоны 57-й авиабазы 19-го района. В Уреченской школе так же, как и в Поставской, имелись самолеты-разведчики Р-5 и бомбардировщики СБ, но ввиду удаленности от границы потерь в матчасти не было. Сначала она была эвакуирована в Гомель (оттуда школьные СБ летали на боевые задания), потом в Калугу и еще дальше – на Урал (свидетельство Д.П.Ваулина, сайт «Я помню»).

* * *

Выведя из строя на приграничных аэродромах большинство истребителей, подразделения Люфтваффе уничтожили 22 июня значительное число складов горючего и боеприпасов в районах дислокации 3, 10 и 4-й армий, что резко снизило потенциальные возможности советских частей. Дефицит бензина и дизельного топлива осложнил развертывание войск, их снабжение, ограничил свободу маневра. Зафиксирован случай вынужденного использования бензина для заправки дизельных артиллерийских тягачей СТЗ-НАТИ [76, запись устного рассказа]. А.М.Олейник вспоминал: «В автомобилях бензин на исходе, заправщиков нет, многие машины бросают. На железнодорожных путях возле станции Россь обнаружили цистерну со спиртом, заправили бак. Мотор греется, чихает, но едем. По пути из брошенных автомобилей сливаем крохи бензина и разбавляем в баке спирт» [там же, копия].

На КП 10-й армии произошел следующий разговор между ее командующим и 1-м заместителем командующего войсками округа генерал-лейтенантом И.В.Болдиным:

« – Насколько мне известно, товарищ Голубев, в вашей армии было достаточно горючего. Куда же оно делось ?

– Тут, видимо, вражеская агентура поработала. Уже в первые часы нападения авиация противника произвела налеты на наши склады с горючим. Они и до сих пор горят. На железнодорожных магистралях цистерны с горючим тоже уничтожены» [10, с. 92].

О том же говорили замполит 13-го мехкорпуса полковой комиссар Н.В.Кириллов с вновь назначенным вместо погибшего в первый день старшего батальонного комиссара А.Б.Давыдова замполитом 31-й танковой дивизии Д.И.Кочетковым: « – Что это? – Склады с горючим и боеприпасами взрываются… Это под Бельском. Недавно был сильный налет. Город и сейчас весь в огне. Даже отсюда видно зарево» [70, с. 12]. Из донесения начальника артиллерии Западного фронта Н.А.Клич от 1 июля 1941 г. начальнику ГАУ РККА: «Боевое питание было крайне осложнено отсутствием автотранспорта в частях и автобатальонов в распоряжении фронта. Кроме того, склады № 856, 847, 843, 838 и 454 были взорваны, а железной дорогой было подано войскам только девять транспортов боеприпасов из-за систематических налетов авиации противника». Все склады удалось «привязать» к местности. Четыре из них оказались ОАСами, то есть окружными артскладами: 856-й ОАС (Гродно), 838-й ОАС (Гайновка), 847-й ОАС (Пинск), 843-й ОАС (Бронна Гура). 454-й оказался артскладом 3-го разряда и находился в Верхушино Минской области.

Как ни прискорбно это признать, армейские службы тыла оказались неспособными решать возложенные на них задачи. Вот выдержка из донесения командира 7-й танковой дивизии 6-го мехкорпуса генерал-майора танковых войск С.В.Борзилова: «Дивизия, выполняя приказ, столкнулась с созданными на всех дорогах пробками из-за беспорядочного отступления тылов армии из Белостока (дорожная служба не была налажена)» [17, с. 34]. Но, видимо, часто сами командиры соединений приказывали отводить дивизионные тылы на восток. Это привело к страшной мешанине, пробкам и заторам на дорогах, огромным потерям транспортных средств при воздушных налетах. Как вспоминал Я.М.Булавин, старшина мотоциклетной роты 14-го ОРБ 13-й дивизии, батальон по тревоге ушел в Замбрув, а уже в 6 часов утра из штадива прибыл на бронемашине политрук Дурминидзе и приказал тыловым подразделениям двигаться на Волковыск: «Ехали мы по направлению на г. Волковыск, в пути следования неоднократно подвергались бомбежке немецкими самолетами. Около 10 часов вечера мы добрались до города Волковыск. Там все отступающие с запада части стали задерживать. Какой-то [начальник] был в генеральской форме. Технику всю отступающую загнали на стадион, только с одними водителями машин. И 23-го, в 2 часа ночи, послышался сильный звук самолетов с запада и началась бомбежка. Командного состава никакого не было. Ужас, что творилось, было полное предательство. Конечно, я уже не могу вспомнить те места. На одной переправе через реку также скопилось много техники и солдат, по обе стороны дороги находилась болотина и некуда деться. Река текла крови солдатской, и много таких эпизодов на моем пути было» [76, копия]. Буду объективен: не только тылы двинулись «в тыл». В течение всей активной фазы сражения боевые части теряли личный состав НЕБОЕВЫМ СПОСОБОМ. Слабые духом уходили в тыл «под шумок»; не являвшиеся по своей сути дезертирами, но потерявшие по разным причинам свои части, поддавались общим паническим настроениям и тоже спешили на восток. Поэтому уже на третий день войны, когда немецкие танки прорвались к Слониму, в глубоком тылу в бесцельном блуждании находились тысячи людей в форме, сотни единиц автотранспорта, и даже танки, бронемашины и подразделения артиллерии. Поэтому создание в первую же неделю войны в тылах фронта заградительных кордонов из пограничных войск и сборных пунктов было не просто уместной, но чрезвычайно важной и полезной мерой.

Подразделения артснабжения и боепитания частей тоже оказались не на высоте. Потеря части складов боеприпасов от ударов авиации вовсе не означала, что брать их стало негде. В одних местах разгребали пепелища в поисках уцелевшего ящика артвыстрелов или патронного цинка, но зато до конца боев так и остались невостребованными весьма значительные ресурсы. В Беловежской пуще в районе Гайновки было два артсклада для обеспечения потребностей 10-й армии: 838-й ОАС и 1447-й ГАС (головной артсклад). Бывший рядовой 83-й караульной роты Ф.И.Жарков вспоминал, что в хранилищах одного из складов было сосредоточено большое количество боеприпасов разных калибров, а также стрелковое оружие, обмундирование и обувь. Начальник склада и его замполит в первый же день дезертировали. До 27 июня оставшиеся без командования – из него остались только ротный старшина и зам. политрука – стрелки охраняли это никому не понадобившееся богатство (даже войскам, отступавшим через пущу), а потом, взорвав его, ушли на восток [76, запись устного рассказа]. Н.Халилов из 128-го полка 29-й мотодивизии после войны рассказывал: «Автоматы выдавали только командирам взводов и отделений. Нам и винтовок не хватало. Хотя в лесу были большие запасы оружия, его после давили танками, чтобы не досталось врагу» [там же, письмо]. Бывший зам. командира 204-й МД Г.Я.Мандрик также писал, что из-за отсутствия стрелкового оружия командование дивизии было вынуждено оставить в местах постоянной дислокации порядка двух тысяч человек личного состава.

Брошенная техника 10-й армии

Белостокская группировка и 4-я армия имели достаточно сил, чтобы при грамотном управлении эффективно действовать в обороне, но опоздание с приведением их в боеготовное состояние не оставило никаких шансов на возможность осуществления планов прикрытия. 1-й стрелковый корпус (командир – генерал-майор Ф.Д.Рубцов) получил сигнал «Гроза» в 4 часа 13 минут, когда его дивизии уже находились под огнем немецкой артиллерии. Дальнобойные орудия обстреливали крепость Осовец, полыхали огнем казармы и склады, в грохоте взрывов свечками взлетали в небо вырванные с корнями сосны, росшие на защитных земляных «подушках» старых фортов. Под бомбежкой покидали военный городок в Боцьках части 31-й танковой дивизии полковника С.А.Колиховича. Но самый большой урон был нанесен 113-й стрелковой дивизии (командир – генерал-майор Х.Н.Алавердов). Ее полевой лагерь, раскинутый на чистом месте в 4–6 км от границы, был обстрелян из-за Буга огнем артиллерии. Ураган разрывов сметал палатки, красноармейцы и командиры бежали кто куда из зоны обстрела. Командир дивизии был тяжело ранен в бедро, а собрать перемешавшиеся при бегстве полки удалось лишь через два часа. В 3-й армии авиация застигла на марше к рубежам обороны 85-ю ордена Ленина стрелковую дивизию. Потери в войсках были очень велики. Мемуарная литература подробностями не балует, поэтому, чтобы не быть голословным, приведу несколько свидетельств. В.В.Свешников, 164-й легкий артполк 2-й стрелковой дивизии: «Часов в 8 утра полк двинулся к Осовцу, к границе. Что началась война, мы не знали… полк двигался компактной колонной, а не с интервалами между орудиями. Около местечка Моньки полк на марше был атакован немецкими самолетами и сразу же понес ощутимые потери от бомб и рвущихся своих снарядов в орудийных передках и зарядных ящиках. Это произошло около 10 часов утра на полпути до Осовца. Остальные полпути мы проделали до 7–8 вечера под непрерывными налетами фашистских самолетов…» [76, письмо]. Н.З.Хайруллин из 121-го ОПТД 49-й стрелковой дивизии вспоминал, что недалеко от них располагался дивизионный 31-й легкоартиллерийский полк на конной тяге. Его командир, майор, только недавно закончивший академию, после окончания артобстрела выстроил полк в походную колонну на совершенно открытой дороге. Тут же налетела авиация, и в течение 15 минут от полка ничего не осталось; он был уничтожен полностью, не успев вступить в бой [76, копия]. Командир 171-го ЛАП майор Т.Н.Товстик значится пропавшим без вести в июне 1941 г.

Бывали и «счастливые» исключения. Командир 86-й стрелковой Краснознаменной имени Президиума Верховного Совета Татарской АССР дивизии 5-го стрелкового корпуса полковник М.А.Зашибалов поступил вопреки указаниям «не поддаваться на провокации», получив в 2 часа ночи донесение от пограничников о наводке немцами переправ у Дрохичина и южнее. Известив вышестоящее командование, он поднял дивизию по тревоге и вывел ее на пограничный рубеж, определенный самовольно вскрытым «красным пакетом». В 4 часа 05 минут ее полковая артиллерия открыла ответный огонь по войскам противника. Увы, других примеров столь мужественных, самостоятельных решений на уровне корпус – дивизия не выявлено.

Все части дивизионной и корпусной артиллерии, а также полки РГК, сосредоточенные на полигоне Червоный Бор, к моменту открытия немцами огня находились в состоянии «ожидания»: «красные пакеты» были розданы (есть подтверждение), штабы и командование бодрствовали, ожидая дальнейших указаний, но личный состав отдыхал, то есть, попросту говоря, спал в своих палатках. Никаких других приготовлений не производилось. Лишь командир 7-го ГАП подполковник Г.Н.Иванов под свою ответственность объявил боевую тревогу. Примерно в 6 часов на полигон прибыл генерал-майор артиллерии М.М.Барсуков и приказал объявить тревогу уже всем. Выяснилось, что потери незначительны, горючего для средств тяги хватает, а боеприпасы имеются только для выполнения учебных стрельб – по 5–6 выстрелов на орудие. К сведению – боекомплект 122-мм пушки составлял 80 выстрелов, 152-мм гаубицы – 60, 45-мм ПТО – 200. Однако даже с таким боезапасом артполки выступили на фронт; дивизионные артиллеристы отправились в свои соединения, корпусные и резерва ГК также были направлены на усиление пехоты. В оперсводке штаба фронта № 3 на 22 часа 23 июня указывалось, что 124-й, 375-й ГАП РГК и 311-й ПАП РГК находятся в подчинении командования 5-го стрелкового корпуса. Но ничтожное количество боеприпасов и невозможность пополнения ими хотя бы до боекомплекта (для целого ряда артсистем, особенно новейших среднего и крупного калибров) из-за уничтожения складов или, что также возможно, из-за их отсутствия на складах привело в скором времени к отводу бесполезной матчасти на восток и к ее полной потере на дорогах отступления. А.Ш.Горфинкель, курсант учебной батареи 311-го Краснознаменного пушечного артполка РГК, рассказывал, что из Деречина Зельвенского района полк выступил 1 июня только с учебным снаряжением, даже без личного стрелкового оружия. «22 июня тревога… так часто было. В этом лесу было несколько артчастей. Лес запылал, горят палатки, где спали курсанты. Никто ничего не понял до 6 часов утра, что это не провокация, а настоящая война. Где стоял наш артполк без снарядов, немцы как-то не затронули. Была одна винтовка на двоих. Собрали все снаряды к нашей батарее. И в этот первый день батарея несколько раз делала выстрелы, вызывая огонь на себя. А уже 23 июня мы продвинулись ближе к фронту. К утру было ясно, что снарядов нет и не будет» [76, копия].

2.3. Предварительные итоги

С первым выпущенным снарядом и первой сброшенной авиабомбой, не двинув на советские войска еще ни одного пехотинца, ни одного танка или бронетранспортера, командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Федор фон Бок авиацией и артиллерией начал ковать себе победу в сражении на МИНСКО-МОСКОВСКОМ направлении. Все проходило в соответствии с планом «Барбаросса», по-немецки четко и последовательно; все донесения, которыми «бомбили» кремлевское военное и политическое руководство резиденты разведки, антифашисты, военные атташе и дипломаты, теперь можно было спокойно бросить в корзину. Эти герои великой скрытой войны, которым угрожали в равной степени как гестапо во главе с Генрихом Мюллером, так и собственные силовые наркоматы во главе с Лаврентием Берией и Всеволодом Меркуловым, потерпели полное фиаско, но было это не по их вине. И.В.Сталина предупреждали главы США, Великобритании и даже пошедший на прямую измену Райху германский посол граф Шуленбург. Есть донесение «Эрнста» от 19 мая 1941 г., подтверждает это и А.И.Микоян: «За несколько недель до начала войны германский посол в СССР граф Шуленбург пригласил на обед приехавшего в Москву Деканозова. В присутствии своего сотрудника Хильгера и нашего переводчика Павлова Шуленбург довел до сведения Деканозова, что в ближайшее время Гитлер может напасть на СССР, и просил передать об этом Сталину. Реакция Сталина и на это крайне необычное для посла сообщение оставалась прежней».

Пройдет год, и Сталин скажет Черчиллю в личной беседе: «Мне не нужно было никаких предупреждений. Я знал, что война начнется, но я думал, что мне удастся выиграть еще месяцев шесть или около этого» [30, с. 54]. А за восемь дней до вторжения столь любимый карикатуристами Й. Геббельс в своем дневнике записал: «…английское радио уже заявило: сосредоточение наших сил на границе с Россией не что иное, как шумное надувательство, которое скрывает приготовления к вторжению в Англию. В мировой прессе царит полнейшее смятение. Русские, кажется, пока еще ни о чем не догадываются» [там же, с. 73]. В тон с ним пооткровенничал и бригадефюрер СС В.Шелленберг: «Много усилий потребовала маскировка нашего выступления против России. Необходимо было перекрыть информационные каналы противника: мы пользовались ими только для того, чтобы сообщать дезинформирующие сведения…» [там же, с. 71]. Не здесь ли собака зарыта? Ругаем свою разведку и, возможно, за дело, но, получается, надо похвалить и немцев за тщательность подготовки и меры по обеспечению секретности.

Такого история войн еще не знала. До сих пор нет полной ясности, почему так произошло. Мнения полярные.

Полюс № 1. Очень многое знали, об остальном догадывались, факты от «дезы» отсеять сумели. То, что буквально все купились на «дезу», – искусственно созданная легенда, дабы не выглядеть профанами или еще что похуже в глазах современников и потомков. Спасибо подполковнику В.А.Новобранцу из Разведуправления Генштаба, который проделал колоссальную работу, составил аналитическую записку, как дважды два доказывающую неизбежность начала войны летом 1941 г., довел ее до сведения наркома, начальника Генштаба и командования западных приграничных округов, минуя начальника РУ Ф.И.Голикова. Но «наверху» Новобранцу не поверили. В Москве не поверили, не поверили в Минске и Киеве. Рига не в счет, о Прибалтийском Особом округе «особый» разговор, заслуживающий отдельной книги. Сталинское нежелание верить в близость и неотвратимость войны по-человечески объяснимо. Хуже то, что в высшем военном руководстве в те дни не нашлось людей с аналитическим складом ума, способных объективно оценить все данные, собранные и сведенные воедино разведкой Красной Армии и разведками НКВД и НКГБ. Видимо, их и не могло быть после стольких «чисток», когда компетентность и образованность ценились ниже, чем личная преданность. Результатом рассмотрения доклада подполковника В.А.Новобранца явились снятие начальника Генштаба генерала армии К.А.Мерецкова, который был полностью согласен с разведчиком, и замена его Г.К.Жуковым, который, как видно из его собственных воспоминаний, убедился в неотвратимости войны только 21 июня. К.А.Мерецков вспоминал, что после окончания «той самой» штабной игры, в ходе которой генерал армии Жуков якобы разгромил генерал-полковника танковых войск Павлова, был запланирован ее разбор. На подготовку были выделены сутки, но внезапно группа участников игры была вызвана в Кремль. Мерецков писал: «Заседание состоялось в кабинете И.В.Сталина. Мне было предложено охарактеризовать ход декабрьского сбора высшего комсостава и январской оперативной игры. На все отвели 15–20 минут. Когда я дошел до игры, то успел остановиться только на действиях противника, после чего разбор фактически закончился, так как Сталин меня перебил и начал задавать вопросы. Суть их сводилась к оценке разведывательных сведений о германской армии, полученных за последние месяцы в связи с анализом ее операций в Западной и Северной Европе. Однако мои соображения, основанные на данных о своих войсках и сведениях разведки, не произвели впечатления. Тут истекло отпущенное мне время, и разбор был прерван. Слово пытался взять Н.Ф.Ватутин. Но Николаю Федоровичу его не дали. И.В.Сталин обратился к народному комиссару обороны. С.К.Тимошенко меня не поддержал. Более никто из присутствовавших военачальников слова не просил. И.В.Сталин прошелся по кабинету, остановился, помолчал и сказал: – Товарищ Тимошенко просил назначить начальником Генерального штаба товарища Жукова. Давайте согласимся!» [81, с. 200]. Так 1 февраля 1941 г., за 141 (сто сорок один) день до начала войны, Политбюро ЦК ВКП(б) в лице Сталина совершило страшную, преступную ошибку: во главе Генерального штаба Красной Армии был поставлен генерал, органически ненавидящий штабную работу (так написал о нем в 1930 г. его непосредственный начальник комдив К.К.Рокоссовский).

Сам Новобранец в начале мая 1941 г. также был отстранен от работы и 22 июня встретил в одесском доме отдыха Разведупра в компании таких же «неправильных» коллег, в том числе «нелегалов», убежденных, что нападение со стороны Германии неминуемо. Затем он был назначен начальником разведотдела штаба 6-й армии Юго-Западного фронта, в августе в окружении под Уманью попал в плен. Но ему повезло: бежав из лагеря, офицер воевал у норвежских партизан (они называли его «товарищ Базиль»), после войны продолжил службу в армии. Поэт Е.А.Долматовский, собирая материалы по уманскому котлу, которые легли в основу его книги «Зеленая брама», встречался в Москве с полковником Новобранцем.

В общем, виноваты в разгроме войск в приграничном сражении не только генералы Павлов, Климовских и пр., но и те, кто занимал высокие посты в Москве. И Жуков – в их числе. Разведданных было достаточно, чтобы понять, что неизбежно внезапное нападение без объявления войны.

Полюс № 2. Да, некоторые «источники» давали правильную информацию, но истина утонула в груде ничего не значащего мусора и «дезы» (откровенно грубой и тонко и грамотно подобранной и составленной), и никто эту груду не сумел с толком перебрать. В частности, ложные сведения о масштабном оборонительном строительстве в Восточной Пруссии (они прошли по каналам и армейской разведки и разведки, НКВД – НКГБ) оказались живучими настолько, что и сегодня не вызывают сомнений у тех, кто никогда не бывал в Калининградской области. Ничего подобного линиям Мажино, Зигфрида и Маннергейма, и даже Карельского УРа, здесь нет и в помине.

До определенного момента (критическую массу у советских границ вермахт набирал очень долго и развернулся для нападения в самый последний момент) было совершенно непонятно, что же немцы затевают, когда в Москве поняли опасность – уже не успели ничего сделать, да и делали-то с оглядкой. В конце июня всем уже было ясно, что война вот-вот начнется. И Сталин, и Генштаб понимали, что Вооруженные Силы СССР опаздывают в развертывании, и поэтому очень хотели оттянуть начало войны хотя бы на несколько дней; это у них стало идеей «фикс». Отсюда и боязнь «поддаться на провокацию», и противоречивые распоряжения. К тому же И.В.Сталин, похоже, пытался успокоить себя отсутствием в мировой истории прецедентов – нападения без предупреждения, без предъявления каких-либо требований и даже без внятного проявления недовольства действиями потенциальной жертвы будущей агрессии. Если, конечно, не считать внезапной атаки русской эскадры японцами на внешнем рейде Порт-Артура. Это сейчас нам просто судить о том, как надо было правильно действовать, – задним умом все крепки.

21 июня все-таки было решено (судя по всему, под воздействием сообщений перебежчиков, задержанных пограничниками, в частности, на Украине), что война начнется 22 июня. Поэтому сообщение в приграничные округа об опасности нападения вечером все-таки ушло. Только вот именно в Западном округе его не успели довести до всех частей из-за повреждений связи. И – из-за слепоты и глухоты руководства округа, которое предпочло «Свадьбу в Малиновке» в Минске, а не оборудованный фронтовой КП в Обуз-Лесной. При этом Павлов и все командование ЗапОВО (от корпусного до армейского звена) допустили массу других ошибок и до 22 июня, и после. ВИНОВНЫ (опустить большой палец вниз)!!!

Единственным человеком, способным реально влиять на принятие глобальных решений в предвоенные месяцы, называют генерала армии Г.К.Жукова. Ныне квазипатриоты из живого человека вылепили ИДОЛА. Не допускается никаких иных эпитетов, кроме как «гениальный, величайший, ни одного сражения не проигравший». Приграничные сражения, разумеется, не в счет. Но разве начальник Генштаба не виноват нисколько в их исходе? Разве не он, имея в своем непосредственном подчинении Разведуправление, не увидел, не сумел увидеть подготовку Германии к нападению? Хлестал своим рыком командующих западными приграничными округами, вместе с наркомом фактически не давая возможности войскам лучше приготовиться к боевым действиям, повысив боеготовность хотя бы под видом проведения учений и военных сборов. Не дали им такой возможности ни Сталин, ни Наркомат обороны, ни Генштаб (в лице собственно Жукова), и за это кровь, пролитая так безрассудно на границе от дельты Дуная до балтийских дюн, на их совести. На Сталине, конечно, основная, ибо на нем, как главе государства, вся ответственность, но и на Тимошенко и Жукове – тоже немалая. Разве не под его «чутким» руководством М.П.Кирпонос угробил лучшие мехкорпуса Киевского округа? И никакими последующими победами эту кровь не смыть и не оправдать. После войны, когда К.М.Симонов собирал материалы о начале войны и принимал участие как сценарист в съемках документального фильма «Если дорог тебе твой дом», между принявшими участие в работе над картиной (среди них были маршалы К.К.Рокоссовский и И.С.Конев, бывший начальник РУ маршал Ф.И.Голиков и прошедший плен бывший командарм-19 генерал-лейтенант М.Ф.Лукин) возникла полемика, дошло даже до банального хватания «за грудки». Г.К.Жукову поставили в вину его ошибки и просчеты на посту начальника Генштаба и в предвоенные месяцы, и в первые недели войны. Маршал попытался оправдаться: мол, ничего не мог поделать, во всем был виноват Сталин, который связал наркомат и Генштаб «по рукам и ногам», который в любой момент мог снять трубку и сказать про него: «Ну-ка, Берия, возьми его к себе в подвал» [19, с. 29]. Как всегда, крайним снова оказался Лаврентий Павлович Берия. Сам же режиссер фильма Павел Чухрай много лет спустя поведал о весьма интересном ответе Г.К.Жукова на заданный им вопрос. «Меня интересовала личность И.В.Сталина. Я хотел показать ее в моем фильме.

– И все-таки, – спрашиваю я, – чем объяснить поступки Сталина перед войной и в первые месяцы войны?

Георгий Константинович смотрит в пол. Я думаю: бестактный вопрос (тогда ведь далеко не все было известно и ясно о начале войны). Наверное, он не хочет об этом говорить.

Георгий Константинович поднимает глаза на меня и произносит четко:

– Сталин боялся войны. А страх – плохой советчик». («Родина», 1995, № 9, с. 87). Но, если судить объективно, Жуков боялся войны ничуть не меньше.

Есть такая поговорка: победителей не судят. Хочется возразить: нет, судят. Поэт Е.Исаев обозначил суд, над которым не властно время, суд, не имеющий срока давности. Он назвал его СУД ПАМЯТИ. Знать, чтобы помнить. Помнить, чтобы дать объективную оценку. Если в белорусской земле до сих пор лежат непогребенными (ни по христианскому обычаю, ни просто так) косточки тысяч и тысяч павших летом 41-го русских солдат, не надо списывать это только на Сталина и Павлова. Многие виноваты – и те, кто войсками командовал неумело и бездарно, и те, кто в штабах руководил. Есть и еще один суд, самой последней инстанции. «И увидел я мертвых, малых и великих, стоящих пред Богом, и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни; и судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими» (книга Откровения Иоанна Богослова, 20, 12).