Текст книги "Золото скифов"

Глава третья
Чаша, шарфик и пулемет

И стал пуще глядеть во все виды и вдруг заприметил: у окна в далеком тереме сидит красавица царевна, румяна, белолица и тонкокожа: видно, как мозги переливаются по косточкам.

«Семь Симеонов». Русская народная сказка

Когда папа Гаврилов и Петя вышли из дома, у забора вертелся Святослав Кузин, оболтус двадцати пяти лет, живший напротив Гавриловых. В настоящий момент Кузин пытался любой ценой прорваться в ничейный закуток. Но, увы, единственный проход преграждали крепкие плечи лейтенанта Ушицына. Рядом сурово мерцал носом сержант Елкин.

Святослав Кузин, называвший себя потомком генуэзцев, действительно походил на итальянского мафиозо. У него были густые брови и черные, жесткие как проволока волосы. Ходил крымско-итальянский мафиозо вразвалку и одну руку постоянно держал в кармане. Кто-то мог подумать, что в кармане пистолет, но там были семечки, которые Кузин лузгал практически круглосуточно. Там, где он проходил, всегда оставалась дорожка от шелухи.

– Мне нужно велосипед взять! На работу ехать! – настаивал Кузин, соря шелухой.

– Нельзя! – запрещал опер Ушицын. – Не положено!

– Почему не положено? Это мой велосипед!

– Вот разрешат взять – тогда заберешь, а пока не положено. Вдруг с помощью твоего велосипеда было совершено преступление? – возражал Ушицын.

Святослав Кузин напрягся и даже смутился:

– Как это – с помощью моего велосипеда?

– А я уж не знаю как! Следствие определит! Ничего не хочешь сообщить? Чистосердечное признание смягчает вину!

И Ушицын устремил на Кузина свой коронный взгляд. Взгляд у лейтенанта был исключительной проницательности. Только что он проницал кошку, до этого проницал любопытную старушку, торчавшую в окне, а теперь проницал Кузина. Святослав Кузин задрожал и попятился. Ему больше не хотелось велосипеда, а желалось скрыться.

– Постой! Документы у тебя с собой? – остановил его Ушицын.

– Д-дома, – заикнулся Кузин.

– Плохо! С собой нужно носить! Живешь здесь? Ночью видел что-нибудь подозрительное?

Оказалось, что живет Кузин здесь, причем с детства, но ничего подозрительного не видел.

– Род занятий?

Святослав смутился и что-то заблеял, поскольку род занятий у него был «мелкий компьютерный жулик».

Петя понял кузинские сложности самоопределения и мстительно расхохотался. Недавно он имел неосторожность вручить Святославу для починки свой ноутбук, и с тем после ремонта стали происходить чудеса. Систему Кузин восстановил, но жесткий диск почему-то изменил производителя и стал вдвое меньше по объему. Кроме того, появилась странная программа удаленного доступа.

«Да-а… Этот Кузин тот еще фрукт! Ему до человека триста дней практики!» – говорил Петя, просматривая в компьютере список запущенных процессов.

– Место работы? – нетерпеливо повторил Ушицын, не дождавшись ответа.

– Я – это… устраиваюсь только… – промямлил Кузин.

– А как же ты собирался на работу ехать? – насмешливо спросил лейтенант.

Святослав не нашелся что сказать, растерялся окончательно и поспешил улетучиться. Взгляд Ушицына, догоняя, проницал его спину.

– Занятно! Преступников вечно тянет на место преступления! – задумчиво произнес он. – Где велосипед этого фрукта?.. Хм… Велосипед «Джант», рама алюминиевая, цвет рамы синий, двадцать шестые колеса… Кажется, где-то в Старом городе украли велосипед с алюминиевой рамой! А, Володь, слышишь? Какие там были колеса, не помнишь?

Матушкин, не отвечая, разглядывал стену. На стене были отчетливо видны грязные пятна от ног и следы сбитой штукатурки. К желтой газовой трубе была привязана полоска ткани.

– Эксперт тут был? Всё снимал? – спросил он у Елкина.

– Тут – да. Он только на крышу не залезал, – ответил сержант.

– А следы ног?

– Тоже. Говорит, есть отчетливые. И пробы почвы брал.

– А отпечатки на газовой трубе?

– Я его вроде подсаживал, и он кисточкой своей водил, порошок мне на голову сыпал, – сказал Елкин.

Матушкин присел на корточки, положил на колени протокол осмотра и начал быстро писать. У него была с собой картонка с зажимом. Примерно с такой же картонкой Катя ходила на летнюю практику в художественной школе.

– Так! – сказал следователь. – Картина ясна. Преступник проник через двор. Лестницы у него с собой не было. Он привязал к газовой трубе какую-то тряпку и по ней поднялся на крышу. Помогал себе ногами… Вон грязь осталась!

Петя, бочком просочившийся мимо сержанта Елкина и Ушицына, изучал то, что Матушкин назвал тряпкой. Только это была не тряпка. Это было что-то очень знакомое. Петя дернул папу за рукав.

– Смотри! – прошептал он. – Шарф нашей соседки Кристины!

– Больше двух говорят вслух! – не отрываясь от протокола, произнес Матушкин.

– Он спрашивает, можно ли забрать самокат Алёны! – нашелся папа Гаврилов.

Следователь замотал головой:

– Пока нет. Хоть эксперт всё и осмотрел, лучше ничего не трогать. Скоро начальство приедет. Поэтому постарайтесь детей не пускать!

– Ну и не пускайте! А мы к вам и не ходим! – донесся возмущенный голос, и с крыши, над местом, где был привязан шарф, свесилась голова Кости.

Матушкин выронил ручку и застонал. Какой смысл охранять закуток внизу, когда ребенок уже на крыше?

– Уберите его оттуда! Мы ведь еще на крыше ничего не сняли! – крикнул он.

Папа Гаврилов и Петя бросились к газовой трубе. Матушкин, опомнившись, преградил им дорогу:

– Не затаптывайте следы! Не трогайте газовую трубу! Как ты там оказался?

– Меня Алёна подсадила! Через наше крыльцо! – охотно объяснил Костя.

– А Алёна как на крышу попала?

– Алёну Саша сверху тянул!

– А Сашу кто на крышу закинул?

– Саша куда угодно залезет! Он дверь открыл, на ручку наступил – и забрался! – гордясь братом, объяснил Костя. За его спиной послышался грохот и радостный вопль Саши:

– Тут в крыше дыра! Всё внутри видно! А еще я свою ковырялку нашел!

– Мальчик, уйди оттуда! Уберите ребенка! Вы будете отвечать! – закричал Ушицын на папу Гаврилова.

– Алёна! Ты наверху? – окликнул папа.

– Вроде бы! – донесся с крыши не очень уверенный голос Алёны.

– И что в дыру видно?

– Да ничего мне не видно! Мне мокро. Это Саше видно. Он дерево трогает!

– Какое дерево?

– Здесь ветка огромная лежит. Крышу пробила. И он на ней каких-то гусениц собирает!

– Пусть не трогает улики! – взвыл Ушицын.

– Алёна, скажи Саше, что гусеницы – это улики! – весело крикнул папа.

– Хорошо! – Алёна что-то закричала Саше, получила ответ и тут же передала его: – Он говорит, что никакие это не улитки, а обычные гусеницы!

– Всё равно убери Сашу от дыры!

– Он меня не послушает, – философски ответила Алёна.

– А ты сделай, чтобы послушал!

– Ну ладно! – довольно вяло согласилась Алёна, и тут же в голосе у нее вспыхнуло предвкушение: – Но имейте в виду, я использую рычаги воспитания!

«Рычагами воспитания» Алёна называла красные, торчащие в разные стороны уши Саши, так и напрашивающиеся на методы активной педагогики. Голос Алёны сместился и затих. Должно быть, стараясь остаться незамеченной, она подползала к «рычагам воспитания». Однако прежде чем она подползла, послышался треск черепицы и крик.

– Алёна! Что там? – закричал папа Гаврилов.

– Этот чудик попытался через ветку перелезть и куда-то провалился, – отозвалась Алёна. – Считается, что я выполнила поручение, или не считается?

Опер Ушицын и папа Гаврилов одновременно издали два вопля. Ушицын оплакивал уничтожение улик, а папа переживал за Сашу. Сержант Елкин и еще один полицейский притащили из соседнего двора заляпанные краской малярные козлы. Их нижняя доска, обращенная к земле, была в два слоя покрыта виноградными улитками.

Первым на козлы вскарабкался папа Гаврилов, за ним Ушицын и капитан Матушкин. Крыша докторского дома набирала высоту постепенно. Вначале, там где была пристройка, шел обычный шифер, дальше высился небольшой парапет в форме зубцов крепостной стены, а новый набор высоты за ним был уже выложен старой массивной черепицей.

Привстав на локтях, папа Гаврилов увидел дыру в черепице, в которую сгинул Саша. Из дыры торчала здоровенная ветка тополя. Это была даже не ветка, а часть раздвоившегося ствола. Сам тополь рос в соседнем дворе и служил для всех кошек района удобной лестницей на окрестные крыши.

У дыры, раскинув руки, на животе лежала Алёна и пыталась заглянуть внутрь. Лейтенант Ушицын опустился на четвереньки и быстро побежал по черепице. За ним на животе полз папа Гаврилов. Он полз и окликал Сашу, но Саша не отзывался. Воображению папы рисовались всевозможные ужасы. Последним осторожно двигался тяжелый капитан Матушкин, опасавшийся провалиться.

– Шифер негодный… гниль одна!.. Рубашку вот испортил! – бормотал следователь.

Папа Гаврилов добрался до дыры почти одновременно с Ушицыным и, переживая, заглянул в нее. Под осыпавшейся черепицей был виден небольшой чердачок. Папа с облегчением выдохнул, обнаружив, что Саша сидит на корточках и засовывает мизинец в отверстие в балке.

– Здесь личинки! – сообщил он папе.

– Какие личинки? – спросил папа.

– Не знаю! Может, жука-древоточца? Кто-то же прогрыз? – засомневался Саша и тотчас застрял в щели мизинцем. Он стал дергать его, но мизинец не выходил.

– Или в меня кто-то вцепился, или я сам застрял! И, кстати говоря, тут дыра! Весь музей видно! – сообщил Саша.

Ушицын раздраженно запыхтел. Затем велел папе Гаврилову отползти в сторону и сделал несколько фотографий.

– Так! Отпечатки, если и были, смыло дождем. С крыши проникли на чердак, с чердака – в музей, – произнес Ушицын и вдруг схватил что-то с крыши. – Одна есть! Под черепицей застряла! – воскликнул он.

– Что есть? Что вы делаете? – спросил папа Гаврилов.

– Улики собираю! Фантик от конфеты!

– Это «улики» называется? Давайте я вам еще «уликов» дам! – обрадовался Костя, сидевший выше, у конька крыши, и на Ушицына дождем посыпались фантики. Опер застыл.

– Это твой, что ли, фантик? – спросил он у Кости.

– Ну да. Костя конфеты ел, пока Саша ветку трогал! – наябедничала на братьев Алёна.

Ушицын оглянулся на Матушкина и через дыру спустился на чердак. Чердак был низким, во весь рост мог выпрямиться только человек размеров Саши. Ветка, пробившая черепицу, пробила и потолок музея. Щель была тут же, совсем близко. Ушицын наклонился и просунул в нее голову. Стало слышно, как он перекрикивается с кем-то внизу.

Матушкин приподнялся, достал бланк и продолжил быстро писать. Слова вспрыгивали на строчки, как куры на насест. Папа Гаврилов даже позавидовал мгновенности полицейского вдохновения. Матушкин несся вперед, не сомневаясь ни в выборе слов, ни в перипетиях сюжета, охваченный единственным желанием: донести до читателя правду жизни – что вот в крыше есть дыра, а в дыре есть ветка. И что это вовсе не дыра, а точка проникновения. И даже не совсем ветка, а средство совершения преступления. И гусеницы на ветке, возможно, не совсем гусеницы, а свидетели. Папа Гаврилов смотрел на громадный тополь, который, лишившись одной из своих двух вершин, все равно оставался впечатляюще высоким и с каждой секундой становился в его глазах все преступнее и преступнее.

Только в одном месте Матушкин затруднился. Следы ствола, ударившего по крыше, – это следы давления или следы скольжения? Понятно, что когда бьют – это следы давления. Но тополь-то ударил косо, по большой площади, и где-то пробил черепицу, а где-то просто оцарапал ее. А кое-где отдельными ветками подковырнул черепицу, не разбив ее, – это как назвать? Следы подковыривания?

– Ветка – это какое орудие? Долбежное? – спросил Матушкин у папы Гаврилова.

Папа Гаврилов глубокомысленно замычал, скрывая свое незнание.

На протокол Матушкину ветер смел узкие колючие пластинки, темные с одной стороны и светлые – с другой. Эти пластинки в небольшом количестве забились в зазоры между черепицей.

– Семечки какие-то… – сказал Матушкин и сдул шелуху с протокола. – Да, вспомнил: лом, топор и долото – долбежные орудия! А вот ветка, возможно, является средством. Или тоже орудием… шут его знает.

– А чем средство отличается от орудия? – спросил папа Гаврилов, переставая скрывать незнание.

Матушкин настолько удивился, что даже перестал писать.

– Вы же автор детективов! – воскликнул он с укором.

– Да. Но я всегда путал средства и орудия преступления. Например, если падишаха ударили по голове табуреткой, то табуретка – это что?

– Орудие.

– Ага. А если преступник добирался до места преступления на специально купленном для этой цели ослике, то ослик что? Средство преступления?

– Средство.

– Хорошо! А если негодяй кольнул ослика шилом и ослик – то есть, по-вашему, средство – лягнул падишаха в лоб копытом, то орудие преступления – это ослик или шило? Или шило – уже средство, а ослик – орудие?

Матушкин задумался.

Из щели высунулась голова опера Ушицына.

– Я вот о чем думаю! – сообщила голова. – Потолки в музее очень высокие. Какая ловкость нужна, чтобы спрыгнуть вниз, в темноту, ничего себе не сломать и не наделать шума! А подняться назад? Даже если была веревка, которой сейчас почему-то нет. Преступник физически очень сильный человек!

Ушицын подсадил Сашу, и папа Гаврилов подхватил его за локти, чтобы тот сумел выбраться. Затем все спустились с крыши. Саша спустился сам, потом опять взлетел по стене и так метался бы туда-сюда до бесконечности, не отлови его Алёна за один из «рычагов воспитания».

К тому времени двор уже наполнился любопытными. Тут были и мама Гаврилова, и Вика с Катей, и подскакивающие от лая собачьи мужчины Вилли и Ричард, и кутающаяся в плед таинственная Кристина с вечной чашкой чая в руке, и компьютерный гений Святослав Кузин, и учитель физкультуры Адам Тарасюк.

– Все участники программы «Неравнодушные соседи» здесь! – сообщил папа Гаврилов, передавая маме Сашу и Костю, чтобы она держала их покрепче.

Но тут были не только соседи. Здесь же толкался и хозяин гостиницы Бугайло, невесть как проникший в чужой двор. Пузатый, чернобородый и зловещий, он выглядывал из-за полицейской машины. Рядом стоял его высушенный как скелет водитель с татуированными руками.

Зоркий Ушицын сразу выцепил в толпе новые лица.

– А вы из какого дома? Где живете? – спросил он.

Бугайло сплюнул в сторону:

– Да мы это… просто мимо проходили.

– Проезжали, – добавил водитель.

– Вот и проезжайте себе дальше! – строго сказал Ушицын.

– Проедем, командир! Нам повторять не надо! – пообещал Бугайло. Он стоял, скрестив толстые руки на груди, и вспышки невыключенной полицейской мигалки отражались в его темных очках.

Матушкин подозвал сержанта. Елкин спрятал за спину недоеденный кусок пирога, вытер губы и подошел, мигая носом.

– Сержант! Удалить со двора всех посторонних! Этот угол чем-нибудь огородите! Никого не пускать!

– Всё сделаем! Муха не пролетит! – пообещал Елкин, и тут же рядом пролетели три или четыре мухи. Одна даже села на пирог. Елкин смахнул ее.

– Где пирог взял? – спросил Матушкин.

– Вон та женщина угостила, – объяснил Елкин, глазами показывая на Кристину.

– Зачем?

Цель Елкин назвать затруднился и предположил, что он ей просто понравился. Матушкин не допустил, что с таким носом, как у Елкина, можно кому-то понравиться:

– Эх, сержант! Тут или подкуп, или пирог с психотропными препаратами! Уколы от шприца проверял? Давай сюда, я на экспертизу отдам! – потребовал Матушкин.

Отобрав у Елкина пирог, Матушкин внимательно понюхал его и откусил большой кусок с той стороны, которой не касались зубы сержанта.

– Ну что? Как экспертиза? Есть препараты? – тоскливо спросил Елкин.

– Скоро узнаем! А теперь в музей! Еще раз все осмотрим! – сказал Матушкин, доедая пирог.

Они вышли со двора и, обойдя здание музея вдоль длинной наружной стены, направились к главному входу. Приходилось прижиматься к дому. Ночью прошел такой ливень, что узкий проулок превратился в бурную реку. В спешащих к стоковым решеткам темных потоках кружились листья, ветки и даже чей-то шлепанец.

Папа Гаврилов шел и размышлял о старых городах с лабиринтами запутанных улочек, где все кажется далеким, а на самом деле очень близко. Может, и в других важных вещах действует тот же принцип? Думаешь, будто искать надо где-то далеко, а на самом деле всё самое важное рядом. За папой крались Саша, Костя, Рита и другие дети. Их в музей не приглашали, но они всё равно увязались, пользуясь тем, что мама за ними не усмотрела. Петя забегал вперед Матушкина и Ушицына и, оборачиваясь, сыпал идеями.

– А я бы не так грабил музей! – тарахтел он, когда они проходили мимо корабельных пушек. – Я бы пушку развернул, зарядил ее и бабахнул в стену музея!

– И самого бы камнями присыпало. Да и тяжелые пушки слишком. Мы на выпускном всем классом одну пытались приподнять – ни на сантиметр не сдвинули, – подумав, сказал Матушкин. – Хотя план ничего… Как тебя зовут? Петя? Быстро соображаешь!

Петя скромно потупился.

В музее их уже ждали. У входа стоял лысый человек средних лет. Нервничая, он вертел в руках платок, которым поочередно протирал то очки, то лысину.

– Здравствуйте! Я Марк Иосифович Гупт, директор! – представился он, пропуская Матушкина с Ушицыным и вопросительно косясь на Петю и на папу Гаврилова.

– Эти со мной! – заступился за папу Матушкин.

– А эти, получается, со мной, – добавил папа Гаврилов, обнаруживая целую кучу детей, которые пытались просочиться в музей мимо директора. – Катя, Вика! Держите, пожалуйста, Сашу за руки!

– Почему меня? Я что, маленький? Это я буду держать всех за руки! – завопил обиженный Саша.

– Идет, – согласилась умная Катя. – Держи ты нас за руки! Одной рукой меня, другой Вику!.. Только крепко держи, чтобы мы ничего не трогали!

Кате, как и папе, было хорошо известно, что ручки Саши имеют необыкновенное свойство все хватать, причем нередко действуют независимо от мозга. Равно как и Сашины ноги, когда бегают, обычно действуют сами по себе.

– Мне кажется, родительские проблемы можно измерять в мальчиках, а терпение в Сашах, – вздыхала мама.

– Ничего! – успокаивал её папа. – Это не гиперактивность, это запас жизненных сил! Когда все остальные подустанут от жизни, Саша как раз войдет в норму.

Капитан Матушкин разглядывал Сашу с большим сомнением. Видно, все еще не забыл, кто провалился в дыру на крыше.

– Дети точно не будут ничего трогать? Обещаете? – строго спросил он у папы.

Катя пришла папе на помощь:

– Да что мы можем потрогать, когда Саша нас держит? Рита! Схвати меня быстренько за другую руку, чтобы я этой рукой ничего не потрогала!

Рита, гордая поручением, схватила сестру за другую руку.

Зал археологии, из которого была похищена чаша, являлся продолжением большого зала караимов, крымских татар, гуннов, хазар и печенегов, составлявшего экспозиционное сердце музея.

Рядом с макетом древнего города директор Гупт на минуту остановился и стал щелкать тумблерами. При этом он снял очки, и глаза его стали близорукими и беззащитными. Едва ли он видел сейчас макет, но ему и видеть ничего не надо было: он его чувствовал. Папа Гаврилов заметил, что когда Гупт надевает очки, он становится официальным. Когда снимает – превращается в доброго старину Гупта, художника-миниатюриста.

При первом щелчке погас свет. При втором жалюзи сами собой опустились, и зал погрузился во тьму. Директор коснулся третьего тумблера – и древний город ожил. Опережая наступающий рассвет, зажигались огоньки в мечетях, и дрожащие голоса с минаретов звали на утреннюю молитву. Мечети в разных концах города просыпались не одновременно, и голоса накладывались, дробились, растекались волнами. На макете вспыхивали огоньки то в караван-сараях, то в кузницах, то в окнах ханского дворца. Маленький живой ручей вертел колеса мельниц. Взбегая на холмы, небольшими группами жались друг к другу деревья садов-чаиров. В эпоксидном море на нитяных якорных канатах дожидались погрузки купеческие корабли.

– Красиво, правда? – спросил Гупт у папы Гаврилова. – Даже не верится, что всё это сделал один-единственный человек – Емельян Новицкий! Замечательный скульптор, гончар, керамист, художник! Он был научным сотрудником музея. К сожалению, в начале года министерство сократило ставку научного сотрудника, и теперь Емельян числится у нас гардеробщиком. Я пытался отвоевать его – но разве это я решаю, кому быть научным сотрудником? Особенно когда ставки нет! Обидно, очень обидно!

Гупт надел очки и раздраженно прищелкнул их ногтем, загоняя на место. И сразу же добрый художник исчез. Появился строгий директор, щелкавший тумблерами. Жалюзи раздвинулись, свет вспыхнул – и чудо исчезло. Сразу за макетом, сужая проход и отмечая этим начало нового зала, стояли стеклянные шкафы с украшениями и бронзовыми монетами. На стенах висели кольчуги, луки и шлемы ханских воинов.

– Нам сюда! Пожалуйста!

Гупт остановился у высокой узкой витрины. Над ней в потолке было отверстие, в которое Ушицын немного раньше уже заглядывал с чердака. Вокруг витрины лежали клочья утеплителя, листья тополя и раскрошенные обломки гипсокартона, напáдавшие сверху.

– Вчера чаша стояла здесь! – сказал Гупт и потянулся протирать платком очки, но, раздумав, промокнул взмокшую лысину. Рядом с витриной у открытого чемоданчика колдовал эксперт. Окуная в порошок магнитную кисточку, он обрабатывал металлические крепления, державшие стекло.

– Вот, проверить решил! – объяснил он издали. – Не пойму, как чашу вытащили, если витрина не тронута! Никаких следов насильственного проникновения!

Матушкин с сомнением оглядел витрину.

– Вообще никаких? – удивился он.

– Стекла целы, всё цело. Есть мелкие царапины от отвертки на креплениях и на винтах, но они могли возникнуть, когда витрину монтировали изначально. Просто похищение века! – отозвался эксперт.

– Разбить стекло преступник не рискнул, чтобы не услышал охранник. Он предпочел снять его. Потом достал чашу и вернул стекло на место, – предположил Ушицын.

– В кромешной темноте? Освещение отключилось вместе с камерами, – скептически заметил Матушкин.

Он сидел на стуле дневной дежурной, на спинке которого еще висела женская кофта, и продолжал быстро вести протокол осмотра.

– У похитителя мог быть фонарь-налобник, – влез Петя.

– Мог. Даже, скорее всего, и был, – признал эксперт. – Но демонтаж стекла витрины, и особенно её сборка, дело трудоёмкое. Одних болтиков более двух десятков. И охранник может появиться. Он тут через два зала, и слышимость неплохая. Да еще существует риск, что включат свет и ты попадешь под камеры! Нет, возможно, разобрать витрину он бы еще рискнул, чтобы звоном стекла не привлечь охранника, но чтобы опять собрать!

– Вообще удивительно, как он подгадал под это отключение света! Да еще и выяснил, что автономного здесь нет, – сказал Ушицын.

– Ну, про автономное он мог догадаться, потому что лампочки резервного освещения не горели. А про грозу… может, прогноз погоды посмотрел! – предположил Матушкин, однако уверенности в его голосе не было. Слишком много совпадений. А ведь еще и тополь взял да и рухнул на крышу именно в эту ночь!

– Да-а, – протянул Ушицын. – Грозы с ливнем могло и не быть, электричество могли и не отключить, тополь мог и не упасть… Странное дело! Всё прямо тютелька в тютельку сошлось! Мистика какая-то!

Петя стоял у стены, рассматривая фотографию скифской чаши.

– Дорогая? – спросил он.

Гупт сердито оглянулся на Петю:

– Не всё измеряется деньгами, молодой человек! Она единична и неповторима! Это чаша из Гаймановой могилы! В ее поисках принимал участие мой отец!

В руках у директора блеснул узкий цилиндрик, и по стенам экспозиционного зала, выцеливая фотографии, забегала красная точка лазерной указки.

– Посмотрите сюда!.. К лету 1969 года экспедиция раскопала двадцать два малых кургана, и все оказались разграбленными еще в древности! И вот пришел черед Гаймановой могилы – огромного кургана восьми метров высотой и диаметром семьдесят метров! Разумеется, все члены экспедиции были убеждены, что её-то грабители не обошли стороной. Но все равно решили рискнуть. Сначала сняли земляную шапку. На глубине четырех метров обнаружили поставленные вертикально огромные известковые плиты. Древние строители вкопали их, чтобы предотвратить сползание грунта! Титаническая работа!

– Как египетские пирамиды? – спросила Алёна.

Гупт возмущенно повернулся, и красная точка указки уткнулась Алёне в грудь:

– Даже сравнивать нельзя, сколько египтян участвовало в постройке пирамид и сколько скифов! Скифов, конечно, было меньше! Но ведь скифские курганы не менее величественны и гораздо удачнее вписаны в ландшафт! Вскрыв курган, на уровне известковых плит нашли остатки заупокойной тризны: бараньи кости, разбитые амфоры, наконечники стрел, бляхи с конской сбруи. И здесь же открылся грабительский лаз, ведший вниз к захоронениям!

– Обчистили, значит? – спросил Ушицын, и усы на его лбу грозно зашевелились.

– Да. Причем много столетий назад. Однако археологи решили рискнуть и продолжили раскопки. Углубились еще – и открылась погребальная камера! В ней оказалось четыре скелета – два мужских и два женских. Скифские вожди и их жены. В глину вдавлено с десяток мелких золотых украшений и перстень. Грабители не заметили их, когда вычищали камеру. Им-то приходилось ползать на корточках, подсвечивая себе факелами, а то и вовсе в кромешной темноте. Было принято решение прекратить раскопки. И в этот момент мой отец случайно провел рукой по стене, счищая пласт глины! – Голос Гупта подпрыгнул. Световая указка в его руке метнулась и показала на маленькую фотографию внизу стенда. – Стена обвалилась! Открылась резервная камера с сокровищами, о которой не подозревали грабители! Сокровища лежали одно на другом горизонтальными рядами! Наверху деревянная чаша с золотой обивкой, ниже – серебряная плоская чаша – килик, еще ниже чаши из дерева, украшенные золотыми пластинами, дальше серебряный ритон с золотым раструбом в виде головы барана. И, наконец, в самом низу – самая большая ценность: серебряная с позолотой чаша ритуального назначения, украшенная фризом с рельефными изображениями шести фигур скифов!

– Так она не золотая? А почему на афишах написано «золотая»? – разочарованно уточнил Петя.

Гупт посмотрел на него так, словно хотел придушить, однако ограничился тем, что дважды перечеркнул Петю лазерной указкой.

– Потому что! – отрезал он. – Фигуры выполнены в технике высокого рельефа, покрыты золотом. В серебре оставлены только лица и кисти рук. На чаше изображены реалистичные сцены скифского быта. Встреча вождей, возможно для заключения мира. Два бородача ведут застольную беседу. В руке одного – плеть, в руке другого – булава. И то и другое – символы власти. У молодого скифа на шее гривна, а в руке чаша. Это, видимо, знатный воин. Старый скиф что-то протягивает ему. Обратная сторона чаши сильно пострадала от времени, многие мелкие детали утрачены. Под одной ручкой чаши юный скиф припал к бурдюку с вином. Под другой – пожилой воин стоит на коленях. Одной рукой держится за лоб, а другой ищет что-то на земле. Может, уронил что-то, может, пряжку или монету. Бытовая зарисовка – и это в эпоху, когда мировое искусство еще дремало, а скульптура была статичной! У египетских статуй всегда одна нога длиннее другой, барельефы плоские, а тут такое художественное совершенство! А вы говорите: пирамиды!

Гупт еще раз горестно взглянул на фото чаши и отвернулся, чтобы не растравливать себя. Одновременно он убрал палец с кнопки указки.

– Скифы пили вино неразбавленным. Для Древнего мира это было потрясением, все равно – что сейчас глушить стаканами чистый спирт. Греки говорили друг о друге, когда хотели осудить: пьет как скиф. Сами они разбавляли вино водой. Иногда добавляли вместо воды лед. А иногда использовали морскую воду, – вспомнил папа Гаврилов.

Гупт удивленно оглянулся на него, закивал, и папа Гаврилов ощутил, что его акции у директора повысились.

– Самое ужасное – если чашу переплавят и продадут по стоимости золота и серебра! – убито сказал он.

– А что, могут? – забеспокоился папа Гаврилов.

– А почему нет? Смотря кто украл, – сказал Матушкин. – Если похищали под заказ, то, вероятнее всего, попытаются вывезти из страны. Но переправить чашу через границу непросто – все таможни уже извещены, пункты досмотра в аэропортах тоже. Фотографии чаши будут разосланы в ближайшие часы. Так что, скорее всего, чаша еще в Крыму. Вор будет выжидать, пока шумиха уляжется, а потом попытается переправить её, может, с каким-то грузовым кораблем. Там досмотр не такой тщательный, мест, где можно спрятать чашу на корабле – множество. Хуже, если чашу похитили случайные воры-гастролеры. Просто увидели её на выставке и решили попытать счастья. Такие воры могут решиться продать чашу ювелирам отдельными переплавленными слитками. В этом случае их выручка будет меньше, но и риск ниже.

– Рита! Что ты делаешь?! Это неприлично! – прерывая Матушкина, воскликнула Катя.

– А что она делает? – заинтересовалась Алёна.

– Она обмахивается юбкой!

– Мне залко! – запищала Рита.

– И что? Если жалко, надо обмахиваться юбкой?!

– Ей не жалко, а жарко! – догадалась Вика. – Кстати, мне тоже жарко! Тут что, окна не открываются?

Едва она заговорила об окнах, как все ощутили, что в музее и правда настолько душно, что на блестящей лысине директора проступили капли пота.

– Странно! – удивился Гупт. – У нас кондиционер! Всегда поддерживает температуру девятнадцать градусов. Идеальная музейная температура, по всем нормам!

– Сколько-сколько? Девятнадцать? – хмыкнул эксперт. – Да тут все тридцать пять!

Директор подбежал к кондиционеру.

– Надо же! Стоит на режиме обогрева! Сбился, наверное, когда свет выключали! Сейчас я всё исправлю! – воскликнул он, нажимая кнопки на пульте. – Идемте пока ко мне в кабинет! Здесь же трогать, насколько я понимаю, всё равно ничего нельзя? Порядок наводить? Присылать уборщицу?

– Ни в коем случае! – всполошился Матушкин.

Все пошли в кабинет. Первым Вика и Катя вели Сашу, который, несмотря на то что его держали, ухитрился ногой провернуть мельничный жернов, который до него в последний раз проворачивали в третьем веке до нашей эры. Последним, продолжая что-то дописывать, шагал Матушкин. Неожиданно Петя, шедший перед ним, повернулся и присел на корточки. Следователь налетел на него, остановился.

– Что случилось? – спросил он.

– Лужа! – воскликнул Петя. – Откуда тут лужа?

Действительно, на полу была большая лужа. Тонкая струйка, ведшая от лужи, подбегала к самой витрине с похищенной чашей. Матушкин задрал голову, созерцая дыру в потолке.

– Ну лужа и лужа! Дождь же был. С крыши натекла, – сказал он.

Петя опустился на четвереньки и с интересом осмотрел лужу. Затем зачем-то потрогал ее пальцем и лизнул его. Матушкин поморщился.

– И что? Вкусно? – поинтересовался он.

– Вкусно, – серьезно ответил Петя и, поднявшись, побежал догонять папу.