Текст книги "Стеклянный страж"

Глава 4
Аэродром для бабочки

Один ученый прочел все существующие книги, все философские трактаты, все писания. Закрыв последнюю книгу, он провел рукой по ее переплету и осторожно положил книгу на стол. Затем вышел во двор, задрал голову к звездам и крикнул:

«Я приобрел всю возможную человеческую мудрость! Что мне еще сделать, чтобы познать тайны мироздания?»

«Ты на жену-то не ори!» – ответил ему в сердце безмерно тихий голос.

Книга света

Всю дорогу до «Новокузнецкой» Меф был убежден, что разорвет Прасковью и Ромасюсика в клочья. Он рисовал себе это в подробностях, таких натуралистических, что кулаки тяжелели, а глаза наливались кровью. Однако когда поезд со щелчком открыл двери, он обнаружил, что злость улетучилась. Вышла паром, как сбегает вода из носика кипящего чайника, пока он окончательно не опустеет.

Толкаемый всеми, кому не лень, Меф стоял на платформе, озирался и ждал, когда схлынет толпа. Наконец она схлынула, устремившись к выходу в город и переходу на «Третьяковскую», а Прасковьи он все еще не видел.

– Который час? – спросил Меф у кряхтящего мужичка околохудожественного вида, который, перекинув через плечо скатанный в рулон старый ковер, куда-то его тащил. Со стороны это выглядело так, будто магу-самоучке стало холодно лететь на ковре-самолете и он решил, что лучше будет добраться на метро.

– Шестнадцать минут семнадцатого, – удивленно ответил мужичок с ковром.

Обернувшись, Меф увидел, что стоит под часами, которыми, как известно даже детям, завершается всякая платформа московского метро.

«Пора меня в психушку! В метро спрашивать время!» – сообразил Меф.

Не исключая, что Ромасюсик мог его и одурачить, Буслаев медленно пошел по станции. Прасковью он заметил, только когда прошел мимо и на всякий случай обернулся.

Она сидела на корточках у стены шагах в двух от перехода, прикрываемая его выступающими закругленными перилами, и, низко опустив голову, разглядывала облепленные глиной камни, лежащие у нее на ладони. Одна. Ромасюсика поблизости не наблюдалось. Должно быть, благоразумно где-то отсиживался.

Прасковья была в простеньком платье с короткими рукавами. Бросалось в глаза, что руки у Прасковьи очень худые и вообще вся она тощая, с острыми плечами. Даже из Дафны можно было сделать полторы Праши.

Меф остановился. Признаться, он ожидал чего-то иного. Хохота, раскалывающего мрамор. Охраны. Ничего подобного. Прасковья больше походила на больного голубя, чем на повелительницу мрака. Волосы забраны в усталый пучок, который удерживает пластмассовая заколка. На ногах – рыночные шлепки.

Какой-то злой остряк уже бросил на плиты рядом с Прашей пятачок.

Мефодий подошел. Прасковья подняла голову. Скользнув по ноге, взгляд ее остановился на лице Мефа. Она продолжала сидеть на корточках.

Меф тоже вынужден был присесть. Стоящему парню кричать на сидящую на корточках девушку глупо и неудобно. Кричать же самому в этой позе, как оказалось на практике, вообще нереально.

– Ну? Ты соображаешь, что ты сделала? У них остался мой паспорт! – сказал он, безуспешно раздувая гнев.

Прасковья с усилием открыла рот. Ее голос напоминал крик больной птицы. Меф был потрясен. До этого момента он считал, что Праша вообще немая. Оказалось, нет.

– …сссс… нннни… ллл? – различил Меф.

Прасковья напряженно смотрела ему в глаза.

– Я не понимаю, – сказал он.

Рядом прогрохотал поезд, заглушив все остальное.

– ввв… ммм… и… л?

– Не понимаю.

Прасковья с досадой махнула рукой. Свет на станции моргнул и погас. На несколько секунд «Новокузнецкая» погрузилась в сосущую, без единой искры тьму. Эскалаторы разом встали. Послышался резкий свисток дежурной и ее крик «Не паниковать!», ставший сигналом к общей панике.

Затем свет вспыхнул вновь.

Ромасюсик вынырнул неожиданно, хотя, казалось бы, такая туша неожиданно появиться не способна по определению. Застенчиво щурясь, он стоял рядом с Прасковьей и отгонял от себя невесть откуда взявшихся в метро ос.

– Я так испугался! – сообщил он Праше, настороженным глазом косясь на Мефа. – Вообрази: спускаюсь на эскалаторе, и тут тьма, мрак! Эскалатор дергает, и парень сзади вцепляется мне в волосы! Мы кубарем летим вниз, а потом – свет раз! – я вижу, что парень сидит и в полном шоке жует мои волосы! Чтоб у него аллергия началась на сахарную вату!

Меф шагнул к Ромасюсику. Он намеревался в простой и доступной для амеб форме объяснить, почему свиньей быть невыгодно.

Не растерявшись, Ромасюсик отскочил и, подпрыгнув, заверещал:

– Что ты дуишь, фюлюган? Граждане, миленькие! Зовите полицию! Я поймал беглого преступника, а он меня убивает! Ай! Психи атакуют! Караул!

«Беглый преступник» заносил уже ногу для пинка, когда на глазах у Буслаева одна из пристававших ос скользнула Ромасюсику в ноздрю и бесследно исчезла. Меф оцепенел. Несколько секунд он ожидал какой-то реакции, но ничего не происходило. Ромасюсик продолжал верещать, призывая граждан к сознательности. Еще секунд через пять другая оса деловито влетела шоколадному юноше в ухо и тоже невозвратно скрылась.

Меф внезапно осознал, что голова у Ромасюсика внутри полая!

Первой терпение потеряла Прасковья. Визжащий Ромасюсик неожиданно перестал визжать, и глаза у него стали как оловянные пуговицы.

– Вспомнил? Теперь ты знаешь, кто ты на самом деле? – спросил он совсем другим голосом.

Слова вырывались у Ромасюсика плевками, точно вода из заткнутого пальцем крана.

– Да, – помедлив, ответил Меф.

– Видишь: я была права! Они стерли тебе память, набили ее мусором! Они лгали тебе, и твоя Дафна первая! Они затолкали тебя, наследника Кводнона, в жалкую забегаловку разносить подносы! Надеюсь, ты ненавидишь их теперь так же сильно, как и я!

Меф не настолько перегрелся, чтобы вместе с Прасковьей критиковать свет и ругать Дафну.

– Что это? – спросил он, кивая на камни, которые Праша продолжала держать на ладони, забыв о них.

– Где? А-а, это!.. Алмазы! – ответила та недовольно.

– Серьезно? Откуда?

– С прииска. Подарил сегодня клиент один. Подмазывался.

– Какой клиент?

– Уже никакой. Контракт истек в три.

Меф кивнул. Вместе с памятью вернулось и знание об аренде.

– Разве алмазы не блестят?

– Блестят бриллианты. Эти еще от породы надо отделить. Хочешь, подарю? Тут твоя зарплата примерно за пять тысяч лет, – предложила Прасковья.

Меф отказался.

– Ну не хочешь, и не надо. Мне тут мелочи накидали – вот и я им накидаю! Эй, ловите! – крикнула Прасковья и, с вызовом глядя на Мефа, швырнула алмазы под ноги людскому потоку.

Буслаев метнулся было их собирать, но под насмешливым взглядом Прасковьи остановился. «Ну и пускай! Наплевать!» – подумал он. Люди наступали на камни и, не понимая, что это, шли дальше.

Неизвестно откуда взявшись, к ним задиристым воробьем подскочил маленький и безмерно юный милиционер. Кожа у него была белая, нежная, с голубоватыми прожилками, а брови смешные, смыкающиеся. На поясе дубинка, пистолет, наручники – все как полагается.

– Лейтенант Верликанов! Девушка, что за дела? Я видел, как вы бросили! В метрополитене не мусорить! Немедленно подберите!

Отвлекшись на время на милиционера, Прасковья оторвала взгляд от Ромасюсика. Шоколадка немедленно ожила и всплеснула ручками:

– Ой, полиция пришла! Наконец-то! А я вам преступника поймал! Вот этот, волосатый! У-у, рожа уголовная!!! Хватайте его!

Меф напрягся. Юный милиционер подозрительно посмотрел на Буслаева, затем на Ромасюсика, и снова на Мефа. Буслаев ощутил, как у него вспотела спина.

Лейтенант Верликанов стал еще юнее и еще строже. Меф увидел, как он перехватил дубинку ближе к краю.

«Ну все! Сейчас!» – подумал он уныло.

– Ваши документы! – потребовал милиционер.

«Началось», – подумал Меф.

– Вот-вот! Давно пора! Где твои документы? Нету! – радостно закудахтал Ромасюсик. – Вообразите: упер из гипермаркета майки и избил двух охранников! Прямо кулаками по фэйсу лица! Я прям чуть от негодования не умер, но решил восстановить справедливость! Проверьте: маечки у него до сих пор в рюкзаке! – наябедничал Ромасюсик, пытаясь взять лейтенанта под локоть.

«А ведь правда!» – осознал Меф, ощущая себя самым тупым преступником на свете. Действительно, почему он от женских маек-то не избавился? Жаба, что ли, задавила?

Милиционер вырвал у Ромасюсика руку.

– Вы что, оглохли! В-а-ш-и д-о-к-у-м-е-н-т-ы! – раздельно повторил он и ткнул пальцем в мягкую грудь Ромасюсика.

– Мои? – не поверил Ромасюсик. – Не его???

– ВАШИ!!!

– Не я преступник! У меня даже справка есть из психдиспансера, что я честный налогоплательщик!

У лейтенанта Верликанова запрыгали брови. Теперь он был уверен, что никаких документов у Ромасюсика нет.

– Паспорт!!!

– Щас! Минуточку! Только учтите: вашему начальству это не понравится! – сердито предупредил Ромасюсик, жестом фокусника извлекая красную книжечку, в которой он значился генерал-майором.

Все печати в книжечке были на месте и даже фотография правильная, щекастая, но сам генерал-майор юному милиционеру крайне не понравился. Лейтенант схватил генерал-майора за локоть и стал его куда-то волочь, повторяя: «Пройдемте!»

Генерал-майор артачился, жалобно смотрел на Прашу, призывая ее вмешаться, но та не вмешалась, и Ромасюсика утащили.

* * *

Прасковья подошла к Мефу и, взяв его за рукав, потянула по ступенькам перехода – в сторону, противоположную той, куда увели Ромасюсика. Покинув новокузнецкое царство, они прошли на «Третьяковскую» и поднялись в город. Слева под общим козырьком ютилось много мелких магазинов. Направо тянулась узкая пешеходная улица, по которой тек непрерывный людской поток.

У невысокого серого дома Прасковья нырнула в арку.

– Куда мы? – спросил Меф.

Ответа он не получил. Прасковья нетерпеливо обернулась, показывая, что надо спешить.

У первого же подъезда она остановилась, на секунду задержала взгляд на кодовом замке и деловито набрала несколько цифр. Домофон запищал голодным птенцом. Прасковья отпустила рукав Мефа и, дернув подбородком, шагнула внутрь. Узкая спина ее скользнула по лестнице и сразу скрылась. На Мефа Прасковья не оглядывалась, словно и без того была уверена, что он последует за ней.

Лестница была узкой и шла не прямо, а вбок и немного по диагонали. В старых домах, как давно понял Меф, к параллелям и перпендикулярам относились прохладно и кумира из них не творили. В подъезде по-домашнему пахло подгоревшим супом. Внизу толпились коляски и санки, необъяснимые в начале сентября.

На площадке верхнего этажа Прасковья огляделась, нахмурилась, после чего, бряцая твердой резиной рыночных своих шлепок, вскарабкалась по железной лестнице на чердак. Мешавший ей металлический замок она отломила легко, как печенье, перед этим подув на его дужку.

Меф с любопытством огляделся. К чердакам он с детства испытывал интерес. Балки были белыми от голубиного помета. В центре крыша шла высоко, в рост, к краям же, ближе к обмотанным и утепленным трубам, опускалась. Не задерживаясь и здесь, Прасковья нашла окно и, толкнув его, выбралась на крышу. Мало что понимая, Буслаев последовал за ней.

Недавно покрашенные в синий цвет листы железа круто сбегали на улицу. Перила отсутствовали, лишь торчали жестяные украшения водосточных труб, похожие на шахматные ладьи. Стоять на крыше было скользко. Держаться не за что. До среза крыши метра два. До ближайшей трубы метров восемь. Улица не видна, но снизу слышен ровный гул и гудки машин.

Меф присел на корточки и ковырнул ногтем высохшую каплю краски. Внутри она оказалась пустотелой. Маслянистый, мягкий, как пластилин, бок скрывал единственный, почти бесшумный звук «пуф!». Он понюхал ноготь. Пахло детством и теми временами, когда его жадно притягивали крыши и стройки. Особенно, конечно, последние. Правда, на стройках попадались сердитые сторожа, но догнать двух-трех подростков в двадцатиэтажке с кучей квартир и лестниц – это, конечно, утопия.

– Все? Пришли? – спросил он.

С его точки зрения, дальше идти было некуда. Только прыгать ласточкой. Не сказать, что безумно высоко, но все-таки три с половиной этажа, а внизу машины, асфальт и бетон.

Прасковья мельком посмотрела куда-то через улицу. Меф хотел последовать ее примеру, но внезапно правая нога Прасковьи заскользила. Буслаев схватил ее за руку. Прасковья вырвалась, засмеялась и, скинув шлепки, небрежно швырнула их вниз. Секунду или две спустя послышался звук, который бывает, когда что-то твердое падает на крышу машины. Теперь девушка была босиком. Ступни у нее были как руки – узкие, худые и, как показалось Мефу, беззащитные.

Задорно оглянувшись на Мефа, она перебежала к трубе. Буслаев потащился за ней, осторожно ставя ноги. Своим скользким туфлям он не доверял, а сбрасывать их, как Прасковья, и оставаться босиком желания у него не было.

Когда наконец ему удалось ухватиться за трубу, он испытал облегчение.

– Ну все! Хватит! Чего тебе надо? – сердито спросил он.

Прасковья сунула руку в карман и задиристо махнула чем-то у Мефа перед носом.

«…лаев Мефодий Иг…» – успел прочитать он рядом с крайне знакомой фотографией.

– Мой паспорт?! Откуда он у тебя? – изумился Меф и внезапно вспомнил, как Ромасюсик долго обнимал его на прощание и все никак не мог отлипнуть.

Буслаев ощутил на своем лице дурацкую и счастливую улыбку. С его души точно строительную плиту краном подняли. Ну не идиотизм ли? Прасковья сделала ему гадость, чуть не посадила его в тюрьму, а он ощущает радость и благодарность.

– Отдай! – приказал Меф.

Прасковья мотнула головой и спряталась за трубу. Меф попытался догнать ее, но вместо паспорта в руке у него неожиданно оказался вырванный из блокнота лист.

«ПоЦелУй мЕнЯ или СбрОшУ!»

Меф еще читал, а Прасковья отпустила трубу, шагнула на край крыши и, опасно балансируя, далеко отставила руку с паспортом.

– Ну и давай! – сказал Мефодий, прикинув про себя, что место Прасковья выбрала удачно. Бороться с ней на краю крыши не станешь.

Он попытался незаметно сгустить вокруг паспорта силовое поле, но почему-то услышал гулкий, бьющий по ушам звук, который бывает, когда кто-то «играет» железным листом. Опустив глаза, он увидел, как лист, выстилающий крышу в метре от Прасковьи, загибается кверху, выдирая из досок гвозди.

«А это тут при чем?» – озадачился Меф, пытаясь сообразить, в чем дело: то ли Праша перевела его магию, небрежно откинув ее в сторону, то ли он совершенно разучился делать даже элементарные вещи.

Прасковья повернула голову, посмотрела на крышу и насмешливо зацокала языком. Попутно она щелкнула пальцами, и вспыхнувшее в воздухе синеватое пламя кольцом стало сжиматься вокруг паспорта Мефа.

Восстанавливать паспорт Буслаеву не хотелось.

– Договорились! Иди сюда! – сказал он.

Прасковья мотнула головой, всем своим видом показывая, что подходить не собирается, и насмешливо ткнула пальцем в свою щеку.

Меф подошел. Потерял равновесие, присел, оперся ладонями о крышу. Балансируя, Меф хотел дежурно клюнуть Прасковью в щеку, но она повернула голову, и его губы встретились с ее губами. Меф почувствовал, что губы у Прасковьи холодные и словно резиновые. А еще почувствовал, что они зло улыбаются.

Меф удивленно отстранился. Глаза Прасковьи были устремлены не на него, а наискось. Меф обернулся. С противоположной крыши, отделенная улицей, на них с изумлением смотрела Дафна. Расстояние до нее было метров пятьдесят. Как раз столько, чтобы не различить паспорта и не расслышать слов, но отлично увидеть поцелуй. Прекрасно все продумано, до мелочей!

Дафна, пригнувшись, скользнула в чердачное окно. Мефодий запоздало крикнул: «Погоди!», но голос затерялся в уличном шуме. В гневе он схватил Прасковью за плечи и стал трясти. Та не сопротивлялась. Только бессмысленно улыбалась, голова болталась, а глаза были ненормальные.

Меф дотащил Прасковью до чердачного окна и втолкнул ее внутрь. Она была ватная, вялая.

Пачкаясь в голубином помете, Меф на четвереньках перебежал от окна до чердачного люка и обнаружил, что тот заперт снаружи. Рванул раз, другой, третий. Что-то хрустнуло, дерево уступило, и в руках осталась ручка с болтавшимися ржавыми шурупами. Буслаев отшвырнул ее. Он тут возится с люком, а Дафна уходит! Может, ушла уже!

Мгновение он размышлял о телепортации, но это было рискованно. Глупо материализоваться по шею в бетоне посреди проезжей части.

Что-то полыхнуло и сгустилось на чердаке. Меч! Меф так давно его не держал, что ладони испытали удивление. На замахе Буслаев перерубил одну из балок и даже этого не заметил. Люк он вскрыл без усилий, как консервную банку, позволив ему обрушиться вниз. Петля чудом удержалась, и в ней остался болтаться железный болт с гайкой. Ага! Вот в чем дело!

Крайняя дверь на верхнем этаже поспешно захлопнулась. Меф успел заметить напуганное лицо сознательной пенсионерки. Надо же – бабулька не поленилась вскарабкаться на железную лестницу и закрутить их! Сделай подарок родную городу – завинти на крыше террориста! Пару раз стукнув в дверь навершием меча и услышав сердитое пыхтение, Буслаев сбежал вниз, на секунду остановившись у окна между вторым и третьим этажами.

На противоположной стороне улицы он увидел Дафну. Шла она торопливо, но, как показалось Мефу, сама не понимала куда. Так идет человек, в спине у которого торчит нож, а он до рукояти не может дотянуться. Прохожие оглядывались на нее с удивлением. Буслаев понял, что Дафна плачет, и тем, кто идет навстречу, это заметно.

– Да-а-аф! – крикнул Меф, ухитрившись сорвать голос одним коротким именем.

Даф остановилась, оглянулась в пустоту, поправила рюкзак и побежала. Когда он вырвался во двор и пересек улицу, искать Дафну было бесполезно. Мефодий добежал до перекрестка, кинулся в одну сторону, в другую. Зачем-то вернулся к дому и стал звонить. Телефон отвечал, что абонент недоступен, и предлагал оставить голосовое сообщение.

Внизу, у дома, на крыше которого Мефодий видел Дафну, мелькнула и поспешно размазалась в толпе фигура, похожая на Ромасюсика. Генерал-майор неустановленных войск успешно ускользнул из рук милицейского лейтенанта и сделал очередную гадость.

«Заранее договорились, сволочи!» – мрачно подумал Меф.

Недовольно просигналив, чтобы Буслаев подвинулся, в арку не без усилия втиснулась патрульная машина. Мефодий проводил ее отрешенным взглядом.

«Куда это? А, ну да! Отважная старушка с верхнего этажа воспользовалась звонком к другу!» – понял Меф.

Он повернулся и побрел к метро. Он злился не на Ромасюсика, не на Прасковью, не на Даф, поверившую всему этому постановочному бреду, а на себя.

Послышался нарастающий звук. Кто-то, шаркая, спешил за ним по асфальтовой дорожке. Меф оглянулся, возомнив на секунду, что это Дафна опомнилась и догоняет его. Никого. За ним бежал сухой лист. Деловито промчался рядом, задел ногу и скрылся.

Меф закричал и влепил кулаком в пыльную жесть водосточной трубы, промяв ее. Он предал Даф! Предал даже не потому, что согласился поцеловать Прасковью. В конце концов, поцелуй был вынужденный и глупый. Даже троюродную тетю, вымазанную толстым слоем крема, он чмокнул бы с большим чувством. Предал потому, что допустил саму возможность предательства и внутренне – пусть на миг – счел ее забавной, любопытной, романтичной, какой угодно.

Правда, тут есть и один плюс. Мощный пинок по иллюзии, что ты хороший, добрый и пушистый. Если ты предал и знаешь это, то понимаешь, что это не разово. Что эта мерзость сидит в тебе и никуда из тебя не денется, пока ты сам ценой многих болезненных усилий ее не выдавишь.

У комментаторов тенниса, когда один из игроков допустит явную ошибку, есть точная формулировка: «Это не выигрыш Иванова, это проигрыш Петрова». Вот и здесь: это не выигрыш Прасковьи, это его, Мефа, проигрыш.

Меф заехал в общежитие озеленителей, не нашел Дафну и помчался к Эссиорху, всю дорогу названивая Дафне по недоступному мобильнику.

Эссиорх только что откуда-то вернулся и расшнуровывал ботинки. Вид у него был расстроенный, Улиты дома не оказалось, но Меф не заметил ни того, ни другого. В состоянии собственного огорчения чужих неприятностей мы обычно не воспринимаем.

– Привет, наследник немытой конторы! Проходи! – сказал Эссиорх, внимательно посмотрев на Мефа.

«Что за дела? У меня что, на лице написано: это Буслаев-который-все-вспомнил?» – подумал Меф и сбивчиво пересказал Эссиорху весь сегодняшний день, начиная от драки в гипермаркете.

Тот слушал, неспешно расслабляя шнурки. Стянул правый ботинок и пошевелил пальцами.

– Гадкая история. А в общежитии был?

Меф кивнул.

– И что?

– Ничего. Вахтер говорит: не приходила. Обещал позвонить, если появится.

Эссиорх, видевший однажды этого вахтера, изумился.

– Он? Ты ему что, шоколадку подарил?

– Да, жидкую шоколадку с синей пробкой. И где ее теперь искать?

Эссиорх снял второй ботинок.

– Честно сказать? Даже не знаю… Если бы она рассуждала как страж света, проблем бы не было.

– А ты сам не…

– Понятия не имею, где она сейчас и как поступит… Даже мысли ее нашарить не могу – все заблокировано. Скверно, что в таком состоянии она легкая добыча для охотников за крыльями и флейтами.

– Она не… – Меф запнулся. Есть слова, которые просто физически боишься произнести. – … погибнет?

– Я же сказал: она легкая добыча. Но если прямой слежки мрака за ней не было, надеюсь, все обойдется, – сухо ответил Эссиорх.

– Я не об этом… Не только о мраке! Ведь я ее предал. А она доверила мне свои крылья… ну когда-то… а это же навсегда…

Эссиорх коротко задумался, глядя не на самого Мефа, а на носки его ботинок.

– Прежде всего ты сглупил… Не столько даже поступком – сколько готовностью к поступку, – сказал он отрывисто. – Даф полна любви и прощения. Думаю, она разберется, когда остынет. Надеюсь.

– И что мне теперь делать?

– Тебе нужен четкий план? – уточнил Эссиорх.

– Ага.

– А следовать ему ты обещаешь? Перестань трезвонить по отключенному номеру – раз. Успокойся – два. Поезжай домой и поужинай – три… Заниматься ты, конечно, сегодня не сможешь, но займись хоть чем-нибудь. Например, почитай хорошую нефантастическую книжку про анатомию кольчатых червей. Очень успокаивает. Это четыре.

– И все?

– На сегодня все.

Меф направился было к двери, но Эссиорх остановил его:

– Погоди! Вопрос можно?

– Ну…

– Только правильно меня пойми и не обижайся. С Прасковьей все понятно. Я о другом. Ты-то сам Дафну любишь?

– Ну конечно! – ответил Буслаев с обидой.

Эссиорх провел рукой по мотоциклетному шлему, хотя особой необходимости протирать его не было.

– Ты не обижайся, что я спросил. Просто тут такая штука… Окупается только настоящая любовь. Если ты сфальшивил, считай, что вложил деньги в рухнувший банк.

– Не врубился! – недовольно сказал Меф.

– Понимаешь, в человеческих отношениях куча всяких примесей и полутонов. Обидок, мелкой лжи, ехидства, раздражения, хлопанья дверями, всякой торговли. И все это вы называете любовью, и язык у вас не заплетается. Для того, кто родился в Эдеме, это невыносимо.

– Все равно не понял, – сказал Меф.

– Ну хорошо. Тогда еще проще. Ты мог бы дать мне потрогать свое сердце? Если бы я попросил? Без объяснений, зачем это нужно. Просто: дай потрогать, и все!

– Чего-о? Ага, ща-а!

– Вот видишь. А я бы тебе дал. Просто потому, что знаю: ты не попросил бы меня об этом, если бы это не было действительно нужно и важно, – сказал Эссиорх серьезно. – И так все, кто имеет отношение к Эдему. Там все очень чистое, радостное, наивное, любящее тебя без меры. Допустим, ты скажешь там лошади: «Умри!» Просто так, в шутку, а она уже лежит мертвая.

– Почему? Может, я ради прикола сказал? – не понял Мефодий.

– А лошади приколов не понимают. Твое слово для нее закон. Ты сказал ей «умри!», и она, не задумываясь, просто от любви к тебе умерла.