Текст книги "Иосиф"

Но пока все эти мысли были отрывочными и не сложились в целостную картину. С июня 1918 года вплоть до окончания гражданской войны Иосиф находился на фронтах, получая от ЦК назначения на самые критические участки. Начало его военному опыту было положено в Царицыне.

Глава 4
Горнило Царицына

«Странное это состояние – находиться между жизнью и смертью. Казалось бы, разум еще томится земными делами, а душа уже освободилась и дает возможность судить о прошедшем совсем по-иному. Без оглядки на глупое самолюбие, без воспоминаний о старых болях, без чувства мести и злобы. Душа скоро улетит от тела и ничего этого с собой не возьмет. Просто сейчас она дает возможность сбросить с себя тяжесть грехов. Освободить от них и разум тоже. Ведь каяться должен разум. И раскаяние приходит без труда. Будто совсем недавно не стояли на его пути неодолимые преграды – чувство собственного величия и непогрешимости, будто не сковывали его равнодушие к судьбам многих людей и жестокая мстительность. Будто разум не умел прятаться от вопросов, которые ему кричала совесть. Все это куда-то делось и ему легко стало признаваться в том, в чем он вчера еще не смог бы признаться. И воспоминания о первых расправах над врагами приходят из прошлого легко, как будто не гнал он их из памяти.

К лету восемнадцатого года под Царицыным стало худо. Армия Краснова, усиленная частями Деникина, прорывалась с Дона. Наше счастье, что генералы не договорились о едином наступлении. Тогда было бы совсем плохо. Царицын – главный транспортный узел. Через него хлеб идет в центр. Работает плохо. Но если его захватят, поток окончательно остановится. В Москве и без того голодно.

Получил от Ульянова задание наладить поставки. Оформили мандат комиссара по продовольственной диктатуре. Полномочия неограниченные, только про участие в военном деле ни слова. Дали вагон из царского состава, 400 красноармейцев и сотню латышей. Надежду с собой взял. Секретаршей. Любовь у нас с ней была. Любящая женщина – неоценимый помощник. Думал, нашел Кето замену.

В Царицыне творился хаос. Повсеместно. В советских органах, в партийных организациях, в штабе округа. Правая рука не знает, что делает левая. Городской совет отменил продовольственные карточки. Получили разгул спекуляции и бандитизма. По улицам толпами бродят дезертиры, беженцы, беспризорники. По ночам из дома не выйти. Ограбят или убьют. Железнодорожный узел парализован. Снабжение войск не налажено. Белое подполье готовит мятеж. Чрезвычайка ночи не спит, проводит аресты, но это мало помогает. Везде сумасшедший дом. Бросилось в глаза, что много воронья над городом кружит. Раньше здесь проезжал, не видел такого. А тут летают тучами, каркают, видно, поживу чуют.

В штабе большинство военспецов из бывших. Округ возглавляет генерал Снесарев. Назначенец Троцкого. Не поверил ему. Белые к городу рвутся, а в штабе бумажки перекладывают, анекдоты рассказывают, чайком балуются. Части раздроблены, управление войсками слабое. Дисциплина отсутствует. Все идет к поражению. Через пару недель Троцкий еще на командование штабом полковника Носовича посадил. Совсем плохо стало. Этого чекисты уже брали под арест. Подозревали в предательстве. Но Троцкий его освободил и лично поставил командовать штабом округа. Через три месяца Носович от нас сбежал вместе с документами и признался, что в Царицыне подпольной организацией руководил. Так называемым «Национальным центром».

Еще до его бегства стало понятно: не только хлебные поставки, но и военную сторону налаживать надо. Бывших гнать, принимать против них меры. Но на это полномочий нет. Прислали хлебным комиссаром. Снесарев сразу сказал: ты кто такой? Не лезь не в свое дело. В штабе как на белую ворону смотрят. Ни разу в руках винтовку не держал, ни шагу на плацу не сделал, а туда же – в Наполеоны метит.

Ладно. Пока белые далеко от города были, занялся хлебом. Из Москвы требовали – дай хлеба, кончилось продовольствие. Для начала вернул карточную систему и твердые цены. Сразу спекулянтов поубавилось. Утечка муки со складов замедлилась. Затем за подвижный состав взялся. Выяснил – нет паровозов. Никто не знает, где они. На узле целая куча комиссий и ревкомов работает. Но никто не в курсе, куда делись локомотивы. Все друг на друга пальцами указывают. Назначил своих комиссаров. Паровозы нашли. Стояли по тупикам и по запасным путям вокруг города. Посчитали находки. Оказалось, можно сформировать до десяти составов в день. Пока Краснов не поднялся до ветки Поворино – Москва, отправили в центр более 2 миллионов пудов. Потом белые ветку перерезали. Пришла пора заниматься фронтом, иначе конец. Но Троцкий к управлению военными делами не подпускал. У него там все свои люди. Стал требовать допуска через ЦК и Ульянова. С большим скандалом добился. Разрешили. Первым делом, часть военспецов вместе со Снесаревым арестовал и на баржу посадил. До будущих разбирательств. Явные саботажники. Правда, потом ЦК прислал комиссию во главе с Окуловым, разбираться с обвинениями. Большинство арестованных освободили, в том числе и Снесарева. Его на другой участок фронта назначили.

А я стал разрозненные части в один кулак сводить. На мое счастье Клим Ворошилов с Украины прорвался. 25 тысяч штыков с собой привел. Верный товарищ. Вокруг него стал силы собирать. Через неделю образовал Военный Совет Северо-Кавказского округа. Сам в него вошел, Минина ввел, а потом военспеца Ковалевского на Клима заменил. Ковалевскому тоже не верил. Его вместе с Носовичем по моему приказу арестовывали, но Троцкий вмешался и приказал обоих освободить. Правда, после побега Носовича, Ковалевского чекисты арестовали и расстреляли. За передачу секретных данных белым.

Наконец-то от военспецов очистились и настоящий штаб создали. Первым же приказом объявил мобилизацию в Царицыне всего боеспособного населения. Еще прибавку получил в 24 тысячи штыков. Уже кое-что.

Но в самом городе надо было наводить порядок. Как раз в тот момент чекисты вскрыли большую организацию заговорщиков, которых возглавляли Алексеевы. Инженер Алексеев и два его сына. Из Москвы приехали. Когда нитки потянули, выяснилось, что помощь им оказывал британский вице-консул, консулы Франции и Сербии. Деньги у них были неплохие – 9 миллионов рублей конфисковали.

Готовили мятеж и выступление навстречу донским казакам. Но обожглись на сербах. Хотели сербский батальон на свою сторону сманить. Только сербы их выдали.

Тогда в первый раз пришлось поставить резолюцию «расстрелять». Не сразу рука поднялась. Выгнал всех из вагона, закаменел. Рука левая опять плохо слушалась. Бог ведь из души не ушел. Состояние плохое. Все против нас. На юге белые лучших военных собрали – опытных офицеров. Антанта их всем необходимым снабжает. Русская интеллигенция с ними заодно. Уже не боится за оружие браться. Раньше по ресторанам друг другу головы морочили. А теперь страх потеряли. А мы с кем? Мы, большевики-марксисты? С нами только земляное, тягловое воинство осталось. Грязное, полуграмотное. На нас с надеждой смотрит. В прошлую жизнь не хочет возвращаться. Нажилось в ней досыта. Не тяжкого труда боится, а скотского положения. А эти Алексеевы: мы на тебя, быдло, снова ярмо наденем. На платформе Учредительного собрания. Будто это собрание хоть что-то в России смогло решить! Вспомнил ли я Святое Писание, прежде чем резолюцию поставить? Конечно, вспомнил. Только в первую очередь Ветхий Завет на память пришел. Пожалел ли Господь растленных жителей Содома и Гоморры? Нет, не пожалел. Всех подчистую горящей серой выжег. Почему так жестоко? Потому что они гибель божьему человеку несли. Вырождение и гибель. А что заговорщики несли? Разве не Содом и Гоморру они защищали? Разве не растление души через соблазн процветания на шее презренного раба? Разве не убили бы мятежники тех же мужиков, которые за свой кусок земли воевать пошли? Всегда интеллигентских болтунов не любил, а теперь ярость взяла. Самое презренное, самое продажное племя, эта буржуазная интеллигенция. Настанет время, когда придется новую интеллигенцию воспитывать. А эти скоты нам враги.

Перешагнул колебания. Поставил резолюцию, решительно, словно сотни таких уже раньше написал.

Большую организацию расстреляли. Несколько десятков человек.

После этого сторонники белых в городе уши прижали. Спокойна ли душа была? Как ей быть спокойной! Бог в человека изначально сострадание ко всему сущему заложил. Не забыть, как в детстве гадюку на узкой тропе повстречал. В Гори. Бегали с друзьями по окраине, в разбойников играли. В руках палка. А гадюка не испугалась. Подняла голову и пасть раскрыла. Грозит. Тогда палкой со всей силы ударил. По голове попал. Размозжил. Она по тропинке клубком извивается, умирать не хочет. Страшно стало. Убежал. На душе долго тяжесть была. Так и здесь. Не ударишь палкой – ужалит. Но другого выхода нет. Только душа каменеет. Тепло из нее выходит.

Худо-бедно к обороне города подготовились, но силы неравны были. Белые небывалый напор организовали. Им Царицын необходим. Захвати они его – стратегическая ситуация в корне поменяется. Соединятся белые силы Дона, Астрахани и Урала. Поэтому создал новую 10-ю армию. Сам, без согласования с Троцким. Тот засыпал грозными телеграммами,¸ а в сентябре нового командующего округом поставил – Сытина, тоже из бывших. Не сошлись мы с Сытиным. Отстранил его от командования. Тут Троцкий совсем взбесился, шлет безумные телеграммы. Тогда написал на одной резолюцию: «не принимать во внимание». И назначил командующим 10 армией Ворошилова.

Но силы белых прибавлялись. Донские казаки по пути к Царицыну грабили деревни и хутора. Добывали себе провиант. Шли сытые и пьяные. Разведка докладывала о пьянстве в частях Краснова. Но нам не легче. Вдобавок, в августе, когда белые подошли вплотную, началась эпидемия «испанки». На военных заводах не хватало рабочих, хромало снабжение частей оружием и боеприпасами. Оставалось последнее средство. Обратился к сознательным пролетариям с призывом встать на оборону города. Издал приказ «Ни шагу назад». Рабочие и железнодорожники сформировали свои отряды. Сумели отбиться. Красновцы шли на город тремя колоннами. Одна колонна под командованием Попова вторглась в рабочий пригород и там ее побили. Но две других наши позиции сильно потрепали. Красные отряды отступили, а кое-где побежали. Фронт стал совсем дырявым. Краснов это понял и приготовился к решительному штурму. Нам дыры затыкать было нечем. В октябре в городе началась паника.

15 октября красновцы овладели станицей Воропоново и вышли к станции Садовой. Это прямая дорога на Царицын. Боеспособных частей на их пути не было. Осталось последним рывком ворваться в город. Их лазутчики изучили обстановку и увидели, что дорога практически свободна. У нас в штабе отчаяние. Не знаем, что делать. Потом мне мысль пришла: Краснов разворачивать войска фронтом не будет. Против кого? Пойдет походными колоннами. Это гораздо быстрее. За сутки будет в городе. Решились на отчаянный шаг. Все участки фронта оголили. Всю имевшуюся артиллерию за ночь стянули на участок предполагавшегося прорыва. Больше ста орудий. Туда же перевели кавалерийскую дивизию Думенко.

Утром 17 октября белые двинулись на Царицын, колоннами. Впереди только небольшой авангард рысил. Кавалерия тоже шла в строю, вдоль дорог. Песни пели. Авангард мы пропустили, а затем, открыли кинжальный огонь. С предельной скорострельностью. Сто орудий на прямой наводке. Удар был для белых сокрушительным.

Думенко тогда заболел, лежал в горячке. Кавалеристов Клим возглавил. Они доделали дело. Картина была страшная. Поля, сплошь усеянные разорванными и порубанными телами белых. Тысячи тел. Краснов отошел и мы добились большой паузы. Смогли подготовиться к дальнейшим боям. Их еще было много.

Тогда впервые за пять месяцев выспался в своем комиссарском вагоне. Спал целый день. Надежда не позволяла никому меня будить. Когда проснулся, себя в зеркале не узнал. Другой человек на меня смотрел. Война меняет людей, но еще больше меняет необходимость отнимать чужие жизни. За совсем короткий срок я взял на свою совесть гибель множества людей. Виновных и невиновных. Душа от этого каменеет. Исчез романтик революции. Появился послушник идеи. Не знающий сомнений в своем служении. Смотрел на меня из зеркала бездонным взглядом. Бездонным и безжалостным. Страшно стало. Страшно и холодно. Я этого человека еще и сам не знал. Один только ручеек тепла в душу проникал. Любовь Надежды. В марте мы поженились».

Глава 5
Начало схватки

К концу гражданской Иосиф приобрел в ЦК особый авторитет. На какие бы прорывные места его не посылала партия, он везде добивался успеха. Это удивляло и заставляло уважать. У него нет никакого военного образования. Никакого военного опыта, даже солдатского. Но при этом есть независимый взгляд на вещи и способность к стратегической оценке. Там, где он появляется, он берет власть в свои руки, становится центром управления. Никаких авторитетов не признает. Даже наркома Троцкого. Указания наркома игнорирует. Тот считал себя корифеем военной мысли и не позволял своевольничать. Возник затяжной конфликт. Потом начались столкновения и с Ульяновым.

Будучи на Юго-Западном фронте, узнал, что Ульянов собрался пойти войной на Польшу. Это грозило большой бедой. Снова наш вождь впал в революционное прожектерство. На протяжении всей гражданской войны Ульянов вещал о том, что мы переведем ее в мировую революцию. А Троцкий, вторил ему. Писал, что: «война… закончится рабочей революцией в Польше, в этом не может быть никакого сомнения, но в то же время нет никаких оснований полагать, что война начнется с такой революции…» Вот такие стратеги! Надо принести туда революцию на штыках Красной Армии и все будет в порядке. Они думали, что Польша станет запалом революции во всей Европе. В Германии,

Австро-Венгрии, Франции. Европейский пролетариат спит и видит красных конников на улицах своих городов. Что надо было иметь в голове, чтобы не понимать поляков? Поляки несут в себе глубокую ненависть против русских и немцев, которые много раз делили их национальную территорию. Поляки не забыли подавление войсками Александра Суворова восстания Костюшко. Они готовы поднять на штыки солдат «братской» РККА. По непонятным для Ульянова и Троцкого причинам, законы пролетарского интернационализма на территории Польши не действовали. Зато руководители Антанты это отлично понимали. Они накачивали Пилсудского военной помощью. Почти миллион солдат вооружили и подготовили. Французские инструкторы их муштровали. План польского наступления на Россию разрабатывали также французы. В апреле 1920 г. они вместе с петлюровцами, захватили Житомир, Коростень, а затем Киев. Имели пятикратное превосходство. Но разбить нашу 12-ю армию, которой командовали мы с Егоровым, им не удалось. Вскоре мы перешли в контрнаступление, провели несколько успешных операций. В Москве начался военный бред. Главком Каменев совместно с председателем Реввоенсовета Троцким шлют указание развивать наступление на Варшаву. По сходящимся направлениям – Западным фронтом, которым командовал Тухачевский и Юго-Западным под командованием Егорова.

«Мы двинулись на запад, освободили Киев, вышли к Львову, но дальше я идти не захотел. Решили взять Львов и остановиться, потому что лезть в Польшу было самоубийством.

А Западный фронт Тухачевского достиг подступов к Варшаве и также остановился. Как и следовало ожидать, выдохся. Потом события стали развиваться не по плану вождей.

Красная Армия была истощена и вымотана. Наступательную операцию всегда нужно проводить свежими и превосходящими в численности войсками. А у Тухачевского ни того, ни другого не было. Одна только уверенность в собственной гениальности. Да еще надежда на солидарность польских трудящихся. Но вместо солидарности поляки собирались в ополчения, чтобы дать Тухачевскому отпор. Все это лежало как на ладони, но на беду совпали две вещи – революционные иллюзии Ульянова и военная бездарность Тухачевского. Операция была обречена на провал. К тому же, Иудушка под сурдинку наступления решил разделаться с ненавистным ему Иосифом. Он убедил Ульянова и Главкома Каменева в необходимости ликвидировать Юго-Западный фронт и передать его войска Тухачевскому, чтобы тот самостоятельно завершил разгром польской армии. Ульянов согласился, и Политбюро приняло решение объединить все армии, действовавшие против Польши, в составе Западного фронта. Мне предложили создать Южный фронт против Врангеля, о чем сообщили телеграммой. Я был вне себя. До взятия Львова остались считанные дни. И в этот момент меня оставляют без армии с жалкими остатками, а основной костяк снимают с позиций и приказывают одним махом преодолеть 300 верст до Варшавы. Измотанной в боях армии предлагают лететь на крыльях. Терпеть такое я не мог. Минуя все инстанции, дал телеграмму Ульянову: «Вашу записку о разделении фронтов получил, не следовало бы Политбюро заниматься пустяками. Я могу работать на фронте максимум еще две недели, нужен отдых, поищите заместителя. Обещаниям Главкома не верю ни на минуту, он своими обещаниями только подводит…».

Ульянов пока отмолчался, а Троцкий и Каменев дали приказ о наступлении на Варшаву и одновременном отказе от штурма Львова.

Но мы с Егоровым действовали самостоятельно. Отдали приказ Первой конной армии штурмовать Львов

Выполнить этот приказ Первая конная не смогла. Поляки и здесь оказались крепким орешком. Для развития наступления у нас не было сил, и мы остановились.

Но в сравнении с катастрофой под Варшавой это была мелкая военная неудача. Армия Тухачевского к этому времени полностью израсходовала все свои силы, иссякли боеприпасы и продовольствие, тылы отстали. Фронт растянулся и плохо управлялся.

Поляки напротив, сжали как пружину свои отступающие части. Антанта им еще вооружений и техники подбросила. Провели дополнительную мобилизацию. Контрудар поляков был настолько силен, что фронт Тухачевского буквально развалился. Опрокинутые войска спасались бегством, две армии отошли в Пруссию Их там интернировали.

Тухачевский, вместо того, чтобы вернуться из польского похода победителем, бежал из-под Варшавы в результате полного разгрома. Десятки тысяч красноармейцев попали к полякам в плен. Но эта катастрофа не имела ни для него, ни для Троцкого никаких последствий. Потому, что наступление одобрил Ульянов. Ульянов впоследствии смог признать свою ошибку, а Троцкий пытался свалить вину на меня, мол, я не захотел перебросить войска Егорова с Юго-Западного фронта на помощь Тухачевскому. Но все равно, его авторитет в армии был сильно подмочен. Такие поражения не проходят бесследно, ведь поляки отхватили огромную часть исторической русской территории. До Минска.

Я с самого начала выступал против похода на Варшаву. Был принципиальным противником завоевания исконных польских территорий. Весь российский опыт в отношениях с поляками говорил против этого. Национальное сопротивление поляков такому наступлению было обеспечено. Меня бесили планы сопляка Тухачевского «на плечах» отступающего противника ворваться в польскую столицу». За свои 27 лет Тухачевский успел отсидеть в чине подпоручика в немецком плену почти половину Первой мировой и никогда не стал бы «красным полководцем», если бы не попался на глаза Троцкому, который почему-то решил, что перед ним военный гений. Этот «гений» вопреки простейшим правилам военной науки начал генеральное сражение, не имея проверенной информации о дислокации противника, с измотанной в боях армией и с отставшими тылами. Хуже того, он не поверил добытым разведкой документальным данным о том, что поляки планируют удар под Вепшем, зато дал по радиостанциям приказ армиям Корка и Соллогуба о наступлении на Варшаву. Радиограмма была перехвачена поляками. Результат был предопределен: Пилсудский нанес его войскам сокрушительный удар там, где он не ждал.

За такую безответственность и бездарность следует предавать военно-революционному трибуналу. Тем более, что плененных поляками красноармейцев ждала трагическая судьба. Несколько десятков тысяч умерло в польских концлагерях от голода, и эпидемий и издевательств.

В последствие я не стал напоминать Ульянову, что накануне наступления написал статью-предупреждение в «Правде» о том, чем грозит такая операция. Но собравшиеся вокруг Ульянова вожди не воспринимали меня в серьез, и статья прошла не замеченной. Уже после катастрофы я написал работу «О политической стратегии и тактике русских коммунистов». Работа была теоретической, но в то же время являлась косвенным разбором неудач варшавского предприятия.

В ней шла речь о методике оценки готовности к возможным действиям, об оптимальном выборе непосредственного момента начала действия, о тактике отступления с сохранением порядков. О роли меры в процессе пробы сил. Об оценке необходимого темпа движения. О пределах возможных соглашений.

Ульянова и Троцкого статья удивила: откуда у Кобы такие теоретические задатки? Не знали, что я к тому времени много военных трудов прочитал. Не в кабинете читал, на фронтах гражданской войны. Сундучок мой бессменный большую пользу мне сослужил. В военной теории я уже кое-что стал понимать. Хотя не очень много.

С тех пор отношение Ульянова ко мне изменилось. Я для него уже не «чудесный грузин», а «повар, который готовит острые блюда»».

Но первый грандиозный скандал Ульянов учинил, когда увидел проект Иосифа по будущему устройству СССР. Он в составлении окончательного варианта не участвовал, так как слег с сильной зубной болью. Хотя предварительно свое мнение уже сказал. Однако Иосиф предложил собственный вариант. Время уступок и умолчаний кончилось. Душа его протестовала против того, что политику делают люди, сознание которых замутнено революционной схоластикой. Соглашаться с этой схоластикой он больше не мог и уклоняться от конфликтов с вождем больше не хотел. Речь шла о вопросах принципиальных. Иосиф пошел против Ульянова, желавшего создать Союз совершенно открытым, с полным суверенитетом всех народностей. И назвать такое государство «Союз советских республик Европы и Азии». Еще один случай прожектерства. Полный суверенитет всех народностей без центральной власти – это глупость. В каждой республике есть свой правящий клан. Он будет тянуть одеяло на себя, грабить собственных граждан, стараться оттяпать что-то у соседей. Там всегда будет процветать воровство властей. Нет никакой разницы, кто этими кланами управляет – местные большевики или их противники. Законы национальной жизни складывались веками. Эти законы еще долго никуда не исчезнут. Нужно много времени, чтобы их заменить другими законами. И если этому клану что-то не понравится в политике Москвы – он тут же выйдет из состава Союза. Все они должны контролироваться из ЦК! Сурово контролироваться! Многонациональное государство без центральной власти – это мираж, выдумка мечтателей.

Когда Ульянов увидел, что по Конституции, разработанной Иосифом, Россия имеет федеративное устройство, а в СССР предусмотрено сильное центральное правительство, то пришел в бешенство. В день принятия I Съездом Советов СССР Договора об образовании СССР он написал записку с извинениями «рабочему классу» и с обвинениями Сталину, обозвав его «грузином, который сам является держимордой». В записке Каменеву он объявлял «войну великорусскому шовинизму не на жизнь, а на смерть». Далее Ульянов пророчествовал о будущем центрального правительства СССР, в котором «ничтожный процент советских и советизированных рабочих будет тонуть в море великорусской шовинистической швали».

На заседании комиссии 23 и 24 сентября 1922 года был принят проект Иосифа. Но тут вмешивается Ульянов. Он вызывает в Горки Иосифа и убеждает его изменить свой проект, настаивая на том, чтобы Россия была равноправной по отношению к остальным республикам. Чтобы «вместе и наравне с ними» войти в новый союз. Хотя Иосиф и назвал эту идею «национальным либерализмом», проект он переработал с учетом всех высказанных вождем пожеланий. Все-таки, уступил. В итоге был принят ленинский вариант. 30 декабря 1922 года состоялся исторический съезд Советов, на котором было создано уникальное государственное образование, не имеющее аналогов в мировой истории, – СССР. Доклад по основному вопросу на нем зачитал Иосиф. Он делал это против своей воли и был убежден, что жизнь заставит зажать правителей в республиках в железный кулак. Будущее страны – это фактическая федерация. Иначе страна рассыплется как карточный домик. Ему было досадно, что съезд не захотел понять этой простой истины. Чувство одиночества нарастало. Те единомышленники, которых он для себя на гражданской войне отобрал, были пока фигурами второго ряда. И Клим Ворошилов, и Серго Орджоникидзе и Анастас Микоян и Сергей Киров. Их еще предстояло растить до политиков первой величины. На самом верху он стоял один, в окружении «ленинцев», давно привыкших перебегать из лагеря в лагерь. С ними ходишь, как по тонкому льду. А по спине пробегает холодок от косых взглядов троцкистов. Хорошо, что Господь прибрал Свердлова. Все-таки, Лев Давидович не имеет такой бандитской решительности в расправах над политическими соперниками. Хотя его способность лично расстреливать дезертиров тоже не забывалась.

Отношения с Ульяновым сильно ухудшились. Поэтому неожиданным было его согласие на назначение Иосифа генеральным секретарем партии. Все-таки, Ульянов мог перешагнуть через свои антипатии ради дела. Ему нужен был человек для наведения порядка в секретариате, который раньше вела жена Свердлова. Массовая партия только становилась на ноги. В нее приходили тысячи людей, не знавших азов партийной работы. Везде царила бестолковщина, глупость громоздилась на глупость, работа буксовала. Митинговая эпоха кончилась, мирному строительству нужны были план и организация. Настало время превращать секретариат в штаб партийного строительства. Иосиф сразу согласился. Должность неприметная, но его планам подходила. Он сделает из секретариата штаб строительства социализма. Куда пойдут партийные работники за советом и содействием? В первую очередь, к нему, в штаб партии. Здесь он и будет ковать новую республику.

Через месяц после назначения Иосифа генсеком с Ульяновым случился инсульт. Неожиданно для себя Иосиф оказался на самом верху партии. В отсутствие председателя Политбюро Ульянова Каменев, как его заместитель, возглавлял Совнарком, Зиновьев – глава Петроградского Совета и председатель Исполкома Третьего Интернационала – международные дела, а Иосиф, как Генсек партии – дела партийные.

Его враги сразу поняли появившуюся опасность. «Серый грузин» в одну ночь превратился в «серого кардинала». На него началась оголтелая атака, но позиции троцкистов были уже не те. Они пустили слишком много крови России, а откровенный бонапартизм Троцкого отпугивал даже закаленных подпольщиков со стажем. Зиновьев и Каменев взяли Иосифа под защиту. Иосиф почувствовал тогда облегчение, хотя особой радости не испытывал. Он не забыл, как метались эти товарищи накануне октябрьского переворота, как выдали план восстания своей публикацией в «Правде». Ему было непонятно, почему в обоих отсутствовал стержень, который делает политика серьезным. Если ты принял решение – иди до конца. Если ты постоянно вихляешь – цена тебе невелика. Эти оба не раз «вихляли» и надежда на них была плохая. Однако в тот момент их помощь оказалась весьма кстати.

Зато в распоряжении наркомвоенмора Троцкого было нечто совсем иное, – еще не поблекший ореол вождя революции, второго человека в партии после Ульянова. Не случайно его любое появление на съездах неизменно встречалось бурными овациями. Большинство членов партии, как и сам Троцкий, считали, что в случае необходимости, только он и достоин, сменить Ульянова. Правда, после позорного поражения под Варшавой наркомвоенмор уже не грезил о прямом приходе власти, а перешел к фракционной деятельности. И тут, неожиданно для себя он обнаружил, что никчемный пост начальника секретариата партии превратился в руках Иосифа в ключевую позицию и именно этот презренный, серый и неграмотный человек встал на его пути к верховной власти. Его следовало убрать, во что бы то ни стало. И Троцкий наполнил политическую жизнь в стране жестокими подковерными играми, заговорами и политическими интригами с целью компрометации Иосифа.

Главные обвинения в адрес Иосифа заключались в том, что тот предал дело революции, отказавшись от распространения ее пожара на Европу. Позже, после смерти Ульянова, троцкисты поставят ему в вину отказ от сворачивания политики НЭПа. Не меньшим грехом считалось и нежелание Иосифа изменять решение X съезда партии о запрете на фракционную деятельность, принятые еще при жизни Ульянова. Лев Давидович вполне обоснованно видел в этом запрете главное преткновение в его усилиях добиться большинства легальным путем. Формирование группы соратников в ЦК и объявление ею особой позиции считалось появлением фракции и наказывалось исключением из партии. Иосиф хорошо усвоил горький опыт Ульянова, собиравшего партию из разномастных сил, по известному принципу «в деле революции любая дрянь пригодится». Разброд и шатания, возникшие в РКП (6) сразу после октябрьского переворота были немыслимыми. Она состояла из бесчисленного количества группировок, объединений и фракций, делавших организационную работу невозможной. X съезд покончил с этой ситуацией, но Троцкий хотел ее возврата, ведь в такой мутной воде ему было бы подсоб-нее достигать своих целей.

В ответ на заговорщицкие усилия троцкистов Иосиф решил прибегнуть к использованию ОГПУ. Но в ту пору в ОГПУ работало множество сторонников «демона революции» и они оказывали огромное влияние на политическую ситуацию. Чего стоило одно убийство чекистом Яковом Блюмкиным германского посла Мирбаха в целях развязывания революционной войны с Германией.

Неоценимую поддержку ему оказал Феликс. Если бы не он, то Иосиф, скорее всего, нашел бы смерть от руки троцкистов.