Текст книги "Иосиф"

Дмитрий Епишин
Иосиф

 
Сталин не ушел в прошлое.
Он растворился в будущем.
 

Шарль де Голль

Пролог

Иосиф всегда знал, что после смерти душа его полетит в Иерусалим. Куда же еще? Если Бог призывает умерших на Страшный Суд, то такой суд может быть только там – в небе над Голгофой. Ибо нет на земле места страшнее.

С Богом у Иосифа не просто получилось. С детства Он в душе постоянно жил. Потом отворачивался, надолго исчезал. Снова возвращался. Когда Его не было – сатана являлся. В душу заползал, все божеское из души выкидывал.

А в начале жизни хорошо было, безоблачно. Видишь над собой лицо матери и думаешь – это Бог. Потом лица матери нет, а Бог все равно над тобой. Незримый. Совсем сосунком попал в духовное училище, охотно учился. Детская душа нежная, Бог в нее легко входит, хорошо все обустраивает. Душа растет, цветет красиво. Правда, сатана и тогда наведывался – Виссарион, Бесо, отец родной. Бил, издевался, чтобы злу научить. Добился своего, научил. С малых лет почуял в себе Иосиф приступы ярости. Бесо его ломал – не быть тебе священником, а он боролся, не сдавался – буду! Упорным стал, несговорчивым. Мстить научился. Однажды в отца нож бросил, такая ненависть была. Но Бесо умер, не добился своего. Борьба кончилась. Бог опять душу согревал. Иосиф в училище отучился и в семинарию с желанием пошел. Мать этого хотела, а мать знает, чего хотеть. Думал, знания получать будет, к Богу приближаться. Но там – все наоборот. Монахи семинаристов ненавидят, преследуют. Святое Писание не разумом, зубрежкой вбивают, чуть что – сразу в карцер. Бога по-настоящему никто не почитает. Слежка, доносительство. Неправильные были порядки. Душа как птица в клетке стала. Стихи хотел писать, книги великих писателей читать, про политику узнавать, ничего не разрешали. Тогда в кружок первых марксистов вступил. Святое Писание забросил, зато рукописный перевод «Капитала» вдоль и поперек выучил. Жизнь в семинарии совсем опостылела. За неявку на экзамены его отчислили, да туда им и дорога.

Думал, раз теперь в революцию подался, то пути с Богом разошлись, а нет. Хоть в религии разочаровался, но от Христа отказаться не мог. В диалектике концы с концами без Бога не сходились. Потому что если нет абсолютного добра, то не должно быть и ее противоположности – абсолютного зла. А оно было. Повсеместное, всепобеждающее, наглое. Иосиф знал, что абсолютное добро есть и когда-нибудь победит. Но он не умел ждать. Хотел бороться со злом, а бороться надо только в рядах марксистов, другие не подходят. Болтуны, разбойники, дураки. Марксисты подходили, но они отрицали Бога. Пришлось выбирать: марксизм или Бог. Иосиф выбрал марксизм, а Бога спрятал. Потом часто заглядывал себе в душу, хотел увидеть Его. Понять, ушел или нет? Тогда еще Бог не уходил. Грехи маленькие были. А Он особое зрение дает, через него людей как на рентгене видно. Очень разные люди становятся. Например, когда среди бакинских рабочих агитировал – их сразу видно. Они ближе к Богу, потому что без раздвоения души. По совести жили, только в большой нужде. С ними хорошо было работать.

Вот руководящие марксисты – другое дело. Чуть ли не каждый в себе бесов прячет. На партийных съездах казалось: в театр попал, где лицедеи собрались. Без конца болтают, грызутся, сходятся, расходятся, предают друг друга, с охранкой сотрудничают, но все очень схожи. Козлиными бородками, непременными пенсне и жилетками. Заботились не столько о будущем пролетариата, сколько о своем месте в истории. Порой до смешного нелепо. Иосиф хорошую школу среди рабочих получил, рано понял, как соль земли выглядит. Эти фантазеры солью земли не были. Не верил он в их серьезность. Но надеялся: придет революция и они как прах с ног осыпятся. А заменят их настоящие делатели, которые соль земли. Такие как Сергей Киров, Серго Орджоникидзе, Симон Тер-Петросян. Много других.

Вот Ульянова всерьез воспринимал. Что говорить, боготворил поначалу. Хотя в фантазии его тоже не верил. Много раз у Ульянова теория и практика расходились. Но понял, как могуч этот человек. С самого начала увидел – если Ульянов получит власть, то схватит историю за хвост. Так и случилось. Ульянов поднял власть с питерской мостовой. Не он ее ронял, но он ее поднял. С того момента история оказалась в его руках. Уж коли, схватил – не отпустит. Иосиф долго не входил в близкое окружение Ульянова, до самой революции. Даже до гражданской войны. Но когда вошел, то спрятал Бога на самое дно своей души. Потому что Ульянов был беспощаден к вере. Странное дело. В других вопросах он старался действовать убеждением. Спорщик был замечательный, любого убедит. Но при упоминании о Боге и священниках его начинало трясти от ненависти. Одобрил террор против церкви. Троцкий и Свердлов за это дело взялись. Ненужный был террор, но Иосиф тогда молчал. Знал – только слово скажет против – в порошок сотрут.

В ту пору Иосиф думал, что пройдет много времени, пока он сможет открыть перед миром своего Бога. Если, конечно, Бог не покинет его. Ведь вместе с Ульяновым ему придется совершать много смертных грехов. Так устроен мир, великие дела не свершаются без великих грехов. Но ему казалось, что эти грехи будут искуплены великим итогом его дела.

Иосиф надеялся, что это станет очевидным всему миру. Но так и не дождался этого часа и теперь умирал в одиночестве. Он давно нарисовал себе картину своего ответа на Страшном Суде и даже предугадал свое наказание. Не зря же учился в духовной семинарии, читал святых отцов. Но с приближением смерти все стало складываться не так, как думал.

А смерть пришла неожиданно. Что было ее причиной, Иосиф не мог понять. Может быть, кровоизлияние. Может быть яд. Он никогда не забывал о возможности убийства. Сам к устранению противников приложил руку. Было бы странным не думать об этом. Помнил, что в спецлаборатории Григория Майрановского был яд кураре, который парализует тело, но не сразу убивает мозг. Человек на несколько дней превращается в живой труп, будто его парализовал инсульт. Он может видеть и слышать, но при этом не подает признаков жизни. И сердце его хоть с большим трудом, но работает. Токсикологическая лаборатория ОГПУ была открыта еще при Менжинском, но толку от нее было мало. Одурманили пару белых генералов в Париже, привезли их в Москву, да и то не удачно. Кутепову вкатили слишком большую дозу, он не доехал. Еще несколько второстепенных лиц отравили, вот и все. Грязная, бесполезная работа. До поры до времени терпел их, но после войны велел лабораторию прикрыть. Может быть, Лаврентий ее прикрыл, но кое-какие запасы яда оставил себе. Очень может быть. Остается только гадать. Ведь уже заканчивалось следствие по делу о грузинском сепаратизме. На самом деле, о мингрелах, которые в Грузии власть захватили и свою националистическую уголовную шайку-лейку там организовали. Какая там советская власть? Никакой советской власти, один позор. И главные уголовники в этой шайке все из близких дружков Лаврентия. Но поздно гадать. Наступил паралич. Теперь его сознание зависело от работы сердца. Стоило сердцу затихнуть, как зрение его отделялось от тела и поднималось к потолку, и во все существо его вливалась необыкновенная легкость. Но как только неуверенные толчки возобновлялись, сознание возвращалось в гудящую от боли голову, и огромная тяжесть наваливалась с новой силой. Это умирание было совсем не похоже на те картины, которые он себе рисовал. Может быть, уже началось наказание?

Наконец случилась длительная остановка сердца и душа вырвалась за пределы кабинета. Он не удивился, когда увидел стремительно надвигающиеся холмы Иерусалима и низкое небо над ними.

«Мне рано на суд – подумал он – я еще не умер. Как меня можно судить, ведь это же не Особое Совещание, которое само себе законы пишет…»

Движение его остановилось на Голгофе, там, где стоял когда-то Крест Распятия. Под сводами храма, накрывшего Голгофу своим куполом, шелестел легкий шумок. Паломники молились и плакали. Многие обливались слезами и били себя в грудь. Но душа Иосифа не зажигалась слезой сострадания. Отчего они плачут? От того, что почти две тысячи лет назад здесь погиб Иисус? Но до него и после него погибли в страшных муках миллионы или миллиарды людей. Даже последователи Иисуса – первые христиане, гибли страшнее его, пожираемые львами на аренах римских амфитеатров. Да разве людям вообще свойственно плакать при виде чужой гибели?

Нет, не из-за распятия Христа они здесь плачут. О низости и о скотстве своем они убиваются. Сын Божий призывал их предков отречься от себя ради счастья всего мира. Они слушали его Нагорную проповедь, умилялись ее пронзительным истинам, выучивали эти истины наизусть, а потом шли убивать, воровать, насильничать и передавать науку ханжества своим детям. И при этом тыкали пальцем в иудейских книжников и фарисеев как в неправедных. Из колена в колено тыкали, а потом иудейский ссудный процент узаконили, и стали по нему жить. А это закон грабителя и насильника. Теперь их далекие потомки, имеющие доход с того же ссудного процента, здесь кривляются. Вон еще группа подвыпивших паломников из Мюнхена пьяными голосами вопят «Христос воскрес». Это сбежавшие от возмездия бандеровцы. Их тоже пожалеть? Иосиф никогда не забудет фотографии расправ бандеровцев над советским и партийным активом. Страшнее Страшного Суда.

Не смогло христианство за две тысячи лет превратить человека бесовского в человека божественного. И его, Иосифа, усилия мало что дали. Как же будет звучать самый главный вопрос к нему, Иосифу? Он знает, что многие свои дела делал против Бога. А самый страшный грех состоит в том, что он возомнил себя Богом среди людей и правил не жалея чужих жизней. Стал ли он от этого вместилищем сатаны? Иосиф не знал этого, но вся душа его протестовала, ведь он боролся за Добро! Сатана борется за Зло, а он боролся за Добро. Неужели цена его борьбы оказалась выше цены Добра? Именно ответ на это мучительное сомнение он должен услышать на Страшном Суде, и он ждет приговора с нетерпением. Ведь приговор подведет итог всего того, что Иосиф сделал с собой и с миром.

Сознание наливается свинцовой тяжестью и Иосиф чувствует незримую воронку над местом Распятия, которая втягивает в себя души усопших, но понимает, что его черед еще не наступил. Там, в Кунцево, охрана уже обнаружила его неподвижное тело и началась суета. Сознание снова возвращается на место земной последней муки.

Глава 1
Кето

Отрочество должно переходить в юность незамутненное мирскими скорбями. Тогда человек открывается для счастья. Он летает в грезах о будущем между облаками. Он поет песни и способен дарить добро. В юности Иосифа не было безоблачных полетов в счастливых грезах. Хотя в семинарии он быстро научился летать между отрогов Святого Писания, карабкаться на святоотеческие вершины, постигать излияния светских умов. Эти полеты учили его видеть духовный мир, но не давали ключа к пониманию грядущего. Иосиф был еще отроком, когда в его душе зародилась первая взрослая тоска – он должен был непременно найти этот ключ, иначе жизнь теряла для него смысл. Радость, с которой он пришел в семинарию, сменилась разочарованием. Семинария не учила его понимать будущее. Она учила твердо верить в то, что будущее в руках Господа, а Иосиф очень хотел знать, что ждет окружающий его мир завтра и послезавтра. Дела в Империи шли плохо, и это не нравилось Иосифу. Не нравились успокоительные проповеди церковных иерархов, не нравилось свинцовое равнодушие царского правления к нужде простых людей, не нравилось безнадежное и отчаянное существование этих простых людей. Простые люди, в большинстве своем крестьяне, трудились на земле, умирали с голоду и еще платили за землю, которую 49 лет подряд с момента отмены крепостного права должны были выкупать у помещиков.

Фабричные рабочие – все те же вчерашние крестьяне существовали на положении рабов, болели, умирали в перенаселенных бараках, и картина эта была беспросветной.

Поэтому рано в политику пошел. Правду искал, горячий был, безоглядный. Еще семинаристом стал рабочий кружок вести, железнодорожников с марксизмом знакомил. Сам в марксизм, как в Святое Писание, поверил. А как же иначе? Капитал – враг рабочих, разве нет? В Тифлисе с социал-демократами подружился. Настоящие орлы, кристальной чистоты люди. А после исключения из семинарии окончательно себя революции посвятил. В первом номере газеты «Брдзола» его передовица уже стояла, а ему только 22 года исполнилось. Потом стачку за стачкой, забастовку за забастовкой, много всего организовал. Рабочие его любили, он рабочих любил. Сам на гроши жил, на пустой похлебке держался, и они на гроши жили. Отсюда и спайка и доверие. Привык к запаху пропотевших рубах и немытых волос. Привык к простой речи, сам научился просто говорить. Видел, что его слушают, а это дорогого стоит. Рабочий не каждого слушать станет, у него нюх на болтунов. И Бог где-то рядом был, поддерживал. Бог всегда поддерживает, когда с простыми людьми один хлеб ешь, одни слова говоришь. Бог ему помогал вожаком стать. Поэтому он в себе такую силу рано почувствовал. Его товарищи – марксисты не почувствовали. Много с ними спорил, ругался. Не понимали они, что он – особенный. Поэтому часто переезжал. Из Тифлиса в Баку, из Баку в Батуми, потом еще дальше. Зато рабочие в нем рано вожака увидели. В 1902 году в Батуми на огромную демонстрацию их поднял. Не один, конечно, с другими товарищами. Стреляли по ним, 14 человек убили. После этого в тюрьму попал. Сидел в тюрьме, а его заочно в состав Кавказского союзного комитета РСДРП избрали. Потом в ссылку отправили. Но он вскоре бежал и больше 4 лет на нелегальном положении находился.

Суровая получилась молодость, зато повзрослел быстро, понял, что за людей отвечает. Да и время любви приближалось. Чувствовал – его женщина где-то рядом ходит. Она и пришла. Кето. Ненаглядная, единственная, незаменимая. Кето – счастье всей жизни. Грустное счастье.

Незадолго до ее появления большое событие произошло. Первая русская революция грянула и его на съезд в Таммерфорс отправили. Как лучшего в Кавказском союзе РСДРП. По всей России стачки, забастовки. Поезда плохо ходят, трудно добирался. Да и денег на дорогу едва наскребли. Только все равно душа пела – на съезд едет, Ленина увидит, у алтаря революции причастится. Но съезда не получилось, мало делегатов собралось. Приехало всего четыре десятка человек, из руководящих только Ульянов, Красин да Румянцев. Решили провести конференцию. Не хорошо, конечно, но настроение все равно праздничное. Радовались новостям о боях, писали резолюции, учились стрелять из револьвера. Ульянов очень ярко говорил, очень убедительно. Иосиф с восторгом слушал. Понимал, как мало по сравнению с Ульяновым знает, как плохо владеет речью. Вот бы так научиться! Но потом совсем неожиданно мысль в голову ударила – сколько партийцев сегодня в революции участвует? Марксистов по России уже много развелось, а много ли большевиков? Ведь на самом деле революция без нас происходит. Восстание вспыхнуло без большевиков. Все началась с расстрела рабочих 9 января в Питере. Рабочие на массовые стачки сами вышли. Первый ивановский совет уполномоченных депутатов тоже без большевиков организовался. А в каких боях мы сегодня рабочих возглавляем? Советы везде сами по себе существуют. Есть хоть одна губерния, где большевики руководят их работой? Хорошо если где-то входят в составы. Марксисты вообще в революции руководящей роли не играют. Разве что меньшевик Троцкий, примчался в Питер из эмиграции и возглавил не надолго Петроградский совет. Но вскоре его арестовали, и вместе со всем советом поехал он в Сибирь в арестантском вагоне. По империи революция волнами ходит, то там, то здесь бои гремят, а мы резолюции пишем…

Иосиф смотрел на разгоряченные лица делегатов и думал: нас же почти никто не знает в восставшем народе. Зачем все эти крики? Почему мы решили, что нас услышат и за нами пойдут? Хотя разве мы так решили? Я так не решал, и мои товарищи так не решали. Мало нас еще, чтобы о власти над империей мечтать. Вожди наши так решили? Но они постоянно за границей сидят, Россию совсем не знают. Даже внешне на русских людей не похожи. Красин вообще английским франтом смотрится. Рядом с ним в поношенной косоворотке стоять неудобно. И кормежку довольно сытную делегатам устроили. Откуда такие деньги? Как-то непонятно все это.

Но больше всего Иосифа привел в недоумение проект Ульянова о конфискации всей государственной, помещичьей, церковной, монастырской, кабинетской, удельной земли. Для кого Ульянов проект писал? Если восставшие массы царя опрокинут, разве они эту резолюцию читать будут? Они победят без марксистов и без их резолюций землю поделят.

Тут стало ему казаться, что конференция – это спектакль с какой-то непонятной целью. В России революция своим ходом идет, а конференция в Таммерфорсе – своим. Будто вождям о ней перед кем-то отчитаться надо. Но он прогнал эту глупую мысль. Хотя она навязчиво возвращалась.

А как ей не возвращаться? Во время работы конференции царское правительство приняло закон о выборах в Государственную думу. Но делегаты решили, что революция находится на подъеме, и постановили вместо выборов вести в народе агитацию за вооруженное восстание, которое должно быть немедленно организовано. Ульянов, кстати, трезвомыслие проявил. Против выступил. Но его не послушали. Разве это партия, если она вождя не слушает? Опять впал Иосиф в недоумение. Кто будет вести агитацию, и готовить восстание? Вооруженное восстание – это сильные комитеты, широкая подпольная сеть, массовые газеты, деньги на оружие и так далее. Он по себе знает, как сложно поднять людей на забастовку. Что говорить о вооруженном восстании! Нет у большевиков таких сил и средств! К тому же на дворе уже стоял декабрь 1905 года, революция шла на убыль. Правительство на сей раз, сделало умелый маневр. Выборы в Думу приведут к ее окончательному затуханию. Но почему конференция этого не захотела понимать? Что стоит за такой слепотой? Только то, что марксисты потеряли нюх в своей эмиграции, или что-то еще? Иосифу мерещилось, что заграничные фантазеры действовали по какому-то непонятному для него плану. Он не понял их тайных замыслов, но решил, что жизнь забросила его в партию, которая обязательно станет влиятельной силой. Ему с этой партией по пути. Придет время и он разберется с ее закулисными планами, повернет ее в нужном направлении. В нем откуда-то уже появилась уверенность в своем большом будущем. Фантазеры нужны ему только до поры до времени.

Иосиф вернулся из Таммерфорса с тяжелым настроением. Его угнетало то, что он оказался в стороне от святая святых большевистского синклита. Где-то там, за границей, вожди большевиков думают, совещаются, вырабатывают решения, а потом приезжают в Россию и ставят практиков революционного движения перед фактом. И, похоже, их мало заботит, что по этому поводу думают практики. Это порочный круг. Нельзя управлять революционным движением из-за рубежа. Но для того, чтобы его голос, голос практика был услышан, он должен войти в этот синклит. А это совсем не простые люди. Среди вождей большевиков нет выходцев из рабочей среды, способных взглянуть на него, как на равного. Все они – дети зажиточных родителей, с европейской культурой и прекрасным образованием. Все они говорят на иностранных языках, читают европейских философов в оригинале, музицируют и пишут материалы в европейских газетах. Это белая кость российского марксизма. Разве они примут его, малограмотного грузина в свое общество? Он никогда не сможет тягаться с ними в образованности и культуре. У него нет развитых способностей оратора. Что надо сделать для того, чтобы его приняли всерьез и стали к нему прислушиваться? Наверное, его единственная возможность заключается в том, чтобы стать вожаком рабочих масс. Показать им умение делать то, чего не умеют делать они – умение работать с массой. Кроме того, все они владеют искусством притворства и лицемерия, постоянно ведут политические маневры. А он до сих пор был прост, как солдатский штык. Всегда говорил то, что думал, был прямолинеен и груб, не умел хитрить. С такими привычками навсегда останешься в самом низу политической жизни. Надо учиться маневрам, умело скрывать свои цели и завоевывать союзников. Иначе в политике не выжить.

Все эти мысли были Иосифу не по нраву, потому что по природе он был открытым бойцом. Поэтому он через силу заставил себя написать большую статью о сплочении партии, в духе выступлений Ульянова на конференции. Хотя на самом деле понимал, что о реальном объединении большевиков и меньшевиков не могло быть и речи. Ульянов готов идти напролом путем насилия и принуждения. У Мартова в голове царили химеры европейского пути. Надолго их невозможно объединить. Разве что на какой-то момент. Впервые образ Бога потемнел в его душе, она требовала помощи, и помощь была послана ему свыше.

После возвращения из Таммерфорса Иосиф познакомился с Кето. В душе еще плавали темные пятна, вызванные конференцией, а огромные карие глаза девушки стали омутом, в котором утонуло его сознание. Лучшего лекарства для его успокоения нельзя было и придумать. Целых полгода они были неразлучны. Первая любовь у всех одинакова. Человек почти теряет рассудок и живет только образом своей любимой. Кето была красива не только внешне, но и душой. Это была внутренняя красота кавказской женщины, для которой ее любимый – безраздельный господин, достойный обожествления. Иосиф уже знал, что и другие девушки находят в нем что-то особенное, но Кето видела в нем бога. В ответ он полюбил ее всей силой своей натуры. Именно так должны выглядеть его отношения с теми, кто его любит. Он для них – бог, а они для него – возлюбленные. Иосиф уже не задумывался о том, насколько это соответствует заповедям Иисуса о гордыне и любви к ближнему. Вскоре они решили пожениться, но перед свадьбой состоялся Стокгольмский съезд РСДРП, который стал еще одним испытанием для Иосифа. Потому что смуты в его душе снова прибавилось.

В мае 1906 года полторы сотни человек приехало в Стокгольм от разных марксистских партий. Главный вопрос – как объединиться большевикам и меньшевикам и разработать единую программу. Столкнулись на земельном вопросе. Ульянов настаивал на установлении демократической республики и национализации всех земель. То есть, землю крестьянам давать от лица государства. Меньшевики предлагали программу муниципализации всех земель, что бы потом местные органы могли сдавать ее в аренду крестьянам. Иосиф попал в группу делегатов, которые стояли за раздел помещичьей земли и передачу ее в частную собственность крестьянам. Их назвали «разделистами». Иосиф вырос на Кавказе и хорошо понимал, что означает для крестьянина собственный клочок земли. Быть хозяином своего надела – это быть достойным членом общины. Безземельный крестьянин – последний человек на селе. Безземельный ты – никто. Поэтому сказать крестьянину, что все отобранные у царя и помещиков земли будут принадлежать государству, и он не станет владельцем собственного куска – означает сделать крестьянина своим врагом. Путь к социализму может лежать только через этап частной собственности крестьян на землю. Все остальные варианты означают насилие и кровопролитие. Но Ульянов не хотел слушать «разделистов», а меньшевиков обозвал предателями. Он хотел немедленного перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую, и не думал останавливаться перед насилием. Позиция Ульянова озадачила Иосифа. Он в свои годы уже хорошо усвоил, что в работе с людьми главным является не кусок хлеба, а человеческое достоинство. Видеть в каждом, даже самом сером человеке творение Бога и обращаться именно к этому творению – главное искусство революционера. Ведь он – по сути, проповедник. Рабочие шли за Иосифом, потому что он умел через простую речь о хлебе насущном говорить, об их человеческом достоинстве. Почему-то Иосиф ранее не сомневался в том, что выдающийся марксист Ульянов идет таким же путем, но тут увидел решительного портного, который готов кроить общество своими ножницами по живому. Без особой необходимости, только ради идеи. На съезде, Иосиф, будто кожей ощутил ту пропасть, в которую он шагнет, если пойдет с Ульяновым. Он знал, что слывет среди товарищей грубым и резким человеком, способным на зло и месть. Но ведь это не главное! Борьба ничего не стоит, если не ведет к установлению добра! Значит, цена борьбы не должна превышать цену добра! Что значит отнять у крестьянской России землю и подавить ее протест? Цена будет невероятной! Холод закрадывался в душу Иосифа. Но он сказал себе: решение принято. Пойду с ним до конца. Пойду его путем. А там видно будет.

И в этот момент чей-то голос прозвучал в его сознании словно набат: «Ты делаешь роковой выбор. Ты ставишь свои цели выше сострадания к людям. Это лишит тебя защиты от бесов».

Но точно так же, как когда-то он дерзко отвечал Бесо, Иосиф крикнул: «Нет, я пойду этим путем. Я не хочу быть распятым в самом начале своих дел! Я хочу большой власти, чтобы претворить в жизнь свои мечты, и никто кроме Ульянова не приведет меня к такой власти».

Будто невидимая дверь закрылась в его душе и прекратила доступ свежего воздуха. Ему стало мерзко и тошно. Но он никогда не менял своих решений.

На стокгольмском съезде Ульянов потерпел поражение. Победили меньшевики. Съезд принял резолюцию меньшевиков по земле, осудил вооруженное восстание и поддержал выборы в Государственную Думу.

Но Иосиф понимал – меньшевики являются еще большими мечтателями, чем лидеры большевиков. Они не чувствуют народную стихию. Если дело дойдет до свержения царизма, то никакого мирного передела земли не будет. Помещики не отдадут ее добровольно, а крестьяне пойдут на все, чтобы ее отобрать. Русской Вандеи не избежать, и победит в этой Вандее лишь тот, кто к ней подготовится. Значит, Ульянов и его соратники имеют шансы возглавить Вандею и победить. Иосиф был уверен в правильности своего выбора. Он всегда называл себя «практиком», и презрительно относился к среде демократически настроенной эмиграции.

Иосиф вернулся из Стокгольма предельно возбужденным, хотя старался внешне своего состояния не показывать. Для человека с Богом в душе не просто встать на сторону вождя, который открыто говорит о готовности к массовому насилию. Потерпит ли Бог такой выбор? Иосиф надеялся, что потерпит, ведь социализм – это царствие небесное на земле. Ради него можно пойти на многие преступления. Как пошли ветхозаветные иудеи ради обретения Земли Обетованной.

Как нужна была ему в это время поддержка Кето! И он получил эту поддержку. Когда его любимая сказала, что брака без венчания быть не может, он с радостью согласился венчаться. Хотя знал, что его, известного в Тифлисе марксиста, ждет осуждение товарищей. Но ему было не до товарищей. Душа требовала обращение к Богу, и венчание было таким обращением.

Теплой июльской ночью в церкви Святого Давида Иосиф тайно обвенчался с Кето. Он находился на нелегальном положении, жил по чужому паспорту. Она не стала брать фальшивой фамилии и оставила девичью. Венчал их однокурсник Иосифа по духовной семинарии Христисий Тхинвалели. В тот час в открытую для счастья душу Иосифа вместе с ожиданием чуда вернулось забытое ощущение великости и святости этого мира. Нет, Бог еще не покинул его. Есть надежда, что не покинет. Многое зависит от самого Иосифа. Он понял, что выбрал невероятно сложную судьбу.

Молодая его жена истово верила в Иисуса Христа, и в их семейной жизни стало утверждаться незримое присутствие веры. Вера таилась в мерцании лампадки, горячих молитвах жены о близких и благополучном разрешении от беременности. Она стала звать его на воскресные богослужения, и он порой находил для этого время. Не было для него большего счастья, чем стоять рядом с Кето, видеть ее одухотворенный лик и слышать ее голос в общем хоре молящихся. Иосиф был счастлив, и это счастье сливалось с ощущением присутствия Бога. Оно переполняло его и наряду с ликованием души приносило осознание чего-то неизведанного, ждущего впереди.

Всего через полтора года Кето умерла от тифа. Это был оглушительный удар. Все внутри схватило спазмом. С детства покалеченная левая рука перестала слушаться. Говорил с трудом. Сипел. На похоронах плохо понимал происходящее. При прощании с Кето окаменел. Сзади подтолкнули – иди поцелуй в последний раз. Подошел, а она светится. Будто изнутри в ней солнце заходит. Певчие грянули «вечную память», сердце молотом стало бить. Дыхания не хватает. Поцеловал. Ноги слабые. Едва устоял. На поминках сидел камнем. Ни к чему не притронулся. Когда стемнело, дошел до Христисия.

Попросил открыть церковь. Всю ночь стоял перед образом Спаса Нерукотворного. Хотел хоть что-то понять. Хоть что-то услышать. Но взгляд Спаса уходил сквозь него в бесконечность.

Когда рассвет наступил, зубы разжал и просипел: «За что?».

Потом брел по рассветному Тифлису домой и думал, что Бог не принял его марксизма. Ему не удастся соединить несоединимое.

«Он дал мне знак – думал Иосиф. – Но я не сверну с пути. И когда-нибудь сумею вернуть Бога в задуманное дело».

Судьба его сделала решительный поворот. В этот же период царское правительство распустило Государственную думу и начало преследование социал-демократов. Иосиф оставил полугодовалого Якова на попечение родственникам и с головой окунулся в подпольную деятельность. Личная жизнь для него надолго прервалась, но в душе по-прежнему царила его Кето.